Я проснулся от громко прозвучавшего Грома и блеснувшей прямо перед моим окном Молнией. Под моей спиной противным комком валялась простынь. Я ощущал, как с меня стекал пот рекой, как заполошно билось мое гнилое Сердце. Гром набирал силу, он все громче и громче спорил, кричал, вопрошал, возмущался. Но я не знаю язык, на котором тот говорил.
Молния сверкнула еще раз. Она прорисовала мне одному линию убийственного Света от центра города, в котором затихал важнейший, ярчайший и самый громкий фестиваль года, до темного, густого леса, который находился на самом горизонте и о котором ходило много слухов. В том лесу проводили тайные обряды посвящения в Жнецов. В том лесу по осени слышали крики агонии по ночам. В том лесу находили кости. По крайней мере, так утверждала старушка, живущая на подворье этого самого леса.
Довольно забавно как много всего можно увидеть во сне, не так ли? Множество образов, гуляющих под веками как заведенные. Ты ощущаешь себя в галерее на пустой выставке, где каждая картина и скульптура все запутаннее и непонятнее предыдущей. В цирке, где львы ревут от боли за кулисами, где клоун улыбается больной улыбкой, заворачивая воздушные шарики в мечи, собак, жирафов и осьминогов, где каждый номер акробатов все более пугающий и тревожащий, чем предыдущий. В кинотеатре, где смех зрителей лишь твоя галлюцинация. Ты ведь один в зале, забыл?
Что если сон — это компиляция всего того, что ты видел за сутки, неделю, год, жизнь? Лишь мешанина из воспоминаний, как ты купил сигареты, а они были с браком, как ты падал снова и снова с одного и того же обрыва, не чувствуя под ногами земли уже несколько лет. Всего лишь твое прошлое, засунутое в ступку и хорошо растолченное пестиком в специи карри со вкусом кокоса? Перемешанное, перепутанное, и оттого пугающее.
Что если сон — это разговор с собой из прошлой жизни? Тоже что-то реальное, просто не твое? Но при этом все равно твое? Ты видишь, как прошлый ты пытается передать тебе что-то важное, что-то, что должно тебя научить жить лучше и прожить дольше. Похожее на отцовский совет, которого я никогда не получал.
Что если сон — это путешествие в другие реальности? Ты ложишься спать, отключаешь зрение, двигательные функции и, самое главное, разум. Что мешает отправиться в другую вселенную, посмотреть, что делают другие, влиться в их мир и получить сильную пощечину, когда тебя раскроют, чтобы сразу же проснуться со сбившимся дыханием и отсутствием воспоминаний оттуда. Остаются только маленькие образы, отложившиеся и важные, которых ты считаешь приступом психоза.
Что если сон — это разговор сознания с подсознанием без четко обозначенных границ способов передачи информации, оттого таких непонятных? Почти разговор со своим внутренним сверчком, таким же подлым и низким, как ты сам, но все же более или менее честным и совестным. С существом, который не учился с тобой в лицее, не общался с умнейшими людьми страны; с совестью, не знающую даже человеческого языка, но понимающую каждый твой грязный и лицемерный жест, чувствующую каждый маленький нарост плесени внутри тебя.
Сны тревожат меня.
Сны заставляют плакать меня.
Сны беспокоят своей правдой меня.
Я проснулся от громко прозвучавшего Грома и блеснувшей прямо перед моим окном Молнией. Под моей спиной противным комком валялась простынь. Я ощущал, как с меня стекал пот рекой, как заполошно билось мое гнилое Сердце. Гром набирал силу, он все громче и громче спорил, кричал, вопрошал, возмущался. Но я не знаю язык, на котором тот говорил.
Я спал и видел сон сегодняшней ночью.
***
Они шли особо не разбирая дороги, гравий это был, щебенка или новомодный асфальт. Молния шаркала своими утонченными туфлями темно-синего цвета, давила ими валяющиеся повсюду конфетти.
— А что если призраки на самом деле существуют? — спросила Молния. Гром смотрит на нее удивленным взглядом. Они идут вместе уже очень давно, но он не может сказать сколько, и вот она наконец подала знак, что еще жива.
— Это не правда, их не существует. Их видят только те, кто бредят в болезни, или сумасшедшие, — глухо заметил Гром, сморщившись. Молния не повернулась к нему.
— А если эти люди, как ты сказал, бредящие или сумасшедшие, на самом деле просто находились на рубеже между миром мертвых и живых, поэтому их видели? — Гром слышал, что Молния усмехнулась, хотя не видел ее лица. Кажется он в целом никогда не видел ее внешности, только обтянутую узкой рубашкой спину, костлявую и кривую. Молния передернула плечами, как будто почувствовала взгляд.
— Что ты имеешь в виду под этим? — Гром тяжело вздохнул, он не хотел и рта раскрывать, хотел помолчать.
— Я имею под этим в виду, что люди при смерти или "сумасшедшие" просто способны их видеть, а "нормальные" люди их не видят, ибо находятся в добром здравии, — Молния захихикала, как будто слово "здравие" было для нее самым смешным анекдотом. — И перед смертью, когда ты потихоньку переходишь один рубеж на пути к другому, начинаешь видеть мертвых. А после смерти уже видишь их всегда. Это же так логично! Все люди находятся в одном пространстве, просто не видят друг друга из-за того, что один из них мертв или по каким-то своим причинам.
Гром сильно сжал кулаки.
Ветерок дул Грому в лицо, как и Капелькам, гулящим по улице. Они потихоньку расползались по пространству, одни собирались в кучки, а другие разбредались.
В носу был приятный и привычный почему-то привкус влажности.
Гром не замечал, как гурьба маленьких Капель с очень отрицательно настроенными физиономиями окружали их с Молнией, а Капли с положительными личиками тихо стояли на своих местах и не знали куда прибиться.
