Чистое зло

С самого начала она знала, что их отношения ни к чему хорошему не приведут. С того самого момента, когда ее, как дворняжку, подобрали на улице, она видела за его улыбкой мрак. Сначала она стала его собачонкой, потом сукой. А после девушкой босса. Хотя казалось, она все ещё оставалась псиной, вплоть до момента, когда она сидела у Ренгоку в ногах, точнее, между ног, спиной опираясь на диван, на котором сидел он. В то время как по обе стороны от Ренгоку расселись шлюхи, преподнесённые в качестве подарка организатором бизнес-встречи. Впрочем, она сама не захотела садиться на равне с ними. Ни взгляда не бросила, упрямо смотря на чёрную штанину вздернутую от икры к голени и выходивший из-под неё чёрный носок, как будто никого и ничего больше не было, кроме него. И что греха таить, развлекательного шоу на телефоне, персонажи в нем играли главные роли в её жизни, умещавшейся на ладони. Она постоянно смотрела реалити-шоу, заменявшее ей общение, почти заменявшее жизнь, её одинаковую, как стоячая вода, на яркую, пробивавшуюся пучком красочных чувств. Хотя чужих. Чувств. А на задворках, казалось, ничего не изменилось с бродяжнического периода: она притулилась в ногах хозяина, как самая настоящая собака. Но не она ли была настойчива в своём поведении? Кёджуро молчаливо давал ей выбор сидеть либо рядом с ним, либо на его коленях, сидеть порознь он не терпел. А на его коленях она чувствовала себя уязвимее всего. Над ней нависли пряди волос, а руки его сошлись у неё под горлом, как линия лезвия упавшей гильотины, чуть надавив на гортань. — Встань. Он тут же зажал ее в объятиях, пока она ещё стояла между его колен, спрятав телефон, за экраном которого он всегда наблюдал. — Приятного времяпрепровождения! — сказал сумчатый господин с морщинами и жировыми складками, что делали его похожим на сумчатое животное. Несколько людей на периферии вышли за ним. Она быстро повернулась и обняла Ренгоку, глядя ему за спину из кущи золотистых волос. — Вон. Топот и цокот опустошающе прошлись по помещению. Без слов он отпустил ее и расстегнул ремень. Ей оставалось только сесть. Ренгоку всегда брал ее с собой: он спал с ней, он ел с ней, он мылся с ней и засыпал с ней. Мужчина не хотел расставаться с ней ни на секунду, и в то же время не давал ей сбежать. Они проводили время вместе больше, чем кто бы то ни было. Она всегда следовала за ним, не жаловалась и не сопротивлялась. Кёджуро считал ее незаменимой. То, что он сам сделал ее такой, возбуждало его ещё больше. За каждым умением стояли уроки или наказания. Даже как она насаживалась на член было результатом его обучения. Ренгоку заставлял её насаживаться на вибратор, пока они не выходили из строя. Всегда меньше его собственного размера. Потому что только он был уполномочен причинять ей боль. Его не зря считали жестоким. Мужчина пугал прямолинейным открытым взглядом, ростом, влиянием. Но к ней он был добрее, чем к остальным, возможно, настолько, насколько мог. Ренгоку взял ее бёдра, начал двигать ими за неё. От напора ей захотелось упасть и закричать. Закончив, он спустил ее изможденную с себя. Реальность, сфонтанировавшая мириадами расплывшихся пятен, успокоилась и растеклась досадной лужей, бесформенной, неуверенной, той, в которую она смотрелась без интереса и понимания каждый день. Ее инициатива на нем была хорошо отрепетирована, что следовало за ней — нет. Затуманенный взгляд упал на трусы. Сложно сообразить, что с ними делать. Во многом сыграла ее усталость. Он застегнул ремень, будучи при полном параде, когда как она вяло потянула пальцем трусы, сидя голой. Она словно сидела голой на остановке до нового мероприятия, и ее нагота ее даже не смущала, скорее, не интересовала. Ей было все равно. Увидев безразличие на ее лице, он сам натянул ей белье и шорты, взял за руку и повёл дальше. Ренгоку любил видеть ее в белом, красном, жёлтом, чёрном, в цветах, которые символизировали его владения. Когда девушка покупала серые или синие вещи, он их выбрасывал. Вечером мужчина заставил ее надеть белое платье, хотя пререкание не длилось дольше его фразы: «Ты наденешь