***
Победоноснее Царя Давида Чернь раздвигать плечом, От всех обид, от всей земной обиды Укрыть тебя плащом.
Быть между спящими учениками Тем, кто во сне не спит. При первом чернью занесённом камне — Уже не плащ, а щит!
Марина Цветаева (1921)
Механическая птичка вздрагивает всем телом, наклоняясь вперёд и поскрипывая старыми пружинами и шестерёнками. Через пару секунд она расправляет медные крылышки и, покрепче сжав в маленьких лапках свёрток, взлетает ввысь, поначалу немного пошатываясь, но всё увереннее и увереннее с каждым новым взмахом. Юноша смотрит на неё завороженно из-под капюшона и тихо желает удачного пути. Он по-привычке быстро оглядывается по сторонам и ловко спрыгивает с крыши. Справа от него к серому небу взметается стайка голубей, задевая крыльями лужу и заставляя отпрянуть ближе к окутанной вечерним полумраком каменной стене. — Вы же от Минхо? — вдруг чья-то рука ложится на его плечо. Юноша оборачивается и пару минут молча разглядывает грязное лицо женщины, наполовину сокрытое за лохматыми чёрными волосами. Ему с трудом удаётся рассмотреть её нежно-голубые, но помутневшие глаза. — Вы же от Минхо? — повторяет она, крепче сжимая чёрный плащ на плече юноши. Он кивает. — Прошу, — она тянет к нему другую руку руку, пытаясь, видимо, ухватиться за второе плечо, но по-неосторожности откидывая назад чужой капюшон, — прошу, помогите мне. Юноша по-прежнему не шевелится. На его каштановые волосы падает пара первых капель дождя, который грозится пойти уже три дня, но до сих пор не поспевает за городом. — Минхо помогает только тем, кто нуждается в помощи. Лицо незнакомки вмиг перекашивает гримаса боли. — Я нуждаюсь, — шепчет она, подаваясь вперёд всем телом и падая в крепкие руки, подставленные скорее по-привычке, нежели из-за желания удержать её. — Я нуждаюсь, — повторяет женщина, резко отодвигаясь обратно к стене и поднимая до самого бедра свою длинную грязную юбку. И только теперь юноша видит две кривые палки, больше похожие на болотные коряги, красующиеся там, где у других людей находятся ноги. Но он не пугается и не охает, на лице его не отражается отвращение или жалость. Юноша только накидывает капюшон обратно на голову и протягивает вперёд обе руки, помогая женщине сделать шаг. — Меня зовут Чонин, — тихо говорит он, — и я отведу Вас к Минхо. Они идут по пустынной улице медленно, шаг за шагом. Когда дождь усиливается, юноша снимает свой чёрный плащ, укрывая им продрогшую женщину. Она тихо благодарит его, а мокрые струйки уже бегут по лбу, щекам и подбородку Чонина. Он ничего не отвечает, только едва заметно кивает в ответ на благодарность, и заговаривает, лишь когда они скрываются в очередном узком переулке, пропахшем то ли отходами, то ли чужой болью. — Расскажите ему всё как есть, когда спросит, — улыбается Чонин и женщина быстро-быстро кивает, — только так он сможет помочь. Они сворачивают ещё пару раз, наконец оказываясь перед деревянной дверью в полуподвальное помещение. На двери нет ни ручки, ни замка, только небольшая табличка с тонкими железными буквами: «Мастерская Минхо». И этого достаточно, чтобы несчастные стекались сюда рекой. Каждый в четырёх государствах знает кто это такой. И для каждого это имя значит что-то особенное. Чонин плечом толкает дверь и она со скрипом отползает в сторону, выпуская в переулок слабый запах супа и металла. — Ты долго, — юноша, немногим старше самого Чонина приближается к нему, словно выплывая из тёмного угла, — опять привёл кого-то? Чонин кивает. — Мастер не спит? — спрашивает он в ответ, оглядывая комнату. Человек десять сидят кто на полу, кто на трёхногом табурете, что-то читают, копаются в каких-то механизмах или аккуратно рисуют на выцветшей бумаге. Только за белой полупрозрачной шторкой в самом конце комнаты видно движение, больше похожее на метание мотылька, попавшего в западню, и слабый свет свечи. Наверное, одной из последних. Парень напротив Чонина только вымученно вздыхает. — Пусть остаётся пока здесь, — он кивает женщине на свободный табурет и заштопанное одеяло, — поговорите с ним с утра. Двое других мальчишек тут же подскакивают со своих мест, пытаясь помочь гостье пройти к отведённому месту, как вдруг белая шторка отодвигается и из-за неё показывается рыжая