Искренна скорбь того, кто плачет втайне. Байрон Джордж Гордон
Если бы не ощущение под пальцами чужого холода, Фирузе бы так и не открыла глаза, наслаждаясь забвением и спокойствием, что настигли её в бесцветных снах, но ненавязчевое присутствие чего-то страшного и безвозратного заставили её вернуться в действительность. Она сонно заморгала, прогоняя остатки усталости, и её взгляд сразу же упал на Мехмеда. Улыбка вопреки остывшим слезам всё же тронула её дрожащие губы, а рука само собой сжала нежное запястье сына. Указательный палец она по привычке расположила напротив его пульса, и тут ей в голову бросилась кровь, сердце замерло, не в силах сделать удар. Фирузе показалось, будто кто-то со всей мощи ударил её кулаком в поддых, настолько сильно стянул ей лёгкие слепой страх. Она бросилась к сыну, упав на колени перед его кроватью, и судорожно приласкала руками его лицо. Кожа шехзаде была холодной как лёд и грубой, будто уже застывшей, гнойные раны издавали неприятный запах, а от всего его тела исходил ни с чем несравнимый смрад смерти. – Нет! Нет-нет-нет! – захлёбываясь в слезах, зашептала Фирузе, цепляясь руками за рубашку Мехмеда. Она толкала его, прикладывали ухо к груди, надеясь расслышать биение его крохотного сердца. – Мехмед! Открой глаза! Открой глаза, я прошу тебя!.. Мехмед! Но Мехмед не шевелился. Его тело окоченело, кожа приобрела серый оттенок, глаза были плотно закрыты, а маленькая грудь так и не вздрогнула от нового вдоха. Его тяжёлое дыхание больше не раздавалось в тишине лазарета, больше не давало Фирузе надежду на чудо, и, когда шехзаде не откликнулся на её зов, она поняла, что он больше никогда не проснётся. Никогда больше не откроет свои прекрасные голубые глаза и не посмотрит на неё. Никогда больше не позовёт её в сад поиргать, не задаст ни одного вопроса своим заливистым звонкими голоском. Отныне ничего этого не будет. – Мехме-ееед! – истошно завопила Фирузе, прижимаясь лбом к плечу сына и роняя безостановочные слёзы на его кровавую рубашку. Её тело дрожало от рыданий, сердце разрывалось, а в голове что-то опасно пульсировало, будто вот-вот лопнет. – Сынок! За что, Аллах?! За что-ооо?! Послушался топот множества ног: лекари сбежались на крики Фирузе и, увидев её над бездыханным телом шехзаде, тут же начали молиться. Кто-то в спешке покинул помещение, чтобы доложить скорбную весть повелителю, а Фирузе всё продолжала рыдать, запрокидывая голову и надрывая связки. Страшное осознание навалилось на её плечи без предупреждения. У неё больше нет сына. Она не уберегла его. Она заставила его расплатиться за свои грехи. Слёзы бурным горьким потоком стекались по щекам Фирузе, смачивая ей платье и шею Мехмеда. Ей было всё равно на то, что болезнь может перекинуться на неё, она не обращала внимание на витающий в воздухе трупный яд и на уговоры лекарей отпустить шехзаде и уйти. Она им не позволит. Не позволит разлучить её с Мехмедом! Она уйдёт в могилу вместе с ним, и тогда никто не посмеет потревожить убитую горем мать. Фирузе била крупная дрожь, она задыхалась, чувствуя неприятное щемящее стеснение в груди, будто чьи-то невидимые челюсти сомкнулись внутри неё, безжалостно терзая. Перед внутренним взором стояла пелена горя, она не понимала, что происходит, и ощущала странную опустошённость и свирепую боль словно во сне. Туман медленно обволакивал её сознание, все голоса, крики и шаги слились в один сплошной гул, кто-то даже попытался взять её за плечи и оттащить от тела Мехмеда, но она только сильнее схватилась за его руки, желая в последний раз уловить его тёплый родной запах, перебиваемый смрадом хвори. Вскоре её вопли превратились в надсадные хрипы, она постепенно теряла силы, но не отпускала. Ей почему-то казалось, что если она это сделает, Мехмед раствориться в воздухе у неё на глазах, и тогда она потеряет его навсегда. – Госпожа, уходите, – шёпотом попросила Фирузе лекарша, мягко увлекая её назад за предплечье. – Идите. Нам нужно всё подготовить. – Нет! – с болью рявкнула Фирузе, ничего не видя из-за слёз и кровавых пятен перед глазами. – Не уйду! Не отдам вам Мехмеда! – Шехзаде умер, Фирузе Султан, – почти проплакала