Ум гибнет от противоречий, а сердце ими питается. Можно ненавидеть человека, как подлеца, а можно умереть за него, как за ближнего. Василий Ключевски.
Ещё никогда эхо от собственных шагов и шумное тревожное дыхание так не пугали Ибрагима, пока он терялся в пустых коридорах Дворца в поисках маленькой госпожи. Всхлипы и судорожный плач были отчётливо слышны с террасы, но к ним не примешивалось ни приятного воркования, ни успокаивающего шёпота. Стало быть, Зульфия осталась совсем одна со своим горем, и никто, даже верные служанки, не решались её утешить. За спиной Ибрагим расслышал твёрдую поступь воинов султана и сразу догадался, что Сулейман отдал приказ увести Фирузе. Против воли Великий визирь замер на повороте, наклонив голову, но так и не смог уловить рыданий или мольбы о пощаде. Фирузе покорно следовала за своими сопровождающими, не пытаясь сбежать, и паша не без восхищения отметил про себя выдержку и гордую непреклонность бывшей госпожи. Откуда она такая взялась? Кто воспитал в ней этот стержень? Кто заставил предать? Ибрагим, суровый и безжалостный воин Ибрагим, даже растерялся, почувствовав нечто новое в своей груди. Дыхание перехватило, рёбра сжались, беспощадно сминая под собой бьющиеся сердце, внутри разлилась печаль, смешанная с разочарованием и сожалением. Непрошенные воспоминания накатили на визиря, заполнив собой пустоту. Ибрагим вспомнил, как встретил измученную, побитую судьбой девушку на невольничем рынке, и как душа его впервые откликнулась на немой призыв о помощи. Он не помнил, почему, но тут же ощутил невидимую связь между ними, ненавязчиво подсказывающую ему, что у них есть что-то общее. Фирузе была его другом, его отдушиной, его единственным спасением от необходимости скрывать свои истинные чувства и прятать самого себя под маской холода и равнодушия. Ибрагим вспомнил, как они гуляли в саду, как подрастали на его глазах наследники, как он помогал Фирузе пережить боль от потери маленького сына. Его сердце тогда было живым, тогда оно дарило тепло своему обладателю, разгоняло по телу неизведанное счастье и незнакомую прежде лёгкость. Почему Фирузе была так важна для него? Почему он жаждил все эти годы ловить на себе её робкий взгляд? И почему сейчас там, где зародилась привязанность, множится эта невыносимая боль? Шаги стихли, и Ибрагим заставил себя сойти с места. Для него гораздо важнее было утешить маленькую госпожу, чью жизнь он поклялся защищать и беречь. Поклялся самой Фирузе много лет назад, будто знал, что однажды ему придётся идти против повелителя и против своего долга, что требует от него отдать Зульфию на растерзание в лапы закона. Ибрагим шёл против самого себя, изнывая от любви и нежности к этой незнакомой девочке, разрываясь между долгом и верностью Фирузе. Его съедало чувство вины за проявленный гнев и за вынужденную грубость. Но что он ещё мог сделать, если так его учили поступать с предателями? Плач с каждым мгновением становился громче, и вскоре его отчаянное звучание глубокой скорбью и сочувствием начало откликаться в чёрством сердце Ибрагима, не ведающим прежде ни сострадания, ни желания помочь. Не успев даже ужаснуться этим мыслям, паша решительно вышел на террасу, и его взгляд почти сразу упал на одинокую маленькую фигурку плачущей девочки, съёжившуюся в углу балкона. Зульфия сидела на холодном мраморе, обняв свои плечи и уткнувшись носом в коленки. Ночная рубашку едва спасала её от прохлады, тёмные кудри растрепались и полностью скрывали покрасневшее от слёз лицо малышки. Жалость остро кольнула Ибрагима в самую грудь, прогнав озноб по спине, и в тот же миг щемящая ласка пришла на смену растерянности и отчаянию. Зульфия нуждалась в сильной опоре. Она нуждалась в словах утешения и в чужой готовности разделить её боль. Ибрагим каким-то неведомым образом осознал, что он и есть та самая опора. Он нужен маленькой госпоже, как никогда раньше. Бесшумно впустив в ночной воздух потоки тяжёлого дыхания, Ибрагим медленно приблизился к Зульфии и присел перед ней, надеясь привлечь её внимание. Но девочка так убивалась из-за потери матери, что даже не пошевелилась. Лишь её плечи и лопатки нервно тряслись в такт прерывистым