макушка. — У нас клиент? Чонин больше ничего не говорит. Он отходит в угол, забирая у женщины свой плащ, и, так и свернув его, мокрый, наподобие подушки, ложится прямо на пол возле стены. Дальше разберутся без него. — Будешь ужинать? Субин сегодня сварил суп, — шепчет один из мальчишек прямо Чонину на ухо, но тот только отмахивается. — Ешь сам, я не голоден. Белая шторка снова вздымается, сбрасывая со стола несколько карандашей и листов. Раздаётся удивлённый вздох и в коридор, по совместительству и спальню, и кухню, выходит хозяин рыжей макушки. И волосы его, заплетённые в широкую косу, спадающую на плечи, кажутся при свете одинокой свечи даже немного красными, будто бы пылающими. Как и глаза. — Чем я могу помочь тебе? — ласково спрашивает он, опускаясь рядом с женщиной, — Меня зовут Минхо. Гостья внезапно всхлипывает, но тут же начинает говорить без умолку. Она рассказывает о том, как встретила войну, потеряла ноги и была в плену. Минхо слушает молча, не шевелясь, словно статуя, и только бесформенная, заштопанная чьими-то заботливыми руками рубашка еле заметно колышется, когда ветер проползает в щель под входной дверью. Женщина долго рассказывает как над ней издевались люди из столицы. И, наверное, Чонин остаётся единственным, кто замечает, как крепко в этот момент Мастер сжимает ремешок своих часов, безвечно висящих на его поясе. А женщина всё рассказывает свои историю, под еле слышное тиканье этих самых часов с резными серебряными узорами и почти беззвучное, но разливающееся гулом по всему помещению, дыхание десятка человек. Рассказывает гостья и о том, как долго преследовала этот город, передвигаясь вместе с бродячим цирком. Догнать Черепаху сложно. Кто-то даже говорит, что нереально. А некоторые уверены, что её вовсе и не существует. Зато Чонин знает, что если крепко зажмуриться и задержать дыхание, то можно почувствовать, как уличные мостовые едва шевелятся, то приподнимаясь, то снова чуть опускаясь. Это идёт, пересекает леса и озёра Черепаха, город-призрак, город беглецов и страдальцев, скрывающихся от нескончаемой войны и боли. Город, построенный одним единственным человеком ради спасения тысяч. Город, построенный Минхо многие десятилетия, а может и даже столетия назад. Никто ведь не знает, сколько Мастер уже живёт на свете. Ходят слухи, что ему больше сотни лет и что сердце его такое же механическое как и город. Сам Минхо никогда не говорит об этом, даже с учениками, поэтому Чонин и не думает ни о чём. Просто знает ещё, что сердце у его Мастера самое огромное во всём мире. И не важно механическое оно или нет. И в глазах Минхо читается невиданная нежность, когда он просит разрешения посмотреть на ноги женщины, и когда проводит по дереву огрубевшими пальцами. — Это займёт дня три, — всё так же ласково говорит он, — можешь пока пожить тут. Юноша, встретивший Чонина и гостью на пороге, тихо фыркает из своего угла, явно выражая недовольство появлением нового рта. — У неё ведь тоже денег наверняка нет, — шепчет он, однако достаточно, чтобы женщина его услышала и испуганно зашуршала платьем. — Деньги есть, деньги есть, — бормочет она, доставая из кармана небольшой мешочек с медными монетами, — я заплачу. Но Минхо качает головой. — Не стоит. Тебе они будут нужнее. Больше никто ничего не говорит. Минхо приносит немного воды и супа, чтобы женщина умылась и поела, и возвращается обратно за белую шторку, где тут же раскладывает на своём узком столе чистые бумаги, откидывает назад косу и берётся за карандаш. Чонин лежит с закрытыми глазами и слушает тихое постукивание деревяшек об пол, когда гостья ворочается во сне. Слушает ровное дыхание такого же ученика Минхо, как и он сам, рядом. Слушает, как Мастер с рыжей косой роется в ящике, в поисках новой свечи и пару раз случайно сжигает спички, тихо ойкая и, вероятно, обжигая пальцы. Чонин слушает и ждёт когда Минхо ляжет спать. Он точно знает, что Мастер не ляжет, пока не сделает этой бедной женщине лучшие на все четыре государства механические ноги. Он знает, но всё равно ждёт. И слушает. Засыпает Чонин только на рассвете, когда другие ученики уже открывают глаза и начинают шуршать кто газетами, кто плащами, а кому повезло — кое-как заштопанными одеялами, и тихо переговариваться