Паноптикум

      Что происходит, если Господь не нашёл причин, чтобы избавить от Лукавого? Счёл недостойной или подкинул такую вот судьбу в виде злой усмешки. А может ли Добро играть не по правилам, создавая иронию на пути?       Что происходит, ежели Лукавый прикипел, родился новым сердцем в грудной клетке? Ехидно скалится, смешивает боль и нежность в одном стакане, чтобы обрушиться на голову коктейлем ненависти? Ненависти беспомощной и бесполезной. Когда уже слишком поздно.       Я принимаю свой путь.       Отче наш, введи меня в искушение и не избавляй от Лукавого. Я пойду с ним рука об руку, и плевать, что пути его неисповедимы, как и твои. Дай сил не отступить, ибо то, что в мыслях моих — истинно.       Не гневись за мои грешные помыслы, за испачканные руки.       Сегодня мы умрём оба или спасёмся? Скажи мне. — Ты ничего не изменишь! Я не хочу, чтобы что-то менялось, ты слышишь? Поздно для спасения!       Нет, я не верю тебе.       И с готовностью делаю шаг, чувствуя, как тело моё обволакивает самая первородная тьма.       Тремя месяцами ранее. Лэствилл, США.       Тонкие каблуки едва выдерживают бесконечный марафон по лестницам больницы; игнорируя лифты, я цепляюсь одеждой за перила, теряю шарф где-то между третьим и шестым этажами; лёгкие горят, я задыхаюсь, но останавливаюсь лишь, когда на восьмом этаже меня хватает за руку немолодой мужчина в бледно-голубой форме. — Здесь — больница, а не стадион, — он с укором смотрит на меня сверху вниз, пока тело сгибается под натиском напряжения. — Кто вас сюда пустил? — Бёр-нелл, — сил хватает лишь на шёпот по слогам. — Мил-ли Бёр-нелл. Это моя сестра. Она должна быть здесь.       Мужчина поджимает губы и спокойно кивает головой. — Пройдите вон туда, — он машет рукой влево. — Садитесь, приходите в себя. — Что с моей сестрой? — нет сил и времени на расшаркивания, и я бестактно хватаю мужчину за локоть. Он не злится, лишь устало моргает в ответ на мою хватку. Сколько таких истеричек он повидал за всю свою жизнь? — Сядьте. Когда будут новости, вам обязательно сообщат.       Я проявляю свою непокорность, когда не нужно, продолжая мерить коридор шагами. Десятки превращаются в сотни, сотни — кажется, в целые мили под моими ногами. Стены расплываются, я подношу ладонь к лицу и чувствую, как горячие слёзы бегут по щекам без остановки. Горькие и болезненные. Но легче не становится.       И тогда появляется силуэт. Я слепа перед ним, но слышу вкрадчивый голос, который настойчиво говорит о чудесном исцелении, спасении, выражает бесконечные сожаления… Я слушаю и слушаю, не в силах пошевелиться. Слушаю, пытаясь понять, отчего же он столь знаком и…       И открываю глаза незадолго до рассвета. Тело ломит от неудобной позы и трясёт ото сна.       Сна, который преследует меня на протяжении нескольких недель. Сна, который и не сон вовсе.       Утро выверено до мелочей: душ, свежее полотенце, чёрный кофе и двадцать минут наедине со смартфоном; майка, лёгкая рубашка, джинсы и объемная, тяжелая сумка. Лестница вместо лифта, поморщиться от солнечных лучей, сэндвич и двойной эспрессо по пути. Четыре светофора, два знакомых лица на другой стороне дороги и одно ощущение бесконечной тревоги. Но даже тревога вошла в привычку.       Страшная ночь вновь и вновь расплывается перед глазами: я готовлюсь к худшему, как мне и велел врач. Я размазываю тушь по лицу, плачу беззвучно, не смея прервать тишину реанимационного отделения своей драмой. Не хватает воздуха, стоит только осознать: виновата только я. А настойчивый голос белым шумом проникает в мозг, и, сколько не пытаюсь уловить хоть словечко — ничего не выходит.       В обед звонит Милли — отныне её звонки я не пропускаю никогда. Сестра беззаботно лепечет про свои оценки и какой-то театральный кружок, а я бесконечно киваю, не отрываясь от работы. Мы болтаем о летних каникулах в Европе, затем я жму красную кнопку и продолжаю наносить прозрачный раствор на полотно.       