River of Love and Loss

— Тупая сука, конченная, тупая, безобразная, отвратительная СУКА! Гейзенберг не скупился на слова, потому как только что получил приглашение — Матерь призвала встретить нового члена семьи, и именно… Донну Беневиенто. Клочок бумаги был тотчас смят и откинут в угол кабинета. Они не общались последние сколько… неделю? Карла так увлекли эксперименты на отведённой фабрике, что он ослабил контроль и перестал наведываться в деревню. И, вот результат — загребущие руки Миранды добрались и до неё. Блять. Мало этой твари было родителей. Карлу всё казалось, что он близок к освобождению: ещё чуть-чуть, и он сможет устроить переворот, а теперь придётся думать не только за себя, но и за Донну, состояние которой и без того требовало щепетильного отношения. Её привязанность к дому была слишком сильной: она никак не соглашалась не то что уехать, а даже покинуть особняк на время. А всего лишь нужно было переехать, чтобы этого избежать. Но всё же Карл видел, как вместе они добились прогресса — Донна порой откладывала свою уродливую куклу и по-настоящему говорила с ним хотя бы глазами… а ёбанная Миранда приговорила и её к жизни под гнётом каду. Карл боялся вообразить, что паразит сделает с тревожным сознанием девушки, и куда могут привести мутации. Радовало хотя бы то, что Беневиенто выжила, раз стала полноправной Владыкой. На Совете ему придётся делать вид, что их ничего не связывает, когда пальцы левой руки всё ещё помнят, как убирали траурную вуаль, открывая бледное, смертельно красивое лицо едва пробивающемуся в дом свету. Насколько нежная у неё кожа… лавировать между барьерами Донны было сложно (почти невозможно) — её обороне позавидовали бы и его фабрика, и солдаты. Но, очень редко она убирала Энджи и смотрела. Порой говорила. Мастерская дрожит: бессилие вперемешку с яростью заставляют корячить пространство вокруг. *** «Вы — мои дети, а ваша связь… противоестественна. Чёрный Бог не прощает. Я узнаю, если это повторится». — Да мы даже не родственники, тупая ты тварь! И теперь из-за тебя ОНА действительно отстранилась! Лучше бы сдохла вместе со своей ёбанной дочкой. Гнев усиливал телекинетические способности Гейзенберга: один удар по столу смял стены вокруг, вынуждая дрожать целый этаж. Когда утром Карл по привычке пришёл к особняку Беневиенто, его встретили лишь тишина и закрытая наглухо дверь. На пороге мужчина нашёл записку. «Я не могу пойти против воли Матери Миранды. И простить тебе эксперименты — тоже. Нам следует прекратить». — Вот так просто. И в глаза ты мне больше не посмотришь, да? И Клаудию ты мне не покажешь? У меня не меньше прав на неё, чем у тебя! Но, сколько бы он не орал и не стучался, ответа не было, а рука ворваться в жилище у него не поднялась: разило насилием. В одном из окон, по счастливой случайности не занавешенном, проглядывались скелеты будущих кукол, полые и абсолютно бездушные. И, никаких признаков присутствия кого-либо из семьи. Хотелось лечь и скулить, как подбитой собаке. Карлу всё казалось, что рождение дочери всё исправит — каким-то образом Миранда отвяжется и сгинет, а Донна согласится уйти, забрав девочку хотя бы к нему на фабрику. Но, вместо этого, Беневиенто настроила ещё больше барьеров, а теперь и вовсе отказывается показываться из своего убежища. Этого Карл не мог простить ни Донне, ни Миранде. *** Гейзенберг безустанно работал уже несколько месяцев, но всё никак не мог добиться желаемого результата — оказалось, создавать что-то маленькое и хрупкое сложнее, чем распарывать трупы селян. Он от раза к разу с помощью паразита и нехитрых манипуляций заставлял уже давно мёртвые тела вышагивать и даже драться, а это изобретение крошилось в его руках снова и снова. Или, не издавало ни звука. Или, что того хуже, проигрывало кусок мелодии, а не её целиком. Блядство. Разобрал он шкатулку с лёгкостью, а вот собрать… Карл хотел добиться идеального результата, благо инженером он был поистине гениальным, потому знал, что это всего лишь вопрос времени и упорства. И первым, и вторым мужчина располагал в достатке. Ровно через три дня на пороге особняка Беневиенто была оставлена первая из многочисленных посылок, но единственная содержавшая в себе не просто наполнение для кукол. «Для Клаудии». Механическое сердце, играющее колыбельную — переработанная и усовершенствованная фамильная реликвия. Карлу Гейзенбергу показалось, что вместе с этим куском железа он вырвал и своё собственное, истерзанное и уставшее.