Приберегите часть вашей души для тех людей, которых вы действительно любите. Пол Беттани
Душа моя, я тоскую по тебе каждый день. Не было ни ночи, чтобы я не думала о тебе, не молилась за тебя, не просила Бога, чтобы указал мне путь к тебе как можно скорее. Столько воды утекло, а ты до сих пор не знаешь, что я жива. Да, я жива! И сердце моё бьётся как живое. Я смотрю на звёзды над своей головой и прошу небеса сохранить жизни тех, кого я люблю. Знай, что даже на краю света мы с тобой будем смотреть на одни и те же звёзды. До нас долетит один ветер, поэтому поспеши шепнуть ему своё послание, чтобы я услышала твой голос в его песне. Я честно исполняю своё обещание. Но мне с каждым днём становится всё страшнее. Боюсь, как бы руки мои не окрасились чужой кровью. Боюсь, как бы сердце не стало чернее ночи от той жестокости, что я должна сделать. Но я справлюсь. Верь в меня и не теряй надежды! Наши враги в моих руках, а мысли мои всегда с тобой. Твоими молитвами я дышу, тоской о тебе наполняю разум. Не забывай просить милости у Бога! Не забывай смотреть на звёзды и видеть свет! Хюмейра.***
Детский плач стал почти невыносимым, но Фирузе в последнее время так часто его слышала, что постепенно уже начала привыкать к ответственности, возложенной на неё самим Аллахом. Качая на руках маленького Мехмеда, госпожа не могла перестать умиляться поразительной схожести сына с его отцом. Каждый взгляд младенца, обращённый на неё, светился знакомым голубым огнём, черты округлого детского лица отдалённо начинали приобретать ярко выраженные черты отца, а вот растущая на маленькой головке прямая чёлка, похоже, досталась ему от матери. Фирузе давно столько не улыбалась. Отныне каждый её день был наполнен радостью и новым смыслом, в груди расцветали невиданные до сих пор чувства. Тепло, какое может согреть в самый лютый холод, любовь и ласка стали её постоянными спутниками. Фирузе не скупилась на нежности, уделяла ребёнку всё своё время, кормила, ухаживала за ним и каждую ночь пела ему колыбельные, чтобы он поскорее запомнил голос, прикосновения и запах своей матери. Фирузе даже не заметила, как прошёл целый год с того момента, как она впервые появилась во Дворце Топкапы. За это время логово врагов успело стать для неё настоящим домом. Она быстро добилась расположения султана, и уже спустя несколько ночей сообщила ему благую весть о том, что османский род скоро пополнится. Все во Дворце были счастливы. Даже Хюррем Султан, которая была известна своим ревностным нравом, от души поздравила Фирузе и выделила ей отдельные просторные покои с видом на Дворцовый сад. Единственным, от кого госпожа так и не дождалась поздравлений, был Ибрагим. Он вообще редко с ней разговаривал, а если и вступал в диалог первым, то исключительно по делу. Фирузе не хотела признаваться сама себе, но её это немало задевало. До сих пор свежи были в её памяти воспоминания о невольничем рынке, откуда сама судьба в лице смелого и расчётливого паши привела её во Дворец. Однако совсем скоро на весь мир уже гремела радостная весть: Фирузе хатун в ночь на священный праздник Рамазан подарила султану Сулейману сына – нового шехзаде Мехмеда. Во Дворце и по всему Стамбулу устроили великое торжество. Всю ночь обитатели Топкапы не сомкнули глаз, веселясь и празднуя вместе со всеми. Фирузе тоже была счастлива: ещё бы, она даже представить себе не могла, что в своём юном возрасте ей посчастливится стать матерью! Это был ценный дар самого Аллаха и вместе с тем большая ответственность. Все кругом желали ей здоровья, счастья, молились за её сына, а Сулейман осыпал её золотом и драгоценностями. И Фирузе, несмотря на угнетающую тоску по брату, действительно была счастлива. После рождения сына Фирузе наконец осмелилась написать Тахмаспу письмо. Теперь у неё были свои роскошные покои, где можно было побыть в тишине и заняться всем, чем пожелаешь. Над содержанием письма она думала недолго. Рука сама набросала