Не бойтесь врагов, бойтесь друзей. Предают друзья, а не враги! Джонни Депп.
Спустя столько лет я наконец смогла втереться в доверие к султану Сулейману и стать его любимой фавориткой. Мой кинжал уже направлен в его сердце, моя рука дрожит над его тарелкой, готовясь проронить капли смертельного яда, каждый день я убиваю его своей мнимой любовью, заставляя поверить в обман. Он в нашей власти, мой падишах. Его хрупкая жизнь в моих руках как и его горло, которое я готова сдавить мёртвой хваткой по первому твоему приказу. Я не остановлюсь, пока он не упадёт к моим ногам. Я буду выполнять свой долг, покуда на моей шее не затянут шёлковый шнурок. Испытывая ужас и отвращение к самой себе, Фирузе через силу и неукротимую дрожь в руке нацарапала Тахмаспу лживое письмо о своей скорой победе. Слёзы собирались в уголках её глаз, сердце билось, точно лёгкая, загнанная глубоко во внутрь дробь, дыхание трепетало на поверхности, едва затрагивая своими потоками лист пергамента. В покои пробивался солнечный день, никто и ничто не отвлекало её, хотя больше всего на свете Фирузе желала, чтобы у неё совсем не оставалось свободного времени. Тогда бы не пришлось мучиться от разъедающего душу чувства вины, не пришлось бы лгать брату и заставлять себя выводить на шершавой бумаге такие страшные вещи. Но у Фирузе не было выбора. Больше десяти лет она не писала Тахмаспу писем, а он переживал за неё, за то, как она справляется с миссией, поэтому госпожа пересилила себя и при первой же возможности, когда удалось остаться в покоях одной, наспех набросала брату несколько строк о том, что Сулейман скоро будет убит, и надеялась отправить его как можно скорее. Всё её существо готово было разорваться на две части, одна из которых требовала от неё признаться Тахмаспу в трусости, а вторая – исполнить задуманное и пролить ненавистный яд на тарелку султана. Но каждый раз Фирузе со страхом себя останавливала, напоминая себе, что у неё есть дочь. Тогда голос любящего сердца заглушал отголоски разума и преданности своему государству, и она снова медлила, снова прятала флакон с ядом в самый дальний угол, желая забыть о нём ещё на десять лет. Что сделает Тахмасп, если узнает, что она подвела его и не смогла устоять против чар Сулеймана Великолепного? Прикажет ей вернуться и позорно казнит? Пальцы Фирузе, судорожно сжимающие перо, замерли над пергаментом в правом нижнем углу, где ей следовало подписать своё имя. В голову ей врезалось ужасающее осознание того, что она совершенно не помнит, как её звали на самом деле. Кем она попала в Топкапы? Кем она была до того, как предала своё государство? По телу Фирузе расползся липкий страх, мысли затопило паникой, обрывки из прошлого проносились у неё перед внутренним взором, лихорадочно сменяя друг друга, но госпожа так и не вспомнила своё настоящее имя. Ей внезапно стало так одиноко и грустно, что она мгновенно почувствовала себя брошенной и разбитой. Потерянной среди обмана, безответной любви и преданности чужому народу. Она будто окончательно и безвозвратно потеряла часть себя, что-то важное, на чём держалась её прежняя жизнь. Неужели это конец? Она разорвала свою связь с братом и с тем, что она пережила в прошлом? «Я умерла, – с пугающей пустотой подумала Фирузе, чувствуя себя бесплодной тенью, что может развеяться в воздухе от одного дуновения ветра. – Кто я теперь? Кому я на самом деле предана?» Фирузе зажмурилась, подавляя желание расплакаться, и медленно, с трудом контролируя дрожь в руке, вывела всего одно слово: Фирузе. Чернила блестели и маслянисто переливались в лучах несмелого солнца, протягивающего свои призрачные пальцы к её письму. Фирузе сгорбилась, вдыхая запах свежей бумаги, и мелко дрожащими пальцами свернула её, скрепив верёвкой. Где-то в глубине воспоминаний она всё ещё пыталась отыскать своё имя, но эти попытки были тщетны. Нужные голоса в её памяти как будто отдалялись, стоило ей приблизиться. Оставалось только смириться с тем, что отныне