Dreams and Nightmares

      Следующие два часа были заполнены поверхностными и философскими вопросами под мягкое скольжение их камней. Торговец предложил ему выпить по время второй игры; Юмэ послушно согласился, но продолжал концентрировать внимание на своих и чужих ходах. В то время как он подползал все ближе и ближе к пределу своей терпимости, его гость, казалось, всегда приближался к нему. Его ум оставался острым, когда он одерживал одну победу за другой. Его сосредоточенность даже не дрогнула, когда Торадзу, пьяно шатаясь, прошел мимо их комнаты с Юкичикой на буксире и просунул голову, чтобы объявить о своем возвращении. Ничуть не смущенный тем, что его прервали, торговец слегка кивнул ему в знак согласия, прежде чем Юмэ снова задвинул ширмы.       Теперь, после четвертой партии, свечи вокруг них стали ниже, а вечер — приятно прохладным. Несмотря на свое искусное любопытство, Юмэ удалось собрать лишь самую основную информацию о своем хорошо охраняемом покровителе. Айбана Хаятэ был принят в дом в молодости, а позже стал близким другом снисходительного Акита Торадзу и его семьи. Хотя Юмэ предположил, что ему было за двадцать, он не был женат, и личность женщины, путешествовавшей с ним, оставалась столь же любопытной. Некоторые считали ее не более чем наложницей, в то время как другие считали ее ужасно нервной служанкой. Еще больше предполагали, что она была его женой или даже его бухгалтером. На вопрос Юмэ о ней Айбана просто ответил, что они были «неразрывно связаны кровью».       «Значит, семья? Это делает все еще проще», — подумал Юмэ.       Хаятэ был торговцем тканями, его партнером, наследником лесозаготовительного бизнеса, который набирал все большую популярность. Что касается личности, то он был спокойным, расчетливым, умным человеком с острым языком. Его спокойное, серьезное присутствие внушало уважение и привлекало взгляды многих. Аура Юмэ отражала этот аспект его личности за пределами его способности вписываться в любую роль, которая требовалась от него на сцене и вне ее. За разговором они были похожи на двух гадюк, запутавшихся в элегантном и опасном танце друг с другом. Юмэ, синий, за его холодную неприязнь к людям, и Хаятэ, красный, за тлеющую апатию, которая окружала его существо. Мальчик не мог решить загадку этого мужчины, но все же Хаятэ оставался всего лишь человеком.       У всех людей в основе своей были одни и те же желания. Он знал это лучше, чем кто-либо.       Угождая той роли, которая лучше всего подходила компании этого жесткого бизнесмена, Юмэ был столь же остроумен, если не мягко бросал вызов его авторитету. Он всё ещё старательно следил за тем, чтобы чаша этого мужчины не высохла. Интеллект и обаяние стали его мантией, когда шелк темного кимоно распустился на шее и груди. Опьяненный, он лежал на боку перед игровой доской, и белое бедро раздвигало складки его одежды, пока он обдумывал свой следующий ход. Несмотря на все свои способности, он хорошо помнил, как эти темные глаза скользнули вверх по нежной коже его конечности, по ремню оби, туго стягивающему талию, и к широкому клину плоти на воротнике.       «Теперь ты мой», — думал он.       Юмэ цокнул, сокрушаясь:       — Боюсь, мне осталось сделать не так уж много ходов, чтобы потерпеть еще одно сокрушительное поражение. Возможно, мне следует сдаться сейчас...       — Ты доказал свою мудрость, зная свои сильные и слабые стороны. Достойно восхищения, но я презираю слабость и утрату, — сказал Хаятэ, пристально глядя на собеседника. Из-за своей неопытности Юмэ упустил из виду последнее движение, которое Хаятэ заметил задолго до того, как загнал его в угол. В качестве своего единственного акта милосердия в тот вечер молодой человек представил последнюю возможность в виде вопроса и дал своему оппоненту время для дальнейшего изучения доски, пока он готовил кисеру — трубку — для себя. — Позволь мне спросить тебя вот о чем: ты обладаешь безграничной силой бога, и твоя избранная армия противостоит силам соперничающего божества. Твоему божественному императору и его армии грозит неминуемая гибель, если ты не принесёшь жертву.       Юмэ медленно сел, прислушиваясь, одна рука поддерживала его в вертикальном положении, а одежда спустилась с плеча.       — Кто же это будет? Пожертвовать императором или пожертвовать армией? — Хаятэ переменил свое официальное сидячее положение и сел, скрестив ноги, покуривая трубку. Дым соблазнительно завивался у него на губах, пока он выдыхал его, ожидая ответа.       — М-м-м, война так сложна, — заключил Юмэ, прежде чем сесть как следует и придвинуть горшочек с пеплом поближе для удобства Хаятэ. Он, не колеблясь, ответил и перестал изучать доску. — Армией. Они — пешки, которых можно использовать, и они это знают. Пешки рождаются каждый день, а императоры — нет. Он должен быть защищен любой ценой, ибо его потеря означает быстрое разрушение инфраструктуры всей империи. Все пойдет прахом без вождя, чья "божественная сила" - лишь продолжение меня самого.       