все необходимые слова, и теперь оставалось его только отправить. Но как это сделать так, чтобы никто не заметил? На зов прибежали служанки и бережно унесли плачущего Мехмеда в другую комнату, чтобы Фирузе смогла выйти на террасу и подышать свежим воздухом. Не то, чтобы забота о сыне её тяготила, но сейчас ей нужно было во что бы то не стало отправить Тахмаспу весть. Письмо было готово ещё несколько недель назад, уже наступило лето, а она до сих пор не дала брату знать, что с ней всё в порядке. В этом послании она умолчала о своей близости с Сулейманом и о сыне. Она посчитала, что шаху будет лучше, если он никогда об этом не узнает, иначе обязательно заподозрит её в предательстве. Фирузе не забывала о своей миссии. Она искала все возможные способы поступиться к Сулейману так, чтобы его можно было убить, и в первое время она, казалось, нашла правильное решение. Скрепя сердце, испытывая ужас и отвращение к тому, что делает, Фирузе каждый день умудрялась подкладывать в еду султану яд. Ей приходилось поступать осторожно, чтобы не переборщить с порцией и остаться незамеченной, но по её прогнозам падишах должен был умереть спустя год. Всё шло по плану, но тут появился Мехмед. С приходом в жизнь Фирузе сына она потеряла интерес к тому, что считала своим долгом. Ей оставалось совсем чуть-чуть, чтобы завершить дело, но, увидев с первых мгновений невинное лицо своего собственного ребёнка, она поняла, что не сможет и дальше совершать такие жестокости. Фирузе остановилась и больше не пыталась убить Сулеймана. Он и так был ей по-своему дорог, она не могла забрать жизнь у того, кто дал ей такое счастье. Где-то в глубине души Фирузе чувствовала отторжение и презрение к самой себе, но твёрдо решила, что до тех пор, пока её сын не вырастет, она и пальцем не тронет Сулеймана. Пусть пройдёт ещё не один год, она знала, что поступает правильно. Ноги сами вынесли Фирузе в восточную часть Дворца. Петляя по родным коридорам Топкапы, госпожа сама удивилась, что запомнила туда дорогу. Её сердце было не на месте всё время, пока она, минуя стражу и свидетелей, пробиралась туда, оглядываясь и заметая следы. За поясом покоилось письмо для Тахмаспа, пышное платье создавало нескромное шуршание полами тяжёлой юбки, но Фирузе упрямо шла по знакомым ориентирам, пока света не становилось всё меньше, а стражники и другие люди перестали попадаться ей на глаза. Она поняла, что забрела в ту часть Дворца, куда почти не ступает нога его обитателей, а значит, она почти у цели. Глухие шаги Фирузе эхом раздавались в пустынном коридоре, где царила пугающая тишина. В этой тишине Фирузе казалось, что она слышит плач своего маленького Мехмеда, который словно зовёт её назад и хочет отговорить от этой затеи. Озноб пробежал по коже Фирузе, когда со стороны, куда она шла, до неё донёсся преисполненный ярости птичий крик. Сердце в груди подпрыгнуло, заставив её содрогнуться от испуга, но внезапно налетевший ветер подсказал ей, что она на месте. Фирузе едва не споткнулась о каменные ступени, которые были совсем не видны в полумраке, и с помощью них вышла на террасу, сплошь заполненную птичьими клетками и насестами. Разнообразие голосов оглушили Фирузе, и она с восхищением обвела взглядом место, где османы держали своих птиц. Она уже несколько дней подряд пыталась найти сюда дорогу, и вот наконец её поиски увенчались успехом. Страх понемногу отступил, хотя внезапные вопли орлов и соколов, свободно перелетающих с насеста на насест, вселяли Фирузе опасения. Она не боялась птиц, но хорошо знала, что они с угрозой относятся к чужакам. Помимо огромных хищников в клетках так же сидели голуби. Фирузе быстро смекнула, почему: если бы эти маленькие птицы летали по террасе вместе со всеми, от них бы даже пёрышка не осталось. Фирузе сделала несколько боязливых шагов вперёд, позволяя приятной тьме окутать её тело. Терраса была сделана из мрамора, а вместо балкона, откуда, вероятно, открывался