всхлипам. Тогда Ибрагим нашёл в себе дерзость дотронуться до лба госпожи и провёл большим пальцем по краю её миловидного личика, приглаживая ниспадавшие волосы. Зульфия вздрогнула, как от разряда молнии, и вскинула голову, уставившись на пашу невидящим взглядом. От неё исходила такая сильная боль и печаль, что Ибрагим поёжился, но не подал виду. – Госпожа, моя милая Зульфия, – ласково прошептал он, внутренне молясь, чтобы дочь султана не заметила, как дрожит его голос от усилия, – вставайте. Вам нельзя сидеть на полу. Зульфия шмыгнула распухшим носом, утёрла слёзы рукавом сорочки и без лишних слов взялась на руки Ибрагима, позволяя ему помочь ей подняться. Паша настолько мягко и бережно, насколько умел, сжал в ладонях ледяные пальчики ребёнка и вытянул госпожу вверх, отпустив только тогда, когда убедился, что она твёрдо стоит на ногах. Колени Зульфии и заметно дрожали, плечи поникли, глаза покраснели из-за лопнувших сосудов, а всё маленькое хрупкое тело дрожало, словно взъерошенная ветром шёрстка котёнка. Ибрагим внешне оставался спокойным и сдержанным, но внутри него мышцы стягивались в тугой узел, усложняя дыхание. – Где моя мама? – застонала Зульфия, поднимая на Ибрагима умоляющий взгляд. Её совсем чёрные бездонные в ночи глаза пронзили душу Ибрагима в самую глубь. «Удивительно, как она похожа на свою мать, – невольно подумал паша, слегка улыбаясь своим мыслям. – Смотрю на неё и вижу прекрасную Фирузе». – Её казнят? – вывел его из задумчивости тихий голос девочки. Казалось, она снова готова пуститься в истерику. – Нет, госпожа, – поспешил успокоить её Ибрагим. Он ни за что не позволит повелителю отнять самое дорогое у этой малышки. – Ваша мама в порядке, но вы не будете видеться какое-то время. Обещаю, она скоро вернётся, но не сейчас. Потерпите. – Папа злится на неё, – пискнула Зульфия совсем тихо. – Они очень сильно ругались. Что такого сделала мама? В чём её вина? Ибрагим подавил тяжёлый вздох и покачал головой, не зная, что ответить. Как объяснить ребёнку, что Фирузе – предательница? Как сказать, что она будет наказана если не смертью, то безвозратной ссылкой? Паша вдруг почувствовал себя бессильным и опустошённым. Он с трудом верил в предательство Фирузе, но письмо яснее всяких оправданий доказывало её виновность. Но, может, всё не так просто, как есть на поверхности? Что если госпожу кто-то подставил? Ибрагим настойчиво отогнал сомнения, вспомнив, что Фирузе даже не стала отрицать свою вину. Она пренебрегла доверием султана и визиря и растоптала зародившиеся у паши светлые чувства к независимой девушке. Такие как она не заслуживают жалости. – Всё очень сложно, госпожа, – выдохнул Ибрагим, смотря в лицо Зульфии. – Но, уверяю Вас, это поправимо. Ваша мать вернётся, и Вы снова сможете её обнять. Ибрагим судорожно сглотнул горечь лжи, растекавшуюся у него во рту, и заставил себя всеми силами поверить в собственные слова. Зульфия доверчиво вглядывалась ему в глаза, и он едва сдерживался, чтобы не отвести взгляд. Он обязан быть сильным. Ради неё и ради себя. – Зачем Вы пришли? – с какой-то непонятной настороженность спросила Зульфия. – Повелитель желает Вас видеть, – честно ответил Ибрагим, стараясь не обращать внимание на то, что отрешённый тон девочки больно ранил его. – Пойдёмте, я Вас провожу. Ибрагим протянул Зульфии руку, но та внезапно забилась в угол, исподлобья сверля его подозрительным взглядом. Паша удивлённо изогнул лукоподобные брови, контролируя замешательство. – Меня тоже накажут? – содрогнулась девочка, с неподдельным страхом обхватывая себя руками. – Нет, госпожа, Вас не станут наказывать, – терпеливо разъяснил Ибрагим, сдержанно улыбаясь. – Повелитель хочет с Вами поговорить. Зульфия немного расслабилась и согласно кивнула. Великий визирь снова подал ей раскрытую ладонь, но на этот раз маленькая госпожа неожиданно бросилась вперёд, а спустя мгновение Ибрагим почувствовал на пояснице цепкие пальцы девочки и понял, что она его обняла. Порыв был таким сильным, что паша покачнулся и слегка растерялся, когда Зульфия заплакала, уткнувшись лицом в его кафтан. Дыхание само собой участилось, сердце, словно разбуженный зверь, глухо