Драконы и тигры

Цзян Чэну не спалось. За окном выла вьюга, посвистывала в щелях, потрескивала ветвями. Самая погода для сна. Волчий мех одеял, уютное сопение служанок, огоньки свеч раскачивают по стенам тени — спи. Не может. Которую ночь так, стоит наступить часу тигра и будто кто толкает, заставляя открыть глаза, сна как не бывало. И не помогают уже даже вечерние визиты в тюрьму. Цзян Чэн откинул одеяло, и одна из спящих у двери девушек торопливо села, заморгала. — Простите, господин, — пробормотала она на всякий случай. — Недостойная не расслышала указаний. Говорить не хотелось, Цзян Чэн жестом велел убираться и ей, и с опозданием проснувшейся второй служанке. Проклятье, а ведь он так хорошо уснул! Так сладко было вспоминать, как сжималась горячая плоть вокруг его плоти — влажная от крови и все равно тугая, и билось под его бедрами сильное тело, внутри которого — глубоко, но можно дотянуться, — ослепительное золото ядра, и касаться его нужно едва-едва, чтобы… Цзян Чэн судорожно вздохнул. Как было хорошо! И как сладко спал он до самого утра после того, как научился правильно этим пользоваться и наносить пленникам правильные раны, такие, которые не расходятся, а только сжимаются крепче, когда тело корчится. Для этого годится только живот и небольшие участки по бокам, и пленный должен быть тощим, молодым. С опытом пришло и другое знание — убивать их не нужно, рассказать им все равно некому, а на второй-третий раз они даже лучше, потому что боятся сильнее. Знают, что их ждет. Цзян Чэн вздохнул снова. Вернуть бы то время. Сейчас уже все не так… Может, нужны пленные посильнее? Найти бы по-настоящему сильного темного заклинателя! Девицы наконец убрались, он спустил ноги на холодный пол и поднялся. Лежать и ждать возвращения сна он не станет — пробовал уже, возвращается не сон, а прошлое. Толкается в сердце голосами людей, которых больше нет, выуживает из глубин памяти слова, запахи, музыку... Ни к чему тратить на это время. Прошлое бесплотно и бесплодно. Цзян Чэн оделся, не став звать слуг, стянул волосы платком, сунул ноги в меховые сапоги. Меч на пояс, можно выходить. Метет не слишком сильно и можно пойти без факела, ведь с ним посты как следует не проверить, дозорных надо брать тепленькими, неожиданно возникая из тьмы. Когда, если не в такую ночь, этим заняться. После душного тепла покоев воздух за дверью казался сладким, обжигал горло, колол сухим редким снегом. Ветер принялся трепать плащ, как злой пес. Настоящих собак в такую погоду не выгонишь, хмуро подумал Цзян Чэн, окидывая двор взглядом. Даже верная Хэйци носу не кажет. По заметенным дорожкам шагалось медленно и тяжело, ещё бы, снегу чуть не вровень с сапогами. Зато не холодно, жарко даже. Одно плохо, до первого поста он добирался втрое дольше обычного. Эдак он до утра и половины башен не проверит! Дозорный при виде главы честно вытаращил глаза и с перепугу кинулся тушить жаровню у себя под ногами, которая на посту вовсе не запрещалась. Цзян Чэн махнул — оставь. От нее ни дыма, ни огня, а значит, вреда нет. До следующего поста, на реке, было летним быстрым шагом всего ничего, но по злому ветру и снегу вышло много дольше. Он забирался по обмерзшей лестнице, размышляя, не напрасно ли они перевели на эти башни столько дерева. Строить можно было изо льда, в этом году лета скорее всего не будет вовсе. Вышло бы куда дешевле, и пожары не страшны. Дозорный приветственно поклонился, и Цзян Чэн с удивлением узнал в нем одного из адептов клана, младшего сына старейшины Ди. Заклинатели, даже юные, в ночных дозорах это просто расточительство! Кто додумался? — Глава Цзян, я объясню, — мальчишка торопливо поклонился снова. — Я сам попросился в дозор на это место! Я по делу! Цзян Чэн окинул взглядом замерзшую реку с черными деревьями у берегов, серое небо с мутной, еле видной луной, темные дома усадьбы Лун. — Какое дело? — спросил он равнодушно, и мальчишка испугался только сильнее. Так и должно, все знают цену спокойствия главы Цзян. — В семействе Лун болеют уже шесть человек, — затараторил он. — И вылечить их никак не могут! А я нашел один свиток, там рассказывается история… — … о подсвечнике? — все так же скучно перебил его Цзян Чэн. Мальчишка замер, хватая ртом воздух. В четырнадцать лет самое время делать открытия, которые для других давно не секрет. История о демоне-подсвечнике, сжигавшем лихорадкой все семью, ему тоже в юности