Паноптикум

      Удивительно. Как же быстро человек привыкает ко всему хорошему. Даже я, давно свыкшаяся с мыслью, что у меня есть только я и никого больше.       Внимание и вся деятельность слуг были настолько ненавязчивыми и скрытными, что дикость того, что передо мной раскладывают столовые приборы перед обедом, быстро сошла на нет, обращаясь обыденностью.       Теперь же всё иначе — на обед выходит лишь соорудить скрэмбл, приправив засушенными травами — пресно, но никто не жалуется.       Я яростно тру виски, пытаясь принять, осознать наше новое положение, но в голове оно укладывается плохо. На ум приходит лишь дотошное воспоминание о Валентине, что хватает себя за горло и кричит на румынском. Затем — лишь паника, удар черепом об пол и отвратительная чернота перед глазами.       Я припоминаю, что во время первого посещения замка меня любезно встретил совсем иной дворецкий — память подсказывает, что его имя начиналось на букву А. Антуан… Нет. Антон. Значит, текучка кадров здесь происходит стремительно — и неудивительно. Мало кто сможет выдержать ту тьму, что только множится с каждым днём, даря ощущение холода и бесконечной обреченности для непосвященных. Но все одновременно…       Милли не жалует яичницу, но послушно жуёт, не отводя от меня тоскливого взгляда — прямо сейчас я не могу от него спрятаться, скрыться, накрыться одеялом в надежде, что совсем скоро перестану чувствовать волну, от которой щемит в ледяном сердце. Моей сестричке приходится взрослеть, как в сказках — не по дням, а по часам. Отпускать руку, когда моя более не в силах её удерживать… Не в силах её защитить здесь. Зная, как всё может закончиться.       Я подливаю в чашку ещё горячий кофе, не без усилий переводя взгляд на Влада. Он занят созерцанием стены напротив него — настолько, что совсем не замечает, что водит вилкой по пустой половине тарелки. Ранним утром мы перенесли мольберт в мою комнату — желание держаться всем поближе после произошедшего превратилась в острую, жгучую потребность. — Сандра займёт комнату по соседству, — Влад непоколебим — это не предложение, а прямое распоряжение. — Возиться с поиском прислуги сейчас не выйдет. Надеюсь, мои гости не откажут в небольшой помощи.       Сандра коротко кивает, обнимая себя за плечи — как всегда, растерянная, кажущаяся не старше, чем моя сестра. В светлых глазах сквозит волнение, но никакого страха. Будто своим переселением в одно крыло мы готовимся к чему-то важному, будто опасный зверь притаился среди нас, задремал, но не никогда не потеряет бдительность. — Ноэ, ты… — Влад осекается, будучи прерванным нетерпеливым другом. Ноэ раздраженно машет руками, взъерошивает волосы, не прекращая стремительно ходить из угла в угол. — О, прошу, не вмешивай меня в очередной свой позыв гостеприимства! Когда я сказал, что вам всем следует держаться вместе, и подумать не мог, что ты озадачишься такой ерундой! Пару ночей спустя ты предложишь всем спать вповалку, на полу? — Как скажешь, — Влад послушно кивает, бросая косой взгляд в мою сторону; хмыкает, и в краткой усмешке я слышу пронзительную, звонкую обреченность — с чего бы? — В этом крыле больше нет спален. Я останусь у себя. — Нет, — я не узнаю собственный голос, будто он из другой реальности, совсем незнакомый, неуместный во всеобщей суете. Несколько слов, вылетающие из моих уст, растягиваются на половину вечности. — Ты останешься в комнате Милли.       Только в момент, когда слова срываются с губ и растворяются в воздухе, стрела осознания пронзает моё тело: сестра уезжает. Всего день — и её не будет рядом со мной. Как бы я не отрицала всю свою любовь, как бы не пылала своей тьмой, сгорая и рождаясь обратно, чувствуя то холод, то жар, отталкивая и принимая…       Мы всегда были вместе.       Я переживала за маму, когда её живот становился всё больше и больше с каждым месяцем — она лишь любовно гладила себя по натянутой майке и говорила, что внутри живет моя сестра. Я понимала и не понимала одновременно, пугаясь, когда мама заставляла прикладывать ладонь к тонкой коже, из-под которой чувствовались ощутимые толчки. — Сестра с тобой здоровается! Ещё не родилась, но уже тебя знает и любит!       