У Дьявола Два Лица

«Почему это ты всегда в роли Ангела, маменькин сынок?» Снова эти длинные коридоры, что виделись ему из обрывочных воспоминаний детства. Здесь они с братом носились, размахивая деревянными мечами: удар за ударом, и по воздуху со свистом разносились острые щепки. Они не боялись ни задеть неловким движением какой-либо антиквариат, которого здесь в изобилии, ни ненароком навредить друг другу. Сломанные от хлестких ударов кости заживали в мгновения ока так же, как и срасталась порванная кожа, и поэтому, не находя удовлетворения, они ударяли всё сильнее и яростнее. Уже не синяки с царапинами - кровоточащие раны украшали их тела после очередного игрища. Алые фибры поглощали звук ступающих по ковру каблуков. Постепенно алый узорчатый ковер терял свои очертания и переходил в устилающие пол лоскуты нервно пульсирующей плоти. Сами коридоры, исполосованные грязно-синими гнойными линиями, то вздувались, то сужались, словно воспаленные артерии. Они дрожали и извивались; стонали и сплёвывали капли окровавленного гноя; множились сотней путей и вновь сплетались в единый туннель. Разрывая шипами их мягкое мясо, разрыхлённое ветвистыми корнями, потолок украшала сеть острых розовых стеблей. Их алые бутоны, подобно глазницам, моргали и провожали каждое движение нефилима своими безмолвными взглядами. Обрамленные органическими вздутиями картины потеряли свои лица в следах когтей, разорвавших холсты. Крылья изображённых на них ангелов опали, усыпав пол обожжёнными перьями, а все фигуры покрылись прорывающимися сквозь темную одежду язвами. Когда их мир успел стать таким? Что произошло, и почему это случилось? Когда обычные мирные сны затопило потоками чернеющей крови, и когда взгляд в зеркальном отражении переменился, словно наблюдая из-за стены и чему-то невидимо ухмыляясь? Это напоминало ему обрывки из детства. Уже из другого. Без деревянных мечей, весёлых погонь, интересных книжек и утомительных семейных обедов. Такие же коридоры, залитые непроглядной тьмой, независимо от времени суток. Окна, словно плотно захлопнувшиеся пасти, за которыми все равно ничего не было. Поначалу он терялся в этой мгле, не в силах разглядеть и собственных пальцев. Однако это было лишь поначалу. Он походил на новорожденного котенка - пустые комнаты и тёмная пустота стали первыми его воспоминаниями. Со временем глаза приспособились, и темнота больше не была помехой. Он мог видеть пол и стены, усыпанные гирляндами потрохов и россыпью фекалий и маленьких щуплых карликов с содранными лицами, шатающихся здесь подобно зомби. Они загребали своими ручонками эту мерзость и выкладывали на широкие подносы, отправляясь к ближайшему обеденному столику. Они не произносили ни слова, лишь несвязно мчали, а он в свою очередь ничего не говорил им. Просто твари. Омерзительны на вид, но и только. Они его не трогали, и он их тоже, хотя и чувствовал отвращение, глядя как довольно те мурлычут, когда твари побольше ласково поглаживали их по голове перед тем, как оторвать от них ещё один аппетитный кусок плоти. В руках они всегда носили с собой потрёпанные плюшевые игрушки, из-под серой ткани которых всегда торчали клоки пуха. Обычно он просто сидел в углу, отсутствующим взглядом наблюдая за этой картиной. Впрочем, один раз он все же не сдержался, когда одна из тварей стала тыкать в него одной из этих плюшевых штук, что-то неразборчиво мыча. В скором времени, твари побольше, что всегда одевались в грязные санитарные халаты и заворачивали лица в чужую улыбающуюся кожу, уже вели его под руку в свою комнату, а их друзья сгребали в совочек кучку разорванной воняющей плоти, вязкая кровь которой смешалась с разодранным плюшем. Его уложили спать в комнате, похожей на пустой черный чердак, в котором умещались лишь маленькая кровать и окно с дверью. Там из-за стекла на него лился только слабый сумрачный серый свет, но и это казалось нормальным. Таковы были его первые воспоминания, и в этом не было ничего особенного. Именно с этой мыслью он засыпал под мерную дробь дождевых капель. Шли дни. Недели сплетались в месяцы, сменяющимися годами, и за это время его глаза окончательно привыкли ко тьме, а руки к грязи. И все же он был брезглив. Он отказывался есть ту дрянь, которую уплетали остальные карлики. Его желудок болел, но он знал, что не умерёт от этой боли. Так и случилось. Он был идеальным аскетом. Ему не требовалась пища, он не требовал развлечений, ему нечего было делать, но он почти не спал. Даже его голова была аскетичной. В ней почти не задерживались мысли. Были чувства, но не было нужды смаковать их. За это время он обшарил весь приют, но так и не нашел ни одной двери, что вела бы за его