Совсем не так

На самом деле все не так. Тихон вовсе не бесконечно наивный и не беспробудно веселый. И не такой легкомысленный. Тихон просто знает, что на легкости, задоре и удаче можно уехать дальше, чем на лицемерии, жополизстве или борьбе. Тихон понял это еще в детстве, так и едет. Когда его впервые заносит в кино, он быстро сматывает удочки, понимая, что игра не стоит свеч. Она, честно говоря, вообще ничего не стоит. В этом вся суть Тихона. Ничто не стоит всего. Просто и понятно. Здесь есть своя доля коварства, если посмотреть внимательнее. Если ничто всего не стоит, то ведь и потерять не страшно. Легкие истории, легкие отношения, все приходит, уходит, никто не в обиде. И никаких рисков. Тихон вообще-то совсем не рисковый парень. Взять хотя бы театр: ни тебе проблем со сложными съемками, переездов, бесконечных проб, российского кино с его ожиданием-реальностью. На самом деле все совсем не так. Потому что, когда тебе тридцак, ты знаешь себя как облупленного и знаешь, что тебе просто не к лицу маска выебистого мудака, например. Кому-то к лицу, но не к твоему кучерявому– точно. Потому что ты и правда не мудак. Никто вообще-то не мудак, просто некоторые забыли. Когда тебе тридцак, ты знаешь сильные и слабые свои стороны. И обман, коварство, какие-то мутные схемы — это твоя слабая сторона. Хорошо это, плохо ли, уже не важно. Ты такой, какой ты есть. Поздно уже корчить что-то новое. И это тоже не совсем так вообще-то. Потому что на легкости, удаче и веселье можно ехать очень далеко и долго, а потом встрять, налетев на Ваню Янковского. Фигурально и физически. И вот тогда приходится искать какие-то еще другие свои сильные стороны, потому что оказывается, что есть что-то, что стоит для тебя все или почти все. Кто-то. И можно рискнуть. И хочется, и колется, и где-то там было же у Тихона коварство в арсенале? В какой момент делом жизни становится довести Янковского либо до постели Тихона, либо до посыла Тихона, он сам уже не помнит. Наверное, сперва он Ваню так сильно не хотел. Ну, на съемках Огня — точно. Первые десять минут — может быть. Потом его поезд, что обычно пролетал мимо всех опасных жизненных ситуаций вроде безнадежной влюбленности, забуксовал намертво. Теперь у Тихона все просто: либо — Ваня, либо нахрен куда-то вообще ехать было? Обычно достаточно пары песен под гитару, тряхнуть кудрями, рассмешить. Обычно достаточно одного классного вечера. С Янковским не достаточно. — Люблю тискать Ваньку! Чем хороша правда — она полна коварства. Ни в чем не соврал, а все равно вранье. Все ведь на самом деле не так. Тихон любит тискать Ваньку, любит его смешить, любит его взгляды, руки-ноги на себе. Любит. Тихон не любит врать, но что остается? С первого взгляда понятно, что к Янковскому не подъедешь ни на каких кобылах, у него самого целая конюшня отборных. Понятно и то, что лучше бы не подъезжать вовсе, как и то, что удержаться не удастся. Потому что это Янковский, и он такой один. Тихон как-то сразу понимает, что другого такого не встретит никогда. И дело не только в ослепляющей красоте, не в глубоком взгляде, и даже не в хреновой фигуре, где хоть как разверни — а ни одного изъяна не найдешь. Дело в какой-то мистической физике, когда одна улыбка — и лицо преображается, когда за эту улыбку в принципе можно все и отдать сразу, потому что почему-то знаешь, что она на самом деле редкая и не для всех. А почему знаешь это — хрен его знает. И видит бог, Тихон бы отвалил, честное слово, сразу же исчез, если бы Ваня хоть раз, хоть единый разочек скривился бы, вздохнул, отошел бы. Но этого не случается. Янковский с поразительным энтузиазмом позволяет себя тискать, лапать, увлекать в любые авантюры. Янковский совсем не против, он согласен. Только на что? Жадность Тихона до Вани растет с каждым днем, и с каждым днем ему дают эту жадность удовлетворять. Ни слова против, полное единение. Они ведут себя как самая сладкая парочка в медовый месяц, хотя это не так. Тихон парится. Он наблюдает день и ночь и не понимает. Он переходит уже последние грани дозволенного, но все еще не получает никакого отпора. Что это — вежливость? Дружба такая? Тихон наблюдал и знает: хрен кто еще может тискать Янковского. Это потому, что другие боятся, или по другой причине? Тихону надо знать. Тихон берет Ванины ноги и кладет на свои. Коварство и расчет. Давай же, дай мне знак! Удивись, покрасней, пошути про пидоров! Молчание. Янковский пялится в экран все с тем же лицом «ничего экстраординарного не происходит». Вероятно, в таких элитных семьях с младенчества учат держать удар в самых отбитых ситуациях. Тихон в отбитых ситуациях знает толк. Он тащит Ваню на реку и кидает его в воду, как только тот остается в одних трусах. Прыгает следом, пытается притопить. Янковский хохочет, брыкается, отплевывается. С текущими по лицу струями воды с волос он выглядит настолько сексуально, что Тихон не уверен в