К вечеру тревога всегда усиливается; я зябко кутаюсь в плащ и почти бегу домой, чувствуя на себе пристальный взгляд чьих-то глаз. Кто-то присматривается ко мне, кто-то выжидает, кто-то знает обо мне то, чего не знаю даже я…       И я чувствую лишь смирение, будто давным-давно готовлюсь. Будто вся монотонность дней — лишь рывок перед прыжком в бездну.       Четыре светофора по пути домой, один взгляд на густой туман, в котором теряются небо и закат. Поворот к дому без привычной остановки на ужин в маленькой кофейне; лестница вместо лифта, рука судорожно сжимает ключ, как спасительную соломинку, дыхание сбивается, а сердце выплясывает квикстеп, грозясь просто остановиться.       Предчувствия никогда не обманывали меня, и я с мрачным торжеством пессимиста закатывала глаза, самой себе демонстрируя, что не ошибаюсь. Но сейчас так хочется почувствовать себя последней дурой, обвести вокруг пальца интуицию…       Ключ попадает в замочную скважину не с первого раза, я толкаю его влево. Сердце замирает.       Открыто.       Но не отступаю. Не бегу. Медленно приоткрываю дверь настолько, чтобы проскользнуть в темноту холла, оставив проблеск света с лестничной клетки почти незаметным и крадусь по собственной квартире, как вор, молясь, что меня не выдаст слишком громкое дыхание. — Не скребись — покажись! — насмешливо произносит чей-то голос, и я роняю плащ под ноги, перешагиваю и послушно, не смея возразить, прохожу в гостиную, пока здравый смысл кричит и бьет тревогу. «Ни шагу вперед!» — а я не могу противиться.       Солнце село; туманная ночь прячет незнакомца, оставляя лишь едва различимый силуэт — или всему виной густая, душная тьма, от которой внутри всё сжимается?       Неведомый гипноз не позволяет мне закричать или едва слышно задать вопросы. «Что со мной?» «Кто вы?» «Пожалуйста, не трогайте меня».       Силуэт качает головой, рукой тянется к полке и бесцеремонно берёт рамку с фотографией; зачем-то протирает тыльной стороной ладони и вглядывается в лица. — Твоя милая сестричка в добром здравии? — в его бархатном голосе сквозит фальшивое сочувствие. Я заставляю себя склонить голову вперёд. — Чудесно.       Два хлопка — и верхний свет ослепляет меня. Я жмурюсь и не хочу открывать глаза больше никогда. Слышу шаги и трясусь, как трусливый, ничтожный зверёк.       «Моё время пришло». — Знание — сила, леди. В вашем случае — очень страшная. И пришло время его обнаружить. Давай же, человеческая драма меня мало волнует.       С меня будто спадают кандалы, возвращая тело на волю; поднимаю веки, смотрю в упор. — Здравствуй, Лайя.       Один глаз — зелёный, другой — карий. Оба с любопытством скользят по моему лицу. Усмешка на губах незнакомца кажется приклеенной. — Ой, да брось! — он закатывает глаза и нахально усаживается в кресло, придирчиво оглядывает свою рубашку. — Ненавижу выдавать монологи, так что размораживайся поскорее. Будешь послушной — я не стану задерживаться.       В комнате светло, но густая тьма никуда не делась — будто притаилась, невинно маскируясь. Я дрожу и хватаюсь за остатки напускной храбрости. Кажется, выбора у меня нет. — Зачем вы пришли? Это что, такое ограбление? — Своего рода, — незваный гость неопределенно вертит ладонью в воздухе, второй продолжая сжимать нашу с Милли фотографию. — Поэтому давай сделаем вид, что всё так, как задумано. Садись, — он кивком головы указывает на диван. — И немного поболтаем. — Не хочется, — я не двигаюсь с места. — Просто…просто уходите! — На тебе висит должок, — губы его расплываются в сладкой, мечтательной улыбке. — А ты должна об этом вспомнить.       Он нехотя встаёт, чтобы силой впихнуть в мою одеревеневшую ладонь что-то круглое и плоское. — Смотри внимательно, — его глаза на мгновение вспыхивают. — И всё станет понятно.       