лекарша, шмыгнув носом. – Простите, я не смогла его спасти... Это стало последней каплей. Фирузе вскочила на ноги и бросилась бежать. Она не знала куда и от кого, ей просто было необходимо скрыться где-нибудь от посторонних глаз. Она спотыкалась, толкала на всём ходу других людей, врезалась плечами и грудью в стены, продолжая заливаться собственным горем. Её хриплые стоны эхом раздавались по всему Дворцу, она царапала каменные колонны, сдирая в кровь ногти, она бежала, надеясь упасть и больше никогда не встать. Рассвет только-только задребезжал на горизонте, гарем начинал пробуждаться, и первое, что услышали наложницы, были преисполненный боли вопли госпожи, не знающей, где ей найти пристанище и кому излить свою скорбь. Фирузе остановилась, когда почувствовала тяжесть и дрожь в ногах. На неё подул осенний ветер, принёсший с собой скорое приближение дождя, и она догадалась, что гарем остался позади. Где-то рядом была терраса, но Фирузе не стала туда идти. У неё уже не было сил даже на то, чтобы вдохнуть воздуха. Госпожа завалилась плечами на холодную стену и вцепилась себе в грудь, словно хотела разорвать её, вынуть оттуда сердце, которое причиняло ей такую невыносимую боль в рёбрах, и растоптать его, чтобы никогда больше не чувствовать эту боль, никогда больше не любить и не привязываться. От этой любви одни страдания! «Сынок, прости меня, – слышала в голове Фирузе свои собственные далёкие мысли. – Я не уберегла тебя. Я так хотела, чтобы ты был счастлив! Я так хотела увидеть, как ты растёшь и всё больше становишься похожим на отца! Я мечтала уехать вместе с тобой в санджак. Вся моя любовь принадлежала тебе, а теперь я не знаю, кому её отдать! Как мне избавиться от чувства вины и бесконечной печали? Как мне заглушить эту тоску, что съедает мою душу?» Зажмурившись, Фирузе сползла вниз по стене, едва не падая от усталости. Этот тяжкий груз казался ей непосильным, её словно поглощали туман, сотканный из отчаяния и пустоты. Больше всего она хотела забыться крепким сном и надеяться, что это хоть как-то излечить её от горя. Как же невыносимо было всё это терпеть! Неужели ей недостаточно потрясений? Почувствовав, что темнота берёт своё и постепенно вытесняет все мысли из головы, Фирузе расслабилась, без страха отдавшись ей. Она была уже готова потерять сознание, как вдруг чьи-то грубые руки мягко сжали её плечи и вытянули вверх, заставив встать на подгибающиеся ноги. Фирузе нехотя открыла глаза и тутже узнала перед собой бездонные глаза Ибрагима, которые сейчас светились неподдельной печалью и беспокойством. Она отвернулась. Она никого не желала видеть. – Фирузе Султан, – прошептал Ибрагим, словно боялся её разбудить, – знайте, это огромное горе для всех нас. «Нет! Нет, ты не прав! – могла бы крикнуть Фирузе. – Это только моё горе. Моё и Сулеймана!» – Уходи, – вместо этого просипела Фирузе надреснутым голосом. – Оставь меня одну. Однако Ибрагим и не подумал послушаться приказа госпожи. Вопреки дворцовым уставам, он приобнял её сгорбленные плечи и бережно, словно хрустальную фигурку, прижал к себе, коснувшись лбом виска. Фирузе не сразу осознала его действия, но на то, чтобы понять свои, у неё ушло ещё больше времени. Слёзы снова покатились из её глаз, и она вдруг прильнула к Ибрагиму, устраивая голову на его груди. Как никогда важно было для неё услышать чужое сердцебиение, наполненное бесстрашием, силой и чем-то очень знакомым, но Фирузе так и не смогла вспомнить, чем именно. Её ладони заскользили по шуршащему кафтану Ибрагима, и она обхватила его спину, обнимая. – Шехзаде Мехмед сейчас в Раю, да пребудет с ним Аллах, принцесса, – опалил её ухо жаркий шёпот Великого визиря. – Вы не должны падать духом. Падишах подарит Вам ещё много детей. Клянусь, Ваш первый сын никогда Вас не оставит. Он навсегда останется в Вашем светлом сердце. Его мозолистые руки сомкнулись за её плечами на уровне татуривоки, и Фирузе почувствовала тепло, а затем и долгожданное умиротворение. Сочувствие и молчаливая готовность разделить приглушила в груди Фирузе пустоту. Она хотела поблагодарить Ибрагима за этот смелый шаг, имеющий для неё столь большое значение, но поняла, что не сможет ничего сказать. Всё, что ей нужно, у неё уже есть, а кроме всего этого она наконец-то смогла услышать вторившую сердцу Ибрагима свою трепетную трель и окончательно успокоилась. От вселяющих ужас и скорбь стен лазарета Фирузе мчалась в полной уверенности, что тоже умирает.***