Когда мама вернулась после трехдневного отсутствия, у моей сестры ещё не было имени. Она пахла мылом, молоком и отчего-то клубникой, то и дело морщила маленькое личико и вздрагивала всем телом во сне. Я растерянно смотрела на худенькое тельце, что из тугого свертка быстро перекочевало в деревянную кроватку — детское любопытство граничило с опаской приблизиться: в голове творился кавардак, но руки так и тянулись навстречу новому человеку. Я перегнулась через барьер, коснулась горячей ручки. В ту минуту девочка заворочалась. Её крохотный кулачок сжал мой палец, а огромные, кукольные глаза посмотрели в упор. Прямо на моё лицо. — Мама… — прошептала я, не в силах отвести взгляд. — Мама! Она на меня смотрит! — Не говори ерунды, — мать с наслаждением перевернулась на живот, наблюдая за нами из родительской постели. — Такие малыши — как слепые котята. Она не видит тебя.       Но я знала, что мама неправа. Взгляд маленького человека был осознанным и таким…чистым. Я познакомилась с новой жизнью. С мягким, тёмным пушком на макушке, с хрупкими пальчиками, с длиннющими ресницами. С моей сестрой.       Отец подошел бесшумно — положил свои шершавые, большие ладони на мои плечи. Мы молчали и улыбались, когда малышка, зевнув, постепенно засыпала. — Милли, — твердо заявила я. — Её зовут Милли.       С тех пор минуло больше полутора десятилетий, а это воспоминание — навсегда со мной. Знакомство, первая встреча. Столько трепета внутри, к которому сейчас примешивается тягучая боль.       Ты стала такой взрослой, моя девочка. Ты прошла со мной через всё — взросление, истерики, уход из дома. Никогда не отворачивалась — даже, когда отвернулась я. Жгучее чувство стыда опаляет мою грудь — почему я чувствую, если не должна? Откуда столько тоски, откуда столько боли, ведь мы совсем скоро встретимся вновь?       Ведь встретимся?..       Я давлю на грудную клетку, заставляя это чувство пойти прочь — без результата. Щемит, болит, трепещет… Ноет. Где-то в районе солнечного сплетения.       Я отпускаю тебя.       Мне нужно отпустить тебя. Позабыть на время обо всём, что нас связывало, оторваться от сантиментов, чтобы вернуться той, кого ты помнишь. Твоей Лайей, которая поправляет одеяло, пока ты спишь и с улыбкой на лице слушает, как Ниа из параллельного класса поругалась с учительницей химии из-за внешнего вида. Чтобы мы снова смогли встречаться в парке по выходным и бродить по бесконечным дорожкам, поедая мороженое…       Я смаргиваю морок, прячу лицо в ладонях. Успокойся, Бёрнелл. Это было так давно. Твоя сестра растёт — а ты подгоняешь её. Твоя сестра тянется к тебе — а ты хлещешь её по оголенным предплечьям после каждой попытки.       Я хочу удержать. Но ласковый голосок шепчет на ухо: отпусти…       Я хочу, чтобы всё стало, как прежде. Но осознаю, что, сломав одну стеклянную стену, я построила новую взамен. Что стекло — как метафора кокона. Что прошлое в прошлом.       Что я могу не вернуться домой.       Очнувшись от воспоминаний, я покачиваю головой, на манер Сандры обнимая себя за плечи. Вижу резкий порыв Ноэ подойти ближе, который гаснет, умирает в зародыше — он так и не решается преодолеть расстояние между нами, оставаясь безучастным наблюдателем. Пусть так, пусть всё остаётся под плёнкой скрытности — мне так не хочется делить с остальными знание об изумрудных бабочках, что трепещут от любого прикосновения желанной ладони.       Почему так?.. Почему ты занимаешь львиную долю моих мыслей даже в те моменты, когда это не к месту?       Почему я страстно желаю и одновременно ужасно боюсь, что остальные тоже осознают, как светится моя кожа от касаний твоих пальцев?       Почему я хочу закричать на весь свет и сберечь в сердце горечь твоих губ, мягкость твоих волос, болезненный трепет в животе?       Почему моё сознание принадлежит тебе?       Я не найду ответов.       Я обнимаю себя за плечи, царапаю спину слишком острыми ногтями и слежу из угла, как Влад отдаёт самому себе последние распоряжения.       А затем в моей комнате становится пусто. Слишком пусто.       Есть лишь я, моя тоска по Милли.       И болезненный трепет под рёбрами. От Ноэ.       Как разделить?..       