River of Love and Loss

Когда-то дом Беневиенто был полон света. Все изменилось с приходом матери Миранды. В заснеженном, окутанном влажной поволокой тумана особняке царила ныне тишь. Единственные звуки, которые можно было распознать — шелест платьев и звонкий фарфоровый перестук. В неизменном окружении своего кукольного общества, Донна подшивала чепчики и белые фартучки, кроила муслин и батист для новых платьев, приделывала накрахмаленные кружева. Каждое ее движение было выверенным, точным и изящным. Не счесть, сколько кукольных нарядов она успела сшить за всю свою жизнь. И вдруг она останавливается, осторожным движением подтягивает к себе одну из куколок. Та глядит на нее своими черными, стеклянными глазками-бусинками. Донна смотрит однооко в ответ — испытующе, вдумчиво. Совсем серьезным и взрослым взглядом. Совсем не характерным для такой как она. Казалось бы. *** — Леди Беневиенто! Как поживаете, юная госпожа? Герцог неизменно любезен с безликой Донной — голову она прячет по обыкновению за вуалью из плотного черного крепа. Даже у лишенного всяческого сострадания торговца (ах, коммерция не терпит привязанностей!) ее вид вызывает робкий укол в сердце. Несчастное, одинокое дитя. Разве может он не порадовать ее новой безделушкой? — Взгляните! Я привез новую куклу с запада. Как вам она? Ее понимают без слов. Даже на трепетно укрытом лице Герцог словно замечает, нет, чувствует тень улыбки. Искренней, беззаветной улыбки, которая свойственна только детям. Но ведь и сама Донна — ребенок, сколько бы лет ей ни было на самом деле. И в каждой кукле Донна тоже видит ребенка. Оттого сердце ее клокочет от радости, и вместе с тем оттого обливается кровью. Кажется, застывшие в ее глазах слезы Герцог тоже видит, но стоически отмалчивается. Крохотная, беспомощная Беневиенто. Кто позаботится о ней, кто защитит ее такую — одинокую? *** Гейзенберг, разумеется, нервно замечает, что кто-то следует за ним по пятам. Кривит неприязненно губы, оборачивается, всматриваясь в дымку густого тумана. Видит поначалу лишь скачущих по снегу ворон: их карканье острыми лезвиями врезается в его уши и голову. Но вот смутный силуэт наконец проясняется, и за старым разросшимся буком с толстым стволом он видит нечто маленькое и белое, облаченное в игрушечное подвенечное платье. Энджи. С уродливым, треснувшим фарфоровым лицом, напоминающим фамильный герб дома Беневиенто. Карл не знает, что вызывает у него большее отвращение: то, как она выглядит, или же одиозные воспоминания, неизбежно навеянные ей? — Прочь с дороги... — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — взвизгивает монструозная кукла, буквально бросаясь Гейзенбергу в ноги. С нескрываемым отвращением Гейзенберг отстраняется от Энджи, однако не убегает от нее. Омерзительные крики черных птиц по сравнению с ее голосом — песня. — Ладно! — рычит Карл, не в силах больше слушать ее мольбы. — У моста, дальше него не пойду. Ясно тебе? Перекинув огромный молот с одного плеча на другое и сдвинув шляпу на лоб, лорд зашагал в сторону знакомых ворот, украшенных костьми и вороньими крыльями. Впереди него семенила из стороны в сторону злосчастная кукла, белоснежный подол ее платья и фату подбрасывало ветром на бегу. Карл был готов поклясться, что та издает мерзкое хихиканье, однако Энджи не проронила ни звука. И хотя мужские шаги были твердые и широкие, кукла значительно опережала его, пока не оказалась в конце концов у чуть приоткрытых ворот, дожидаясь гостя. А потом, стоило Гейзенбергу прикрыть за собой ворота, Энджи словно испарилась; будто и не было ее вовсе. Карл многозначительно хмыкнул, поправляя очки. Тем лучше — присутствие этой фарфоровой страшилищи его совершенно не радовало. Выбравшись на пролегающую меж кустарниковых зарослей, деревьев и надгробий тропу, он двинулся вверх по знакомой дороге. С ветвей мрачно свисали подвешенные за шею куклы, всем своим видом намереваясь отпугнуть непрошенных гостей. Карл думал, что ему наплевать. И все же... отчего-то на середине пути его передернуло. Мужчина вышел к хлипкому на вид веревочному мосту, перекинутому через расщелину. Доверия он не внушал, но Гейзенберг знал совершенно точно — конструкция была прочна и надежна. Карл не мог видеть ни того, кто стоял по другую сторону от моста, ни то, что пролегало на глубине, под досками, по которым он столь уверенно ступал. Однако Гейзенберг знал, что она его ждет. Чувствовал это. И она действительно стояла там. Хрупкая, облаченная в траурный наряд фигура в темной вуали. Энджи с ней не было, зато в руках у нее виднелась кукла — новая, приобретенная совсем недавно у Герцога. Одежды на кукле не было; это показалось Гейзенбергу чем-то странным. — На другой стороне моста, ну конечно, — буркнул себе под нос Карл, останавливаясь буквально в шаге напротив Донны. Он смерил ее холодным взглядом, хоть оба они и не могли видеть глаза друг друга, сложил губы трубочкой и выдохнул плотную струю пара. Донна ничего ему не ответила. Лишь протянула в каком-то несказанно жалобном, беспомощном жесте куклу ему навстречу. — Что тебе нужно? Говори нормально, или воспользуйся этой своей, как ее там... — Помоги мне. Как давно он не слышал ее голоса. На несколько мгновений Гейзенберг оцепенел. — Донна, я... — Мне страшно. У меня нет никого, кроме кукол. Ее речь была отрывистой, сухой, трудноразличимой. Но он понимал ее буквально с полуслова, пусть и реагировал не сразу. Опустив свой увесистый молот на землю, присыпанную снегом, будто пеплом, Карл принял из бледных женских рук куклу и внимательно оглядел ее. — Что тебе нужно? — несгибаемым тоном повторил мужчина, не поднимая глаз. — Ты... знаешь... — Я хочу видеть твое лицо, Донна. Скажи мне, чего ты хочешь. С ее губ сорвался слабый стон. От такого условия она готова была расплакаться, но, собрав в кулак все свое мужество, Донна все же выполнила требование лорда. Гейзенберг снял очки и встретился с ней взглядом. Лоб его был сморщен, а в глазах, будто за смутной пеленой, виднелась невыразимая горечь. Лицо Донны же казалось безжизненным, губы ее были мертвецки-лилового оттенка. Обезображенный мутацией глаз пульсировал; второй, зрячий и печальный опасливо смотрел на него в ответ. Их сердца забились быстрее. Его — от боли, ее — от страха. — Твои куклы защитят тебя, Донна, — твердо изрек Гейзенберг и кратко кивнул ей. — Я позабочусь об этом.