Царь. Просто Царь

Тяжёлый ботинок с размаху впечатался в мою грудину — я услышала, как треснули детские рёбра. Этот удар был сильнее предыдущих. Стул, к которому меня прибило парой рук, выдержал напор, но жалостливо скрипнул. Мужчина за моей спиной спокойно сказал что-то Огаю. Опять. И снова — тому, что бьёт меня. Мелькнул тяжёлый ботинок. В глазах поплыло… После очередного удара я откидываю голову назад, с трудом цепляя лицо того, кто меня держит. Красив, чертяка. Точёный профиль, благородная бледность кожи, умелый повседневный макияж. А уж эти цепкие холёные пальцы я бы с удовольствием наблюдала где-нибудь не здесь. А жаль… Не могу поднять голову после оплеухи. Мне помогают, хватая за волосы и грубо вздёргивая. Лицо исполнителя безэмоционально, он просто делает, что прикажут. Его тоже можно было назвать красивым, но по-своему, привычной уже мне грубой красотой, годами правленной чужими кулаками. В отличие от того, что отдавал приказы, этот кадр не холёная пташка, но избивать ребёнка ему явно приходилось впервые и было не по душе. Откровенно, меня ещё жалели, почти не трогали лицо и руки… А ведь могли раздавить одним плевком. Меня демонстрируют Оге. Я едва вижу сквозь тёмные мушки перед глазами, как по его лицу градом стекают слёзы. Он молчит и отрывисто кивает на слова того, кто отдавал приказы, не отрывая от меня взгляда. Я не могу видеть в нём вину, отчаяние и решительность сквозь плывущие под веками тени. Однако помню, как он оттаскивал меня от той злосчастной стены, как сцепился со мной, требуя подчинения, как впервые ударил в полную силу, переломив дрын и запустив в голый бетон. На шум прибежал громила, обоих избил, а потом пришёл этот… Он говорил, что попросит Огу добровольно поучаствовать в записи сообщения его деду, издали показал текст, оказался послан нахер… И началось. Почему-то было необходимо, чтобы Дасом говорил сообщение деду искренне, чтобы даже чужому человеку было видно, как мальчишка предан и верен именно этому… ублюдку. Пока я ещё могла мыслить, дошла до того, что дед Оги успел насолить многим, вот они и жаждут не только отжать бизнес, но и морально ударить так, чтобы больше не встал. Ведь даже я знала, что внуком старик дорожит, и если тот от него отвернётся — дедовское сердце без преувеличений может подвести. А потом думать я не смогла — не дали. Потому что упрямство Дасома надо было проломить чем-то… Кем-то. Я понемногу пришла в себя, — пока велась запись меня не трогали. Руки были связаны спереди, ноги свободны. Меня оставили у стены на виду и время от времени поглядывали. Отдышавшись сквозь вспышки боли по всему телу, я потихоньку сфокусировала зрение и слух на том, что происходило, и заработала мозгами. Лежать и ничего не делать не вариант. Сохранение наших жизней не несёт этим людям никакой выгоды, скорее одну головную боль. Стоит Оге закончить, и нас обоих пустят на фарш, как бы мне не хотелось продолжить изображать из себя овощ. А хотелось сильно. Та инфантильная часть меня, которая вечно тянула на дно лени и бездействия, вцепилась клещами и сейчас, шепча о безнадёжности барахтания лягушки в молоке. Ведь гораздо проще замереть и не двигаться — так у меня ничего не будет болеть, зато убьют быстро и без прелюдий, просто из жалости. Я даже почувствовать ничего не успею. Ведь я уже это переживала, как бы иронично не звучала формулировка, это не страшно… А Дасом… Волосы вставали дыбом, на глазах от ужаса наворачивались слёзы. Мне было посрать на все свои гештальты — я чертовски хотела жить. И жить, сука, счастливо! Хотя бы здесь, хотя бы так, но чтобы не сожалеть, чтобы наслаждаться и получать удовольствие! От каждого дня, от любой мелочи, способной доставить мне наслаждение! Глупцы, как же мало мы ценим в жизни, как мало ценим её саму! Я так больше не могу — не хочу. Мне