При этих словах бровь Айбаны чуть приподнялась.       — Вот как? Ты уверенно говоришь о своей тактике. Я впечатлен.       — Вы очень добры, но я не собираюсь воевать, только выживать, — тихо рассмеялся Юмэ. Его рука плавала над игровой доской, один палец прочерчивал черную разделительную линию по периметру деревянного поля битвы. — Если бы у меня была сила божества, я бы выбрал третий вариант, — его палец остановился как раз между двумя противоположными камнями.       — Просвети меня, — попросил Хаяте, слегка приподняв подбородок. Табак в его трубке, казалось, горел с не меньшим интересом.       Мягкий смех клокотал на губах мальчика как раз перед тем, как он внезапно очистил всю доску широким взмахом руки. Черные и белые камни, верные воины своих лордов, разбросанные по столу и полу, теперь стали равны своей жертве.       — Я бы убил их всех. Они всего лишь люди, хрупкие и заменимые. Я — высшая сила, поэтому важно только, чтобы мы, боги, выжили для того, чтобы переделать все, что не нравится и не подчиняется нам. Таков закон Неба и земли, сильных и слабых... — медленная улыбка расплылась по его лицу, и он посмотрел сквозь ресницы на Хаятэ, ожидая согласия.       Теперь, когда их матч официально закончился, Хаятэ не проявлял никакого внимания ни к доске, ни к камням. Вместо этого он вынул изо рта трубку и принялся изучать пьяного мальчишку с большим интересом, чем до этого.       — Крайняя, но оправданная логика. Тебе не кажется, что твой выбор жесток?       — Кто может сказать, что действительно жестоко, а что нет? — Юмэ пожал плечами. Крюки наконец-то вцепились в торговца, пришло время нанести удар. Поднявшись с удивительной для такого количества выпитого алкоголя грацией, он обошел вокруг стола, продолжая говорить. Его слова были заклинанием, и подобно чудовищному змею Орочимару, которого он изобразил на сцене в этот вечер, он заманил Хаятэ в свои колдовские кольца. — Так уж устроен мир. Люди лгут, крадут и убивают..Если это жестокость, то жестокость, человеческая природа и их инстинкты — одно и то же.       Теперь, стоя над другим мужчиной, Юмэ сгреб в охапку его кимоно и перешагнул через него. Расставив ноги по обе стороны от своей жертвы, он опустился на колени Хаятэ. Нарушив табу надлежащей динамики власти своим агрессивным преследованием торговца, Юмэ провел руками по хрустящим лацканам на груди Хаятэ. Он проследил за наклоном ткани до самого горла и еще выше, чтобы обхватить лицо мужчины руками. Мальчик обнаружил, что кожа Хаятэ намного горячее, чем его собственная, как будто тот горел в лихорадке, а эти глаза были окнами в печь внутри.       Хаятэ это не встревожило. Он сидел спокойно и слушал, что говорит мальчик. Только трубку отодвинули, чтобы ее не выбили из руки.       Юмэ продолжал, его губы с каждым произнесенным словом приближались все ближе и ближе к губам Айбаны.       — Молодой господин, я знаю, что приближаться к вам в таком виде запрещено, но это инстинкт тянет меня к вам. Вы человек, за которым я бы пошел, — сказал он, теребя темную прядь волос. — Так что... позвольте своим инстинктам вести вас тоже. Давайте станем этими бессмертными божествами и будем держать судьбу в своих ладонях, или позвольте нам принять уродство человечества, и вы... — он сделал паузу, — ...будете жестоки ко мне, когда будете заниматься со мной любовью.       Торговец закрыл глаза и замер, когда его губы целомудренно сжались. Дерзость этого мальчишки наверняка накажет его самого, но он, казалось, не заботился о последствиях своих действий. Цветочного запаха на его коже и алкоголя в дыхании было достаточно, чтобы зажечь желание в обычном мужчине, но Хаятэ не был обычным. Голод внутри него был совершенно иным.       — Ты меня не интересуешь, Юмэ, — возразил он.       — Я хочу разбудить не ваши интересы, господин, — мягко потянув за нагаги другого , Юмэ распахнул их и запечатлел один долгий поцелуй на его ключице. — Вы не принимаете неустойки, поэтому я не могу так легко вас разочаровать.       Хаятэ подставил шею, повернув голову, и Юмэ опустился на нее с еще одним нежным поцелуем. Вслед за прикосновением его губ золотая чаша трубки прижалась к обнаженному плечу Юмэ и обожгла его плоть.       — Хнгх...! — короткое шипение кожи вызвало её немедленную отдачу, и Юмэ застонал от боли.       — Значит, ты не остановишь это и не заплачешь? Это то лечение, которого ты ищешь? — Хаятэ говорил, наблюдая, как он скрипит зубами сквозь агонию.       Сжимая красный ожог, Юмэ судорожно вздохнул, прежде чем заговорить. Он знал, что ведет опасную игру, но не собирался проигрывать.       — Это бесполезное тело выдержит любую жестокость, пока оно исходит от вашей руки...       — Ты так мало заботишься о своем теле, — задумчиво произнес Хаятэ, приподнимая подбородок мальчика. — Ты действительно пожертвуешь им только для того, чтобы доставить мне удовольствие?       — Вы уже назвали его никчемным и слабым. Такие люди, как вы, приходят поглазеть на него и обожать, и платят, чтобы выжать из него оставшуюся сладость. Оно не принадлежит мне, чтобы лелеять его, и оно ничего не делает, чтобы служить мне. Почему я должен заботиться о том, что не имеет никакой ценности? — он выстрелил в ответ, отдирая пальцы от ноющей раны. — Это всего лишь средство для достижения цели, которую я никогда не увижу, — с горечью ответил он.       Долгое молчание повисло между ними, когда торговец снова затянулся трубкой и откинул голову назад, чтобы выпустить дым. Богато украшенная чаша угрожающе зависла перед щекой Юмэ, прямо под левым глазом. Мальчик даже не вздрогнул, его лицо выражало вызов.       В ответ она впилась в его упругую кожу и выжгла клеймо на лице. Он вздрогнул и отпрянул, но не закричал, и его глаза рефлекторно наполнились слезами от шока. Тяжело дыша от боли, он уронил голову и опустился на широкое плечо мужчины. Такие раны точно оставят шрамы, которые наверняка положат конец его карьере, но он чувствовал себя так далеко от своей свободы, что это не имело значения. Ничто не имело значения. Только причинение горя тем, кто держал его здесь, утешало его.       — Довольно сильная воля, — задумчиво произнес Хаятэ, откладывая трубку. Как ни странно, легкая улыбка скользнула по его губам, и его руки обхватили маленькое тело. Пальцы, которые поднимались по позвоночнику Юмэ, остановились там, где он мог чувствовать каждый вдох мальчика. — Вне нашей игры, в этом реальном мире…Если бы у тебя действительно была сила бога, ты бы все равно покончил со всем человечеством?       Юмэ с дьявольской и победоносной ухмылкой смотрел на узкое пространство между ними. Он выиграл.       — Да. Я бы убил всех, кто не послужил бы мне ни для какой цели, — просто сказал он, садясь прямо, как змея, готовая ударить. Выражение лица переменилось, он посмотрел в темные глаза Хаятэ. В его собственных словах отражалась холодная решительность. — В моем абсолютном мире нет места бесполезным людям.       — А меня ты тоже убьешь? — заинтригованно спросил Хаятэ.       Юмэ позволил легкой улыбке задержаться на его губах и пригласил своего покровителя расшифровать его ответ, придвинувшись ближе, искушая его, чтобы он мог доставить еще одну сладкую дозу яда.       Однако его перехватили, мужчина заговорил, прежде чем он успел вступить в контакт.       — Понимаю. А если я дам тебе эту бессмертную, безграничную силу, что тогда? — он сидел неподвижно и ждал.       — Если было бы так, то я был бы в долгу перед вами до тех пор, пока не смог бы стоять рядом с вами как равный. Мы могли бы всё переделать, — тихо сказал он. Нося ожог под глазом, как символ своей божественности, Юмэ осмелел настолько, что провел тыльной стороной пальцев по бледной щеке Хаятэ. Возможно, это были тени от свечей, но его кожа казалась еще более безупречной, чем раньше, а губы мягко изменили форму, как будто что-то скрывалось за ними. Благодаря таким плавающим видениям, вызванным алкоголем, который он выпил, он хмыкнул себе под нос и вместо этого упился этим таинственным, поразительным человеком. Его ледяная манера была освежающей и принесла Юмэ редкое волнение по поводу того, чтобы сломать его.       — В конце концов, от тебя может быть какая-то польза, — сказал торговец, и в его голосе прозвучала решительность.       В тот момент, когда Юмэ наклонил голову в вопросе, его спина выгнулась от силы предмета, который впился в неё. Широко раскрытые глаза встретились с крышей над головой, его легкие были слишком слабы, чтобы закричать. Кровь пузырилась между его губами и вытекала из уголка рта, когда он беспомощно дрожал на месте. Его тяжелая голова опустилась, чтобы увидеть заостренное острие шипа, который пронзил его левое легкое, сердце и грудь. Мокрое от его крови, оно внезапно втянулось и оставило рану кровоточить через одежду. Некогда белые паучьи лилии теперь расцвели бордовым цветом, выпивая его кровь. Это было болезненное проявление красоты, которую он скоро не увидит, так как сознание быстро ускользало. Не в силах выдержать вес собственного тела, он осел, и его зрение затуманилось.       Значит, это был его конец? Насильственный. Ироничный. Подходящий. Трагичный? Едва.       Он не заслужил мирной смерти. Никто ее не заслуживает. Возможно, в следующей жизни, подумал он, он сможет закончить свою работу здесь и снова отправить свою удовлетворенную душу в Ад.       Дышать теперь было невозможно из-за крови, заполнившей его дыхательные пути, он слышал только отдаленное эхо голоса Хаятэ и чувствовал огненную боль в своих опустошенных венах.       — Если выживешь, будешь служить мне. А если нет, то даже памяти о тебе не останется.       Затем мир погрузился во тьму.