***
Пробуждение было странным. Ему было… невероятно хорошо. Он чувствовал, что полностью обнажён, что лежит на своём ложе — и рядом был запах. О, этот запах. За него Сехун был готов всё отдать, горы свернуть, сердце вынуть. Сухо… Нет, это не просто запах. Это его омега. Его руки, которые нежно гладили по щекам и волосам. Его губы, которые целовали, бабочками летали по лицу, по шее, по груди. Его шёпот, такой жаркий, такой обиженный и счастливый: — Очнулся? Глупый, глупый, глупый дракон! Дурачок, ты ведь чуть не погубил себя, что же ты, как же? Почему ты молчал, глупый? Что было бы, если бы не твой брат? Почему не сказал мне о том, что не можешь… что умираешь без меня? Мой глупый дракон, я готов придушить тебя, но не могу… Сначала я тебя вылечу, дурачок ты мой, а потом уже придушу… Сехун хотел что-то сказать, но вдруг почувствовал пальцы Сухо на своём естестве и захлебнулся от дикого, всеобъемлющего восторга, граничащего с острой, невыносимой болью. Сухо ласкал уверенно, страстно, не переставая шептать что-то горячее прямо в воспалённое сознание Сехуна. Тот попытался схватить омегу, чтобы завалить под себя и растерзать! искусать! полностью забрать в себя! но почувствовал, что его руки привязаны к боковинам ложа. — Не дёргайся, Се, не смей дёргаться, — шептал Сухо, продолжая двигать руку по всей длине Сехуна. Тот зарычал в бешенстве. Он не помнил себя, он просто был одним голым инстинктом, чем-то средним между желанием обладать и уничтожить, прекратить эту сладкую муку — и продолжать её вечно. — Развяжи! Немедленно! Я хочу тебя! Ты мой! Я должен тебя взять! — закричал он, страстно выгибаясь, не узнавая собственного голоса. — Ещё! Ещё! Я хочу ещё! Ещё, омега! Дай мне ещё! Дай мне кончить в тебя! Я хочу! — Нет, нет, нет, мой сладкий, — шептал ему в ухо его мучитель, который доставлял это неземное удовольствие. — Иначе ты меня убьёшь. А я не хочу умирать, и я не хочу, чтобы ты умер. Я убью тебя лично, когда тебе станет легче. И Сехуну почти в ту же секунду стало легче от накатившего огромной тягучей волной удовольствия. Он закричал, выгнулся дугой и излился, вздрагивая и сжимая в кулаках связывающие его верёвки. Не успел он прийти в себя, ловя золотые звёздочки, как почувствовал, что Сухо оседлал его и склонился над ним. Он открыл глаза и попытался сосредоточиться на лице омеги. Глаза… О, эти глаза. И губы. Сладкие, манящие, они снова что-то шепчут… — Ты ведь не думал, что это всё, Сехун? У меня течка начинается, так что ты будешь ещё долго мне нужен… Ты ведь готов? Течка… Блудные дни! — Разве… — прошептал он в ответ. — Разве прошло полгода? — Дурачок, у меня это чаще, чем у тебя. А теперь я, пожалуй, займусь кое-чем поинтереснее, чем болтовня с глупым драконом, который чуть не угробил и себя, и меня вместе с собой. Его губы начали спускаться всё ниже… Оказывается, соски у Сехуна — особо чувствительная зона, и это, конечно, позор так страстно стонать только от того, что юркий язычок вылизывает их, а острые зубки прикусывают по очереди, пуская мириады мурашек по коже. И живот, который лижут горячо и жадно, — это тоже нечто особенное. Но то, что началось потом, когда Сухо спустился ещё ниже… Сехун просто теряется. Никогда с ним так не поступали, никогда не обдавали такой невероятной волной удовольствия с ног до головы. Он рвётся из верёвок, ему хочется схватить Сухо и заставить, насадить, втолкнуться в его такой жаркий, влажный и ласковый рот. Но Сухо давит на бёдра и не даёт двинуться, а руки ему, видимо, связал Чанёль, потому что верёвки держат, как проклятые, и никакие усилия сходящего с ума дракона им нипочём. И он снова кончает бурно и с криком, от которого сам дрожит и мечется в восторге. — Сухо, Сухо, прошу, развяжи… хочу обнять тебя, хочу тебя трогать, Сухо… Прошу, омега, развяжи! — стонет он, умоляюще глядя в подёрнутые дымкой желания глаза любимого. — Нет, нет, нет… — шепчет коварный омега. — Моя очередь, альфа… Моя боль… пришла… Ты ведь не против помочь мне, да? — Да! Я помогу, прошу, помогу! Развяжи меня, дай мне взять тебя! Дай сжать тебя! Дай мне съесть тебя! Прошу! Дай мне себя! Развяжи! Сехун сам не понимает, что говорит, он просит, но чувствует, что на лице у него сейчас такая хищная страсть, а внутри такое бешеное желание, что вряд ли Сухо его стоит слушаться. А Сухо и не слушается. Он закусывает губу и снова седлает его бёдра, потираясь о вновь готовое достоинство. — Нет, любимый, нет, ты провинился, так что тебе доверия нет, — шепчет он, коварно блестя глазами, — я всё сделаю сам. И он делает. Да так, что у Сехуна глаза на лоб лезут от восторга, он изгибается и стонет громко, бесстыдно, забыв обо всем, забыв себя, и только равномерно движущееся тело Сухо — единственное, что сейчас для него важно. А также то, что он может в такой позе и сам двигаться навстречу любимому — резко, глубоко, страстно. Кончают они одновременно, и их слитный стон–крик так прекрасен, что Сехун снова чувствует, что, если бы умел, зарыдал бы от того счастья, что захлёстывает его горячей волной и заставляет во всем мире видеть только эти звёзды — чудесные звёзды глаз любимого, глаз Сухо.***