надо жить! Хотя бы потому, что я здесь не одна. Дасом не успел познать отвратительный вкус жизни, распробовать её приторную сладость, подавиться горечью. Если сдамся, кто спасёт его? Того, кто только родился? Я смутно осознавала, как переползла на карачки, как тихой мышью дотянулась до какой-то арматуры, как сцепила пальцы и со всей силы, не целясь и не думая, заехала по мудаку, избивавшему меня всё это время. Вместе с ним грохнулась стойка с осветителем, на шум обернулся «голова», округлил глаза Дасом. Я пару секунд смотрела на мужика у ног, пока не увидела растекающуюся лужу под головой и не уловила главное — со спины не нападёт. Из-под чёлки я перевела взгляд на второго и молча кинулась в лобовую, занося для удара арматуру. В голове набатом билась только одна мысль — выжить. Атаку на рефлексах заблокировали и увели в пол. Сработать на элементе неожиданности, как с первым, у меня не получилось, как и вытянуть арматуру из образовавшейся подозрительно большой дыры в бетоне. Всё ещё связанные руки мешали привычному размаху движений, нарушали координацию, и кулак в рёбра я словила, не успев до конца закрыться. Меня спасло то, что я заметила движение краем глаза, но всё равно защититься получилось так себе. Не хватало мне опыта настоящих действий, я банально не успевала среагировать, хотя само движение уловить получалось. Я едва соскребла себя с пола, когда чудом увернулась от ноги, пробившей в бетоне дыру. Грёбаные мастера спорта, такую дурь да в мирных целях! Но думать, даже о боли, было некогда: все ресурсы организма оказались направлены на то, чтобы выжать максимум при минимальных потерях. Адреналин кипятил кровь, в ушах бурлила сила, перед глазами стояла невозможно чёткая сфокусированная картина того, что происходит. Тело приноровилось двигаться со сцепленными руками, и делало это практически без команд мозга — голые рефлексы работали на превосходно. Но интуитивно разре́зать воздух ладонями я решилась осознанно, поняв, что позволила загнать саму себя в угол. Результат заставил меня здорово афигеть — даже мужик впечатлился глубиной следов на голом бетоне и опавшей с запястий верёвкой, но быстрее моего справился с эмоциями и поймал. Тяжёлый кулак умело нашёл солнышко, я повисла на мужской руке, задохнувшись. Мне не дали оправиться, наотмашь влепив для профилактики по лицу и подняв за шкирняк. Весь кураж из меня буквально выбило, я с трудом пыталась начать дышать через жгучую боль и горловину футболки. Когда меня закинули на плечо, посчитав, что проблема себя исчерпала, я с хрипом через силу втянула воздух, возблагодарив манну небесную за то, что лёгкие раскрылись и заработали. Если б только подозревала, скорректировала бы хоть как-нибудь собственные действия. Но атака Дасома стала для меня неожиданностью. Впрочем, не для меня одной — мужик, на плече которого я висела тряпочкой, такого поворота тоже не предвидел и словил мастерский мальчишечий кулак в пах. Подло? Ещё как! Но когда его скрючило, а я выпала на бетон, думы о чести и бесчестии были последним, что посещало голову. Пользуясь случаем, я, не разгибаясь до конца, чтобы не тратить драгоценную энергию на превозмогание, подобралась и удобно обхватила ненавистную головёшку под челюстью и за череп. Одним резким движением я с силой дёрнула руки в стороны, тут же шарахнувшись во избежание ответной атаки. Однако не успела сделать и шаг, когда в ушах отчётливо раздался хруст позвонков, вышедших из сочленений. Тело передо мной мгновенно обмякло, я сама грохнулась на задницу, тяжело дыша и пытаясь осознать… всё. Время, казалось, остановило свой ход. В голове яснее, чем на парах, почему-то голосом патанатома прозвучала заученная лекция о переломе шейных позвонков с прямым повреждением продолговатого мозга. Вот отключаются жизненно-важные центры, прекращается