её зовут Фирузе Султан. Она госпожа, мать Зульфии и фаворитка повелителя. Больше её ничто не связывало с Тахмаспом. Верный сокол унёс письмо с собой, оглашая небо своим властным криком. Фирузе долго смотрела ему вслед, выглядывая из окна террасы, пока он не спустился вниз, пролетая над крышами домов и теряясь пёстрым оперением среди разноцветных черепиц. На этот раз даже свободный ветер и ласкающее солнце не вселяли Фирузе надежду, не прогоняли прочь её невесёлые мысли и не находил приют в её благосклонном нраве. Скоро ей надоело стоять под потоками тёплого воздуха, и она, незаметно и скрытно от чужих глаз, выбралась на прогулку в сад, надеясь убить на изучение давно знакомых тропинок весь день. Весна встретила Фирузе нежными объятиями, ароматами цветущей вишни и ощущением грядущих перемен. Те же самые деревья обступили её со всех сторон, молчаливо сопровождая в пути свою госпожу, трава пружинила и что-то заговорщически нашёптывала под каждым шагом, дополняя приглушённые песнопения птиц и листьев. Ноги сами вынесли Фирузе к распустившимся гвоздикам, но сейчас даже эти цветы не могли успокоить её метания. Она словно осталась совсем одна в огромном Дворце, и никто не мог прислушаться к её боли, разделить её. Так она и бродила по саду, бесцельно петляя между деревьями, позволяя колючим кустам рвать на ней одежду, а ветвям – царапать шею и лицо. Солнце соскучилось, наблюдая за потерянной рабой Аллаха, и спрятало свой лик под плащом небосклона, забрав тепло и чувство безопасности. Фирузе решила, что пора возвращаться, но стоило ей выбраться из зарослей на уложенную мелкой галькой тропинку, как её грудь разорвала царившее в воздухе присутствие чего-то важного и очень близкого её сердцу. Сознание мгновенно прояснилась, и госпожа, ещё не до конца понимая, кого именно пытается найти, начала лихорадочно озираться вокруг, цепляясь всеми фибрами своей души за каждый признак, подсказывающий ей, что спасение где-то рядом. Фирузе уже слышала над ухом его глубокое дыхание, уже видела перед собой его опасные глаза, уже чувствовала дрожь в теле там, где случайно соприкоснулась с волнами гнева и разочарования, исходившими от него. Ей следовало бы испугаться, но радость от предстоящей встречи вытеснила из головы опасения и тревогу, усыпив её бдительность. Не помня себя, она быстрым шагом рванула к Ибрагиму, чей силуэт плотной тенью выделялся на фоне темнеющих стволов деревьев. Паша не пошевелился даже тогда, когда Фирузе приблизилась к нему вплотную и смогла рассмотреть в сумерках его бесстрастное и вместе с тем напряжённое выражение лица. Каждая его мышца была натянута до предела, челюсти ходили из стороны в сторону, словно сдерживая желание вцепиться в чью-то плоть, плечи угрожающе напряглись, передавая вибрацию в руки, судорожно сжимающиеся в кулаки. Фирузе замедлилась и остановилась почти вплотную, но что-то мешало ей подойти ближе и сказать хотя бы слова приветствия. Навязчивое, ни с чем не сравнимое присутствие опасности дрожало в воздухе между ними, удерживая её на безопасном расстоянии. От Ибрагима веяло угрозой, яростью и смертью. Его взгляд хищно сверкал в сгущающейся темноте, словно два тигриных огня, глаза смотрели бесстрастно, но в то же время с ненавистью и желанием убить. Фирузе растерялась, поймав себя на мысли, что хочет сбежать, но заставила себя отбросить сомнения и встретить ожесточение с гордо поднятой головой. Она уже поняла, что случилось, потому что Ибрагим даже не удостоил её поклоном. – Подлая тварь, – сквозь зубы сплюнул Ибрагим, делая широкий шаг к Фирузе. Она пошатнулась, едва не потеряв сознание от навалившейся от неё ярости, но устояла, – думала, я ничего не узнаю? Повелителя убить хотела, бесстыжая ты дрянь?! Отвечай! Фирузе попятилась, учащённо дыша в такт шальному сердцу, и ясно почувствовала, как в груди что-то оборвалось вниз, разбившись на множество осколков об острые выступы понимания и страха. Всё пропало. – Ибрагим паша, – натянуто выдавила