Влад возвращается спустя полчаса — без слов, я послушно поднимаюсь, тру вечно уставшие глаза, не слишком заботясь о том, что тушь может размазаться, и беру в руку плоскую кисть. Бросаю взгляд на холст — мой рисунок близится к завершению. Скольжу по лицам, что стали за это время почти родными, знакомыми настолько, что, встреть я на улице Аслана и Лале — не слишком бы удивилась. Персиковая кожа девушки, едва проступающая щетина на подбородке не парня, а уже мужчины — я отдаю всю себя, я живу каждой деталью. Я желаю, чтобы ни одна мысль не прошла мимо, излишне деликатно двигая влево очередной, ещё не подсохший мазок; отхожу на пару шагов, придирчиво вглядываюсь в работу; больше нежно-зеленого в платье Лале, больше темноты в меч Аслана.       Я не хочу заканчивать. Боюсь того, что будет дальше. Боюсь, что, едва взглянув на завершенную работу, Влад исчезнет, растворится в воздухе, принимая на свои плечи груз всех украденных веков. Станет ничем, обратится лишь в трухлявую оболочку, изъяв душу и отправив её прямиком в Ад.       Я истинно желаю, чтобы он узрел своего друга. Свою трепетную, кроткую, верную жену.       Я не хочу, чтобы он стал пылью во имя застарелых воспоминаний.       Рука дрожит — я спешно вытираю краску, налипшую на рукав, боюсь бросить взгляд в сторону Влада. Растягивать… Зачем?       Меня переполняет неведомое желание оттянуть, усовершенствовать, увековечить… Спрятать под слоями красками какое-нибудь послание, будто крикнуть — я здесь! Я здесь… Это сделала я — и самой не верится, что какая-то Лайя Бёрнелл умеет творить подобные вещи. Не верится, что моими руками создаётся, возможно, спасение для одной души, не верится, что, скорее всего, больше я не увижу своё детище — отбрось свой эгоизм, девочка.       Качаю головой, отгоняя внезапные мысли. Я — истинный комок противоречий: хочу поскорее избавиться от непрошенной ответственности, и с той же страстью мне мила каждая минута, что я провела здесь. Будто всё — лишь череда разных снов без возможности проснуться; тех самых снов, что кажутся ярче серой реальности.       Ноэ бы не понравилось, узнай он о том, как я тяну с последними деталями картины — ссылаюсь на усталость, переношу на завтра-послезавтра… Знаю — ещё не время, моё время ещё не пришло, чувствую. Ноэ хочет, чтобы я ушла, а я хочу остаться. Кажется, картиной я лишь прикрываюсь.       Дело в другом. Сердце бьется чуть чаще обычного, изредка замирая; тоненький голосок шепчет, что нужно деликатнее обращаться со своими желаниями — они имеет свойство сбываться, но какой ценой?..       Сегодня Влад не выглядит отстраненным, как во время любого из наших встреч за мольбертом — пристально наблюдает, пытается говорить со мной, но короткие фразы то и дело разбиваются об стену моих мыслей — когда мы успели поменяться местами? — Ты в приподнятом настроении, — сдаюсь я, когда рука дрожит на грани ненужного мазка. — Питаешься чужим волнением? — Скорее, твоими речами, — он складывает руки на коленях, подаваясь вперёд. Давлю смешок — воистину, это было бы похоже на приём у психолога, если бы я уселась в кресло напротив, поправляла очки и отвлекалась на краткие заметки в тетради с твердым переплетом. — Про то, что нужно уметь отпускать.       Бах — сердце толкается в груди так, что я вздрагиваю всем телом. Заветные слова, что мне так давно хотелось услышать, звучат непринужденно, будто брошены наобум, вскользь. — Правда? — Думается мне, что сейчас есть вопросы поважнее, чем моё уныние, — Влад сжимает губы, отводя взгляд — уверенность прячется в глубинах ярких глаз; вздыхает, вновь обнажая, показывая того, кем является — просто уставшего от бесцельной жизни человека, до которого у меня, я надеюсь, получилось достучаться. Человека, потерявшего слишком много от вспышки раскаяния, а получившего взамен лишь бесконечное цунами вины, до которого никому и дела нет; человека, пожирающего самого себя без перерывов. Человека, желающего побыть просто человеком, пусть и времени осталось совсем мало.       У нас всех осталось так мало времени, чтобы кончиками пальцев прикасаться к недостижимой мечте. Тешить себя мечтами вечности, надежды — пусть так. Натянем улыбки, притворимся, что владеем иллюзиями.       А не она — нами.       Я с благодарностью киваю — слова излишни. И снова пристально вглядываюсь в кудри Аслана, которым недостаёт чуточку блеска.