загрохотало за решётками рёбер, изумление быстро сменилось благодарностью. Ибрагим, не долго думая, присел перед Зульфией, позволяя ей повиснуть у него на плечах, а сам крепко, но осторожно стиснул спину госпожи, обнимая её в ответ. Детские слёзы смачивали его одежду, тихие всхлипы раздавались у самого уха, но по жилам Ибрагима стремительно расползалось тепло, в глазах защипало. Он был растроган внезапным проявлением нежности со стороны дочери султана и, к своему удивлению, поймал себя на мысли, что эта малышка очень ему дорога и представляет невероятную ценность в его жизни. Какое-то время они не отстранялись друг от друга, молчаливо разделяя общую утрату. Спокойствие и любовь затопили Ибрагима среди царивших кругом тишины и равнодушия. Зульфия постепенно приходила в себя, её хватка ослабла, и вскоре паша заметил, что она уснула. Неужели они так долго обнимались? И как он мог потерять счёт времени! Аккуратно, боясь разбудить, Ибрагим поднял Зульфию на руки, поддерживая под спину, и понёс её в таком положении в покои повелителя. Малышка безмятежно дремала, и теперь её разглаженное лицо выглядело ещё безобиднее и милее, чем раньше. Паша не мог не умилиться её тихой красоте и даже стал дышать бесшумнее и сдержанее, словно не желая спугнуть изящество спящей госпожи. Плохо соображая над своими действиями, Ибрагим наклонился, замедлив шаг, и почти неощутимо коснулся губами лба Зульфии, намереваясь вложить в это проявление всю привязанность и ласку, какие только он мог питать к маленькой девочке. «Я уберегу твою дочь, принцесса, – мысленно пообещался Ибрагим, закрывая глаза. – Чего бы мне это ни стоило».***
Лёгкое дыхание уснувшей Зульфии было почти неразличимым за треском огня в камине и шелестом простыней под порывами ветрами. Ибрагим смотрел на неё, лежащую в на плече отца, и не мог налюбоваться. Он всё разглядывал, не стесняясь, её детские черты, угадывая в них дорогой образ Фирузе, и старался запомнить всё, до последней мелочи. Ему это казалось таким важным, что он ничего не заподозрил, когда боль в сердце сделалась невыносимой и навалилась на него вместе с грузом вины и непринятием. Застигнутый врасплох внезапным озарением, паша поспешно перевёл непроницательный взгляд на Сулеймана, одновременно пытаясь припомнить, испытывал ли он нечто подобное хоть раз. – Повелитель, – негромко подал голос Ибрагим, обращая на себя внимание. Сулейман словно нехотя оторвался от дочери и поднял бесстрастные глаза на друга, продолжая обнимать и поглаживать Зульфию механическими движениями. Султан сидел на краю постели, будто не ощущая тяжести детского тела на своём плече, и с нежностью придерживал госпожу, иногда посматривая на её расслабленное бледное личико. Ибрагим совсем недавно принёс малышку в покои падишаха и теперь стоял перед ним, ожидая приказа. Дворец окутала глубокая ночь, и пусть паша не видел, но зато ясно ощущал как проходит время, покалывая своим неумолимым течением его кожу. В воздухе ему всё ещё удавалось перехватить частичку ароматных духов Фирузе, и он цеплялся за неё как за спасение от одиночества. Спиной он словно чувствовал тяжёлый взгляд принцессы, казалось, каждый удар её запертого под замком сердца находит своё эхо в его груди. Ибрагим задыхался от незнакомого чувства, которого, по воле судьбы, ему так и не давелось узнать в молодости. Что это? Что за тяга и сладостный трепет? – Какое решение Вы примите, государь? – снова нарушил тишину Ибрагим, не горя желанием оставаться один на один со своими странными ощущениями. – За свой поступок и жестокий обман Фирузе заслуживает только смерти, Паргали, – мрачно отозвался Сулейман, отвечая другу ледяным взглядом. – Тут и решать нечего. Она должна ответить за всё. Даже за то, чего ещё не успела сделать. Ибрагим плотно сжал зубы, не веря до конца, что впервые в жизни он не согласен с решением своего повелителя. Никогда ещё ему не приходилось возражать султану и высказывать своё мнение, но другого выхода не было. Зульфия не сможет жить без матери. – Сулейман, – севшим голосом проронил Ибрагим, ощутив прилив светлой тоски и воспоминаний. Оказывается, он уже забыл, какое наслаждение доставляет ему одно только