***
Проснулся Антон поздно. Солнце уже встало и во всю стреляло лучиками прямо в лицо. Поморщившись, парень потянулся и сладко зевнул, протирая ссохшиеся глаза. Доковыляв до ванной, он умылся. Из зеркала на него смотрел лохматый, заспанный, да и в целом помятый подросток. — Ну что за чучело, — выдохнул парень, умываясь и окатывая себя струями холодной воды из-под крана. Когда лицо имело более-менее презентабельный вид, а волосы не торчали в разные стороны, словно он пересмотрел «Галилео»*, парень пошлепал в сторону кухни, на запах блинов. Арсений сидел на кухне, он привычно залипал в телевизоре, щелкая однотипные каналы и потирая щеку. На ползущего Антона внимания он не обратил, ну, или сделал вид, что не обратил, продолжая скучающе наблюдать за происходящем на экране. Налив себе чашку чая и сев на стул рядом с мужчиной, Шастун начал громко швыркать, изредка шумно подувая на горячий напиток. Арсений на провокацию не отвечал, что Антона начинало бесить. Парень с шумом поставил чашку на стол, чем и расплатился. — Тссс, — протянул Шастун, посасывая обожженный палец, — твою мать… — кожа, как назло, ныла лишь сильнее. — Ты можешь не пихать в рот, что попало? — вздохнул мужчина, ставя на стол аптечку. Антон лишь покосился на него, наблюдая за тем, как Попов мажет ожог мазью. Аккуратно. Нежно. Заботливо. — Мне нужно с тобой серьезно поговорить, — на секунду Шастун даже подавился воздухом, готовясь к оправданиям, — я не по поводу вчерашнего. — А что вчера было? — лукаво уточнил парень, наигранно мотая головой и кидая взгляд из угла в угол. — Антон, я должен быть с тобой честен, — ну вот опять, эти серьезно-душные-нарочито-поучительные-пустые-разговоры, — я хочу, чтобы ты понял меня, — Попов поднял глаза, синие волны которых бушевали в шторме тревоги. — Мне тоже есть что сказать, — Арсений все еще сидел на корточках около Антона, держа свои руки на его коленях, что отметил перень, и воспользовавшись этим, положил свою руку на чужую, — Арс, кажись, я теб… — Я должен уехать, — внутри Шастуна, прямо поперек горла, встал тягучий комок, давящий на гортань, — на пару недель, — комок становился больше, опускаясь ниже, прямо в желудок, — мы не сможем общаться, — ранил-ранил-убил. Эта причудливая игра в морской бой потопила Антона. Его руки опустились, причем буквально, и повисли, словно он стал безжизненной куклой. — Ок… — выдавил он из себя, тут же вставая и уходя в коридор, на ходу сбрасывая адрес новому водителю. — Антон, — голос звучал откуда-то из глубины, прямо из-под толщи морской, но только не от Арсения… Да кто вообще этот Арсений? Разве Антон тут не один? — Сволочь… — выплюнул юноша, натягивая кеды, — ненавижу… — все так же тихо бормотал он, — ты во всём виноват, — неожиданно громко, словно у птенца прорезался голос, — ты оставишь меня…с ним… — Прости меня, — выдохнул мужчина, потирая глаза, — я не могу рассказать всего, но… — Антон снова вывернулся из-под чужой руки, — да послушай же ты, — он взял парня за щеки, притягивая к себе, — я вынужден уехать, я не хочу оставлять тебя одного. — Ты меня не любишь, — глаза предательски защипало. От признания, от неловкости, от всей боли, что он готов был выплеснуть прямо сейчас, — ты не…да…я же парень…черт… — безумная улыбка и слезы — вот составляющая Антона на ближайший год, — я для тебя обуза, — всхлипы мешали говорить внятно, а голова, так некстати разболевшаяся, мешала ясно думать. — Антон, — Арсений как мог, утирал слезы подростка, — ну что ты такое несешь, дубина? — такой нежный голос лишь сильнее выводил парня на чувства, — Зачем ты решаешь всё за меня? — Почему? — Шастун накинул пиджак на голое тело, — Потому что ты, Арсений, ничего не можешь решить сам, — выплюнул он, толкая мужчину и тут же выбегая из квартиры.***
Машина уже стояла у подъезда, поэтому Антон тут же запрыгнул в неё, назвал свой адрес и закрыл глаза руками, утыкаясь головой в холодное окно. Он плакал, плакал тихо, даже беззвучно, пытаясь не издавать ни единого шороха, словно его нет, словно он не существует вовсе. И парень не видел, как Арсений выбежал за ним, не слышал, как тот матерился, пиная несчастную скамейку, как снова матерился, отбив себе ногу, не знал, как он сел на злоебучую скамейку, и достав пачку, что осталась от Антона, прикурил сигарету, часто-часто моргая.