***

      Руки дрожат, пока я снова и снова сверяюсь со списком, вычеркивая пункты один за одним. Есть, есть, это тоже положили…       На заправленной постели — небольшой, ярко-желтый чемодан Милли, доверху наполненный вещами. Косметичка в большом кармане, все билеты — в кармашке рюкзачка, одежда на завтра приготовлена.       Завтра. Какое страшное слово. Будто окончательный диагноз, жирная точка в истории. — Я позвоню маме, — противные слова даются с трудом. — Она встретит тебя, когда окажешься в Лэствилле.       Милли утвердительно кивает, даже не смотря в мою сторону; тянет руки к обогревателю, опускает голову. — Сюда кладу деньги, — я хлопаю ладонью по лёгкой ветровке сестры. — Тебе точно должно хватить. Не показывай маме — лучше сходи в наш парк, когда отдохнешь, и купи мороженое.       Милли медленно поворачивается, зачем-то пересчитывает все купюры, усмехается: — Недурно. Мне хватит мороженого на полгода точно. Столько тебя не будет?       Я жмурюсь, жду возмущений, но этого не происходит: вспышка негодования гаснет, будто искра от спички, и Милли вновь опускает голову. Мне нечего ответить; я опускаю крышку чемодана, вжикает молния — вот и всё. Пора отпускать. У всех осталось мало времени, у нас же с Милли его больше нет. Меня изнутри прожигает чувство стыда и облегчения — я не справилась, не смогла. Но в моих силах вернуть сестру туда, где она будет хотя бы в безопасности — подальше от меня, подальше от замка, над которым сгущается всё больше аметистовых туч с каждой минутой; я знаю, как всё выглядит со стороны. Эгоистично. Жестоко. По-детски. Я знаю, как это выглядит для Милли — старшая сестра, всегда принимающая разумные решения, пошла на поводу у собственных прихотей, променяла её на новых друзей, на работу!       Мне нечего сказать. Все мольбы о прощении будут литься песней, когда я вернусь. — Лайя, — тихий голосок сестры прорезает стену из густой тишины, что возникла между нами. — Наверно, ты думаешь, что я ещё маленькая… И что многого не понимаю. — Милая, это не так! — я падаю перед ней на колени, прижимаю тоненькие, длинные пальчики к своему лбу. — Ты ведь знаешь… Что это вовсе не так. — Тогда расскажи мне, — она яростно шепчет, пытается оттолкнуть, быстро сдаётся, обращая требование шаткой мольбой. — Я хочу понять, Лайя. Ты теперь совсем чужая.       Мне нечего ответить на правду. Что говорить, если ныне даже прикосновения к рукам, что знакомы с самого детства, даруют столько отторжения? Что говорить, если во мне — четверть любви к воспоминаниям и три четверти той, кто более тебе незнаком? Что говорить, что я разрываюсь от противоречий, а на кон поставлены сразу две жизни — прошлая и наст…та, что есть у меня сейчас. Ради которой я внезапно нашла силы сражаться, отвоёвывая место под быстро угасающим солнцем. Но всё ещё имею шанс на выбор, и я знаю, какой ответ будет ждать от меня Ноэ, когда я встану на перекрестке дорог. — Хорошо, — я послушно киваю, а метка на руке жжёт, будто оскорбившись от такого поворота. — Не здесь и не сейчас. А когда мы встретимся вновь.       Встретимся?