— Почему ты сказал, что я чуть тебя не погубил вместе с собой, — спросил Сехун, поднимая слабую руку утомлённого, засыпающего у него под боком Сухо и поднося его пальцы к своим губам. — Я не смогу жить без тебя, это же очевидно, — недовольно ворчит Сухо. — Давай спать. Наши вернутся через несколько часов, их Чанёль с собой не навсегда уволок. — А куда они, кстати, делись? — Сехун продолжает увлечённо покусывать пальцы Сухо, а тот вроде и сердится, но руки не отнимает. — Ну, куда... Эй, перестань, ну же… Он сначала отвезёт нашу сладкую парочку домой к Чонину, познакомиться. Там родные со стороны его папы приехали, хотят на будущего мужа их младшего мальчика посмотреть. Ну, брось, Сехун, что ты, как маленький, пальцы сосёшь, ну правда… — Твои не считается. — Всё считается. А потом они с Бэком снова в долину драконов полетят. Чанёль сказал, что должен познакомить Бэка с драконами, с которыми он будет в школу ходить, только вот я боюсь, как бы его там обижать не начали. — Я бы на твоём месте боялся, как бы там в него все подряд не повлюблялись. Бэкки — красавчик, а драконы в таком возрасте, знаешь, народ горячий. — Да? — Сухо тревожно приподнялся на руке. — Думаешь? — Шучу, Сухо, — улыбнулся Сехун. — Кто его тронет? Он с Чанёля не слезает, от него им за милю прёт. А драконы головы не теряют ни в каком возрасте. Хотя если рядом с драконом такой аппетитный… ммм… кто тут у нас? Но ведь это только мне так повезло? Да? Так что не волнуйся… ммм... какой влажный… Ну-ка, поди сюда… Эй, подожди, я сам… Ты спать же хотел… — Спятил? Как я… ахм… что ж ты… как я могу спать, когда ты… хм-м… мм... такое… ахх… творишь… О, да… о-о-о… да-а-а….***
Свадьба Чонина и Кёнсу была пышной и яркой. Сухо был счастлив и так красив и соблазнителен, такое количество глаз на него смотрело с тайным или даже явным вожделением, что Сехун не выдержал, затащил его в подвал и там так поимел, что тот потом еле ходил, зло косясь блестящими глазами на дракона. Зато Сехун его пометил. Потому что ну невозможно!***
Бэк и Чанёль наконец-то улетели, унося с собой громкие разговоры, неугомонный смех и бесконечные рассказы о том, как весело и тяжело учиться человеку в школе драконов и как Бэкки замечательно с этим справляется, потому что он «самый лучший на свете омежка — ну, Чанёль, хватит, прошу — так я ж только правду, солнце моё». Поэтому когда огненно–красный хвост помахал им в последний раз и скрылся в облаках, Сухо и Сехун одновременно выдохнули с облегчением. Сами они в долину драконов так и не летали, хотя Сухо вёл уверенную работу с этой мыслью. Однако хотя Сехун, конечно, перестал чувствовать себя уродом, но всё еще сомневался в собственной привлекательности для омег. — А каким это омегам ты так хочешь нравиться? — в конце концов после очередного нытья по этому поводу припёр его к стене Сухо, воинственно сведя брови на переносице. — Ты так часто об этом говорить стал, дорогой, что мне прямо интересно посмотреть на этих самоубийц, о которых ты так беспокоишься! — Но я хочу, чтобы наш ребёнок был красивым! Как ты не понимаешь! А если он будет похож на меня? — Вот ты дурак, конечно. Любимый — но такой дурак! — обречённо покачал головой Сухо. — Разве мы будем любить его меньше, если он не будет соответствовать канонам драконьей красоты? Или человечьей? Это же всё равно будет наш с тобой ребёнок, глупый дракон! Лучше проси у Праотца, чтобы он умом вышел в меня. А не в тебя, беспокойный ты мой… — Хорошо, — послушно ответил Сехун, становясь на колени перед Сухо и прижимаясь к его вполне уже округлому животу. — Слышишь, малыш? Просто будь умненьким, как папа. И таким же здоровеньким, как отец, ладно? — Вот ведь, — покачал головой Сухо. — Лучше поди мне воды в купальне нагрей. — Да, любимый. — Сехун заговорщически подмигивает животику омеги. — Мы договорились, малыш, да? Просто родись. И ты будешь самым счастливым, обещаю! Слово дракона! Ты же ведь знаешь: драконы всегда держат слово. Не врут, разве что чуть-чуть! Не поют — вот это жаль, конечно, но дядя Кёнсу тебя научит. И не влюбляются — любят только по-настоящему! И главное — всегда держат своё слово!