между собой. Наверное, проходит всего пара часов, прежде чем юноша просыпается от того, что кто-то упорно трясёт его за плечо. — Утро уже, — по-обычному угрюмо сообщает Субин, тот самый, который прошлым вечером встречал гостью и варил суп, — тебе всё же стоит поесть, иначе ничего не останется. Чонин сонно хлопает глазами, тут же принимая сидячее положение и машинально поглядывая на шторку в противоположном углу комнаты, где уже погасла свеча и руки Мастера уверенно перебирают железные детали. — Я не буду есть, мне нужно забрать посылку, — качает головой юноша, быстро поднимаясь на ноги и отряхивая плащ. Он стал делать так с тех пор, как однажды не заметил укрывшегося в капюшоне таракана и случайно скинул его себе за шиворот. Субин собирается напомнить, что Чонин не ест уже второй день, а после супа, кое-как сваренного из того, что оставил вместо монет последний клиент, вряд ли будет что-то такое же съедобное, но фигура в чёрном плаще уже успевает скрыться за дверью. — Две шестерёнки пара, — сердито бормочет Субин, подзывая к себе самого маленького мальчишку из всех и вручая ему чонинову тарелку с мутно-оранжевой жидкостью. В ней даже можно разглядеть кусочки картошки. И мальчишка с удовольствием уплетает похлёбку, постукивая деревянной ложкой о край посудины. Когда Чонин оказывается за дверью, в лицо ему ударяет сильный порыв ветра, закидывая за шиворот несколько холодных капель утреннего дождя. Юноша недовольно фыркает и растворяется в утреннем тумане. С мостовой, усыпанной маленькими лужами как цветочное поле ромашками, по скрипучим деревянным настилам он поднимается на крышу одного из самых высоких зданий на всей Черепахе. Оно расположено в самом центре города, и если забраться на самый-самый верх, то можно увидеть плывущие за краем поля и горы. Это его любимое место. Внезапно что-то в небе ломается и из огромной тучи над городом наконец обрушивается ледяной поток. Чонин стоит неподвижно секунду, рассматривая мгновенно почерневшую от капель улицу, и скрывается под куполом колокольни. Садится на каменный пол и ждёт, молча наблюдая за тем, как прохожие прячутся под навесами и в исчезают в открытых дверях. Потому что двери на Черепахе никогда не запираются. Большие часы на соседней башне бьют семь утра. Вскоре размеренный шум дождя пронзает нарастающий с каждым мгновением треск. Как будто бы рой из тысяч маленьких бабочек собрался вместе и решил укрыться от тяжёлых капель под тем же куполом, что и Чонин. Однако вместо бабочек к ногам юноши опускается маленькая механическая птичка. На её железных крылышках поблёскивают капли, а в лапках крепко сжата небольшая коробочка. — С возвращением, — улыбается Чонин, поднимая её на ладони и целуя в мокрый приоткрытый клюв, — ты хорошо поработала. Он убирает птицу в карман. И где-то под плащом очень быстро бьётся его маленькое сердце, когда с коробки спадает крышка и взору открывается пара блестящих стёклышек. Юноша задерживает дыхание, прежде чем достать из недр плаща небольшие гогглы. На протяжении трёх месяцев в перерывах между работой в мастерской и подработке в магазинчике часов Чонин находил минутку, чтобы сбежать на эту башню и шаг за шагом делать очки. Их края заботливо обработаны кожей, а некоторые шестерёнки покрыты тонким слоем серебряной пыли. Рыжим волосам Минхо очень идёт серебряный. Когда дождь почти стихает, Чонин спрыгивает на мостовую и капли от лужи разлетаются во все стороны. А сердце колотится как сумасшедшее. Хочется по-детски подпрыгнуть на месте и довольно взвизгнуть. Из подворотни лениво вываливается рыжая кошка, и Чонин, почти не дыша, склоняется к ней и гладит по мокрой шерсти. — Сегодня очень хороший день, — сообщает он кошке, и та удивлённо смотрит в ответ. Дождь же, сыро и холодно, как такой день может быть хорошим. Но Чонин уже скрывается за углом дома, вдыхая рабочий дым и пряча улыбку в глубине капюшона. Он решает немного прогуляться, прежде чем вернуться в мастерскую, поэтому проскальзывает на задний двор завода, выстроенного из желтоватого кирпича, и оттуда выходит на нечто, отдалённо напоминающее балкончик. Обычным жителям запрещено даже приближаться к этому заводу, потому что именно здесь находится «сердце» Черепахи, именно здесь работают