Фирузе, даже не пытаясь скрыть дрожь в голосе. Тело внезапно сделалось лёгким и ватным, словно во сне. Может, она видит очередной осознанный кошмар? – объясните, что происходит. А я отвечу на все Ваши вопросы только правду. Ещё один шаг, и вот сильная рука Ибрагима уже сжимает тонкую шею Фирузе, притягивая её к мощному, разгорячённому гневом телу. Госпожа покорно прикрыла глаза, хотя дыхание спёрло от страха, и вдохнула полной грудью аромат гвоздики несмотря на то, что лёгкие сводило от напряжения и тревоги. Паша наклонился к ней так близко, что кожа на её щеке запылала огнём от его вздохов, шею пронзила приятная боль от того, насколько крепко он сжал её своими грубыми пальцами. – Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия, предательница! – взревел Ибрагим голосом, полным презрения и злобы. – Я всё знаю о твоих намерениях отравить Сулеймана и том, что ты шпионка из вражеского государства! Не ты ли написала вот это? Ибрагим рывком вынул из-за пояса скомканный лист бумаги и небрежно развернул его, тыча в лицо Фирузе. В ноздри ей ударил запах остывших чернил, но ей не нужно было присматриваться, чтобы догадаться, о чём говорит визирь. Кровь прилила к голове, страх резко набросился на неё, подтверждая последние опасения. Он всё знает! Он каким-то образом всё узнал! – Как Вам в руки попало моё письмо? – чуть слышно обронила Фирузе, заставив себя посмотреть Ибрагиму в глаза. Её тут же обожгло холодом от бушующего огня ярости, но сердце её всё ещё трепетало в немом восхищении. – Ради Аллаха, скажите, кто Вам донёс? Письмо было в ту же секунду было смято и безжалостно втоптанно в землю, а шею Фирузе сдавили обе руки, перекрывая доступ к кислороду. Госпожа запаниковала, почувствовав, как земля уходит у неё из-под ног, и инстинктивно вцепилась в запястья Ибрагима, нащупывая под пальцами рельеф его вен и сухожилий. Паша притянул её к себе, заставив ощутить у тела колыхание кафтана, и вперился ей в глаза страшным взглядом. – Кто ты такая, порождение Ада? – прошипел он ей в губы, не ослабляя хватку. – Кто?! Задыхаясь и едва держа себя в сознании, Фирузе попробовала глотнуть воздух, но тут же закашлялась, закатывая глаза. Она с трудом нашла в себе силы подать голос, в панике ожидая, что её жизнь вот-вот оборвётся. – Ибрагим, – сдавленно прохрипела Фирузе, заставив себя призрачно улыбнуться. – если бы я знала... Ибрагим в бешенстве оттолкнул Фирузе от себя, отпуская её шею. Она едва не потеряла равновесие и рефлекторно поднесла руку к передавленному горлу, заходясь в приступе удушающего кашля. Паша равнодушно наблюдал за её страданиями, а её тело сотрясала крупная дрожь, ноги подкашивались, перед глазами всё плыло и двоилось от навернувшихся слёз. Великий визирь свирепо дышал, так что его плечи поднимались вместе с грудью, и стремительно сократил дистанцию между ними, безжалостно вцепившись в руку госпожи. Фирузе не нашла в себе желания сопротивляться и покорно опустила голову, поддаваясь тяге Ибрагима. Куда он её ведёт? В покои Султана или сразу на смертную казнь? Все мысли Фирузе заволокло туманом, она устало волочилась вслед за Ибрагимом, не смея жаловаться на боль в руке. Дыхательные пути наконец-то раскрылись, пропуская воздух, но страх никуда не исчез, смешиваясь в душе с пониманием того, что всё кончено.***
В глазах разъярённого Сулеймана Фирузе не видела даже тени от прежней ласки и любви. Пребывание в покоях султана отныне стало для неё пыткой, хоть она и знала, что видит знакомые двери на террасу, ложе, которое делила с ним не одну ночь, и стол, украшенный свечами, в последний раз. Ибрагим приволок её сюда в кратчайшее время, и она глазом моргнуть не успела, как на неё обрушились та же ярость, разочарование и отвращение, что ей пришлось стерпеть от паши. Сулейман сперва не верил, но Фирузе не выдержала и сама показала ему татуировку на своей спине, желая, чтобы эти муки наконец прекратились. Тогда падишах выставил Ибрагима за дверь и позволил себе