***

      Милли не может заснуть почти до полуночи — вздыхает, ворочается, не выпускает мою руку. Я превозмогаю боль, морщусь, но не ухожу — не отталкивай её, Бёрнелл, только не сейчас. Ты уже сделала достаточно для того, чтобы сестра тебя возненавидела. Но её чистая душа не позволяет себе таких слабостей, не желает запачкаться. А ты пожелала…       Я бросаю последний взгляд на собранный чемодан — ну, вот и всё. Завтра мы попрощаемся, а когда увидимся, я буду не той, что сейчас.       Лучше или хуже? Кому дано это знать?       Зачем-то запираю дверь на дополнительный замок, дёргаю ручку — всё отлично. Одинокая свеча в руке и вновь проснувшийся внутренний компас — прохожу мимо своей комнаты, направляясь в небольшую гостиную, где все ждут только меня. Желание сплотиться, быть ближе стало острой необходимостью — это не фильм ужасов, чтобы разделяться и получить свой смертельный удар по одиночке. Давлю смешок, вспоминая ироничное предложение Ноэ спать всем вповалку на полу — может, не такая уж плохая идея. — Леди, — я недоуменно оглядываю интимный полумрак небольшой комнаты в красных тонах, не наблюдая присутствия ни Влада, ни Сандры. Всё это время меня покорно ожидал лишь Ноэ — от этой мысли сердце сжимается. Он мягко улыбается, указывая на свободное, глубокое кресло с вычурными подлокотниками — я не играю по твоим правилам. Думала, что ты это давно понял. — Даже не думай поить меня этой мерзостью, — кривлюсь, указывая на чай в его кружке. Ноэ отвлекается, и мне хватает упущенного момента, чтобы пробраться ближе и стремительно сцапать удачную возможность, положив голову ему на ноги. Он вздрагивает, томно вздыхает, будто принимая своё положение. Принимая свою судьбу, как я когда-то.       Мне хочется, чтобы входную дверь заклинило, но угроза того, что с минуты на минуту она может открыться, впуская Сандру или Влада, отчего-то будоражит. Я несмело ловлю его задумчивый взгляд, слишком яркие блики в разноцветных глазах, будто независимые от власти внешнего света. Краткая усмешка, блеск серебряной серьги в мочке уха: разве серебро — не чистый металл, убивающий тех, кто отрёкся от Бога? Эта глупая, по-детски наивная мысль меня смешит. — Тебе так нравится разглядывать мою оболочку? — Ноэ опускает голову ниже, двумя пальцами прикасается к моему подбородку; заставляя открыть рот. — Занимательное занятие? — Очень, — я втягиваю воздух сквозь зубы; на языке вертятся слова, и я решаюсь бросить два козыря поверх битых карт. Пальцы дрожат, но хочется понизить прозрачность моих робких намёков. Спрятав взгляд под ресницами, я почти наугад прикасаюсь к его груди, показательно расстегивая пуговицу на рубашке. Всего одну. И стыдливо одёргиваю руку — лимит моей храбрости на сегодня исчерпан. Кто ведом, кто искушен? — Это не взаимно?       Он открывает от меня взгляд всего на секунду и сосредотачивается на ключе в замочной скважине.       Щелк.       Этот звук — как глоток трезвости среди паров абсента. — Зачем ты снова это делаешь? — не знаю, кому адресован этот вопрос; мои пальцы промахиваются, бессильно падая на пол. — Я даже не сразу поняла. — О чём ты? — бархатный голос прямо возле уха и большой палец, оттягивающий мою нижнюю губу. Хочу поддаться до исступления, но чувствую, что всё это — лишь иллюзия. — Подменяешь мне настроение. Не надо. Ноэ. Пожалуйста. Я в порядке.       Щелк — замок открыт, а вся моя невнятная страсть слетает, будто испугавшись сквозняка. Остаётся лишь пустота, щемящая тоска и капля странного предчувствия, не покидающего мысли. Но оно не пускает обратно к Милли — не в этом дело.       Вместо этого я впиваюсь рукой в запястье Ноэ. Мне вдруг хочется сказать ему так много — поспешного, глупого, скоропалительного. Выразить то, для чего внезапно не находится слов. Процитировать всё, что слышала от него, коснуться щеки, уснуть на плече. Безмерно удивиться — как так вышло? Как, двигаясь строго из точки А в точку Б, я остановилась на середине, обретая крылья, о которых не просила?       