том Ваня не продал-таки где-то свою душу, потому что это выглядит как-то даже демонически соблазнительно. Тихон очень надеется, что стояк его не привлечет внимания, когда слышит с берега: — Вам надо поцеловаться! Вы как на Титанике! Кате со стороны виднее, конечно. — Правда? — Тихон тут же включается в игру. — Точно надо? Катя кричит что-то еще, но ветер сносит ее слова. — Слышь, Ванько, говорят, надо целоваться, — Тихон дерзко опускает руку на его мокрое, все в мурашках худое плечо. Что он теперь сделает? Ну же! Ванька таращится своими темными глазищами и часто смаргивает, потому что ресницы все в каплях. Тихон не сдерживается и вытирает эти речные слезы. В этот момент во взгляде Янковского что-то проскальзывает. Что-то незнакомое, новое, Тихон не успевает уловить, а Ваня уже пожимает плечами с неожиданно равнодушным: — Ну, если надо… У Тихона внутри все обрывается. Доигрался, блин. Он что хотел — Янковского? Ну и вот тебе Янковский — продолжает тобой же начатую долбаную игру в кто зайдет дальше. Так ты хотел, Тиша? Теперь у вас еще и поцелуй случится так же, как и все до этого — по приколу. И никто, кроме самого Тихона не узнает, что не игра это и что все не так. Тихон сглатывает, невольно улыбается, потому что так привычнее реагировать на все на свете, и решается. В поцелуе соврать нельзя, так? Тихон врать не станет. Он целует Ваню залихватски. Во всяком случае, пытается сделать это именно так. Захват шеи, рывок на себя — и вот уже губы впечатались в губы. Такой поцелуй может стать простым чмоком, а может продлиться чуть дольше. Может даже перейти во что-то круче. Тихон рассчитывает на просто потереться губами, а потом, например, потрепать Ваню за волосы, чтобы как-то сбить весь этот новый градус их вибраций. Янковский, похоже, другого мнения. Он добавляет неожиданный элемент в это и без того сложное уравнение — свой блядский язык. Тихон тихонько охреневает. Это длится секунд пять, а может даже и вечность. Одно ясно — Янковский облизывает ему губы совершенно не дружески и уж точно не по приколу. От шока Тихон резко отстраняется и пялится на Ваню, совершенно забыв про то, что у него вообще-то все на легкости и веселье. Ваня смотрит своим новым странным взглядом и дергает губой в полуулыбке. — Ваньк, я… Тихон не знает, что тут надо сказать. Пранк вышел из-под контроля? Прости, я думал, мы шутим, хотя я сам не шутил? Ваня щурит глаза совершенно коварным образом и медленно выходит из воды. Тихон с тоской провожает мокрые острые лопатки, и думает, что можно уже прямо сейчас все за них отдать, он готов, скажите, куда нести? Катя с берега что-то кричит, Ваня ей отвечает. Тихон остается в полном раздрае: то ли бежать за ним, хватать и требовать объяснений, то ли понять самому. Надо, наверное, самому. До конца дня они работают как проклятые. Сцен много, они сложные. Янковский липнет к нему сам. Будто ничего не было. Точнее, будто было уже буквально все — и так и надо. Он приваливается плечом к плечу во время перерывов, томно вздыхает, бьет у Тихона на руках и шее комаров, потом гладит место своего удара, смотрит искоса, иногда теребит пальцами нижнюю губу будто в задумчивости, сам при этом не забывает поймать Тишин взгляд. Тихон парится. Он следит за Янковским и судорожно пытается понять, что происходит. Ваня спалил его и решил поддеть или Ваня спалил его и решил подбить? Одно ясно: Ваня его спалил. Сразу становится почему-то очень легко. Тихон вообще не любит все эти игры. Знает — и хорошо. Выпрет Ваня его — значит так того и заслужил, а не выпрет, значит — повезло очень. — Зато хоть разок поцеловались, — шепчет сам себе Тихон, уже собираясь вечером. Хочется конечно еще раз, и два, и вообще хочется. Тихон сердито хмурится. Все с того и началось, что захотелось Янковского. Так захотелось, что не пройти мимо и не одуматься вовремя. Вот теперь приходится отвечать за все тисканья, обнимашки, ноги на ноги, за всю хуйню разом. Ну и ладно! Тихон шагает к трейлеру бодро и чуть ли не с ноги открывает дверь. — Ок, Ванько, твоя взяла! — начинает он с порога. — Вот он я, весь твой — готов каяться, готов отвалить к херам! — А что, есть только два варианта: отвалить и каяться? Ваня сидит за столом, поджав под себя одну ногу, и жмет губы — давит на корню улыбку. Тихон знает, он такое у него уже видел, когда смешил в неположенном месте. На сердце становится еще легче. — Неа, — Тихон нагло плюхается рядом с ним и привычным жестом закидывает его ноги на свои. — Можем кинчик посмотреть! — Затрахали твои кинчики, — шипит Ваня неожиданно сердито. — Я так не умею! — Все ты умеешь, Ванечка, — ржет Тихон, отводя пальцем упавшую на глаза Ванину прядь, — и кинчик, и трахаться! Ваня вспыхивает тут же. Пыхтит секунды две, а потом лезет вперед на колени Тихона. Бормочет что-то про то, что не то чтобы он там что-то умел и обольщаться не надо. Но на проверку это оказывается совсем не так.