нравилась, они с Вэй Усянем не одну ночь провели в попытках подкараулить во тьме светящуюся фигуру. Сидели, правда, не здесь, на берегу, потому что в те времена место тут было открытое, а вон там, на старой иве, и летом. Стал бы кто-то из них поджидать демона в одиночку ледяной зимней ночью? — Впредь дозорными по своему усмотрению не распоряжаться, — Цзян Чэн отвел глаза от черной, мертвой ивы. — Утром доложишь о результатах наблюдения и примешь наказание. — Благодарю, глава Цзян! — повеселел мальчишка. Кажется, он был совершенно уверен, что результаты будут. Что ж, было бы неплохо. Демоны-предметы довольно редки, но с ними тоже нужно уметь работать. А заклинатели, для которых поиск нечисти важнее сна в теплой постели, и вовсе наперечет. Цзян Чэн повернулся к лестнице, уже прикидывая, куда пойти теперь — к башне, следующей по берегу, или к той, что через протоку, и тут мальчишка за спиной ойкнул. — У вас… светится, — почему-то шепотом сообщил он, а когда Цзян Чэн обернулся, указал на ножны Саньду. Аметистовый глазок, вправленный в серебро, и в самом деле сиял, будто подсвеченный изнутри, и лиловым светом окрашивал пролетающие снежинки. — Да. Вижу, — Цзян Чэн сохранил равнодушный вид и почти не выдал себя спешкой, спускаясь по лестнице. Отошел за торговые склады и только там, схватив ножны двумя руками, поднес к глазам. Никакой ошибки. Талисман, оставленный им на горе Луаньцзан, сработал. Талисман с именем Вэй Усяня. И хотя первым порывом было немедленно встать на меч и лететь к Илину, Цзян Чэн аккуратно вогнал клинок в ножны и размеренно, широко ступая, вернулся в дом. Два шага — вдох. Два шага — выдох. Здесь он не спеша разделся, лег в постель и уложил меч поверх покрывала. Глубоко вдохнул, выдохнул, закрыл глаза. Теперь ему есть о чем подумать, и это не прошлое. Уже нет. *** Вести пришли после полудня. Чем Цзян Чэн гордился, так это системой надзора, которую он изобрел и внедрил в Юньмэне. Главы каждой деревушки и городского района обязаны были незамедлительно сообщать о всяком заметном событии. Особенно тщательно следить было велено за пришлыми из других земель и заклинателями других кланов, а так же за перемещением грузов, распространенностью заболеваний, появлением признаков темного заклинательства и необычной нечисти. Прежде ко всему этому относились небрежно, Цзян Чэн прекрасно помнил историю, как был перебит целый клан Чан, и никто не спохватился, только и знали байки травить по чайным про странный стук за воротами имения. А Вэни, беспрепятственно прошедшие прямиком в Пристань лотоса? Нет, времена, когда все творили, что им вздумается, прошли, он взялся за дело и быстро его наладил. Перемещения затруднены снегом и холодом? Лошадей крайне мало? Он поделил сообщения на краткие срочные и требующие доклада. Для первых сторожевые башни объединили системой сигнальных огней, этим способом короткие сообщения можно передавать с большой скоростью в любое время суток, кроме туманов и метелей, которые не так уж часты. Теперь группы заклинателей Юньмэна прибывали за одну стражу туда, откуда сообщали о нечисти или бесчинствах, что быстро и заметно уменьшило количество таковых. Это сказать легко — внедрил систему! На деле отнюдь не все шло гладко, ему сопротивлялись, пытаясь ставить в вину нарушение традиций клана, всегда открытого миру и не скованного правилами. Что ж, удобно следовать традициям, которые позволяют поставить личные интересы выше клановых! Это только в безмятежную летнюю пору можно проводить ночь в открытой беседке, но глуп тот, кто не закроет дверей и окон на зиму! И потому старейшинам семей, не способным этого понять, пришлось отправить в Пристань Лотоса всех способных к заклинательству. После этого дело пошло. Хотя и теперь случались огрехи, конечно: то тревогу попусту поднимут, хотя дело не срочное, то напротив, не сообщат толком о важном. Староста деревеньки Хайпинь сегодня отличился вторым. Он прислал еженедельный доклад, где между прочим сообщалось, что народ смущен землетрясением, произошедшим второго дня. Об этом событии Цзян Чэн уже знал, не все старосты были так хладнокровны, многие сигналили о срочном происшествии, а кое-кто и о наблюдаемой его причине, невиданном синем чудовище, что в ночи промчалось на огромных задних ногах, и хвост его был подобен бурной реке. Описание походило на горного духа, но столь крупных дзями в Юньмэне отродясь не бывало по причине