Внезапно во что-то поверила… И продолжаю обманываться, доказывая всем, что точка Б мне жизненно важна.       Забери.       Я кусаю губы, закатывая тяжелые глаза.       Крылья обломаются, так и не успев вырасти. — Не подменяю, — Ноэ смахивает крохотную слезинку, скользящую по моей щеке к носу — зря думала, что не заметит. — Уцепился за проблеск позитива и немного растянул. Не суди меня.       Я таю, как хрупкая свеча, от его мягкой, будто извиняющейся улыбки; Ноэ приводит рубашку в порядок, он говорит, но смысл доходит: — Уцепился за одно из твоих желаний.              Я вспыхиваю и прячусь от его смеха за опущенными веками. — Желания нужны, чтобы сбываться, мисс Бёрнелл. Но не сразу. К тому же, на подходе наша очаровательная парочка. — Парочка? — едва успеваю вскинуть брови, как предсказание Ноэ сбывается: Ручка двери нетерпеливо опускается, и первым входит Влад — я не успеваю скрыть следы преступления, слишком поздно поднимаясь. Он медленно, многозначительно отводит взгляд, хмурится. Следом появляется Сандра – где же вы пропадали так долго? — Лео не выходит из своей комнаты, — робко произносит Сандра, усаживаясь на диван и делая глоток давно остывшего чая из хрупкой чашки. — Когда я проходила мимо его окон, он задернул шторы прямо перед моим носом.       Я вздрагиваю — эти двое окончательно ломают тягучесть момента, и пришло время вернуться к насущным проблемам. Влад продолжает буравить наши с Ноэ руки, лежащие непозволительно близко друг к друг; неодобрительно качает головой — все его намеки, кажется, тихой поступью прошли мимо меня. Я не в силах принять к сведенью ни один из них — слишком поздно, слишком невыносима мысль, что мне придется отказаться от всего, что есть у меня. Отказаться от звенящего тонкостью и ненадежностью момента, когда под ребрами танцуют в полёте мои изумрудные бабочки — что же это за чувство?.. Никак не могу взять в толк… — Если вчера он пытался связаться с Господином… — начинаю я, но мои мысли прерывает внезапно раздраженный голос Ноэ. — Думаешь, решился бы? Кишка тонка — Нолан знал, что меня не нужно уговаривать, чтобы приблизить его чертову душу к вечному рабству. — Ты в шаге от того, чтобы потерять все доверие своего хозяина, — с излишней меланхолией подмечает Влад, замирая статуей позади Сандры. — И если даже тебе самому плевать на это, то Лео и подавно понял. И прошел чуть дальше. — Неудивительно, что ему никто не ответил, — Ноэ хмыкает, лохматя рукой длинные пряди пшеничных волос. — Но от его порывов почернело знатно — вся прислуга, которая ещё держалась за те щедрые пожертвования, что ты им отсыпал, сбежала в ужасе. — Сбежала? — я непонимающе наклоняю голову. — Я думала… — Что Нолан принес их в жертву? — Ноэ натужно смеется. — Можете быть за них спокойны, леди. Я не вижу здесь свежей крови.       Чем вы там питаетесь? Кровью, душами?!       Да, душами. Но невинными.       Картинка складывается воедино.       Тьма тянется к тьме.       Но и света не боится.       В этом проклятом месте осталась лишь одна светлая душа.       Ты, как предводитель этого кружка, не подскажешь мне, где взять ключ от кухни? — Ему нужна Милли! — выдыхаю я вместе с криком. — Милли! Я закрыла её, но Лео знает, где хранятся ключи!       Ноэ хватает меня за руку, не давая убежать. — Знаю. Не держи такого, как я, за идиота — я предусмотрел всё. Если кто-то придет к твоей очаровательной сестренке со злым помыслом, познает силу моего недовольства, поверь.       Я замираю, прислушиваюсь к своему компасу — не тянет, но будто напрягается в ожидании. И я жду вместе с ним, бессильно усаживаясь обратно.       