это», когда он испытующи смотрел на неё золотыми испепеляющими глазами. Оно было простым и невинным, как ландыш. Именно такой её видели в сравнении с Ренгоку, до плеча которого она доставал макушкой на цыпочках. И такой её подавали на светских мероприятиях. — Что ты будешь делать? — он спросил перед выходом, как всегда спрашивал, если потом они разделялись. Мяться в кругу мужчин, где плечи их составляют пояс Ориона у неё над головой, она не собиралась. Словно она, как неприкаянный ребёнок, пришла просить у них милостыню. С высоты мнения многих в зале она выглядела жалко. С той же высоты взгляда Ренгоку все были в той или иной степени жалки, но о ней он заботился, хоть и держал на привязи. Ее настроение, неизменно казавшееся пустым, с некоторых пор отдавало вибрациями в их отношениях. Когда тоска проносилась скорбной нотой, он не оставался глухим и больше не мог закрыть уши. На таких вечерах он позволял размотать ещё отрезок веревки и отпустить её на большое количество метров от себя, чем обычно. — А Эри будет? — Кавамото должен прийти. — Я поищу её. Вместо прощания он глубоко и мокро её поцеловал, от чего она ненароком вытерлась. — Будешь так делать, я вообще не буду тебя никуда отпускать. После этих слов она пошла от него настолько далеко, насколько уходили кулуары, соединявшие залы виллы. На мероприятиях такого рода телохранители не приветствовалось, за ней могли следить только камеры и подставные лица. Она не любила Эри, девушку Кавамото. Зато Кавамото был другом Ренгоку. Ей нравилась Роза, которая не выбирала свою участь. Должность женщины босса была принудительной, как и сто лет назад. Самурайские кланы обросли поклонниками-якудза, но их ядро составляли все те же чистокровные наследники родов, вроде Ренгоку. Женщины, происходившие из таких же кланов, были заложниками положения, когда как остальные были просто бесправны. Роза относилась ко второй категории, которую неизбежно презирали. На вечерах она держалась особняком, несмотря на врожденную общительность. Однако неоспоримым изгоем являлась девушка Ренгоку. Ее рассматривали как дорого питомца, обреченного быть заменённым. Местом назначения послужил женский туалет. Мужчина странно не отходивший от входа в туалет дал знать о нахождении Розы. Она прошла к ней напрямик. Телохранители находились в той же иерархии, как и их хозяева, поэтому большая часть из них не могла тронуть её при всём желании. Помимо прочего, в сознание общества плотно вросло табу, созданное Ренгоку. Прикоснуться к его девушке постороннему мужчине было равносильно смерти. Роза курила и парила, как портовый грузчик, потому что её босс запрещал это. Какими бы ни были наказания, она разделила это увлечение, «нарушать ради нарушения». В таких случаях Ренгоку неисправно видел в ней ребёнка, весь табак, алкоголь, наркотики находились под строгим запретом. Дай волю, он бы делал все за неё, как за младенца. Она настолько зависела от его правил, огранявших каждую сторону жизни красивым намордником, что иногда она намеренно исподтишка нарушала их, ожидая бури. Как будто находила последнюю качавшую вопреки всему кровь жилу, почувствовать, будто у неё есть личность. Однако в своих явлениях эта личность врала ей. Она не курила и не любила парить. Они делали это молча. — А как же правило пятнадцати минут? — подала голос Роза. Пока другая девушка, полулежавшая на раковине в полуобмороке от никотина, вспоминала, кто она такая. И дойдя до смысла сказанного, свалилась. Одним из правил было наведываться к Кёджуро каждые пятнадцать минут, чтобы засвидетельствовать свою целостность и вменяемость. На телефоне 10.15. Прокашлявшись, она зайцем побежала по комнатам. И наворачивая круги в обход пугавшихся пар, оставляла за собой клубни пыли недовольных реплик. Пока одно слово не разорвала собой воздух, и привычная надменная атмосфера не была вспорота ее именем. — Ада! Она обернулась, но не потому, что ее окрикнули. Это имя несло в себе угрозу. За ней растерянно стоял высокий мужчина в сером костюме, а со шпиля этой высотки сочилось удивление. Его высоко расположенное лицо было смято в