дыхание, сердечная деятельность. Мозг человека страдает от кислородной недостаточности, наступает клиническая смерть, затем биологическая. Тяжело, с хрипами дыша, я во все глаза наблюдала этапы учебной теории до самого конца, тупо глядя в чужие стекленеющие глаза и понимая… Ёбаный в рот, что же я?.. В горле клокочет отчаянный крик, я с трудом сглатываю слишком вязкую слюну вместе со вставшим комком. Чувствуя, что начинаю подрагивать, в шоке и непонимании оглядываюсь. В мыслях дилемма: станет ли мне лучше, если я всё же заору? Цепляет стоявший неподалёку Дасом — мальчишка пустым взглядом смотрит перед собой и ничего не видит. Глаза сами находят мужика, которому не повезло встретиться с арматурой. Кровавая лужа под ним показалась мне до невозможности огромным озером, — ну не бывает столько крови в человеке! Я проклинала собственную разумность, напомнившую объём в литрах, и блевала на пол. Меня тошнило от вида мертвецов, тошнило от вони крови и затхлости, тошнило от самой себя. Я едва могла дышать через боль в животе и рёбрах, перемежающейся с желудочными спазмами, но задыхалась от слёз. Собственные руки сжимались на горле — захер мне жизнь такой ценой! Как можно наслаждаться этим даром, если ненавидишь себя?! Врач не должен убивать. Он создан для спасения — душевного, физического. Я училась этому, я отдала немало лет на то, чтобы познать профессию, я видела на практике и светлую сторону, и грязь… Но никогда не убийство! Твою-то сука мать, врач не грёбанный убийца, не палач! Он не выносит приговоры, каким бы мудацким не был пациент! Так почему это сделала я? Почему допустила такие радикальные методы, даже не подумав о том, что передо мной точно такие же, как и я, люди из плоти и крови? У них тоже есть желания, надежда, планы… Были… Блядский род, что же я натворила?! Кто-то оттащил меня в сторону и попытался расцепить пальцы на шее, а когда это удалось, прижал к себе. Тепло чужого тела показалось мне омерзительным даром, и я забилась, силясь от него избавиться. Недостойные должны вариться в вечной мерзлоте, но никак не в горячих объятиях. Я видела целое нихрена сквозь слёзы и тёмную пелену перед глазами, но чувствовать рядом с собой хоть кого-то живого отказывалась — разве я достойна жить после всего, что натворила собственными руками? Разве существо, с такой звериной жестокостью лишившее жизни двух человек, имеет право на то, чтобы чувствовать жизнь самому? Могу ли я дальше звать себя человеком после этого?.. Нет. Сквозь истерику я не слышала, что говорил Дасом. Я даже его самого осознала далеко не сразу. Но без рук на шее кислород мог насыщать мой организм, и взгляд прояснялся. Слёзы уже не градом, но продолжали стекать по лицу, меня колотило, руки неосознанно цеплялись за футболку мальчишки в поисках утешения. Я, наверное, впервые ощущала, насколько сильно не хочу быть взрослой. Нести ответственность, жить с грузом вины. Оказывается, жизнь — такая морока, а я и не подозревала… Почему я не могу забыться? Уйти, оставив всё, как есть, на чужой совести? Расслабиться и отпустить… Окончательно? Навсегда? Меня сжали в объятиях. Боль прострелила рёбра и свела судорогой мышцы, дыхание сбилось, и я на какой-то момент просто-напросто задохнулась. Сквозь вату в голове пробилась мысль — мальчишка. Дасом, наверное, испугался не меньше моего, если не поболее. Разве не должна я успокоить его хоть как-то? Сказать хоть слово? Он-то нашёл в себе силы что-то шептать… — Не уходи… Пожалуйста, не оставляй меня… Что он такое говорит? Ну, куда я уйду, если и сама на ногах не стою? Даже не пытаюсь… Я подняла руку, ощутив её необычайно лёгкой, и опустила на чернющую, с некогда белоснежной прядью макушку: — Я не оставлю тебя. Собственный голос был хриплым и будто сорванным. На меня поднялись тёмно-карие, почти чёрные