Разговор больше не клеится — Ноэ теребит верхнюю пуговицу из застегнутых на рубашке, закусив губу; Сандра и Влад синхронно застывают, вторя моему ожиданию. Но ждать слишком долго не приходится.       И я срываюсь с места, услышав нечеловеческий крик, доносящийся из коридора.       Всё предсказано, но не предопределено.       Я едва не падаю на повороте. Еще один…       И ком в горле не даёт дышать.       Не предопределено, но предсказано — и Лео стоит на коленях возле комнаты Милли, прижимая к груди багровую ладонь, что горит иллюзией пламени. — Отойди! — я горю вместе с ним, но праведной злостью; нет места страху, и инстинкты заставляют отбросить его мучающееся тело подальше. — Зачем тебе Милли?! Говори со мной!       Нолан молчит, прикрывая лицо сгибом руки. Прячется, хрипло дышит, смеется. Странное осознание бьет прямо в грудь.       Это — уже не он. Что-то иное, противоестественное для меня.       Тьма объяла его тело, его душу. Не так, как мои. Поселилась паразитом, высасывая все соки. Делая не просто иным.       Совсем чужим.       Я вижу кровожадность и одержимость в каждом движении его пальцев, ловлю странную мысль. А если?..       Лео будто борется сам с собой — опускает локоть, и злоба то и дело сменяется бесконечными муками.       В дверь начинают тарабанить с другой стороны. — Откройте, пожалуйста, откройте! Что происходит, мне страшно!       Голосок напуганной Милли пробуждает желание защитить, уберечь, спрятать. Но вовсе не у меня.       Я заворожено гляжу, как тело Сандры преисполняется голубоватым светом всё больше в ответ на каждый удар — она прячет боль, тянет руки навстречу напуганной девочке, оставшейся в одиночестве. Стонет и сжимает кулаки, умоляя пустить её внутрь — будто мать, что услышала крик своего новорожденного ребенка. — Защити её, — Ноэ делает два шага вправо, хватая Сандру за плечо. Вместе они исчезают, оставляя лишь странный туман — я растерянно моргаю, до конца не понимая, что только что произошло. Через несколько мучительно-долгих секунд Ноэ возвращается один, одаривая меня ненужными пояснениями. — Она будет с Милли. Никто не тронет твою сестру.       Надежда очень слабо отзывается в моей душе — сможет ли сберечь? Такие потрясения… Прямо накануне отлёта.       Слишком много ненужных мыслей, Бёрнелл!       Я смотрю на Лео, пропадающего в агонии, созданной собственными руками — на секунду мне даже становится его жалко. Такая борьба… С самим собой.       На спине выступает холодный пот — я, наконец, понимаю всё.       Совсем чужим.       Это не он.       Ноэ опасно сокращает дистанцию между ними, поднимая Нолана за шею и прижимая к неровной стене. Лео хрипит, обнажая зубы в натужном смехе. Страх скользит по спине. — Это не Нолан, — подтверждает мои опасения Ноэ, впиваясь в него взглядом вновь ониксовых воронок вместо глаз. Нет бархата — есть гроза в голосе, есть требование. — Покажись.       Меня отбрасывает от той мощи, того урагана, что рождает Ноэ прямо сейчас — тайфун и циклон от цунами, сила, что ранее мне была неведома. То, что рушит, выжигает целые города — кожу опаляет ярость потустороннего.       Я сталкиваюсь с ним впервые — страх, злость, отчаяние…       И ощущение черной воды, разливающейся по спине.       Лео вдруг едко усмехается; тело его расслабляется. — Рад новой встрече с выродком Астарота. — И тебе привет, Оливьер.       Лео раскатисто смеётся, сжимая плечи Ноэ так, что на рубашке проступает кровь; не понимаю ничего, кроме того, что Локид сам предсказал свою судьбу, послушно приняв последнюю битву. Решающую, губительную. Лицом к лицу встретившись с существом из своего мира. С существом, что проникло в жалкое, такое послушное тело Лео — меня тошнит от этой мысли. Дурак, поддавшийся собственным прихотям… — Говори со мной, — кричит Ноэ, сжимая бледную шею Нолана. — Что тебе нужно здесь?! — Не трудись, пасынок судьбы, — шипящий, незнакомый смех вырывается из груди Лео, которой владеет иное существо. — Я успел узреть всё, что мне нужно. Ты всё такой же — озлобленный и никчемный. Недостойный трона своего отца. Господину будет полезно узнать, что ты нарушаешь закон.       