потрясающий вид на море, возвели большую решётчатую загородку из дерева, в углу которой можно было разглядеть очертания единственного окна. Сейчас оно было плотно закрыто за застворку, но Фирузе догадалась, что его используют для того, чтобы выпускать птиц на волю. Сквозь отверстия в решётке проникал слабый солнечный свет, пятнами ложась на чистый мраморный пол. Если бы не было этой преграды, птицы бы давно разлетелись по всему Стамбулу, но Фирузе посетило неприятное осознание того, что они томятся здесь как в тюрьме. Постояв немного на одном месте и наблюдая за резвыми манёврами птиц, Фирузе всё же решилась попробовать поймать одну из них. Ей предстояло делать это в первый раз, поэтому её сразу охватило непрошеное волнение, смешанное с отголосками страха того, что кто-нибудь её здесь обнаружит. Отгоняя тревогу, Фирузе закатила рукава своего платья и смело прошлась на середину террасы, идя вдоль клеток и насестов. Ей приглянулся молодой сокол с пёстрым оперением, выглядевший самым спокойным среди своих хищных собратьев. Фирузе приблизилась к нему, гордо восседающему на своей палке, и заглянула ему в глаза, желая установить с ним связь. Большие птичьи глаза оказались очень красивыми и властными, и от чего-то до боли напомнили ей взгляд Ибрагима. Такой же бездонный и опасный, смотрящий прямо в душу. Сокол склонял голову набок, издавая утробные клокотания, но Фирузе совсем не понимала, что это значит. Он злится или наоборот выражает дружелюбие? Может, цвет её платья для него слишком броский и он просит её уйти? Фирузе бесшумно вздохнула и протянула к соколу обнажённые руки, но птица тут же покинула своё место и приземлилась на пол, зашипев и пригнув голову к земле. Его хвост затопорщился, он расправил крылья и принялся стучать острыми загнутыми когтями по мрамору. Фирузе скрипнула зубами от неприятного шума, но сдаваться не собиралась и снова попробовала подойти к соколу вплотную. Молодой хищник мгновенно поднял крик и начал убегать от госпожи по всей террасе, словно насмехаясь над ней. Фирузе с раздражением носилась вслед за птицей, пытаясь её поймать, но платье стесняло движения, а от быстрого бега стало жарко и душно. Выбившись из сил и с хрипом втягивая в себя воздух, Фирузе обречённо смотрела, как сокол с победным воплем перелетает на самый дальний насест, продолжая дразнить её и корчить рожицы. «Почему нельзя было их привязать? – с досадой подумала Фирузе, восстанавливая дыхание. – Слишком много эти птицы себе позволяют!» Фирузе уже хотела предпринять ещё одну попытку, как вдруг за спиной она услышала тихий, пробирающий до щемящей боли смех. Её грудь трепетно сжалась, по телу пробежала волна приятной дрожи, словно вибрация этого бархатного смеха разбивалась о её затылок и стремилась свести с ума. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, что она ещё никогда не слышала, чтобы этот человек по-настоящему смеялся, да так, что умудрялся оставить глубокие царапины на душе. – Госпожа, может, Вам помочь? – вежливо, но в то же время с полунасмешкой обратился к ней Ибрагим, и она представила, как он услужливо склоняет голову. Фирузе резко обернулась, хотя не раз давала себе слово, что больше не посмотрит в его глаза. Но нет, она снова стала пленницей его бесстрашного взгляда, в котором сейчас сверкало присутствие недавнего веселья. Она открыла рот, чтобы поздароваться, но вместо слов приветствия с шумом втянула в себя воздух. Ибрагим усмехнулся и подошёл к ней. Звук его уверенных шагов по гладкому полу казался приглушённым из-за птичьего крика. – Что Вы делаете здесь так рано, Фирузе Султан? – полюбопытствовал паша, хитро улыбаясь. – Наши птицы не очень любят, когда их беспокоят. – Прости, я не хотела их тревожить, – виновато улыбнулась Фирузе, наблюдая за тем, как Великий визирь из беспощадного воина, с которым она встретилась на рынке год назад, превращается в вежливого слугу. Неужели изменение в её статусе настолько