глаза, выражавшие удивление и что-то странное, заставившее усомниться в собственном слухе и разуме после прозвучавшего вопроса: — А собиралась? Мальчишка пытливо, со странной затаённой злобой прищурил глаза, словно подозревал, что я могу предать, подставить, бросить… Я ощутила себя отвратительной и недалёкой. Так тот вопрос мне что, показался?.. Впрочем, даже если и так, это мало что изменит. Я сама сжала Дасома в объятиях, спрятав голову на сгибе его плеча, и прошептала: — Да… Кольцо рук вокруг снова сомкнулось, тепло чужого тела успокаивало, меня уже не колотило, а слёзы не текли. Это всё было странно, чертовски странно… Но я подумаю над этим потом. Сейчас меня гораздо больше взволновали такие же тихие, как мои, слова друга: — Я же говорил, что возьму на себя ответственность… Зачем тебе понадобилась та стена? Я бы записал сообщение, и тебя бы не тронули… Ни тогда, ни после. — Нас бы убили в любом случае… — В любом случае… Хн, в любом случае, как я и говорил, две жизни будут на мне. Я сжалась от проскользнувшей недетской интонации, как никогда захотев ощутить себя маленькой девочкой, которой физически и была сейчас. Во мне появилось смутное представление того, каким мальчишка будет на посту своего деда. Жёсткий, бескомпромиссный, властный — такого врага никому не пожелаешь. Но… Сейчас, здесь, рядом со мной, он всё же ребёнок. И я чувствую, как тот напуган. Пытается спрятать свой страх за гонором, прикрыться обязывающим титулом наследника, но трясётся не меньше моего, потому и смыкает объятия в надежде остановить тремор. Я хотела защитить его, хочу и сейчас, а потому поглаживаю по голове, прижимаю к себе и тихонько покачиваюсь из стороны в сторону. Он помог мне, я помогу ему… Главное — не смотреть по сторонам. Когда слабости обоих поутихли, я нарушила тишину: — Тебе ни к чему брать вину на себя. Это ведь… Я сделала. — Мира, я уже говорил, что принимаю ответственность за две жизни. Ещё тогда сказал. Чем ты слушаешь? — Тем же, чем и ты! Я к тому, что ты наследник, это может… Неначавшийся спор оборвал взрыв где-то неподалёку. Секундой позже — ещё один, но уже ближе. Мы резко замолкли и переглянулись — встать и убежать сил не было ни у одного, нас хватило только заново сцепить объятия, пытаясь прикрыть одним другого. Когда очередной взрыв проломил стену рядом с нами, за счёт физического превосходства Дасом перенял инициативу и загородил меня своей спиной от пыли, сора и любой мнимой опасности. Я ощутила себя как никогда ничтожной — ребёнок прикрывает меня, а не наоборот. Но как оказалось, опасаться нам было нечего. Из образовавшегося прохода врассыпную метнулась пара теней, на их место тут же встала следующая пара, показательно неторопливо двинувшись к нам. Мужчина с прищуром и длинным блондинистым каре вместе с молодой опрятной женщиной присели на колено неподалёку от нас, ощутив напряжение и недоверие. Они подняли пустые руки и улыбнулись. Первой слово взяла женщина: — Вам нечего бояться, мы пришли, чтобы помочь. Огай Дасом, мы коллеги твоего дедушки. Когда ему поступило сообщение о твоём похищении, мы вызвались найти тебя и твою подругу и доставить домой. У вас есть повреждения? Я ошалело переводила взгляд с женщины на мужчину, потом нашла взглядом первую пару — один задумчиво рассматривал труп в луже крови, пока второй переворачивал другого. Между тем, в проёме появились ещё двое. Я не успела заострить на них внимание, когда Дасом заговорил: — Я цел, а вот Мира… Ей сильно досталось. Взгляды двоицы скрестились на мне, резко стало неуютно. Я нахмурилась, когда женщина подошла ближе и опустилась прямо перед нами. Её напарник встал за плечом коллеги, осматриваясь. — Я должна оценить степень повреждений. Вытяни, пожалуйста, руку. И хотя доверия к этим ребятам у меня не было ни на грамм, но подуспокоился