Вишни в ликёре

      1986 год. Пионерский лагерь Артек. Яблочкин Константин Ростиславович.       Костя в Артеке занимался тем, что долго, выразительно и очень радостно пинал хуи. Хуи он пинал с сияющей счастливой улыбкой, от которой сводило зубы и тянуло выпить что-то покрепче вина — настолько она была сияющей, что его самого от этого дерьма так тошнило, что вздохнуть было невозможно. Он был вожатым в лагере уже второй год, прямо с того момента, как у отца проснулось желание запихнуть своего единственного и горячо любимого отпрыска на работу. Костя был даже рад — тем более, что он всё-таки добился того, чтобы вместе с ним в этот чёртов лагерь отправляли Беллу Черных. В общей сложности это была уже их шестая смена — по три, черт подери, за лето, когда приходилось оставлять за спиной многочисленных университетских друзей, полыхающее зарево юности и истекающую смрадом порока Москву — Москву, в которую Костя был влюблён раза в три сильнее, чем в своё отражение в зеркале.       Белла мрачно курила. Они стояли за уличным туалетом, едва ли не в зарослях жгуче-острой крапивы. Они оба были в шёлковых белых рубашках и широких синих штанах, подпоясанных светло-коричневым ремнём с позолоченной пряжкой. Шеи туго перетягивали алые галстуки, две большие звезды старших пионерских вожатых томно поблёскивали яичной желтизной лживого золота.       — Пиздец, — изрекла Белла низко и хрипло, дикие чёрные локоны пряностью укрыли покатые белые плечи, — это пиздец, Костик. Дашка Амброхина охуела. Меня заебало этот лагерь, — она ткнула острым алым ногтем Косте в плечо, — эта сучка меня заебала.       Дашка Амброхина была идейной пионеркой. Примером для подражания, на который равнялись все и вся, девочка из глубинки, которая ела манную кашу с комочками на завтрак по уставу, по уставу открывала рот и по уставу же, наверное, раздвигала ноги. Костя слабо улыбнулся — не помнил, чтобы в уставе было что-то про раздвигание ног, поэтому Амброхина так бесилась. С ней никто не трахался.       — Проучи её, — предложил Костя равнодушно, Белла тут же просияла, будто он спустил чрезмерно активную собаку с поводка, — только не очень сильно. И чтобы на нас не подумали.       Белла торопливо затушила сигарету и расцеловала его в обе щеки — утром Амброхина заставила её смыть алую помаду, так что привычных следов на Косте не осталось. Он поцеловал её в ответ — медленно, отстранённо, почти нехотя. Белла отлипла и унеслась, напоследок обдав тяжёлым ароматом горьких свежих духов. Костя остался докуривать.       Через пятнадцать минут он уже стоял у студии, весь с иголочки. Волосы пришлось расчесать ещё раз, рубашку и штаны — поправить, галстук затянуть сильнее, тёмные кожаные туфли — тщательно вытереть и натянуть белые шёлковые перчатки. Костя вздохнул и сделал шаг в жаркое сонное нутро кабинета. Сегодня он рисовал с детишками картинки к первому сентября, хотя предпочёл бы рисовать хуи на заборах.       К несчастью, мы не всегда получаем то, что хотим.       — Доброе утро! — Костя изогнул губы в намёке на улыбку, которая больше походила на надменно-высокомерный оскал, — очень рад вас всех видеть, — голос намекнул на то, что нет.