отсутствия диких гор, а даолао, которым по описанию было чудище, они с Вэй Усянем видели всего-то один раз в горах Цишань Вэнь. Осталось загадкой, что привело эту тварь во владения клана Цзян и что стало причиной немедленного ее бегства в обратном направлении. В общем, староста Хайпиня с этой новостью опоздал и был бы Цзян Чэну вовсе не интересен, не сообщи он о том, что той же ночью прибыли в деревню люди, одетые необычным манером. Переночевали, после чего покинули Хайпинь. А через день сработал талисман на Погребальных холмах... Цзян Чэн бросился к карте Юньмэна, нашел Хайпинь. Деревушка и в самом деле была совсем недалеко от Илина. То-то старосту не слишком пугали чудовища! Перебрав полученные ранее сообщения, Цзян Чэн убедился окончательно: дзями бежал с бывших земель клана Вэнь, вблизи Илина чудовище развернулось и умчалось обратно. Он тщательно и медленно, пока дыхание не улеглось, раскладывал все донесения по порядку, и только успокоившись вызвал Ху Линя, ставшего за прошедшие годы его правой рукой. Мальчишка из простых, но умен и талантлив. А что образованности не хватает это не беда, преданность клану этот недостаток легко искупает. Человеку, не имеющему знатной фамилии, путь — служение. Озадачив Ху Линя подготовкой срочного визита в Хайпинь — налегке, как в былые годы, теперь путешествовать стало невозможно — он отворил личным ключом дверки шкафа и достал длинный, красного дерева, футляр. Только он знал, что в нем находится. Вышел, держа его в руке, вдохнул холодный, горьковатый от дыма воздух. Давно он не бывал в Илине! *** — Глава Цзян велик в мудрости своей, я же простой старик, разве под силу мне отделить существенное от ничтожного! Для простого старика староста уж больно гладко пел, и Цзян Чэн прищурился, пристальней его разглядывая. В Хайпинь наверняка бежали многие из Илина, кто знает, кем был этот человек прежде. — Собери всех, кто видел этих приезжих, отправь ко мне, — распорядился он и, дождавшись, когда староста отползет, кланяясь, добавил тише, чтобы слышал только Ху Линь. — Не давать никому разговаривать до встречи со мной, приводить по-одному. Тот кивнул и последовал за старостой. Цзян Чэн остался во дворе постоялого двора один, осмотрелся. Деревушка из бедных, почтовая станция тесна и темна, пусты коновязи, тихо здесь, стыло. Всей жизни — струйка дыма в небе, да девочка в одежде с чужого плеча, сидит на колоде, подвернув ноги, чистит рыбу и напевает себе под нос. Цзян Чэн прошел мимо нее, собираясь перед допросом выпить чаю, но остановился, услышав тихое: А-а-а-й-и, будет этот гость А-а-а-й-и, черным будто смерть А-а-а-й-и, будет это гость А-а-а-й-и, красным будто пламя Девочка заметила, что ее слушают и подняла глаза. Испугалась, заморгала. — Продолжай петь, — велел он негромко, чтобы ребенок не ударился в рев, дети вечно ревели, если он к ним обращался. Не помогло, слезы покатились по бледным щекам, губы размякли и задрожали. Цзян Чэн поморщился и в три шага вошел в дом. Хозяйка бросилась навстречу, кланяясь и лепеча приветствие. Лично провела его в подготовленные покои, сама затеяла чай, благоразумно держась поодаль. — Внизу ребенок чистит рыбу, — сказал Цзян Чэн, принимая из ее рук чашку. Чай заплескался, едва не пролившись. — Это моя дочь, господин. Если вам пахнет, я велю ей уйти на кухню! — Нет, пусть сидит здесь, у меня. И поет. Глаза хозяйки стали такими же огромными и испуганными, какие только что были у ее дочери, и Цзян Чэн досадливо поморщился. Ему сейчас нужно думать о деле, а эта деревенщина не способна выполнить простейшие распоряжения! Ясно сказано — прийти и петь! Хозяйка что-то бормотала, он не стал слушать. Наконец ушла и вскоре вернулась с ребенком, теперь они обе уставились на него круглыми глазами. — Сядь здесь, — Цзян Чэн указал девочке, куда именно. — Я хочу послушать песню. Мать что-то торопливо шептала дочери, подталкивая ее к Цзян Чэну, девочка робела, губы ее снова раскисали. По лестнице загрохотали шаги, и вошел Ху Линь. Цзян Чэн с облегчением отвлекся от раздражавших его деревенщин. — Все собраны, глава Цзян. Эта женщина, — он оказал на хозяйку, — тоже их видела. С нее и начали. Хозяйка торопливо и многословно, то и дело косясь на дочь, рассказала о гостях. Это были мужчина средних лет с младшим братом и большая семья: муж с женой, двое детишек и младший родственник. Хотя бы память у женщины была неплоха, подробности она помнила