Дасом, хотя и поглядывал на окружающих взрослых с подозрением. Я решила, что в случае чего, смогу сработать на элементе неожиданности и хотя бы дать мальчишке шанс на побег, да и в любом случае хуже быть уже не может, а потому протянула руку. Женщина нацепила на моё предплечье какой-то массивный браслет, плотно подогнала к руке, потыкала на экран, потом на сенсор планшетки, вытянутой из небольшой напоясной сумки, и пояснила, обращаясь к мальчишке: — Это часть того, над чем мы работаем с твоим дедушкой, Огай Дасом. Это устройство позволяет считывать уровень состояния организма. Мы работаем над тем, чтобы добиться максимально достоверной информации, но в данный момент для поверхностного сканирования его вполне достаточно. Сейчас я сделаю укол, чтобы ввести нано-частицы. Они не опасны для организма, но разойдутся с током крови и поспособствуют передаче информации на это устройство. Этот прототип выведется сам естественным путём в течение двух суток, зато сейчас мы узнаем, насколько серьёзные травмы у твоей подруги. — Её имя Ю Мира. Женщина не отреагировала на хмурое выражение лица Оги и его комментарий. Нахмурилась сильнее и я. Нет, меня не задело то, что мою личность игнорировали — вообще посрать. Но быть этаким подопытным кроликом не хотелось. Хотелось отобрать сигарету у очкастого мужика, что задымил над трупом в луже, и от души затянуться. Но инъекции в вену никто не мешал, и в течение минуты браслет у меня на руке засветил дисплей и пиликнул. Прозвучал сигнал и на планшетке. За это время я успела разглядеть всех шестерых. Яркие люди, выделяющиеся из толпы как минимум за счёт внешности. Чёртово «Поколение Чудес*» какое-то получается. Все — в костюмах, одна женщина в деловой юбке, у каждого свой особый цвет волос… Пожалуй, этакой посредственностью в сим впечатляющем когорте был лишь один мужик. Пришедший в последнем дуэте с мощным мечником — кстати, махина в его руках была отменной даже на мой дилетанский взгляд, — этот «посредственный» единственный красовался волосами адекватного чёрного цвета. Взлохмаченными до ужаса, правда, да с проглядывающими ебанутыми рожками… Однако как только не самоутверждаются люди. И белым рубашкам при полном костюме предпочитают гавайскую с крестом на чётках поверх. Нда, его вкус убивал во мне все остатки прекрасного. Наверное, на благо я не успела рассмотреть его получше, вернув внимание на дисплей массивного украшения. И пожалуй, действительно к лучшему. Вообще, хрень оказалась интересной. И что самое главное — практически безболезненной. Только-то потерпеть внутривенную инъекцию, и всё. Зато на руки, буквально, оказалась получена практически полная выписка по состоянию — и никакого мозгоёбства с анализами и снимками, всё вот оно, прямо на руке уже сейчас! Афигеть, вот уж в жизни бы не подумала, что дед Оги — один из создателей такого шедевра. Скольким же людям он поможет! Но радовалась я рано. В отношении безболезненности, конечно же. Потому что результаты выдали острую необходимость в кровоостанавливающем, антибиотике и спазмолитике. И очень высокую потребность в профессиональном медосмотре. Женщина оглянулась на черноволосого. Ясно, вот кто здесь лидер. Под контролем супербраслета мне ввели всё, кроме антибиотика, решив не рисковать в выборе нужного и оставить это дело профессионалам. Ясное дело, я держала язык за зубами и ничего не комментировала, даже если хотелось. Вскоре меня оставили и перешли к Дасому, ему тоже достался супербраслет с суперуколом, но дополнительную инъекцию он всё же схлопотал. Я догадывалась, что именно мы оба получили помимо прожиточного минимума, и когда ощутила сонливость, уверилась окончательно. Ну, что ж, пожалуй, оно и к лучшему. Нам сказали, что помогут выбраться. Перед Огой с намёком присел блондин, рядом со мной опустился очкастый. Я