без перерыва самые сложные и важные механизмы. Широкая железная труба неподалёку громко вздыхает и выпускает в воздух клуб густого пепельного дыма. Он тут же устремляется вверх, теряясь среди грозовых облаков. — Эй, — кто-то с силой хватает Чонина за плечо, разворачивая к себе лицом, — ты что здесь делаешь? Юноша немного вздрагивает, но тут же расплывается в слабой улыбке. — Это я. — Уже понял, — отвечает ему мужчина в пыльном комбинезоне и чёрном цилиндре с множеством маленьких часиков и цепочек. Он отпускает Чонина и встаёт рядом, рассматривая сосновые верхушки где-то внизу, под слоем дыма. — Прогуляться решил? — спрашивает он спустя несколько минут тишины и пыхтения завода. Чонин кивает. А через какое-то время молча достаёт коробочку и показывает серебристые гогглы. Без слов спрашивает: «Как Вам?» Управляющий заводом многозначительно присвистывает, наклоняясь к раскрытой ладони. — Хороша работа, — хмыкает он, — для Минхо сделал? Чонин немного смущается и снова накидывает капюшон на голову, натягивая его до самого носа. — Угу. — Но кое-чего не хватает, — внезапно добавляет управляющий. Юноша недоверчиво поднимает на него взгляд, ожидая услышать какую-нибудь колкую шутку, однако в ответ получает вполне серьёзный кивок. — Можешь спуститься вместе со мной, — говорит мужчина, резко разворачиваясь и направляясь к тяжёлой железной двери завода с маленькими узорчатыми черепашками по краям, — я отдам тебе его. Дверь отползает в сторону, а черепашки, скрипя невидимыми шестерёнками, собираются в нижнем углу. Управляющий исчезает в открывшемся проходе, откуда веет сыростью и чем-то жжёным. Его шаги быстро растворяются под каменной лестницей. Чонин вглядывается в темноту Черепашьего сердца, куда смеют ступать только самые искусные мастера, но всё же решается, и тоже скрывается внизу, окутанный темнотой. По мере того, как низко они спускаются, появляется всё больше и больше различных звуков. Все печи разом фыркают, станки непрестанно пыхтят и постукивают, а в трубах где-то над головой, кажется, бежит вода. Глаза потихоньку привыкают ко мраку, и теперь Чонин даже может разглядеть узоры на каменных ступеньках и широкую спину управляющего. На воротнике его коричневой рубашки тоже притаились несколько маленьких черепашек. Они преодолевают пролёт за пролётом, перед глазами мелькают мужчины и женщины, с белыми и смольными волосами, в заморских одеждах и простых широких рубахах. И Чонин снова от восторга совсем не дышит, потому что знает: все эти люди — лучшие мастера со всех четырёх государств. Конечно, они не сравнятся с Минхо. Но тем не менее каждый из них хорош в своём деле настолько, что наверняка смог бы работать почти наравне с ним. — Это здесь, — управляющий останавливается перед невысокой дверью, больше напоминающую встроенный в стену шкаф. Он тянет за ручку и Чонин ждёт, что перед ним откроется нечто вроде старинной сокровищницы или оружейной палаты, но вместо разных драгоценностей на мужчину вываливается тонна никому неведомого мусора. Среди него и поломанные лопаты, и ржавые шестерёнки с отвалившимися зубчиками, которые уже вряд ли когда-нибудь смогут слиться в танце внутри чьих-нибудь часов, и давно забытые пожелтевшие страницы чужих дневников. Со вздохами и кряхтением управляющий скидывает со своей спины несколько упавших потёртых кусков ткани, ловко выуживая откуда-то снизу небольшую шкатулку. Открывается она с трудом и режущим слух скрипом, больше похожим на вой отчаяния. Чонин сильнее кутается в плащ, и то ли вправду по полу проползает лёгкий ветерок, но воздух вокруг словно холодеет. Из шкатулки управляющий достаёт свёрток, не больше напёрстка, перевязанный тонкой алой ленточкой. С невероятной аккуратностью, присущей только настоящим мастерам, он развязывает ленту. Она оседает на пол и сворачивается там змейкой. На раскрытой ладони остаётся нечто очень маленькое, похожее на крошечного человечка. — Возьми, — говорит управляющий и опускает это нечто в руки Чонина. Теперь, поднеся их к самому лицу, юноша может разглядеть крошечную фигурку с остроконечными эльфийскими ушками, как в сказках. Слишком большие для его аккуратного личика глаза смотрят куда-то в пол, а пальцы, тоньше даже нитки, сжимают такое же тонкое копьё. Чонин