Другого выхода нет.

      Антон смотрел на табель успеваемости и не понимал, откуда вообще эти цифры берутся: откуда по физике опять двойка, откуда по математике три? Просто, мать его, откуда оно всё там появляется? Шаст ведь ходит на все уроки, записывает всё в «объёмной» тетради, старается учить, а самое главное – понимать предметы, но эти сраные двойки и тройки снова пестрят своим красным цветом в таблице.       Парень тяжело вздыхает и нажимает на маленький значок принтера в верхнем правом углу браузера. Нужно отчитаться перед матерью о том, какой оболтус у неё живёт под боком. Антону не стыдно, ему паршиво. И даже не от того, что его мама закончила школу с одной четвёркой, а он не может четверть без троек закрыть, а за то, что тогда, после уроков, как и было обещано, он действительно зашел в кабинет под номером 225. Его ждал Арсений Сергеевич с кружкой ароматного кофе и с миской печенья и конфет и они серьёзно играли в игру «Кто хочет стать отличником». Всё действительно было так, только с того дня прошла целая неделя, но и на это похер.       Неделя прошла и с момента, как Антон пообещал Арсению, что возьмётся за ум и, что уж точно и наверняка сделает, так это купит разные тетради для каждого предмета. Но, видимо, Шасту суждено прослыть человеком, не держащим свое слово, проще говоря: пиздабо… вруном. Ему этого не хотелось, ему понравилось общаться с преподавателем после занятий, понравилось, что были только они вдвоем, и его воспринимали на равных, а не как мелкого школьника.       Ему всё это чертовски нравилось. Особенно Поповский парфюм.       Так, стоп, вот сейчас стоит тормознуть мысли, иначе Антона поведет совершенно не туда. Он держал уже остывший листок с табелем и потихоньку собирался с мыслями, когда в его дверь постучалась мама:       – Антон, пойдём ужинать.       – Иду! – Получилось как-то слишком дёргано и громко, главное, чтобы мама этого не заметила.       И она «не заметила». Не заметила уставшего взгляда, не заметила дёргающуюся ногу под столом, не заметила общий утомлённый и какой-то вымученный вид у сына. Не заметила и промолчала, поставив подпись на бумаге с оценками, которой как будто задницу вытирали, и отпустила сына в свою комнату. Ей было ясно и очевидно, что с сыном что-то не так, и дело не в оценках, но в чём – никакой возможности узнать не представлялось.       И пока мама Шастуна мыла посуду, задумчиво прикусив нижнюю губу, сам Антон лежал на спине, уткнувшись взглядом в потолок, и слушал какие-то депрессивные песни из плейлиста «Для разбитого сердца». У него не было ни депрессии, ни разбитого сердца, но было очень сильное желание слушать грустную музыку и думать насчёт завтра.       Мысль прогулять завтрашний урок литературы подкралась совершенно не заметно, стукнув прямо по мозжечку Антона, от чего он на секунду зажмурил глаза и помотал головой, сразу же подскочив на ноги: нужно действовать.       Именно с такой решительностью Шастун, путаясь в своих длинных конечностях, помчался сначала в коридор, где, надев куртку и еле натянув кроссовки, споткнулся о тумбу и, тихонько сматерившись, крикнул в сторону кухни, откуда доносилось журчание воды:       – Мам, – Антон протянул единственную гласную как мартовский кот, находящийся в ожидании какого-то чуда. – Я пошёл!       – Куда ты собрался? – мама вышла в коридор к сыну, вытирая руки полотенцем, и прижалась плечом к дверному косяку.       – Мне очень срочно нужно за тетрадями.       – Какими тетрадями, Антон? – в голове всплыли воспоминания, как одиннадцать лет назад, перед первым классом, они вместе ходили и выбирали самые-самые тетради для малыша (тогда ещё действительно малыша) Антона. Сейчас сама фраза про тетради вызывала непонятную реакцию.       – Школьными. Всё, – Антон, находившийся всё это время в состоянии взвинченной юлы, готовой сорваться с места в любую секунду, открыл входную дверь и вылетел на площадку.       – Боже мой, за что мне это всё? – мама Шастуна сложила ладони и подняла их к лицу, прижимая пальцы ко лбу. Ей это всё казалось сном, по крайней мере, хотелось так думать, но впервые за вечер она увидела, как у её сына снова блестят глаза. И пусть этот блеск вызывает дурацкая спонтанная мысль о школьных тетрадях, он хотя бы есть в его зелёных, как свежая листва, глазах.       Закрыв за сыном дверь, она молча, снова закусив нижнюю губу, пошла домывать посуду и думать о чём-то своём, наверное, никак не связанном с этой шпалой, что сейчас неслась вовсю в магазин канцтоваров.       Антон мчался по улице как укушенный в зад – ему казалось, что если не сейчас, то и никогда.       Если не сейчас купить тетради, то уже и никогда.       Если не завтра доказать Арсению Сергеевичу, что он держит своё слово, то уже никогда.       Если не взяться сейчас за ум, то уже никогда.       Добежав до первого нужного магазинчика, он потянул за ручку двери и с ужасом осознал, что опоздал – магазин уже был закрыт. На часах красовалась цифра 20:48, а магазины совершенно некрасиво закрывались, как не в себя.       Антон рыкнул куда-то в воротник куртки и резко рванул с места, даже не посмотрев, куда он летит.       А летел он в своего преподавателя литературы, который непонятно что забыл в этом районе.