Голова Лео неестественно поворачивается в мою сторону; пустые глаза скользят по всей моей фигуре. Нолан вдруг с шумом вдыхает холодный воздух, разбавляя страх едкой желчью: — Прямо, как твой никчемный отец.       Не успеваю — Ноэ с яростным хрипом касается его лба, произнося незнакомые напевы, и…       Всё исчезает.       Я падаю на пол, прижимаю руки к яростно бьющемуся сердцу, ловлю ртом спасительный воздух.       Не чувствую центр своего притяжения.       Лео сползает по стене вниз — закашливается, растирает ладонями свою шею. — Черт побери, что тут случилось?! — он непонимающе оглядывает меня и Влада. — Я не тут был — ваших рук дело?!       Каждая клеточка моего тела подрагивает, когда я оглядываюсь.       Ноэ нет.       Он ушел.       Ушел, забрал с собой то существо. Снова сберег всех нас.       Я кричу. Как кричат матери по умершим детям. Собственный голос оглушает — я кричу, я кричу, я кричу. Я разрываю грудную клетку — закрой глаза, потеряй саму себя. Я кричу, и мой крик отдаётся эхом коридоров.       Он ушел. Его здесь нет. Его нет со мной.       Есть я и щербатая стена, царапающая спину.       Он ушел. Он всё унес. — Милли уснула, — Сандра тихонько закрывает за собой дверь из красного дерева. — Сама знать не знаю, как случилось — гладила по голове, а из ладоней — свет будто. Девочка сразу от него глаза закрывать стала, успокоилась, к кровати пошла сама. Усыпила?       Я равнодушно пожимаю плечами — уставшая, как после битвы. Истерзанная, потеряшка — компаса нет, он не отзывается, не показывает, где мне отыскать Ноэ. — Я пытался тебя предупредить, — Влад устало прикрывает веки. Как умудренный опытом отец, уставший говорить одно и то же. — Я говорил тебе — его жизнь взвинчена и непостоянна. Ты не привыкнешь, Лайя.       Не хочу его слушать — вдыхаю, принимаю ту злость, что ещё не растворилась до конца.       Теряюсь, пропадаю, не узнаю саму себя.       Секунда — и сдавливаю горло обессилевшего Лео. Хочу убить, уничтожить. — Всё ты! — шиплю ему в ухо, чувствую пульсацию артерии — вот бы её не стало. — Твоя вина! Ты принес сюда проклятье! Ты всё у меня забрал!       Рыдания душат — пальцы слабеют, соскальзывают с напряженной шеи. Я прикидывалась сильной, но иллюзия — не факт.       Горечь травит горло.       Желания нужны, чтобы сбываться.       Исполни же моё, самое заветное — вернись. Прошу тебя, вернись.       Прошу…       Исполни моё желание. Самое эгоистичное, самое заветное. Я молю…       Почини меня.       Я разрываю кожу на плечах слишком острыми ногтями, загоняя под них алую кровь.       Нет точки Б.       Закрой глаза.       Вернись… — Что ты несёшь?! — испуганный Нолан подбирает колени ближе к телу, трясется. — Посмотри — они же все ненормальные! Опоили меня так, что не помню ничего! Ведьмы, проклятые, демоны… Уезжай вместе с Милли, пока не поздно!       Слишком поздно. Я не на твоей стороне, кем бы ты ни был.       Тебя нет — я не чувствую это. Нет рядом. Как необычно. — Убирайся отсюда, Лео, — мой шепот полон ласки и угрозы — я училась у лучших. — Немедленно. И если я ещё раз увижу тебя… То ты попадешь туда, куда так отчаянно рвёшься.       Не дожидаясь ответа, я разворачиваюсь, видя лишь дверь своей комнаты.       Я устала. Я — не я.       Обламываю ногти об шершавые стены. Не забочусь более ни о чём.       Он ушел, чтобы вновь защитить нас всех.       Нет центра притяжения.       Нет заботы о Владе и Сандре, что так и стоят по ту сторону стены.       Я падаю на пол комнаты, принимая свой промежуточный пункт.       Пожалуйста, вернись…