тихо ойкает, когда касается его рукой. — Эта работа, вероятно, лучшая во всём мире, — с гордостью замечает управляющий, — его копьё острее самой острой иголки. — И кто же его создал? — спрашивает Чонин, разглядывая серебряные складки охотничьего платья эльфа. Мужчина запихивает за дверь всё, что минутой ранее оттуда вывалилось, и задумчиво разглядывает красную ленту. — Никто и не знает толком. Говорят, что был когда-то такой мастер, что мог создавать скульптуры, размером с манную крупицу. Когда началась война царский двор приказал ему сделать такое оружие, чтобы никто не мог его увидеть. Но мастер отказался, ответив, что никогда не использует свои способности для смертоубийства. И тогда его заперли в темнице, обещая казнить через сутки, если ответ мастера останется прежним. Но на утро перед казнью, когда за ним пришли, в камере никого не было. Только крошечный серебряный эльф. С тех пор поговаривают, что всего за одну ночь мастер создал эту скульптуру из кандалов, которыми привязали его ноги, и заключил в нём весь свой талант, — управляющий с силой запирает дверь на замок и направляется к лестнице. — Выходит, это очень ценная вещь, — заключает Чонин, — и Вы так просто отдадите мне его? Мужчина качает головой. — Я отдаю его Минхо. Он построил для нас дом вдали от войны, и это меньшее, что я могу для него сделать. Тем более, давно пора уж такому творению найти приют получше пыльной шкатулки, валяющейся среди мусора на всеми забытом складе. Чонин не отвечает. Только тоже слегка покачивает головой, пряча серебряного эльфа под плащом. На поверхности капли дождя снова врезаются в черепицы крыш. Юноша кланяется управляющему и быстрыми шагами уходит. Он петляет по подворотням и по узким мостовым, прячась под козырьками редких магазинчиков и спускаясь снова всё ниже и ниже, только на этот раз туда, где скрывается каморка с надписью «Мастерская Минхо». Чонин входит бесшумно, но десяток глаз в полумраке тут же оборачивается в его сторону. Юноша опускается на своё место и принимается за работу, ловко собирая мелкие детали в нечто более объёмное. Всё течёт своим чередом. Через два дня Минхо заканчивает железные ноги. Он помогает женщине подняться на них и сделать первые шаги. Её глаза наполняются слезами, и Мастер ласково улыбается. А выглядит так, будто вот-вот, да сам упадёт. Когда, непрестанно кланяясь и благодаря за спасение, женщина скрывается за дверью, Минхо тяжело выдыхает и запрокидывает голову. — Поспи, — слышит он голос Чонина над самым ухом и лениво размыкает глаза. Юноша придерживает его за плечи. Мастер благодарно кивает и опускается на пол прямо посреди комнаты. Чонин не просит его подняться и пойти на лавку, только приносит из угла пару старых одеял. Остальные ученики тоже молчат. Просыпается Минхо в середине ночи. Его окутывает темнота и несколько горячих от дыхания покрывал. В небольшом окошке, напоминающем иллюминатор корабля, с трудом можно разглядеть кирпичную стену соседнего здания. Мастер бесшумно поднимается на ноги и заходит за шторку. Внезапно чёрный силуэт появляется из-под стола, и Минхо едва не вскрикивает. — Чонин? — шепчет он, — Что ты здесь делаешь? Чонин выпрямляется, опуская на стол стопку чертежей, которые он только что собрал с пола. — Прибирался. Минхо смотрит на него как-то странно и то ли с грустью, то ли даже с обидой. Чонин делает шаг вперёд. — И ещё отдать. — Что? — Я хотел тебе кое-что отдать, — шевелит пересохшими губами Чонин. И протягивает коробочку. Глаза Минхо давно привыкли к темноте, поэтому до блеска начищенные гогглы, кажется, даже немного слепят. Он берёт их в руки и долго рассматривает, аккуратно проводя подушечками пальцев по узорам. На пару мгновений он задерживается на маленькой фигурке эльфа, припаянной с правой стороны. — Твои старые… — Чонин думает, что Мастер наверняка слышит как громко колотится его сердце. И что голос хрипит слишком сильно, — твои старые уже совсем сломаны. Если захочешь, то можешь использовать эти. Вместо ответа Минхо подходит к столу, выдвигает единственный ящик и достаёт оттуда гогглы с треснутыми стёклами и заштопанным в нескольких местах ремешком. На что Чонин вообще надеялся, он же знает, как сильно эти очки дороги Мастеру. Говорят, ему их подарил