сильно повлияло на их отношения? – Я ценю Ваши извинения, принцесса, – лукаво прищурился Ибрагим. – И всё-таки, что Вас сюда привело? Фирузе вспомнила про письмо, зажатое между поясом и её талией, и вдруг почувствовала непреодолимое желание рассказать Ибрагиму правду. Несмотря на то, что они почти не общались, ей казалось, что она без тени сомнения может ему довериться. Он же спас ей жизнь. – Я написала письмо брату, – с трудом проговорила Фирузе вопреки сопротивлению своего разума. – Хотела отправить, но эти непослушные птицы меня не слушаются! Изумительный смех Ибрагима снова наполнил собой помещение, перебивая орлиные восклицания. Фирузе ощутила жар в области груди, а потом её сердце словно ожило и принялось тарабанить ей в рёбра в такт заливистым смешкам паши. Её губы непроизвольно раздвинулись в широкой улыбке, и вскоре она сама опустила голову, смеясь над своей неуклюжестью. Кто же знал, что с Ибрагимом бывает так весело? – Давайте, я покажу Вам, как это делается, – отсмеявшись, предложил Ибрагим, мягко посмотрев на госпожу. Фирузе кивнула и взмахнула рукой, давая ему позволение. На её глазах паша медленно, но без страха приблизился к наглому соколу и спустя время вынул из сумки на своём поясе какие-то семена. Ибрагим протянул раскрытую ладонь птице, и сокол тут же вспархнул со своего места, метко приземляясь на предплечье Великого визиря. Фирузе ахнула от неожиданности и уже было испугалась за него, но Ибрагим спокойно повернулся к ней, демонстрируя приручённую птицу, с аппетитом клевавшую угощение с его руки. Фирузе была в восторге и восхищённо посмотрела на Ибрагима, чувствуя, как внутри зарождается новое уважение к этому человеку. – Это невероятно! – воскликнула госпожа, подбегая и вблизи рассматривая усмирённого сокола, который совсем недавно пытался загонять её до смерти. Сейчас он выглядел совершенно расслабленным и безмятежным и, доев свои семена, устроился на предплечьи Ибрагима, доверчиво заглядывая ему в лицо. – Как Вы это сделали? – К каждой птице нужен свой подход, – с улыбкой пояснил Ибрагим, даже не поморщившмсь, когда цепкие лапы хищника немилосердно сжали его руку. – Но каждая из них питает взаимное доверие. Хотите попробовать? Фирузе на мгновение растерялась, однако Ибрагим уже протягивал ей новую горсть зерна. Госпожа секунду колебалась, но решила рискнуть и с готовностью приняла корм из тёплой ладони Великого визиря. Подавляя приступ невольного страха, Фирузе показала приманку соколу, и тот сразу же перепрыгнул с руки Ибрагима на её собственную, цепляясь когтями за дорогую ткань платья. Госпожа ласкового засмеялась, хотя на самом деле ей было больно, и с потаённой нежностью наблюдала, как её новый подопечный увлечённо расклёвывает зёрна, сидя на её запястье. Сияя от счастья, она посмотрела на Ибрагима. – Вы молодец, принцесса, – одобрительно кивнул паша, и у Фирузе едва не закружилась голова от той гордости, что светилась на поверхности его тёмных глаз. Впервые он смотрел на неё так. – Теперь Вы можете быть уверены, что сокол доставит Ваше письмо в целости. Поняв, что одних слов будет недостаточно, чтобы выразить свою благодарность, Фирузе почтительно склонила голову перед Ибрагимом, чем привела его в замешательство и, кажется, немного смутила. Он отвёл смеющейся взгляд и подошёл к окну, открывая его нараспашку. Подул пленительный летний ветерок, и Фирузе приблизилась к решётке, чтобы выглянуть и рассмотреть прекрасный вид внизу. Сокол на её руке мгновенно заволновался, почувствовав запах свободы, поэтому Фирузе поспешила обвязать вокруг его лапки свёрнутое письмо так, чтобы не видел Ибрагим. Затем она отвернулась, давая птице возможность поудобнее расположиться на её пальцах, и склонилась к новому другу, вдыхая аромат его оперения. – Отнеси это письмо моему брату, Тахмаспу, – зашептала она на ухо соколу, зарываясь носом в его мягкие перья на шее. – Передай ему, чтобы не тревожился за меня. Скажи, я