Дождь усилился, равномерно стуча по листьям деревьев и увлажнённой земле. По капюшону и гладкой накидке Фирузе ручьём стекала вода, ноги в туфлях давно промокли, а в сумерках становилось холоднее, но она не замечала всех этих измений в погоде. Над головой раздавались раскаты грома, плотные тучи закрыли собой луну, нависая над городом и Дворцом, который и без того погрузился в тяжкий траур. Ледяные капли дождя стекали по лицу Фирузе, словно слёзы, она закрывала глаза и тянулась ему навстречу, представляя, что они смоют с неё всю печаль, а утром она рассветёт вместе с солнцем. Из-за пугающего чувства пустоты и одиночества госпожа была совершенно несчастна и разбита, и, наверно, если бы не крепкое плечо Ибрагима рядом с её собственным, она бы давно сошла с ума. Похороны Мехмеда состоялись на рассвете, как только лучи солнца тронули небосклон. Перед самой церемонией Сулейман навестил Фирузе в её покоях, куда она решительно отказывалась возвращаться, и долгое время сидел рядом с ней, утешая и согревая своим присутствием. Фирузе с трудом заставила себя пойти вместе со всеми, чтобы проводить сына в последний путь. Его могила располагалась в специальном месте, за пределами Стамбула. Госпожа тем же вечером собралась навестить колыбель последнего упокоения своего шехзаде, и с ней отправился Ибрагим. И вот они уже долгое время стояли перед небольшим холмиком в центре поляны с величиственным надгробным камнем в основании. Фирузе сдерживала в себе слёзы, старалась не смотреть в сторону вещей Мехмеда, которые ей предстояло сжечь, и усиленно не думала о том, что её собственный сын лежит в сырой земле и больше никогда не встанет. Хорошо, что рядом оказался Ибрагим. Почуяв неладное в состоянии госпожи, он сразу прижался плечом к её плечу, решив больше не держать должную дистанцию. Фирузе не могла найти слов, чтобы выразить ему свою почтенную признательность. – Госпожа, Вы в порядке? – с беспокойством спросил Ибрагим, едва перекрывая шум ливня. Он, видимо, заметил, что рука Фирузе, сжимаяющая тяжёлый факел, обиссилено дрожит. Фирузе молча покачала головой и посмотрела Ибрагиму в глаза. Паша, как и она, был одет во всё чёрное, и, если бы не колыхающийся под ветром и натиском дождя огонь, она бы не смогла разглядеть его в темноте густой ночи. Она только крепче стиснула шершавую ручку факела, на всякий случай вцепившись в неё двумя руками. – Нет, Ибрагим, – скорбно обронила Фирузе, опуская взгляд. – Я не в порядке. Мне очень плохо. – Простите мне мою смелость, госпожа, – заранее извинился Ибрагима, и только она успела что-то спросить, как паша ещё ощутимее прижался к её плечу и сблизил с ней головы. – Я считаю своим долгом уберечь Вас от боли и печали. Фирузе на миг перестала дышать, испугавшись, что Ибрагим может услышать её слишком частые вздохи даже сквозь завесу дождя. Ей стало тепло, и знакомое чувство безопасности растеклось по её рукам, всасываясь в плоть. Сейчас самым большим счастьем для неё было существование Ибрагима. – Как мне отблагодарить тебя за всё, что ты делаешь для меня, Паргали? – чуть слышно спросила Фирузе, растроганно посмотрев на пашу. – Всех слов и стихов мира не хватит, чтобы выразить мою признательность. – Не нужно, моя госпожа, – с лёгкой улыбкой отмахнулся Великий визирь. – Моя помощь Вам бескорыстна и не требует уплаты долга. Как Вы могли такое подумать? – И правда... Они замолчали, и Фирузе медленно положила голову на плечо Ибрагима, чем застала его врасплох. Паша внезапно напрягся, но не отпрянул, а наоборот наклонился к ней ближе. Она закрыла отяжелевшие веки, слыша ухом, как скрепят и трутся друг о друга суставы в его плече, сообщая о каких-то движениях. Спустя секунду Фирузе поняла, что Ибрагим обнял рукой верх её спины, прижимая к своему боку. Сердце забилось в рёбрах, как дикая птица, пойманная в клетку. – Ты даже не представляешь, какая это