первый учитель. Юноша мечтает провалиться сквозь землю. Ему хочется вырвать подарок из чужих рук и убежать как можно дальше. Минхо со скрипом открывает окно и ночной ветер врывается в комнату, снова рассыпая чертежи по полу. Мастер набирает полные лёгкие свежего воздуха, и в ту же секунду очередной порыв ветра подхватывает выкинутые в окно гогглы. Чонин смотрит на Минхо широко распахнув глаза. — Твои нравятся мне куда больше, — улыбается он своей самой яркой улыбкой. Не такой, какой в мастерской встречают клиентов, а открытой и сияющей. Минхо быстро подходит к Чонину и на пару секунд заключает его в крепкие объятия. И Чонин точно-точно совсем не дышит. Наверное, до самого утра. Потому что на утро у Минхо обнаруживается жар, и тут уж, можешь или не можешь, а дышать Чонину приходится. Он бежит к знахарке на другом конце города и покупает отвары, меняет Мастеру компрессы и варит суп, пока Субин поправляет сбившееся у изножья одеяло. Они дежурят у постели Минхо по очереди. Но жар не спадает на следующий день, и на тот, который наступает после. Вечером третьего дня Чонин снова сидит на полу возле лавки, на которой в одеялах лежит больной и которая так громко зовётся в этом доме постелью. Шторка слабо покачивается. Ученики уже спят. Поэтому Чонин слегка вздрагивает, когда в дверь несколько раз удаляют кулаком, а после и вовсе распахивают настежь. Он только собирается выйти, чтобы узнать, кто пожаловал в такой час, да ещё и с таким шумом, однако слышит как в тишине спускается с предохранителя револьвер. Чей-то незнакомый грубый голос спрашивает где Минхо. — Кто вы? — слышит Чонин голос Субина и замечает, что тот слегка дрожит. Пара быстрых шагов и дуло пистолета соприкасается со лбом. Испуганный шорох пролетает среди скучковавшихся учеников. — Здесь вопросы задаю я, — снова отвечает грубый голос. Чонин видит, как кто-то, сидящий скраю, тянется к гаечному ключу. Но он не успевает даже дотронуться до своего «оружия», как раздаётся выстрел и пронзительный вскрик. Мальчишка складывается почти пополам, сжимая простреленную ладонь. — Я повторюсь, — голос незнакомца звучит слишком спокойно, и кажется, что не позволяет даже шелохнуться, — где Минхо? А затем снова выстрел. Кто-то снова взвизгивает. — Мне больно, мне больно! — узнаёт Чонин голос самого младшего из учеников, — Мне больно, мне больно! — снова кричит он. Кто-то начинает плакать. Кто-то шикает на рыдающих. — На них эмблема столицы, — раздаётся шёпот на выдохе и с ужасом. И все тут же замолкают. А спустя пару секунд Субин указывает на шторку. А Чонин уже не боится, когда машинально хватает со стола гогглы — символ мастерства, подаренные Минхо несколькими днями ранее, и выходит в центр комнаты, поплотнее задвинув за собой шторку. — Я Минхо, — говорит он и удивляется силе собственного голоса. Мужчина с револьвером и ещё несколько человек в дверном проёме смотрят на него с каким-то недоверием. — Врёшь, слишком зелёный ещё. Теперь револьвер направлен в сторону Чонина. Остальные мальчишки выглядят ещё перепуганнее, чем раньше, а Субин хмурит брови сильнее обычного. — Так разве вы не слышали легенд обо мне? — самым наглым тоном отвечает Чонин и почему-то уже совсем не боится. И коленки под широкими штанами у него уже не трясутся. Солдаты столицы косо переглядываются, а в голову юноши словно бьёт молния, и он всё не замолкает. — Вот, — показывает гогглы, тыкая в серебряного эльфа, — разве вы видели где-то ещё такую же искусную работу? Разве может быть она у кого-то кроме меня? Стражники молчат. И животный страх снова окутывает Чонина. Он закрывает рот, потом снова открывает, и ещё пару раз, как рыба. Наконец берёт себя в руки и спрашивает: — Зачем вы меня искали? Наверное, в этот раз слова звучат достаточно размеренно и по-взрослому, потому что мужчины сердито фыркают, хватая его под руки и выпихивая за дверь. — Поговори мне тут ещё, — рычит на Чонина мужчина с револьвером. Последнее, что юноша видит прежде чем маленькая дверь захлопывается за ним — полные ужаса глаза Субина. И на душе от этих глаз становится только тяжелее. Чонин думает, что ещё успеет на него позлиться. Потом. Поэтому сжимает в руке гогглы с серебряным эльфом и послушно следует за солдатами. Думает только, что