все до единой, но описание внешности иноземцев заставило Цзян Чэна нахмуриться. Никто из этой толпы не был похож на Вэй Усяня, и даже просто на заклинателя. Первый мужчина был полноват, роста среднего, лицо округлое. Младшему его брату было лет двенадцать, не больше. Глава более значительного семейства был невысок и сутул, а младший родственник лицо имел, какое бывает у северян, широкое и плоское. Жена росту маленького, будто девочка. Никто из мужчин не был ни высок, ни красив. Отпустив хозяйку, Цзян Чэн велел звать следующего, а сам скосил глаза на ребенка. Удивительное дело, слез не было и в помине, девочка таращила глаза и грызла ноготь на большом пальце. Цзян Чэн какое-то время смотрел на ребенка, размышляя, в чем причина удивления, которое сменило страх на худеньком лице. Выслушали стражника, который стоял той ночью на посту, ничего нового не узнали. Доложил, что сначала прибыли два брата, старший и младший, затем семья. Одеты все были не по-здешнему, пешие. После стражника пришла очередь двух слуг и жены старосты, которая видела на следующий день, как приезжие покидали Хайпинь. Все сходилось — какие-то простолюдины. Темнолицые, в непривычных глазу одеждах, переночевали, да и ушли. Расплатились серебром. В разговоры вступали только старшие мужчины, оба говорили по-здешнему. Цзян Чэн становился все мрачнее. Допрос окончился ничем, чай остыл. Он резко поднялся, и только теперь вспомнил про тихо сидевшую девочку. — Спой мне ту песню, — велел он и заранее нахмурился. Наверняка опять раскиснет и толку с нее не будет. Но девочка послушно зажала руки меж коленок и принялась петь тихим, но чистым голосом. А-а-а-й-и, синяя река А-а-а-й-и, гостя принесет А-а-а-й-и, гостя принесет А-а-а-й-и, с того края света Девочка раскачивалась в такт пению, равномерному, с длинным вдохом в середине строки. А-а-а-й-и, будет это гость А-а-а-й-и, черным будто смерть А-а-а-й-и, будет это гость А-а-а-й-и, красным будто пламя Цзян Чэну не раз доводилось слышать хаоцзы, испокон веку однообразный труд сопровождается ими, и пением Юньмэн всегда славился, но именно эта песня была странной. Она тревожила и непривычностью мелодии, и словами. А-а-а-й-и, принесет нам гость А-а-а-й-и, дорогой подарок А-а-а-й-и, принесет нам гость А-а-а-й-и, во все небо солнце Девочка замолчала, потом робко уточнила: — Еще раз? Цзян Чэн качнул головой, не нужно. — Кто научил тебя этой песне? — спросил он. — Не знаю… Может, сама придумала. — И добавила простодушно. — Я сильно хочу лето. Цзян Чэн жестом велел ей убираться, и девочка не заставила себя упрашивать. Кажется, староста Хайпиня оказался прав, новость об иноземцах и в самом деле не была важной. *** Они не пролетели и десяти ли, когда Цзян Чэн поравнялся с Ху Линем и велел ему возвращаться в Пристань лотоса одному. Тот вскинул глаза, но спорить не решился, кивнул и улетел, не оглянувшись. Не видел, как глава повернул обратно в Хайпинь. Он сошел с меча прямо перед постоялым двором. Девочка сидела на прежнем месте, но теперь не пугалась, просто смотрела. Цзян Чэн огляделся, выбирая, на что бы здесь сесть, не выбрал, но хозяйка уже бежала к нему, кланяясь, и Цзян Чэн велел ей принести ему скамью. — Расскажи мне, какими были ваши гости, — приказал он девочке, усаживаясь. — Говори честно. Та косилась на мать, которая замерла неподалеку, ковыряла пальцем чешую на рыбешке. — Говори. И девочка заговорила. — Красивые, — сказала она тихо. — Золотые застежки… И меч с красными камушками… А второй белый, как льдинка… Скамья отлетела с грохотом, женщина бросилась к девочке, сгребла в охапку и упала Цзян Чэну в ноги, рыдая. — Господин, она маленькая! Придумывает! Она все время… Мы не обманывали, господин, мы бы не посмели! Какие золотые застежки, господин! Простые люди! Не было у них мечей! Некрасивая женщина валялась в затоптанном снегу, оправдываясь, подгребая под себя ревущую дочь, снова и снова ударяясь лбом о землю. Цзян Чэн скрипнул зубами и сделал шаг назад. Уж больно натурально голосит, а что, если… Он внимательно осмотрел двор, ворота, дом. В два шага подскочил к двери, повел над ней рукой… Вот! Он выдернул из щели крошечную полоску желтоватой бумаги с красной вязью. Стиснул зубы, со свистом втягивая воздух. Как он мог сразу не догадаться! Простейшее заклинание! Память человеческую поправить легче легкого, кто этого не делал? Детская игрушка. Стереть трудно, а подменить на время — запросто. Да только чем меньше человеку лет, тем хуже заклинание держится. Это со старика заклинание может вовсе не сойти, а ребенок мигнул и нету. Он должен был это предусмотреть! И предусмотрел бы, если б не нытье этих… Цзян Чэн сжал кулаки. Срываться на деревенской дуре ниже достоинства главы клана, а приказать некому. Он развернулся на каблуках и молча вышел за ворота. Навстречу бежал уже, кланяясь, староста. Быстро же тут вести разносятся! С докладом главе бы так спешили! Цзян Чэн молча бросил себе под ноги меч и взмыл ввысь. Всю дорогу до Илина холодный, колючий ветер выбивал у него слезы из глаз и раздражение из сердца. К городу Цзян Чэн прилетел собранным и бесстрастным. Он не был здесь ни разу за два года и предпочел бы не появляться вовсе. Обгорелые остовы домов теперь поглотила зима и никто не чистил улицы. Некогда большой, шумный и цветной город лежал мертвым. Как кости падали торчат из прогнившей шкуры, так стены и ворота Илина торчали из снега — страшные, никому не нужные. И Цзян Чэн ненавидел этот город. Ненавидел за то, что два года назад ему пришлось участвовать в его уничтожении. Эту жертву он принес своими руками, но не потому, что хотел. А потому что ему не простили бы иного. Кланы уничтожали зло, помыслы их были чисты и благородны! Вольно ж им было делать это на чужой земле. Разорить и сжечь город нетрудно, даже выгодно. Зато когда дошло дело до ритуала очищения Погребальных холмов, для которого требовалось объединение заклинательских сил, так у всех сразу нашлись свои дела. Больно это сложно и хлопотно, пускай глава Цзян сам разбирается. Он нахмурился, вглядываясь. В снегу кое-где видны были дорожки, узенькие, неутоптанные. Кто-то в этих местах все же жил. По тропкам не понять, люди ли, звери. Одно хорошо, все они извилистые*. Цзян Чэн, не позволяя себе малодушно попытаться отложить неизбежное, направился к Погребальным холмам. Укрытые снегом, они выглядели не так зловеще, как мертвый город, но ощущались гораздо хуже. Казалось, смерть затаилась под белизной, свилась гадючьими черными кольцами и ждет того, кто неосторожно приблизится. Цзян Чэн криво усмехнулся, вспоминая, что на битву юных адептов пришлось вести маршем по земле, у них не хватало сил на полет над этим жутким местом. Да что там, и маститые заклинатели к пещере Фумо поднимались пешком. Путь меча не для этих мест. На простолюдинов здешняя жуть отчего-то действовала слабее. Пьянства только было много. Цзян Чэн не без труда опустился на торчащую из снега скалу, дальше в одиночку лететь было невозможно. Долго рассматривал гору, прикидывая, как по ней подняться. Дорог нет, поиски здесь прекратились, как только снега намело выше пояса. Что можно отыскать в местах, в которых не пройти?Да и сколько можно, попробовали уже все, кто хотел. Вот и лежит теперь здесь снег нетронутый. На склонах его меньше, конечно, сдувает, но прежних дорог не найти и следа. Впрочем, вон там виднеется нечто похожее на тропу. Ее сильно занесло ночной метелью, и может оказаться, что это вовсе не тропа, а прикрытая настом расселина. Хорош же он будет, если сломает ногу или застрянет тут насмерть! Цзян Чэн с тоской посмотрел на небо. Зачем он прилетел сюда? Нужно ли ему идти наверх? Что, если он придумал то, чего вовсе нет? Конечно, талисман-аметист сработал и заклинание за притолоку двери кто-то затолкал, но это ведь не означает, что он, Цзян Чэн, должен идти к пещере. Зачем, какой в этом смысл? И даже если там Вэй Усянь — зачем? Он уже возвращался из этих мест чудовищем, тенью себя самого. И тогда прошло всего три месяца, а теперь два года. Каким он стал теперь? Человек ли он? Цзян Чэн встряхнулся, как пес, сжал рукоять меча. Что за мерзкое место! Только ослабь бдительность, тут же ползет внутрь всякая дрянь, грызет, точит. Чернеют мысли, слова говорятся словно чужие… А нечего стоять! Зимний день короток, времени в обрез. Он перелетел на оголенный участок склона, выдернул меч из ножен и начал подниматься к пещере. Вверх он старался не смотреть, только на несколько шагов вперед. И не думать тоже старался. Это было не так уж трудно, глубокий снег и спрятанные под ним камни не позволяли шагать ровно и безмятежно. А потом он увидел утоптанный снег и подумал — вот так теперь устроен наш мир. В нем ничего не скрыть. И все-таки не поднимал головы, так и шел, глядя на чужие следы, пока снег не кончился и не началась сухая, каменистая