***

      Арс сидел за столом и, поправляя очки, постоянно хмурился, сравнивая две абсолютно одинаковые работы девятиклассников, которые даже не удосужились перефразировать пару предложений, чтобы весь этот цирк не выглядел так дёшево.       Он устал. Устал от этих вечных проверок тетрадей и поисков чего-то нормального, устал от количества учеников, сменяющихся каждый год, устал от низкой зарплаты и от, в общем и целом, работы. Поклялся себе в очередной (миллионный) раз, что доучит этот одиннадцатый класс, поможет Ане, и уедет в Питер работать в театре, куда уже так давно рвется его душа.       В комнате стало невыносимо душно, но нигде в квартире не нашлось уголка, где бы дышалось легче. Попову подумалось, что с ним вот-вот случится что-то неприятное. Ждать этого не хотелось, поэтому он накинул чёрное пальто в пол, и рванул на улицу, где его встретила осенняя прохлада и яркие огни города. До тошноты и тяги под рёбрами хотелось убраться из центра куда подальше, но он понятия не имел куда. Все знакомые были по семьям, проводили вечера в кругу общения и взаимопонимания, и лишь Арс оставался одиноким идиотом, который повёлся на деньги и масштаб города, оставив всё позади: родителей, прекрасную девушку и родной, но такой нелюбимый Омск.       Не поймите превратно, Арсений любит свой родной город, как и каждый любит свой. Любит за маленькие улочки и романтику дворов, что остались из девяностых и нулевых, любит все эти пятиэтажки и их «старших братьев» – девятиэтажки, любит чистый воздух (по сравнению с той же самой Москвой). Он любит всё это безумно, но город постепенно начинал его душить, разрушая все мечты и планы. Ничего не оставалось, кроме как прыгнуть в последний раз, отпустив всё, что, по мнению самого Попова, тянуло его вниз, в быт, в провинциальную жизнь. И он прыгнул, как никогда не прыгал, рванул в самую гущу событий, и вскоре понял, что обознался. Выбрал не то направление и конечный пункт, и в итоге всё равно погряз в грязи, только уже московской.       От воспоминаний становилось ещё хуже, ком подступал всё ближе к горлу, глаза начали тихонько наполняться слезами, хотелось кричать, да так, чтобы услышали все, чтобы глотку обжигало, чтобы голос напрочь сорвать. Он бежал. Бежал как мог от всего, что душило и не давало расправить крылья. От работы, от сраных тетрадей, оставшихся на столе, от вечных расспросов родителей о невесте и свадьбе. Он бежал от самого себя, запертого в клетке, глубоко-глубоко, чтобы никто и никогда его там не обнаружил.       Он добежал до непонятного района, где оказался впервые. Где люди с изголодавшимся взглядом и нервной походкой, где смотрят косо на любого, выбивающегося из серой массы, где пятиэтажки и девятиэтажки кружат в бесконечном вальсе, от чего голова идёт кругом и хочется закрыть глаза. Он добежал до места, из которого так рьяно пытался убежать и вернулся в те самые дворы, на те самые улочки, между тех самых домов.       Стало невыносимо больно дышать, хотелось курить, но ведь он бросил – было бы нехорошо, если бы преподаватель литературы пропах дешевыми сигаретами, плотно засевших на легких своими смолами и дымом. Не бывает бывших наркоманов, точно так же, как и не бывает бывших курильщиков – эта «светлая» мысль осветила путь до ближайшего сетевого магазина, чьё название у всех на устах, и Арса повело. Его начало морозить, всего трясти и колотить, он съёжился, как воробей зимой, натянул воротник до самых висков, и сделал шаг вправо: в сторону магазина. О чём очень сильно пожалел спустя всего секунду.       Его сбил старшеклассник.       Арс чертыхнулся и открыл глаза, которые закрыл от неожиданности: перед ним на асфальте развалился тот самый ученик, с которым они выдумали неизвестную никому игру, и вдвоём допоздна играли в неё. Тот самый ученик, которому приходилось слегка наклонять голову вбок, потому что иначе зайти в кабинет не получалось. Тот самый ученик, пришедший с одной тетрадью на все случаи жизни и покоривший Попова искренностью и любопытством к обожаемой литературе. Перед ним, раскинув все свои длинные конечности, сидел Антон Шастун, зажмурившись и довольно очаровательно сморщив нос.       – Давай, поднимайся, – Попов подошёл к неуклюжему ученику и протянул руку, на что тот, приоткрыв глаза, закусил нижнюю губу и, немного поколебавшись, протянул в ответ свою огромную ладонь.       – Арс-сений Сергеевич? – Антон стоял рядом с учителем и, потирая ушибленное место, не мог поверить своим глазам, отчего всё ещё держался за Попова всей пятернёй.       – Ты чего летаешь, как ужаленный?       – Я это, – Шаст в очередной раз запнулся, теперь заметив, что мёртвой хваткой держит ладонь Арсения. – В магазин бежал.       – В магазин? В какой же, интересно, магазин ты бежал в такое время? – Попов аккуратно опустил свою руку, от которой клешня Антона еле отцепилась, и, приподняв воротник пальто, сверлил зелёные глаза напротив.       От этого жеста у Антона внутри что-то медленно расплылось теплом по всему телу, и он почувствовал, как кончики ушей покраснели. Сейчас пора бы молиться всем богам, чтобы преподаватель этого не заметил.       – В канцелярский, за тетрадями, – Шаст нервно сглотнул, поняв, что сказал лишнего. Этот вечер, как и этот полёт раненой мухи, должен был остаться только в воспоминаниях у одного Антона, никак не у них вдвоём.       – Всё-таки решил прикупить пару штук?       – Я же обещал.       – Тоже верно. Молодец.       «Молодец» прозвучало довольно сухо, но Антону и этого было достаточно, чтобы почувствовать очередной прилив тепла и приход красных ушей.       – А вы тут как? – рискнул задать вопрос Антон, понимая, что сейчас он либо будет послан куда подальше, либо услышит честный и откровенный ответ, в итоге всё равно будучи послан.       – А я на прогулку вышел, погода шепчет, – «иди нахуй» вот, что шепчет погода, Арс, не ври хотя бы сам себе. – Ну и как-то загулялся немного.       Они оба оценивали обувь и асфальт, пока у Попова не родилась гениальная (тут бы стоило взять это слово в кавычки, но проехали) идея:       – Может быть, тебе помочь подобрать тетради? А то опять купишь парочку толстенных, – как тот хер, который ты положил на работу и обязанности, да? – и будешь до конца года ходить с ними.       – Да не, – потянул немного Антон, очень сильно желая, чтобы Арсений всё-таки пошел с ним. – Я сам справлюсь, не маленький же.       Арсу показалось, что он очень некрасиво навязывается, поэтому пришло время уходить, далеко и надолго.       Они постояли ещё минут пять, глупо глазея по сторонам. И как только Попов набрал в легкие воздуха, чтобы попрощаться и попытаться найти выход из этого маленького Омска, который, несмотря на этого лопоухого старшеклассника, всё равно продолжал давить, Антон тихо произнес:       – Хотя, вы знаете, мне бы не помешал ваш профессиональный взгляд, – после этих слов покраснели уже не уши, а Шастун целиком и полностью, чем вызвал искреннюю улыбку на лице у преподавателя. Дышать стало легче.       – Ну, пойдём, – Попову было нечего терять, но с этим чудом становилось проще существовать в мире. – Помогу, чем смогу.       Ближайший магазин, состоящий из продуктов и средств для дома, всё-таки имел некое разнообразие канцелярских товаров, поэтому вышли они с двумя огромными пакетами, в которых лежали не только тетради, но и всевозможные письменные принадлежности.       В воздухе на секунду повисла тишина, забравшая в себя предложение проводить хоть куда-нибудь того и другого, и, просто глупо улыбнувшись друг другу, они разошлись в разные стороны, держась за это чувство легкости и тепла, которые были готовы литься из всех отверстий в теле, потому что места внутри категорически не хватало.       Арсений, бежавший от самого себя, обрёл спокойный вечер и «спасательный круг» в лице старшеклассника, который всё это время улыбался и смеялся с глупых каламбуров Попова. Антону же казалось, что он наверняка доказал Арсению, что способен держать слово, и уж точно не предаст его доверия.