раз они нагнали Черепаху, то могут быть проблемы. Или они уже есть? Ночь наползает на город быстрее обычного, но даже во мраке Чонин узнаёт здание библиотеки, к которому его ведут. Улицы и без того молчаливого города теперь выглядят ещё пугающе, чем когда-либо. Потому что все окна плотно закрыты и никто не снуёт по мостовым, спрятав лицо за высоким воротником плаща. Чонин понимает: прежде чем добраться до мастерской, солдаты наверняка прочесали всю Черепаху. В решётчатом окне полуподвального помещения появляется удивлённое личико ребёнка, а после испуганная старушка, спешно оттаскивающая малыша назад. Она плотнее задвигает шторы. На пороге библиотеки валяются книги, сброшенные с полок и потоптанные солдатским сапогами. Библиотекарь сидит за своим столом, низко склонив голову. Кажется, будто его руки немного дрожат. Когда Чонина вводят внутрь, он резко вскидывает голову с растрёпанной седой чёлкой и только завидев юношу сразу белеет, точно мрамор. Раньше, приходя в библиотеку, юноша всегда говорил: «Привет, старина Ким Шин» или «Ну, как старина Ким Шин поживает без меня?», но в этот раз он только чуть хмурится и кивает. И Ким Шин понимает его. — Знаешь его, старик? — спрашивает один из солдат, подталкивая Чонина в спину, — Как его зовут? Библиотекарь смотрит так, словно за каждое слово его рот протыкает тысяча иголок. — Как его имя? — повышает голос солдат. Ким Шин прикрывает глаза. — Минхо. — Что? Говори громче, чёртов старик! — Его имя Минхо, — повторяет библиотекарь ровным голосом. У Чонина будто бы огромная железная черепаха с плеч падает. Солдаты усмехаются и уводят юношу вниз, в подвал, где всегда можно было найти самые удивительные книги. И поэтому грусть Чонина немного сильнее боли, когда ему приходится сплёвывать кровь на усеянный когда-то любимыми страницами пол. — Эй, — жёсткие пальцы поднимают чонинов подбородок, заставляя смотреть наверх. Юношу воротит, — я же не прошу тебя создавать вечный двигатель, верно? Всего-то такое же сердце как и твоё, понимаешь? Наши люди умирают на войне, а ты нет. Чего тебе стоит отдать чертежи? Чонин чувствует тошноту, но вряд ли она настигла его из-за пустого желудка. Он и не знал, что слухи про железное сердце Минхо столь велики, если даже люди из столицы в них верят. Зато юноша точно знает, что его Мастер никогда бы не согласился отдать эти чертежи. Даже будь они взаправдашними. — У меня их нет, — шепчет Чонин. И его снова бьют. Смешивают со страницами книг и топчут тяжелыми сапогами. А юноша впервые в жизни благодарит судьбу за слабое здоровье Минхо. Благодарит за то, что этим вечером Мастер лежит с жаром. Нос чьего-то сапога ударяет прямо в висок и Чонина резко утягивает куда-то под землю, в темноту и тишину. Перед этим до его слуха слабо доносится разговор: — Поаккуратнее там, его велели не убивать, пока не получим чертежи. — Есть разрешение императора. Если слишком заупрямится — казнить ко всем чертям.***
Чонина вытягивает из забытия что-то холодное. Он медленно разжимает глаза и слышит встревоженные голоса над самым ухом. — Хвала небесам, он очнулся! — хрипло выдыхает кто-то. Юноша пытается подняться, однако его тут же подхватывает несколько пар рук. — Не шевелись, Чонин! — раздаётся громкий шёпот. — Вы обработали все раны? — Да. Скорее, помоги ему сесть. Пелена постепенно спадает с глаз и теперь юноша может разглядеть перед собой человек восемь. Среди них библиотекарь Ким Шин, заботливо поддерживающий его голову, управляющий завода, хозяйка магазинчика, где Чонин подрабатывал, ещё два мужчины, две женщины и совсем юная, кажется, даже младше самого Чонина девочка. По тому, как одеты пятеро незнакомцев и как девочка тихо зовёт управляющего «господином», юноша решает, что эти люди — те самые мастера из сердца Черепахи. — Что вы здесь делаете? — голова раскалывается от ноюшей боли, и Чонин ещё раз испуганно оглядывает присутствующих. И только теперь он замечает, что вокруг пояса каждого затянута толстая верёвка, соединяющая всех между собой и привязанная свободным концом к железной ручке двери. Управляющий качает головой. — Ким Шин сказал, ты был без сознания немногим меньше суток. В городе творится настоящий хаос. Солдат всё больше, они ищут что-то в каждом доме и жгут