земля. И шел ещё, пока не уперся взглядом в непривычного вида сапоги. Подумал — можно ли узнать человека по обуви, которую ты никогда не видел? Или дело не в обуви? Может, он просто чувствует, к кому приблизился? Цзян Чэн глубоко вдохнул и поднял глаза. Вэй Усянь стоял перед ним, опустив руки, очень спокойный и серьезный, и от того тревожно непохожий на себя. Но это был он. Про золотые застежки девочка не врала. И про меч с красными камушками. Щегольская, непривычная взгляду, но дорогая одежда. И непривычно темная, загорелая кожа на тонком лице. От удара в челюсть Вэй Усянь рухнул навзничь. Не пытался отклониться, не пытался удержаться на ногах и встать тоже не пытался. Вскрикнул только, когда фиолетовая молния хлестнула его наотмашь, поперек груди, раздирая дорогую ткань, и тогда Цзян Чэн замер, тяжело дыша. Краем глаза он видел, как рядом с Вэй Усянем встал, положив руку на рукоять меча, Лань Ванцзи, но взгляда не отводил от того, кто был ему важен. Было очень тихо. Вэй Усянь лежал не двигаясь, раскинув руки, и кровь стекала из разбитой губы по щеке в черную пыль. Потом зашевелился, поднялся без спешки и снова встал перед Цзян Чэном — спокойный, холодный. Очень хотелось схватить за плечи, заорать ему в лицо, что… Что? — Продолжишь? — спросил Вэй Усянь без особого интереса. Кровь текла теперь ото рта вниз, он не отирал ее. — Или уже успокоился? — Я бы советовал главе Цзян второе, — холодно сообщил Лань Ванцзи. Конечно, он, куда без него! Тоже непривычный в темном, но по-прежнему ледяной. Цзян Чэн непроизвольно вздернул верхнюю губу, но взглядом не удостоил. Молодой господин Лань не член семьи и не имеет права вмешиваться в чужие дела! Это его разговор с братом. — Где. Ты. Был? — с трудом выдохнул он. — Два года! Вэй Усянь нахмурился, наклонил голову, словно вспоминая, где же он был. — Долгая история. Я много где был, даже не все помню, — и вдруг улыбнулся. Широко, свободно. Цзян Чэн рванулся к нему, сам не зная, зачем, просто не мог не. Одной рукой за горло, второй поперек спины, прижал к себе. И заморгал, когда почувствовал, что Вэй Усянь обнимает его тоже — одной рукой, вторую Цзян Чэн заломил ему за спину, когда облапил. Мир вдруг расплылся, глаза запекло, поэтому он не сразу понял, что Лань Чжань шагнул к Вэй Усяню одновременно с ним, и они втроем оказались лицом к лицу. Стало неловко. Какого гуя он лезет. Он оттолкнулся от Усяня, отвернулся. Перед пещерой совсем не было снега. И кругом так тихо. Цзян Чэн глубоко вдохнул. — Вот, — сказал он, отцепляя от пояса и протягивая Вэй Усяню длинный футляр. — Я пришел, чтобы вернуть тебе. Флейта и меч. Он должен был их вернуть. Вэй Усянь долго разглядывал оба предмета, словно впервые видел. Касался кончиками пальцев, проводил по сочленениям и резьбе. Казалось, он пытается что-то вспомнить, прочесть тайные письмена. — Спасибо, — сказал он наконец. Тихо, растерянно. Закрыл футляр, поднял глаза и вопросительно качнул головой.. — Теперь ты можешь сказать, чего ты хочешь? Зачем на самом деле ты пришел, Цзян Чэн? — Ты жив. — Ему казалось, это достаточная причина, но эти двое молчали, и Цзян Чэн добавил. — Нужно было проверить, ты ли это. Кому, как не мне. И фыркнул, отвернулся. Да, не слишком вежливо, но ему плевать. Лань Ванцзи не член семьи. И какого гуя он должен оправдываться? Надо и пришел! — Я кажусь тебе прежним? Цзян Чэн посмотрел Вэй Усяню в глаза, серьезные, внимательные. Что значит прежним, гуй тебя раздери, хотелось сказать. До того или после? Ты был разным, но я узнаю тебя всегда. Даже если бы ты переродился в чужом теле — не сомневайся, узнал бы! — Вернись домой, — сказал он вместо этого и увидел, как Вэй Усянь растерянно моргнул. Моргнул и посмотрел в сторону. Тлевшая догадка вспыхнула, как бумага в пламени, и Цзян Чэн быстро совершил пальцами отменяющее талисман тишины движение. Успел краем глаза увидеть, как невесело усмехнулся Вэй Усянь, а потом раздался пронзительный детский плач, и Цзян Чэн вытянулся, изумленный. — Это… что? — прошептал он зло. — Ты что здесь творишь? И тут же услышал голоса женщин и ещё один детский, но не младенческий. Они что-то говорили, он не мог разобрать, но слышал в голосах любопытство, а не страх. — Кто это? — требовательно повторил он и шагнул на голоса. И Вэй Усянь заступил ему дорогу, в мгновение став собой прежним. Тем, каким был после низвержения Солнца. — Люди, — сказал он тихо. — Моя семья. И