звучание этого имени, – подумай о Зульфии. Она не переживёт смерть матери. Фирузе – часть её жизни, её защита и опора. Не отбирай у неё счастье. Сулейман резко вскинул голову на Ибрагима, и паша невольно дрогнул под прицелом его пылающего взгляда. Голубой огонь пробрал его до костей, заставив чуть опустить глаза. – Ты осмелился идти против моего слова? – с потаённой угрозой пророкотал Сулейман, удивлённый тем, что Великий визирь спустя столько лет снова обращается к нему на "ты". – Никогда прежде у тебя даже мысли подобной не возникало! – Я не смею бросить Вам вызов, мой повелитель, – бархатным голосом ответил Ибрагим, вежливо склоняя голову. – Мой долг велит мне исполнять любой Ваш приказ, не щадя жизни, но на сей раз сердце говорит по-другому. Султан выпрямился, однако теперь в его глазах промелькнула искра любопытства. Тон его оставался твёрдым и властным, а ласкающие чужое тело руки так и не потеряли своей нежности. – И что же говорит тебе твоё сердце? – поинтересовался Сулейман и, как специально, нацелил взгляд на левый участок груди Ибрагима. – Моё сердце говорит мне, что никто не заслуживает такой участи, как потеря родной матери, – отчётливым шёпотом проговорил паша, делая шаг вперёд. Ему не было страшно, но волнение одолевало его без предупреждения. – Вы поступите справедливо, если отошлёте Фирузе на родину, однако Зульфия непременно должна быть уверена в том, что она жива. Я знаю, Вы не причине боль своей дочери. А Фирузе и так будет достаточно наказана, оставшись без Вашей любви и без ребёнка. Сулейман задумчиво отвёл глаза, позволив Ибрагиму облегчённо выдохнуть, и, как показалось паше, его лицо накрыла тень понимания. Неужели у него получилось переубедить самого султана? Затаив дыхание визирь молча ждал окончательных слов от падишаха, всем своим существом молясь за жизнь Фирузе. – Почему тебя так волнует судьба моей дочери? – вдруг спросил Сулейман. Невидимые когти впились в горло Ибрагима, в груди что-то подпрыгнуло, бросив всё тело в жар. Он был так ошарашен новыми ощущениями, что не сразу нашёлся с ответом. – Всё, что дорого Вам, дорого и мне, повелитель, – ровным голосом откликнулся паша, с нескрываемой любовью посмотрев на Зульфию. – Кроме того, друзья нужны для того, чтобы оберегать от ошибок. Это мой долг. Совершенно неожиданно для Ибрагима губы Сулеймана тронула тёплая улыбка, но в глубине бесстрашного взора затаилась печаль. Паша знал, что султан на самом деле не был уверен в своём решении, но что-то мешало ему отказаться и прислушаться к голосу сердца. А теперь он готов был послушать своего друга и изменить то, что было неизбежным. Робкая надежда расправила прозрачные крылья и затрепетала в груди Ибрагима, толкая его вперёд. – Ты прав, я не могу причинить такую боль своей дочери, – наконец вздохнул Сулейман. – Тем более, что сам знаю, каково это – потерять мать. Облегчение с такой силой набросилось на пашу, что у него задрожали колени. Стены покоев внезапно стали тесными для того, чтобы вместить всю его радость, омрачённую, всё же, едким присутствием предательства и обмана. Но разве это важно, когда малышка Зульфия наконец-то обретёт покой? – Фирузе будет изгнана из Османского государства навсегда, – вынес приговор Сулейман, и Ибрагим тут же склонил голову. – Иди к ней и расспроси. Я должен знать, кто посмел меня предать. – Повелитель, я сделаю всё, что необходимо, – кивнул паша, хотя в груди становилось холодно и уютно одновременно при мысли о Фирузе. – Я всё у неё узнаю и немедленно передам Вам. Сулейман невесомо улыбнулся, довольно прикрыв глаза. – Славно. Можешь идти. Мне нужно поговорить с дочерью. Словно в ответ на его слова веки девочки задёргались, готовясь открыться, так что Ибрагим поспешил отклониться и покинуть покои прежде, чем Зульфия поймёт, что он там был. Ему не хотелось смотреть ей в глаза или отвечать на болезненные вопросы. Возможно, она не будет ненавидеть его за ложь, но слова благодарности точно не скажет. Не давая себе времени передумать, Ибрагим быстрым, ритмичным шагом направился прямо по коридору, и с каждой секундой его сердце проваливалось в пустоту, остерегаясь отвечать на охватившую его тревогу.