через силу собрала себя с пола и понятливо вскарабкалась на мужскую спину. Боль уже не ощущалась так остро, зато гораздо сильнее навалилась сонливость. Носа коснулся запах сигарет. Не думая, я расслабилась и уткнулась в мужской пиджак, глубоко вдыхая смесь табачного дыма и туалетной воды. Мама с папой курили всю мою жизнь, и каждый дом, в каком бы мы не жили, был пропитан этой едкостью, тогда как дядя предпочитает выходить с сигаретой на улицу. Мне не хватало никотина в этой жизни, чертовски не хватало. В жалком подобии безмятежности я не заметила, как отрубилась под мерное покачивание на мужской спине. Я ещё успела поймать, как меня коснулось странное умиротворение, словно бы нашла то, что возвращало полноценность, но проанализировать ничего не успела, а потом и забыла. Глаза я открыла в больнице. Раньше мне не доводилось бывать в корейских больницах, в отличие от тех, что на родине, но сходу, едва успев вздохнуть, опознать в этом месте именно больницу мне помог исключительно специфический запах. Да, определённо, ни одно заведение не имеет такой смеси хлорки, лекарств и кварца, как здание медицины. Я лениво оглядывалась, не поднимаясь с кровати. Взгляд цепляла аппаратура, даже в мире динамичного технического прогресса напоминающая знакомые мне коробки. На пальце висел привычный каждому астматику пульсоксиметр, кардиограф неподалёку показывал знакомые линии АД… Радовало то, что на мне не было прилеплено кучи датчиков: наука дошла до того, чтобы уменьшить их количество и впихнуть невпихуемое в настоящие малости. А ещё в вене не было иглы, хотя след от катетера наличествовал. И я искренне надеюсь, что меня обошла участь катетера уретрального, такого позора я не переживу. Взгляд от техники перешёл на максимально минималистическую обстановку палаты скромных размеров, заставив вздохнуть. Глаза начали промокать. Я гнала от себя мысли о том, что произошло на складе, но убежать от самой себя была не способна. Осознание накрыло с неизбежностью урагана Катрина — я хладнокровно убила двух человек. Факт их смерти на мне. О личности исполнителя знают двое, я и Дасом, что бы кто ни говорил, то есть это уже не тайна и сохранить… секрет не получится. Но я готова к наказанию, каким бы оно ни было. Чёрт подери, я прекрасно осознаю свою ответственность, и взваливать её на Дасома — свинство чистой воды. Он, мать его, ещё ребёнок! Какого хрена я вообще творю? Почему… Как так вообще получилось? Я просто не понимаю… Всегда считала свою мораль несгибаемой константой, она нередко тормозила меня на поворотах и не давала совершать глупости. Но назвать глупостью убийство просто язык не поворачивался. Как же так?.. Сколько я пробыла в диссонансе — знать не знаю, но в какой-то момент мысли угасли, эмоции отпустили, и осталась пустота. И пока я тупо пялилась в белые стены, открылась дверь, зашёл парень в медформе, уставился на меня и вышел. Я искренне надеюсь, что этот медбрат не был моей сиделкой всё это время. Для моей психики это станет последним ударом. На самом деле, подтверди кто мои опасения, я внешне и ухом не поведу, но внутренне умру окончательно. Дверь снова открылась, впуская врача и того же медбрата. Меня осмотрели, задали вопросы, профессионально вынудили переступить через собственное нежелание разговаривать… Хороший врач, и брат толковый — я безропотно взяла знакомую красную пилюлю и запила поданной водой витаминный комплекс. Безвкусно, но кажется, этот шарик — неизменный обыватель больниц. Меня вырвали из мыслей, сказав, что отпустят домой через пару дней, а пока, мол, готовься принимать посетителей. Я не отреагировала, видеть никого не хотелось. Хотелось лежать и растворяться в картине Мироздания, надеясь, что так моё тело распадётся на звёздную пыль и рассыпется по бесконечности. Но мнения ребёнка не