Цзян Чэн заледенел под его взглядом. Семья? Что значит семья? Он женился? — Моя сестра с детьми. Мой брат. Названные, Цзян Чэн, дыши, — он хлопнул Чэна по плечу с тихой усмешкой. — Эти люди спасли мне жизнь и я считаю их своей семьей. Ты можешь относиться к ним так, как я, или иначе, это твое право. Но я не позволю причинить им вред. И если ты просишь вернуться меня домой, ты должен это знать и учитывать. — Сколько вас? — голос подвел Цзян Чэна, он откашлялся. — Семь человек, — быстро ответил за Вэй Усяня Лань Ванцзи, и тот улыбнулся, кивнул, соглашаясь. — Нас семь, Чэн-эр. И нам нужно быть здесь. — Зачем? Вэй Усянь пожал плечами, сощурился, глядя на небо. — Я собираюсь вернуть этому миру солнце. И все должны своими глазами увидеть, как погребальные холмы первыми очистятся от снега. Кто знает, может, и от лотосов здесь что-то осталось, — он широко, нагло улыбнулся, отчего его захотелось треснуть как следует. Лотосы ему! Лотосы! — Здесь воняет гарью! И смертью! Как здесь можно жить? — Придумаем что-то, — пожал плечами Вэй Усянь. — Может, у тебя есть другой способ показать всем, что Старейшина Илина не враг всему живому? Цзян Чэн стиснул зубы. Он прав, прав, но… Что за безумные речи про солнце, что значит вернуть? Однако снега здесь и в самом деле нет. — Глава Цзян, — ровно заговорил Лань Чжань. — Думаю, здесь многое изменилось за год моего отсутствия. Вы бы очень помогли, рассказав нам об этом. — Если глава Цзян не против, — Вэй Усянь с усмешкой сделал приглашающий в пещеру жест. — Просим простить, у нас не очень хорошо с продуктами, и чай только старый. В Илине нынче плохо с торговлей. Цзян Чэн бросил на него быстрый взгляд. Специально об этом заговорил? Считает его виноватым? Но Вэй Усянь уже смотрел не на него, а на Лань Ванцзи, который шел с ним плечом к плечу, касаясь рукавами. И было в этом взгляде то солнечное тепло, какого Цзян Чэн давно не видел в глазах Вэй Усяня. Очень давно, с того дня, как они с сестрой приходили в Илин… Он встряхнулся, как пес, и пошагал в темноту пещеры. Та, кого Вэй Усянь называл сестрой, оказалась маленькой круглолицей женщиной, совсем молодой, с длинными черными косами. А тот, кого в полутьме он поначалу принял за девушку — мальчиком лет двенадцати, худеньким и зыркающим, как волчонок. Это он брат? А кто тогда юноша постарше, тоже худой и тоже неулыбчивый? И детей двое, один толстый, как колобок, так и норовит уползти, второй совсем крошечный. Пятеро. И Вэй Усянь. Выходит, Лань Ванци включил в члены семьи и себя? По какому праву? Цзян Чэн хмурился, молчал, терпел любопытные взгляды. Они тут и в самом деле обустроились. Выставили стены из разномастных досок, разжились кое-какой мебелью и посудой. Видимо, те тропки в Илине были натоптаны ими. Вместо светильников горели лучинки, как в самых бедных домах, топчаны были застелены жалким, полуистлевшим тряпьем, но пахло сытно, мясом. Охотятся, значит. Охотники в клане наперечет, люди только что кору не грызут, а у них в котле похлебка! Цзян Чэн резко развернулся и вышел прочь. Здесь, на свежем воздухе, остановился, оглядел склон. Снега нет далеко вокруг, земля сухая. Потыкал носком сапога, проверяя, не смерзлась ли. Нет. Прошел до кромки снега, потоптал его. Сырой. — Я обещаниями не разбрасываюсь, — тихо сказал Вэй Усянь из-за спины. — Я найду способ вернуть солнце. Хотелось ударить. Хотелось уйти. — Оставь красивые слова для тех, кому ты ещё ничего не обещал. Молчали долго. — И все-таки ты в меня веришь, — сказал Вэй Усянь тихо. — Спасибо. Цзян Чэн окаменел спиной. Знает? Как он догадался? Да нет, быть не может, это его обычный трюк, брякнет что-нибудь эдакое и следит, что будет. Медленно выдохнул, постарался как можно непринужденней пожать плечами. Пусть понимает, как угодно. Объяснять еще. — Я бы хотел исполнить то, что обещал тебе, — так же тихо продолжил Вэй Усянь. Кто хочет, тот делает! А не находит себе очередную толпу голодранцев, которых нужно спасти ради великой цели. Солнце он вернет, ты подумай. — А я бы хотел повторить свою просьбу главе Цзян, — заговорил Лань Ванцзи. И он тут стоял, значит. Ну конечно, член семьи. А как там поживает его собственная? — Расскажите нам о том, что здесь произошло за прошедший год. Цзян Чэн развернулся, щебень хрустнул под каблуками. — Считаете, я должен уговаривать? — спросил он, глядя по-прежнему только на Вэй Усяня. — Жаловаться на обстоятельства? Просить