пределы. Сейчас же беснующиеся под ногами тени из прошлого сменились языками тёплой и мокрой плоти, лижущей его подошвы, пока он проходил сквозь коридор, кажущийся бесконечным. Гротескно извращенная, обтянутая гниющей плотью и источающая сладостные ароматы гниения, всего лишь частичка его воспоминаний из далекого прошлого. И всё же, она тянула его к себе. Настолько, что каждую ночь он возвращался именно сюда. Проходил сквозь ворота заброшенного поникшего особняка и попадал прямиком в лабиринт серых коридоров, заполненных непроницаемой тьмой. Проходил сквозь их хитросплетения, вдыхая запах разложения собственного детства, чтобы в итоге чёрный сменился алым, трупы безликих детишек собрались обратно из разбросанных частей, впитали обратно вылившуюся красную жижу, и, вырастив из рук деревянные подобия мечей, со скребущим уши смехом отправлялись в бой. А перед схваткой, они, подобно шлемам, натягивали на свои гладкие головы эластичную кожу одинаковых с виду лиц. И вот, царство плоти наполнялось боевыми криками и лязгами на первый взгляд несмертоносного оружия, которое, тем не менее, с каждым взмахом добавляло окружающему пейзажу ещё больше алых мазков. Вергилий же с безучастным видом походил мимо всего этого. Мерзкое зрелище. Раздражающие звуки. Болезненные воспоминания, вывернутые наизнанку. И, тем не менее, он опять здесь. Зачем? По мере того, как пол под ногами становился всё более мягким и вязким, налипая к подошвам ботинок, воинствующая какофония постепенно стихала. Это уже не холодный мрамор, но размягчённый, кровоточащий грунт, сквозь который робко прорастают бутоны нежных роз, чья сияющая голубизна сокрыта за налипшей красной коркой. Когда-то он пытался сорвать эти цветы, наивно недоумевая от того, что те сгнивают в тот же миг, как соприкосаются с его пальцами. Сейчас же его кожу и лепестки разделяет тонкая материя медицинских перчаток, и уже не сами розы, но его кулак, холодно сжимающий хрупкий бутон, прекращает их жизни. - Ангел, да?.. – беззвучно шепчут его губы. Этот глупый возмущенный возглас почему-то единственное яркое воспоминание об их детских схватках с братом. - Вот ты где, Данте. Строгий голос разносится по коридору. Вергилий оборачивается, дабы увидеть за спиной фигуру отца. Тёмный рыцарь Спарда. Все так же величественен и невозмутим, с непробиваемой твёрдостью в голосе. Его фигура, облаченная в парадную военную форму, настолько монументальна в голове Вергилия, что даже лица не получается разглядеть. Бывшая кучка смятой плоти в лучах этого величия вновь приняла очертания его маленького брата, и теперь с восхищённым взглядом застыла пред их отцом. - Идём, Данте, я хочу тебя кое-кому представить. Вергилия здесь словно и нету. Тень его маленького братца воодушевленно бежит следом – её коротенькие ножки иначе просто не поспевают за размашистым шагом Спарды. Вергилий, не произнеся ни слова, с каменным лицом следует за ними. Втроём они заходят в грандиозную залу, которая уже успела наполниться народом. Посреди одной из стен нескромно возвышается гигантский портрет их отца. Вот только стоит сменить угол обзора, как его фигура почему-то теряет в росте и медленно набухает. Впрочем, похоже один только Вергилий это и подметил, остальные даже и не смотрят в ту сторону. Ни один из этих людей не знаком ему, за исключением лишь одной, застывшей вдали тонкой фигуры. На фоне блёклых силуэтов она словно излучает внутренний свет, заглушающий даже горение монструозной люстры над головой и множества канделябров поскромнее. Завидев их, она срывается с места и решительным шагом идет в сторону выхода. Спарда хватает её за локоть, но та, сказав, что-то неразборчивое, вырывается и покидает залу. Освещение заметно тускнеет и приобретает мрачно-желтоватый оттенок. Проводив её недовольным взглядом, Спарда вновь переключается на Данте, и, положив руку тому на спину, ведёт его в центр комнаты. Там на красном диване грозно восседал некий крючконосый старик, переплетя длинные костлявые пальцы и смотря сквозь седые патлы волос, нахмурив и без того морщинистый лоб. Стараясь разобрать, что они говорят, Вергилий пытается подойти ближе, но чья-то рука, упавшая ему на плечо, не дает сдвинуться с места. - Разве юному господину отец не говорил, что подслушивать нехорошо? Холод пальцев, сжавших плечо до самых костей, пронизывает его насквозь, и всё тело будто каменеет, а от этого хриплого голоса вся кожа покрывается мурашками. - Разве я не говорил тебе, Вергилий? Будто разбивая лед, в который превратилось его тело, Вергилия бросает во тьму.

***

Еще один сон. Такой же, как и десятки раз до этого. И вновь нефилим просыпается в холодном поту посреди каких-то развалин.