спрашивали. Я пропустила момент, когда в палату вошли двое, и обратила внимание только тогда, когда кто-то подёргал за рукав больничной робы. С удивлением я узнала в нарушителе подозрительно скромного Дасома — мальчишка в приличной одежде сидел на краю кровати, красуясь пластырем на морде и синяком на всю нижнюю скулу, и робко улыбался. Это настолько не вязалось с его привычным расхлябаным видом и свободным нравом, что я не сразу его и узнала. А потом заметила второго человека, по видимому, того самого деда — высокого и худого, как жердь. В белом халате поверх рубашки и отглаженных брюк, в непрактичных лакированных туфлях он спокойно стоял чуть в стороне и мирно улыбался. Я попыталась сфокусировать зрение, но дальше зачёсанных чёрных, как у Дасома, волос и гладко выбритого лица ничего не разобрала. Ну и дед, конечно… Поняв, что неприлично долго задержала взгляд на мужчине, хоть то и было обосновано желанием разобраться, кто перед носом, первой обозначила поклон младших страшим, продолжая полусидеть в кровати. Мне ответили благосклонным наклоном головы, и Дасом смог заговорить: — Мира, как ты себя чувствуешь? Я отметила его желание ухватиться за меня, но видимо при родственнике проявлять свою контактность мальчишка не хотел, а потому только подался ближе. Раскрыть рот и заговорить в ответ получилось просто: — Нормально. Как ты? Тебе тоже досталось… — Ай, что мне будет? Жив буду, не помру! Я неожиданно улыбнулась — запомнил ведь. Талантливый ребёнок, сколько всякого у меня перенял и помыслить невозможно. Однако дед посчитал поведение внука недопустимым и красноречиво кашлянул в кулак. Дасом понятливо подобрался и вернул на лицо более подобающую положению мину. С серьёзным видом, время от времени допуская прорывающиеся улыбки и гримасы, кои привык строить в общении со мной, мальчишка сообщил: — Поскольку всё произошедшее было результатом моей вины, а ты оказалась невольно втянута в дела семьи, я как наследник и её преемник приглашаю тебя разделить со мной отдых в семейном особняке на берегу Японского моря, в прекрасный город Ульсан. Уверен, тебе там понравится. Дасом действительно постарался удержать мину, но привычная широкая улыбка шалопая нет-нет, а прорывалась сквозь маску пай-мальчика. Он искренне надеялся на моё согласие и совместные каникулы в ебенях, тогда как мне захотелось мягко собрать раскатанную с инициативы деда губу пацана и залепить получившийся пельмень степлером. Строительным. Поскольку никуда ехать не хотела. Я хотела тишины, покоя и чтобы никто не ебал мозг. То есть всего того, что я жаждала, будучи двадцати с лишком летней дамочкой. Но кого ебало то, что я хочу? — Ю Мира, я Огай Тэсан, дедушка Дасома. Для меня будет честью принять его подругу. Я слышал, вы давно уже дружите? Досадно, что нам довелось познакомиться при таких обстоятельствах. Мне очень жаль, что вам пришлось пережить… нечто ужасное. Я готов предоставить вам всё, что потребуется для восстановления. Только скажите. — Где дядя? — Ваш нынешний опекун? — Ю Декчун. — Ему уже доложили, что вы пришли в себя. Скоро он вас навестит. Что-то ещё? Может, вы хотите чего-нибудь вкусного? Я пошлю за сладостями, если… Я мягко покачала головой, не прерывая вслух речь Тэсана. Мужчина понятливо смолк. Больше мне спрашивать было не о чем. Всё равно, похоже, за меня уже всё решили. Думаю, склонить к поездке дядю этому недо-старику будет раз плюнуть, знаю я такую породу. А вот зачем — уже гораздо более интересный вопрос. Загладить вину, заработать баллы некоторого общества? Или прижать потомка к ногтю? Так, как это делали те двое, только гораздо более гуманным хитрым методом, чтобы дети не думали лишнего и верили в доброту старших? Хрен его знает. Дасом живо расписывал мне все прелести Ульсана, пока Тэсан не покинул нас, сославшись на