войти в положение? Цзыдянь выдал себя треском, и Вэй Усянь заметил, конечно, проследил глазами. Но промолчал. — Обстоятельства могут быть любыми, — Цзян Чэн наставил на брата палец. — Важно только то, что в сердце. Если ты верен семье и клану, какая тебе разница, что тут было за время твоего отсутствия? Зачем тебе это знать, если только ты не выбираешь, на чью сторону встать выгодней? Он добился своего, Вэй Усянь смешался и моргнул. Ну давай, говори! Ты никогда не умел долго молчать! — Известно ли главе Цзян, что у Вэй Ина теперь нет золотого ядра? — Лань Ванцзи произнес это бесстрастно, глядя куда-то вдаль, и если хотел этим смягчить удар, то просто не понимал его силы. Цзяна Чэна им оглушило, во рту стало кисло. Руки упали. Отчего-то вспомнился потолок домика, в который недвижно смотрел днями напролет он сам — заросший щетиной, воняющий потом, жалкий, раздавленный. В горло словно насыпали пыли, что сыпалась с перекрытий, когда кто-то поднимался по лестнице, и Цзян Чэн закашлялся, схватился за грудь. Заставил себя прекратить, сморгнул слезы, выдавил: — Когда это случилось? Кто??? Поймал взгляд Вэй Усяня, почему-то испуганный. Ванцзи единственный из них троих оставался невозмутим. — Это уже не имеет значения, глава Цзян, — произнес он ровно. — Данное обстоятельство важно единственно в связи с обсуждением возвращения Вэй Ина в клан Цзян, на необходимость которого вы напираете. И вот теперь он посмотрел в глаза. Остро, как нож воткнул. Глава Цзян умел узнавать ненависть, и кто бы не узнал, но не от нее сейчас сжималось сердце. Он повернулся к Вэй Усяню. Тот был непривычно тих, и деланное равнодушие на его лице было хорошо Цзян Чэну знакомо: Усянь ненавидел, когда о нем узнавали то, что он старался скрыть, и долго, тяжело это переживал. — Прости, — тихо сказал Цзян Чэн, и Вэй Усянь дрогнул. Хотелось обнять. Плевать на Ванцзи, кто он такой, только они двое понимали, о чем речь. Но как, как объяснить Вэй Усяню, что дар, который он когда-то принял, до этого для не казался ему бесценным? Тогда не казался. Дорогим, конечно, но Цзян Чэн и мысли не допускал, что Вэй Ин может повторить его судьбу и ему самому потребуется помощь санжэнь. Этого просто не могло случиться, Вэй Ин всегда был ловчее, быстрее и сообразительней! Он отдал Цзян Чэну всего лишь возможность, как отдал бы запасную тетиву или второй кувшинчик вина, ничего особенного. Но теперь он лишен ядра сам, и уже некому ему помочь. Этого ведь не должно было случиться! Цзян Чэн схватил руки брата, сжал. — Прости. — Я сделал то, что хотел, — Вэй Ин улыбнулся. Конечно, он теперь улыбаться будет! — Тебе не за что просить прощения, я должен клану Цзян гораздо больше. Да и в чем твоя вина? Это ведь я все затеял. Да ты вечно все затеваешь, хотелось крикнуть. И что теперь! Может быть, надо подняться на гору снова, объяснить? Повиниться за ложь… — Все это теперь неважно, — улыбка Вэй Ина становилась все ярче, и Цзян Чэн нахмурился, дело плохо. — Я бесконечно признателен тебе и клану, который меня воспитал. Ты всегда можешь рассчитывать на любую помощь, на какую я способен. Но возвращаться в клан Цзян мне не стоит. Цзян Чэн попытался его перебить, но Вэй Ин опять оказался быстрее. Стиснул ему плечо и продолжил. — Открытая поддержка Старейшины Илина не принесет тебе пользы. Ведь ты мой убийца. От его взгляда и слов Цзян Чэн сделал шаг назад, но Вэй Ин держал крепко. — Ты выгнал меня из клана. Я виноват в его несчастьях. Из-за меня погибло столько людей. Вся семья. Что скажут о тебе, Чэн-эр, если я встану на твою сторону? — он усмехнулся и разжал руку. Да плевать, что скажут. Теперь — плевать! И все-таки Вэй Усянь был прав. От этого только сильнее хотелось его ударить. Лань Ванцзи снова оказался рядом, все такой же спокойный. Мысли он читает, что ли? — Я уважаю ваше стремление к сохранению благополучия клана, глава Цзян, — сказал Ванцзи тихо. — Однако Вэй Ин прав. И он не отказывает вам в помощи. Я тоже. Цзян Чэн заставил себя дышать ровнее. Нельзя развернуться и уйти, подобное выглядит жалко, как всякое бегство. Но продолжать этот разговор было невозможно тоже. — Я распоряжусь привезти одеял к могильнику семьи Хоу, — проговорил он ровно, будто все это обычный разговор о привычных делах. — Забирайте оттуда сами, ради вас на Луаньцзан никто не полезет. И спокойно пошел прочь. — Я тоже рад был увидеться. — Вэй Усянь не кричал, но Цзян Чэн услышал.