Пол под ногами тает, превращается в воду, я падаю и захлёбываюсь в воспоминаниях…       Десятки шагов превращаются в сотни, сотни — в целые мили под моими ногами, коих я уже совсем не чувствую. Моя сестра умирает в считанных метрах от меня — за закрытыми дверями, в окружении врачей и медсестёр, а вместе с ней умирает моё сердце. Оно, кажется, перестанет биться, едва я услышу тревогу критических показателей.       Я закрываю глаза и по стене стекаю на холодный пол. Господи, за что?!       Мою руку поглаживают чьи-то большие ладони, а я отмахиваюсь от чертовой бесполезной жалости, а безысходность пропитывает всё моё тело. — Ты можешь всё исправить… — вкрадчивый, участливый голос не даёт ни капли утешения. — Нужно просто попросить, от всей души, Лайя. Прислушаться, помолиться… — Богу плевать на нас! — кричу охрипшим голосом. — Да… — голос соглашается. — Тогда, может, стоит попросить у кого-то ещё?       Я распахиваю опухшие от слёз глаза, но облик собеседника размыт и неясен, оставаясь для меня лишь блеклым пятном. — У кого? Где? — На тёмной стороне, — я чувствую, что он не шутит. Меня бросает в дрожь от серьёзного тона, а голову будто сдавливают тиски. Нет, нет. Какой-то бред. Кажется, я всё-таки уснула.       Но странный сон не рассеивается, а пятно продолжает маячить надо мной, ожидая ответа. И…у меня его нет. — Мисс Бёрнелл? — пятно делает шаг назад, а на его месте появляется знакомое лицо врача. Я с надеждой хватаюсь за его ладонь и трясу ее изо всех сил. — Вы можете сегодня остаться в палате интенсивной терапии. Мы сделали всё, что смогли. Теперь всё в руках Господа.       Руки — бесконечно тяжелые; падают вниз, разбиваются об кафель, как у фарфоровой статуэтки.       «Теперь всё в руках Господа».       Всё в руках… Все мы зажаты в его кулаке. И никакие молитвы не помогут разжать хватку.       Я хочу выскользнуть незаметно. — А что там, — я едва слышно шевелю губами в адрес блеклого пятна. — На тёмной стороне?       Всё опадает дешевыми декорациями, и я выныриваю из собственного омута забытых воспоминаний; я снова проживаю самую страшную ночь в моей жизни. Я снова задыхаюсь в безысходности и прижимаю руки к ноющему сердцу. — Это был ты! — плевать на фамильярности. Я сгораю в осознании, но боюсь подойти ближе; швыряю фишку в непрошенного гостя и сжимаю кулаки. — Ты заставил меня! — Нет, — вот так просто. — Такой подлостью занимаются смертные. Я — лишь скромный жнец. Знаешь, что было потом? Ты пошла на сделку и приняла условия. — Сделка с Дьяволом? — нервно усмехаюсь. Но незнакомец так серьезен, что кожу сковывает мороз. — Нет… — Дьяволу безразличны ваши мелкие, людские делишки. Но перед Тёмными силами ты теперь в долгу. Твоя сестра ведь пошла на поправку? Странно, ведь чтобы выжить после страшнейшей аварии, нужно быть исключительным счастливчиком! — Чего ты хочешь? — слова — будто последние гвозди в крышке моего гроба. — Такие, как ты, забирают…души? — Тёмным не нужна твоя душа, — мой гость морщится и взъерошивает копну светлых волос. — Твоя просьба была слишком…невинной. Праведной, чистой — называй, как тебе угодно. Поэтому ты расплатишься быстро и безболезненно. — А ты у нас, значит, вершитель судеб? — злость, страх и облегчение смешиваются; по онемевшему телу иголками расходится тепло. — Что тебе нужно?       Незнакомец смеётся легко и непринуждённо, будто для него это — лишь игра. При взгляде в его разные глаза кровь ревёт в голове, и хочется рассмеяться в ответ, заставляя себя поверить в то, что всё происходящее — абсурд и чья-то глупая шутка.       Но вместо этого увязаю в густой тьме. — Можешь звать меня по имени — Ноэ. А теперь вспоминай всё, что слышала о воздействии на людскую волю. Сегодня ты немного запачкаешь свои ручки.