вспомнить несколько бранных слов, которые только мог иметь при себе повелитель Османской империи. Фирузе молча сидела на краю постели, сминая в руках шёлковые простыни, но даже не думала опускать голову в знак сожаления и ни разу не спрятала опустошённый взгляд. Внутри всё холодело и замирало в предвкушении смерти, однако её всё не было. – Как ты могла меня предать?! – сокрушался Сулейман, с непрекрытой печалью глядя на Фирузе. – Как ты посмела пробраться ко мне во Дворец и столько лет отправлять меня своей лживой любовью? – Любовь моя была вовсе не лживой, повелитель, – ровным голосом возразила Фирузе, тщательно подбирая слова. – За все эти годы я привязалась к Вам и ко всем обитателям Топкапы. Я действительно хотела Вас убить, но потом передумала и давно избавилась от яда, которым должна была Вас убить. Сулейман резко выпрямился, недоверчиво нахмурившись. Мышцы под его кафтаном предупреждающе напряглись, выдавая готовность защищаться. – У меня нет ни желания, ни оснований тебе верить, – с угрозой рявкнул он, подходя ближе. – Ты воспользовалась моим доверием, чтобы исполнить приказ своего господина! Тебе известно, что за это преступление я лишаю жизни! Фирузе хотела было кивнуть, но сдержалась, напомнив себе о необходимости прятать слабость. Она ни за что не станет молить о прощении и унижать себя ещё больше. Легче принять свою судьбу и получить по заслугам. – Вы можете убить меня, – согласилась Фирузе. – Я признаюсь в своём предательстве и впредь не собираюсь оправдываться. Но знайте, что я этого не хотела. Мне не оставили выбора... – Хватит лгать! – взорвался Сулейман, обнажая зубы в гневном оскале. – Твоё письмо и так доказывает твою вину, и я не намерен слушать твои мнимые речи! Кто отдал тебе приказ? Взгляд султана вспыхнул недобрым огнём, но Фирузе осталась непреклонна. Языки голубого пламени ярости разбились о твёрдую темноту её гордости. – Этого я Вам не скажу, повелитель, – холодно улыбнулась Фирузе. – Умру, а не предам свою семью. Пусть даже она сама отправила меня на верную смерть. Госпожа едва успела договориться, как Сулейман приблизился к кровати, возвышаясь над Фирузе и из последних сил сдерживая злость. Она не отклонилась, чувствуя неумолимый страх. – Говори, немедленно! – громким голосом приказал Сулейман. – Отвечай, пока я не отдал приказ о казни! Фирузе напряглась, готовясь отражать возможное нападение, но тут за спиной Сулеймана раздался тоненький голосок, полный растерянности и страха. Сердце госпожи растаяло и налилось кровью, подгоняя рыдания. – Мама?.. Зульфия смело вышла из-за спины падишаха, переводя заплаканный взгляд с одного родителя на другого. В горле Фирузе встал ком, помешавший ей сказать хоть слово, всё тело сковало оцепением, а все образы померкли, кроме сверкающий отчаянием детских глаз. Сулейман развернулась, уняв на мгновение свой гнев, и строго посмотрел на дочь. – Уходи, Зульфия, – тоном, не терпевшим возражений, повелел Султан, но девочка не сдвинулась с места, продолжая смотреть на мать. В груди Фирузе что-то болезненно сжалось, стоило ей окинуть ласковым взором свою стройную малышку с растрёпанными от сна локонами, облачённую в ночную рубашку до колен с широким воротом и ступающую по ковру господских покоев босыми ногами. Госпожа сквозь слёзы улыбнулась и протянула дочери руки. – Иди ко мне, милая, – шёпотом позвала её Фирузе. Зульфия тут же сорвалась с места и спустя секунду бросилась на плечи матери, крепко обхватывая её спину. Фирузе с наслаждением вздохнула родной запах своего ребёнка и усадила дочь на кровать рядом с собой, не переставая гладить пальцами её кудрявые волосы. В больших невинных глазах малышки стояли слёзы, губы дрожали, а взгляд в страхе метался из стороны в сторону. Фирузе внезапно почувствовала себя жалкой и беспомощной от осознания того, что ничем не может её утешить. – Что случилось, мама? – пискнула Зульфия. – Почему папа на тебя кричит? Почему вы ругаетесь? – Доченька... – через силу