почти закончила. Пусть не забывает молиться. Сокол протяжно свистнул, будто соглашаясь, и Фирузе, пригладив на прощание его хохолок, вытянула руку в окно, лёгким движением стряхнув с себя птицу. Тяжесть, давящая на её запястье, исчезла, и хищная птица стремительно взмыла в лазурное небо, унося с собой частичку её надежды. Фирузе даже не заметила, как рядом оказался Ибрагим. Он встал так близко к ней, что их плечи соприкоснулись, и тоже посмотрел в окно. Тёплый ветерок обдувал его лицо и ерошил тёмные волосы, глаза смотрели вслед удаляющемуся соколу и выражали задумчивость. – Ты хорошо ладишь с птицами, – заметила Фирузе, надеясь, что её слова прозвучали, как комплимент. Ибрагим признательно склонил голову, облокачиваясь руками на оконную раму. – До того, как повелитель удостоил меня чести носить печать Великого визиря, я был простым сокольничим, – поведал паша, и его взгляд подёрнулся дымкой воспоминаний. – Я ухаживал за этими птицами, тренировал их, изучал. Теперь мне не составляет труда найти с ними общий язык. Фирузе заворожённо слушала Ибрагима, ловя себя на мысли, что хочет слышать этот голос снова и снова, не переставая. На неё спустилось спокойствие, вызывающее радостную улыбку. – Я не знала, – призналась она. Ей никогда и в голову не приходило спросить пашу о его прошлом. – Ты всегда жил во Дворце? – Вовсе нет, – беззлобно усмехнулся Великий визирь. – Я родился в греческом городе, Парге. Мой отец был простым рыбаком. Когда мне было десять, пираты увели меня в плен и отдали в рабство. Я был продан во Дворец в Манисе и учился в Мадресе. Там я познакомился с Сулейманом. Он стал моим другом, а я его приближённым. «Парга», – стрельнуло в голове Фирузе. – Ты родом из Парги? Поэтому тебя зовут Паргали? – спросила Фирузе, слишком поздно осознав, что допустила ошибку. – Откуда Вы знаете, что меня так зовут? – нахмурился он с нескрываемым подозрением. Фирузе сцепила зубы, проклиная свою беспечность. Стараясь не выдавать своё замешательство, она небрежно пожала плечами. – Сулейман много раз упоминал тебя так, – соврала она как можно более спокойно. Ибрагим слегка качнул головой, показывая, что верит, но из его глаз не исчезла настороженность. Чтобы избавиться от сгустившегося напряжения, Фирузе снова спросила: – А что твоя мать? Об этом ей тоже пришлось пожалеть, поскольку взгляд Ибрагима мгновенно помрачнел, и он отвернулся. – Я её почти не помню, – негромко и с болью в голосе ответил паша, опуская глаза. – Она умерла. Всё, что от неё осталось, – это скрипка. В сердце Фирузе что-то кольнуло, будто печаль Ибрагима передалась ей и стала частью её души. Она прекрасно знала, каково терять родных, и постаралась не думать о Тахмаспе, который сейчас был далеко отсюда. – Прости, мне жаль, – неловко извинилась Фирузе, но Ибрагим покачал головой и с привычной улыбкой посмотрел на неё. – Это уже в прошлом. У меня осталось много счастливых воспоминаний из детства. Я не одинок. Фирузе тоже улыбнулась, почувствовав явное облегчение. Беседа с Ибрагимом доставляла ей удовольствие и помогала ей переживать разлуку с братом. На мгновение ей даже почудилось, что паша мог бы тоже быть её братом, так легко и спокойно ей становилось рядом с ним. Она и не подозревала, что у них так много общего и что их души так крепко связаны друг с другом. – В свою вторую ночь во Дворце я слышала твою скрипку, – тихо поделилась Фирузе, и по едва уловимому шороху чужой одежды о своё плечо догадалась, что Ибрагим к ней повернулся. – Это было волшебно. Мне бы хотелось слушать её чаще. Она заглянула в затягивающие омуты Ибрагима, которые выражали благодарность и теплоту одновременно. Это же тепло разлилось по её телу, лёгкие утонули в аромате старых страниц и тлеющих свечей, исходившем от Великого визиря. Она так любила этот запах. – Вам стоит только попросить, принцесса, – прошептал он, и из-за шума ветра Фирузе едва расслышала его слова, – и я буду играть только для Вас.