боль, – выдохнула Фирузе севшим голосом. – Мехмед... Он был частью меня. Мой единственный сын. Такой малыш!.. – Чщ-щщщ, – воркующим шёпотом утешил её Ибрагим, касаясь щекой волос. – Всё будет хорошо, принцесса. Я Вам обещаю. Помните, что Вы не одна. У Вас есть повелитель, Хюррем и Махидевран Султан. У Вас есть я. Паша сделал паузу, словно прерывая себя. Фирузе невольно улыбнулась его последней фразе и полной грудью вдохнула пленительный запах гвоздики от его кафтана. В груди пела сладостная истома от мысли, что она и вправду не одинока. – Я тоже однажды пережил горе, госпожа, – продолжил Ибрагим, и в его голосе Фирузе уловила скорбные ноты. – Когда я потерял мать, отца и брата, я был сам не свой от тоски и боли. Я будто потерял часть себя и перестал полноценно жить. Фирузе слушала и чувствовала, как внутри неё всё разрывается от сочувствия к Ибрагиму. Один раз он уже рассказывал ей о своём прошлом, но эта история всегда вызывала у госпожи смешанные эмоции сожаления и понимания. Она даже представить не могла, сколько мучений выпало на долю Великого визиря. – Как же ты со всем этим справился? – через усталость и сонливость, вызванную приятным рокотом Ибрагима, удивилась Фирузе, опуская факел. – Я не был один. У меня появился Сулейман. Он всегда был рядом со мной, поддерживал меня как родного брата, всегда помогал и утешал. Я очень благодарен ему за это. По голосу Ибрагима Фирузе догадалась, что его лицо озарила щемящая нежная улыбка. Он с такой любовью рассказывал ей про Сулеймана, что она не могла не восхититься их крепкой дружбой, тянувшейся столько времени. Она подумала о брате, и пустота в груди заполнилась болезненными воспоминаниями о прошлом. Она с силой стиснула руку с кольцом. – Я очень ценю то, что ты есть в моей жизни, – осмелилась признаться Фирузе, с трудом контролируя дрожь в голосе и во всём теле. – Спасибо, Ибрагим. Сильная рука визиря легла поверх её руки на факеле. Фирузе подняла голову, встретившись с его прекрасными глазами, в отблесках огня напоминающими алое закатное солнце, и выпрямилась, поняв его немой призыв. Паша хотел было приблизиться к аккуратно сложенным возле могилы вещам Мехмеда, но Фирузе жестом остановила его. – Я сама. Ибрагим в лёгком замешательстве склонил голову и остался на месте. Фирузе медленно, нетвёрдыми шагами приблизилась к тому, что осталось у неё от сына и прежде, чем предать их забвению, дотронулась до каждой вещи, которой касались его руки. Она сглотнула подступающие слёзы и опустила факел, заставив их все загореться и запылать в один момент. Жадный огонь быстро поглощал энергию, подпитываясь и разрастаясь, так что скоро он уже лизал своими обжигающими языками руки госпожи. – Принцесса! Отойдите! – крикнул Ибрагим, но Фирузе будто не слышала. Треск пламени слился с перестуком дождя, лаская ей слух, она чувствовала жар его дыхания и смотрела, как последнее напоминание о Мехмеде тлеет и стремительно превращается в прах у неё на глазах. Безумный огонь тоски и злости на саму себя сжигал душу Фирузе изнутри, оставляя ожоги и новые шрамы. Ничто не в силах было погасить этот огонь. Ничто, кроме родного присутствия Ибрагима.***
Ночью дождь сменился снегом. Фирузе не успела даже глазом моргнуть, как все окрестности Дворца замело белым полотном, из-за чего местность стала совсем не узнаваемой. Ощущение в воздухе смерти, тишины и скорби только усилилось и беспощадно прижимало её к земле, не давая распрямить плечи. Снегопад всё набирал силу, и вскоре за окном не было видно даже силуэтов людских домов. Всё заволокло туманом и снежной пургой, кружащей в стремительном потоке на крыльях беспощадного ветра. Даже в уютных покоях падишаха, где всегда царило тепло, и треск огня в камине наполнял стены спокойствием, Фирузе слышала завывание вьюги. Эти стоны, словно эхо её собственной души, вгрызались ей в плоть, скорбя вместе с ней. Она закуталась в шаль на своих плечах и обняла себя руками, пытаясь согреться. Мягкая кровать султана под ней манила своими уютом и чистотой, но она понимала, что не заставит себя уснуть. Она чувствовала, что обязана провести эту ночь в молчании и бодрости как память о сыне. Сулейман