занятость. Мальчишка важно заявил, что его дед специально приехал в больницу из лаборатории, и тот благосклонно кивнул словам внука, дав дозволение скрашивать моё одиночество до приезда опекуна. И когда дверь закрылась, а шаги за ней стихли, мелочь выдохнула и чертыхнулась: — Блин, терпеть не могу быть послушным и всем таким из себя, как он требует. Мы же друзья! А он всё заладил: приличное общество, приличное общество… Тьфу, блин. Умею я себя вести в приличном обществе, но ведь ты — совсем другое дело! Я невольно фыркнула на такое откровение. Вот и думай, смеяться теперь или плакать, что меня воспринимают так вольно. Тем не менее, мальчишка растянул губы в искренней, ставшей привычной широкой улыбке и поболтал дорогими тапочками в воздухе, а потом залез с ногами на кровать и усмехнулся моему лицу — знает, что я не одобряю такое отношение к вещам и чужому труду, а всё равно провоцирует. Вот ведь мелкий хитрожопый засранец! — Можешь не переживать больше, я взял всю вину на себя, как и говорил. Мне поверили, разбираться не стали, и дело замяли. Телевидение не прознало о случившемся, мы оба в безопасности. Так что соглашайся, в Ульсане действительно красиво. Я едва не подавилась воздухом от того, с какой беззаботностью были произнесены эти слова. Пацан ещё и плечами так повёл, будто это всё совершенно ничего для него не значит. А потом я вспомнила о гибкости детской психики и едва не забилась головой о все стены — да пошло бы оно всё! Это просто нечестно! Едва-едва поднявшееся настроение ухнуло в бездну. Хоспади, как же я заебалась… Ну за что, Мироздание? Что же я такого в прошлой жизни натворила, что ты мне мстишь столь изощрённым способом? Хоспади, это не мальчишка — мигрень на ножках. Всё, сдаюсь. Делайте, что хотите… Когда дядя открыл дверь палаты, Дасом сиял, как начищенный самовар, сидя на койке, пока я лежала пластом и с безучастным видом изучала идеальную побелку на потолке. Только идеальную-то вряд ли, но искать неровности при минусовом зрении оказалось крайне занимательно. Впрочем, мальчишка быстро испарился, и на самый край койкоместа осторожно присел Декчун. Мужчина сцепил руки, опустил плечи и некоторое время только поглядывал в мою сторону. Разговориться ему было трудно, мне — неожиданно труднее, чем с мальчишкой. Долго подбирал вопросы дядя, долго отвечала я… Конструктивно у нас не получалось. А потом мне неожиданно легли на язык слова об Ульсане. Я спокойно говорила, что господин Огай Тэсан приглашал меня отдохнуть, дядя вдруг также спокойно задавал встречные вопросы и рассказывал о городе и его музеях, и мы благополучно размяли закостеневшие языки. Когда отвлечённая тема себя исчерпала, дядя без предисловий выдал: — Юна родила. Прошлым вечером. Девочка… — Как назвали?.. — Юна хотела, чтобы ты выбрала имя сестрёнке. Я не говорил ей, что… с тобой произошло. Она, кхм, всё ещё ждёт твоего ответа… — …Суми. Назовите её Суми. Это красивое имя. — Да, ты молодец, неваляшка… Я не знала, почему у меня на глазах навернулись слёзы. И не имела ни малейшего представления, почему расклеился дядя. Но в его широких объятиях было до ужаса уютно, и я откровенно пользовалась этим, разевая рот в беззвучном плаче. Я чувствовала, как он улыбался сквозь слёзы, что-то говорил о новорожденной, гладил меня по волосам и покачивался из стороны в сторону. Мне было бы жаль его, как человека, разрывавшегося между рождением собственного ребёнка от любимой женщины и реабилитацией пропавшей было племянницы, но я была не в том состоянии, чтобы здраво мыслить, и просто бессловесно изливала всё наболевшее. Всё то, что давило, лёжа непомерным грузом на плечах, что травило душу похуже яда, что кипело в крови и далёким фоном плескалось в ушах, — я пыталась отдать всё. Дядя гладил меня по плечам и говорил, что сестрёнка мне понравится…