выдавила Фирузе, стараясь не выдать сожаление и страх. Она чувствовала на себя пронзительный взгляд Сулеймана, и её руки сами собой обследовали всё маленькое тело, забираясь под сорочку и лаская нежную кожу девочки. – Ты ни в чём не виновата, слышишь? Но тебе лучше уйти. Я совершила ошибку, и теперь повелителю придётся меня наказать. – Какую ошибку? – всхлипнула Зульфия, цепляясь за мамины руки. – Какое наказание? Тебя убьют, да? – Нет, Зульфия, не убьют, – с усилием соврала Фирузе, нервно улыбнувшись. Нельзя было показывать ей страх. – Но нам придётся расстаться на какое-то время. Пообещай мне, что будешь хорошо себя вести, договорились? – Нет! – завопила девочка, с мольбой заглядывая в тёмные глаза матери. – Не бросай меня! Пожалуйста! – Чщ-щщщ, – ласково прошептала Фирузе, помещая руки на хрупкие плечи дочери. – Не плачь. Даю слово, это не надолго. Будь рядом с Ибрагимом, хорошо? Он тебя защитит. И ещё... Фирузе трясущимеся движениями стянула с пальца тёмно-зелёное кольцо, подаренное братом, и протянула его Зульфии. Глазки малышки против воли зажглись любопытством, и она молча позволила госпоже надеть украшение на её тонкий безымянный палец левой руки. Металлический обручь свободно болтался на кости, но Фирузе уже видела, что кольцо будет также хорошо смотреться на её дочери, как и на ней в молодости. Рыдания снова сдавили ей горло, и она заключила Зульфию в объятья. – Будь сильной, моя девочка, – выдохнула ей на ухо Фирузе, зажмуриваясь и, наверное, в последний раз окуная руки в завитые пряди дочери. – Никогда не предавай свою семью и не молчи о чувствах. Пообещай мне. – Я... обещаю... мамочка... – проплакала Зульфия, и Фирузе почувствовала, как она сжимает в руках ткань её платья. Нехотя госпожа отстранилась от Зульфии и отпустила её, проведя перед этим ладонями по её плечам. Взгляд девочки выражал надежду и отчаяние, крупные слезинки катились по её щекам, а левая ручка была взята в кулачок. Фирузе нежно улыбнулась своему единственному сокровищу, не желая признавать, что ей предстоит потерять своего ребёнка ещё раз. И в этот раз без шансов на продолжение. Сулейман, всё это время наблюдавший за сценой прощания, грубо схватил Зульфию за руку и оттащил от Фирузе. Зульфия упала от неожиданности, проскользила по ковру, упираясь руками и ногами и яростно вырываясь. – Нет! – кричала она, сопротивляясь отцу и своему повелителю. – Не забирайте у меня мать! Мама! Мам! Фирузе отвернулась, не имея воли смотреть, как её дочь вывалакивают за дверь, словно котёнка. Её сердце разрывалось от боли и беспомощности, в груди сделалось душно и тесно для всего, что она испытывала, душа вибрировала в опасной близости от нервного срыва. Крики Зульфии растворились, разбившись косяком закрываемой двери, но её голос ещё долго стоял в ушах госпожи, и она даже не заметила, как к ней подошёл Сулейман. Она хотела остаться равнодушной, однако сил на притворство уже не хватало. – Ты будешь ждать своей участи в темнице, – безжалостно заключил Сулейман, метнув на госпожу ненавистный взгляд. – Я решу твою судьбу согласно тяжести твоего преступления. Фирузе сцепила зубы и склонила голову, сотрясаясь от тихих рыданий. Даже страх грядущей смерти не мог сравниться с зияющей пустотой, что поселилась теперь в её груди. Столько было вопросов и сомнений в её мыслях, что она уже не могла сопротивляться. – Стража! – громогласно позвал Сулейман и дождался, пока на пороге появятся его верные воины в красном обмундировании. – Взять её и заключить под замок! Сильные руки вцепились в плечи и запястья Фирузе, рывком поставив её на ноги и стремительно увлекая за собой прочь из покоев повелителя. Госпожа не вырывалась, а лишь со всей покорностью терпела грубость, решив не противиться заслуженному наказанию. Она сама уже не знала, как ей жить после всего этого, поэтому лучшим выходом для неё было умереть в стенах знакомого Дворца, в глубоком знании того, что где-то совсем рядом бьётся холодное сердце Ибрагима.