— Тогда слишком много людей должны были увидеть призраков за жизнь, все мы находились в болезни или при смерти, а значит об этом должна знать и наука, — чуть повысил голос Гром, не контролируя какую-то эмоцию, начинающую бушевать в нем. Его голос колебался, как и он сам, глаза бегали от одного дома к другому.
Молния с насмешкой проговорила:
— С чего бы ей не знать? Может все просто не говорят об этом, норму никогда никто не замечает, — Гром не учуял, что Молния явно давила на него. Она говорила с такой уверенностью в своих словах, как будто подшучивала над ничего не знающим Громом. У него захватывало дыхание, в груди было все больнее и больнее. Капли с обиженными личиками подошли совсем близко, и начали тянуться кто ближе к земле, кто к небу. Они формировали
тоннель.
Гром не выдержал.
— Да с чего ты взяла это! Я никогда никого не видел, даже когда я задыхался от боли, ужаса и утраты, когда падал в обмороки от перенапряжения и усталости!
Я не видел ее, ни разу! — Гром взрывается своим басистым криком, а Молния на секунду загорается самым ярким Светом, что когда либо видели глаза человека.
Гром пытался отдышаться, остановился на середине дороги и начала заполошно вдыхать и выдыхать бьющий ему в лицо Ветер. Капли, недовольные и кружившие в один миг вокруг них, пропали.
— К чему ты завела этот разговор? — устало и убито спросил Гром, уставившись на спину Молнии. После своего секундного свечения, она погасла и стояла, еще сильнее ссутулившись.
— Да просто так, — тихо ответила она и маленькими шажочками пошла дальше.
Люди разбегались под навесы, и только они упорно шли вперед, особо не разбирая дороги, гравий это был, щебенка или новомодный асфальт.
— Слушай, а станет ли правда, сказанная в лицо, менее правдивой потому, что сказана на эмоциях? — Молния не звучала заинтересовано, она звучала так, будто хотела докопаться до правды.
У Грома начинает болеть горло.
— Зачем ты говоришь это мне? — спросил он это в самой настоящей агонии, закатывая глаза.
— Когда, знаешь, вы кричите друг на друга, и ты вроде говоришь чистейшую правду, но от этого
ее лицо так сильно искривляется,
ей больно,
она кричит тебе, что это не правда, но ты то знаешь, что
она опять тебе врет. И все же, ты отвечаешь
ей с такой яростью, стреляющей в глазах, с такой озлобленностью и желанием доказать свою правоту, что можно ли вообще считать свои слова правдой? Не преувеличивал ли ты ни разу?
Гром взвыл от прошившей его боли, но не упал на колени и даже продолжил идти вперед. Отрицательные капли снова их окружили.
Молния сверкает еще раз.
— А ты когда-нибудь задумывался почему ты плачешь? Не потому ли, что видел как другие плачут в такой ситуации? — Молния начинала во всю смеяться над состоянием Грома.
—
Хватит! — он чувствует, как его крик расходится по всей округе.
Освещение блестело, меркло и моргало, из-за движущейся ли листвы, через которую мелькали Лучи Света, или нет.
Снова всплеск электричества.
— Мне иногда кажется, что люди после смерти самого близкого человека становятся слепыми к счастью. Они такие грустные, скорбящие,
бесполезные...
—
Заткнись!
Свет.
Гром раньше хотел спросить куда они все-таки идут, где они и как познакомились, как давно знакомы, но сейчас он хотел бы просто убежать от Молнии, но не мог.
Маленькие Капли, положительные и отрицательные, побежали меж толпы, как вирус, как разрастающиеся корни плюща, как пропитывающая государство коррупция и беззаконие.
— Ответь мне честно: ты желаешь о том, что человек умер, или о том, что ты остался без него? — Молния в открытую насмехалась над ним.
Гром
закричал с такой силой, что у него заложило уши. На него капали Капли.
Молния подмигивала каждой из них и подталкивала в спинку, чтобы те ускорились и прихватили за собой и другие Капли.
Они формировали собой сильнейший Ливень, который Гром почему-то так не хотел терять.
— Хм... Интересно: а что чувствуют мертвые, когда над их телом надругиваются...
— Ааа! — Гром свалился на каменную вымощенную дорогу коленями, схватил себя за волосы и очень сильно потянул.
Резко за ним все Капли упали на землю. Замертво. Их шеи вывернулись, будто по каждой из них прошелся новомодный асфальтоукладчик. Под каждой Каплей собиралась лужа крови, растекалась по полу и впитывалась в землю.
Молния перестала мигать над головой Грома, воцарилась долгожданная тишина.
— Ну наконец-то мы пришли, — Молния удовлетворённо улыбнулась и встала посреди площади. Вокруг нее были опустевшие ниши с магазинчиками, тирами, комнатами гадалок. Фестиваль опустел, только фонари все еще ярко горели ровно в пол.
— Что это за место? — Гром передернул плечами, опираясь ладонями на дорогу, чтобы встать. Он не мог пойти без Молнии дальше и не мог оставить ее, хотя сам до конца не мог сказать почему. Тут ему было некомфортно, стояние на месте вынуждало его завороженно смотреть на костлявую спину.
— Ох, ты же не знаешь, — Молния все не поворачивалась к Грому, даже не дергалась, когда тот резко прерывал тишину раз за разом.
Она, перекрестив левую ногу с правой, развернулась и в движении сказала:
— Это то самое место, где я умерла, — в глазах Молнии мелькнул последний электрический заряд...
...И она исчезла.
***
И тут я проснулся.
Ветер завывал, машины гудели, проезжая по мокрой и скользкой дороге.
Гроза закончилась.