тревожную напряженную гримасу. — Это вы? Она узнала его, как только воспоминание вспышкой обожгло ее, и она побежала от него, от мужчины, от воспоминаний. — Твой отец ищет тебя! Кто тебя удерживает? — он крикнул, как будто находился на необитаемом острове. Ей это придало стыда. В отличие от него гости, одни и те же лица, мелькали в ее жизни с завидным постоянством. Она со всех ног бросилась искать его, не глядя на платье. И не нашла его ни в одном знакомом помещении. Коридор в последнем преграждало несколько спин, не скрывавших свои обязанности. Она робко подошла к шеренге, и они раздвинулись перед ней. Вдоль по коридору находились комнаты, как в дорогостоящем ресторане. Единственное оживление подсказало ей дверь, горевшую тенями на непрозрачном стекле... Большая компания расположилась на двух диванах, некоторые, ниже по званию, стояли. Гул при ее появлении спал, на лицах присутствующих было написано малозначительное возмущение, которое вызывает муха перед тем, как ее прихлопнуть. — Что надо? — спросил ревностно решала и шагом оттеснил её, прижавшуюся к двери тонко дышавшем листом. Прижатые к животу руки смяли платье, пока голова клонилась к груди. Что она могла сказать? Кто она? Шавка Ренгоку?! — Ада, — имя раздалось совершенно иначе. В нем не было угрозы, и в ней проснулась надежда. Это голос Кёджуро донёсся из центра собрания. Решалу отмела пару других, дверь захлопнулась за ними. Повисла тишина. Ренгоку сидел на полупустом диване, за ним стоял плотный ряд людей. Он улыбнулся ей и хлопнул по месту рядом с ним, гипнотизирующе смотря в глаза. Удивление большинства сменилось на трепетный испуг. Она села, словно на раскалённую чужим вниманием сковороду. А Кёджуро ещё и прижал ее к себе, будто взял под крыло. Волосы вставали дыбом, и щеки пламенели от смущения. Однако обострение ситуации миновало, голоса вернулись. — Ты опоздала на две минуты, — обжигающе шепнул на ухо. Центр внимания вежливо качнулся от них в сторону. Она набралась духу потянуться к его шее, ожидая, как он склонится, пуская искры из глаз. — Я искала тебя. — Ты была далеко, малышка. Слыша прозвища, она как монашка кривилась и отпевала его бренное тело, забрасывая землёй. Только в воображении… — Я искала Эри… Он смотрел ей в глаза, не отрывая взгляда. Ее взгляд сполз так же быстро, как и поднялся. Наступило время, когда отпевать следовало ее. — Поэтому ты ходила к Розе? — его ослепительная улыбка сразу давала понять, что она встречала смерти множества людей и, скорее всего, была единственным, что они видели перед смертью. Ослепительным солнцем. Мурашки, озноб. — Ну... — она прикинула, как будет защищаться. — Прости меня, пожалуйста. Он наверняка знал, что она пойдёт к Розе даже перед самой первой их встречей с ней. Задумчиво провёл большим пальцем по ее щеке, держа ладонь у лица. — От тебя пахнет сигаретами. Отставив покаяние, она осознала на себе его тяжелый вожделеющий взгляд, а затем снова потянулась к нему нежно, как он любил, и подло тем самым попросить прощения. Ренгоку обрубил план на корню: властно и грубо взял ее приблизившийся подбородок и затянул в глубокий похотливый поцелуй, ни во что не ставя внимание окружающих. Она не могла ничего возразить его безумному доминированию, которое давало понять, что если он захочет, то возьмёт ее при всех. Наконец он прервал поцелуй, довольно замарав ее лицо слюной. Многие, она увидела, прятали взгляд. Его слюна стекла по ее подбородку. Она направила всю злость в борьбу с желанием протереть рот, потому что он не спускал с неё глаз ни на секунду, как едкое выжигающее солнце. Новые пятнадцать минут пошли. С видом человека, собравшего свои кости за край земли, она только отодвинулась от Ренгоку в направлении спасительной тени выхода – руки цепями оплели ее со спины. Кожа загорелась в новом приступе озноба. — Посиди здесь, — сказал он, улыбаясь, и так крепко сжал плечо, словно растворил его до голой кости. Она знала, чего он хочет: она безнадежно опёрлась о его бок у него под рукой и неуверенно, стыдливо вывела из этого положения руки вокруг его торса. И он снова был нежен с ней.