подошёл сбоку и обнял её, притянув к себе. Фирузе закрыла глаза, почувствовав нежные движения его руку по своей спине, покрытой лёгким ночным платьем апельсинового оттенка. Его любовь действовала на госпожу усыпляюще, но она упорно отказывалась поддаваться тяге сна. – Наш Мехмед не оставит нас, Фирузе, – словно прочитав её мысли, глухо пробасил Сулейман. Она расслышала в его голосе нескрываемую боль, но в нём так же ясно была слышна знакомая уверенность. – Он будет с нами даже тогда, когда его бренное тело покоится в земле. Он будет ждать нас везде: в шуме ветра, в стуке дождя, в свете солнца и запахе его любимых цветов. В глазах защипало, а дыхание прервалось, и Фирузе медленно отстранилась от Сулеймана, поднимая на него мокрый взгляд. Среди непроглядной бури в её душе одиноко зародилась надежда. – Любимые цветы? – переспросила она, отрешённо отворачиваясь. – Я даже не знаю, какие цветы любил мой маленький львёнок, Сулейман. Как же я теперь буду гулять по саду, мучаясь в напрасных догадках? Сулейман ласково провёл ладонью по впалым скулам Фирузе, убирая прядь её волос за ухо. – Есть в нашем саду только одни цветы, устойчивые к морозам, – загадочно понизил голос Султан. – Их защищает снег под своей крышей, служит им пристанищем в суровую зиму. Разыщи эти цветы, и станете вы с Мехмедом неразлучны. Фирузе словно заворожённая вслушивалась в слова Сулеймана, не веря, что это правда. Сон как рукой сняло, в жилах вскипело страстное желание поскорее отыскать эти волшебные цветы, что не дадут ей забыть её сына. Вера прочно поселилась в её сознании, наливая мышцы новой силой, и Фирузе вскочила, бросаясь прочь из покоев повелителя. В ушах грохотала кровь, ноги сами несли её по коридорам Топкапы, едва поспевая за ударами ожившего сердца. Лёгкие раскрылись, пропуская в грудь морозный воздух, лицо обдавало ветром, и Фирузе наслаждалась лёгкость в каждом шаге и свежестью, что развивала за спиной её волосы. Она стрелой пронеслась мимо обескураженного Ибрагима, выбегая в сад, под порывы безжалостного снега. – Госпожа! Стойте! Пронзительный оклик паши ударил её в затылок, но почти сразу растворился в свисте ветра. Фирузе ни разу не запыхалась, чувствуя новый прилив сил и энергии. Она неслась по саду, совершенно незнакомому под слоем зимы, но отчего-то она знала, куда бежит. Её ноги по щиколотку утопали в сугробах, следы за ней тут же заметало, она терялась за плотной стеной снегопада, с удовольствием ощущая, как острые снежинки впиваются ей в руки, шею и лицо, царапая холодом обнажённую кожу. Она наслаждалась хрустом и скрипом множества хлопьев под ногами, чувствуя их невесомость и мягкость. Пасмурное небо низко висело над головой Фирузе, ветер подхватывал полы её платья и тёмные локоны, зубы непроизвольно сводило на морозе, но она не чувствовала смертельного холода. В темноте она совершенно не понимала, куда забежала, но тут взгляд её сощуренных глаз упал на низкие кусты каких-то шипованных цветов, бережно спрятанных под снегом. Воодушевление охватило госпожу, и она бросилась туда, начиная осторожно их оттряхивать. Колючки и снежные хлопья немилосердно вписались ей в пальцы, но она не обращала на это внимание, продолжая освобождать цветы из зимнего плена. На её голове, плечах и платье осели снежинки, придавая ей сходство с какой-то снежной королевой, тело сковало холодом, стесняющим движения и дыхание. Фирузе остановилась как только из-под снега выглянули нежные молодые розы. Их белые, почти прозрачные, лепестки потускнели и почернели по краям, но бутоны всё ещё были целы и даже отдавали слабым запахом весны. Фирузе присела на колени, жадно впитывая в себя дух любимых цветов своего сына, и дрожащими руками приподняла над ними свой платок, как бы укрывая их бури. – Мехмед, – срывающемся голосом прошептала Фирузе, – вот ты и нашёлся... Больше я никогда не оставлю тебя... Буду каждый день приходить в сад за этими чудесными цветами... Потоки вьюги обрушились на продрогшую Фирузе, накрыв её с головой. Мокрое платье липло к телу, она не чувствовала окоченевших пальцев, но светлая надежда, подобно этим розам, растущая среди бурана, пылала внутри неё чистым огнём.