те, где ничего не нашли. Людей заставляют тащить на площадь ветки, ткани, бумагу, у кого что найдётся. Там готовят костёр. Сердце перестало работать. Черепаха больше не идёт. Чонину очень хочется стать одним из тех глухонемых, которые приходили к Минхо и которым тот делал самые красивые голоса. Потому что слова «Черепаха больше не идёт» тяжёлым гулом расплываются по всему телу. И закричать очень хочется. Но он зажимает себе рот руками. — А вы… — слова путаются между собой и перелетаются в огненную косу где-то на языке, — почему вы здесь? С ответом медлят. Наконец, девочка, что до этого момента сидела дальше всех и подбирала с пола порванные страницы, поднимает голову. — Я сказала им, что у меня нет ничего, что может гореть. Тогда солдат приказал мне снимать платье. Управляющий накрывает маленькую ладошку девочки своей. — Дахён, ты очень сильная. — Всё в порядке, — она улыбается ему, а потом снова обращается к Чонину, — но я отказалась. Сказала, что это низко и мерзко, и я не собираюсь складывать костёр для члена своей семьи. Поэтому я здесь. — Все здесь по той же причине, — кряхтя завершает Ким Шин, — мы не положили на костёр ни листка. Чонин преклоняет голову перед всеми восьмерыми. И никто не просит его подняться. Потому что эти поклоны самому юноше нужны как воздух. Он кланяется управляющему, библиотекарю, хозяйке магазина, незнакомым мастерам и Дахён. И позорно радуется, хоть и не имеет никакого права, и благодарит их за то, что оказались в библиотеке. Чонину стыдно, поэтому он и кланяется, хоть это и не принято на Черепахе. Окон здесь никогда не было, потому что под потолком всегда горело множество маленьких лампочек, сделанных так, что зашедший впервые мог бы подумать, будто в помещении одновременно зажгли тысячу спичек. Поэтому Чонин не знает сколько времени проходит, прежде чем солдаты возвращаются. Так как на Черепахе никогда не запирались двери, и на них даже отсутствуют замочные скважины, люди из столицы со стороны улицы заколотили вход в библиотеку досками. Они снова ведут Чонина в главный зал с огромным потолком-куполом, на котором нарисовано звёздное небо. Библиотека появилась лет десять-одиннадцать назад. Чонин тогда был ещё маленьким, однако он до сих пор в красках помнит день её открытия. На полках уже стояли новенькие книги, и до сих пор никто не знает, как Минхо и старику Ким Шину удалось раздобыть столько всего в кратчайшие сроки. В главном зале, прямо посередине, в тот день ещё возвышались строительные леса. А потолок был белее снега. На открытие пришли все жители Черепахи и Минхо сказал, что каждый должен взять кисть и нарисовать под куполом по одной звезде. — Потому что у нас своя земля и своё небо, — сказал Мастер. Чонин смотрел на него восхищённо, и свою звёздочку пристроил совсем рядом с той, что нарисовал Минхо. С тех пор на Черепахе есть традиция: тот, кто решает остаться в городе, обязательно приходит в библиотеку и рисует звезду. Юноша смотрит на эти тысячи звёзд устало. Они очень красивые. Ему снова задают вопросы, и то грозятся смертью, то обещают одарить золотом. А Чонин вспоминает, как однажды очень давно Минхо читал ему книгу, где говорилось о звёздах, которые сгорают, пока падают на землю, чтобы спасти попавших в беду людей. И Чонин тоже не против сгореть. Он не против стать обречённой на смерть звездой ради своего Мастера. По крайней мере таких звёзд под потолком сейчас горит ещё восемь. На все вопросы он либо отвечает, что чертежей не существует, либо и вовсе молчит. Потом приходит другой солдат в более яркой форме, и те, кто бил юношу до этого, ему кланяются. И этот главный солдат говорит очень ласково, когда опускает свой сапог по очереди на каждый чонинов палец. Они уводят юношу вниз через несколько часов. Его толкают со ступенек и он падает прямо кому-то в руки. И снова проваливается. Так проходит, вероятно, несколько дней. Еды не приносят, Чонина периодически водят наверх. С ним уже не разговаривают, а просто пытают. Поначалу он держится, но на третий раз сдаётся и кричит как в последний. И когда он возвращается, никто не задаёт вопросов. Дахён отрывает подол платья и молча перевязывает юноше раны. Она единственная, кто вообще не разговаривает и не пытается разрядить обстановку хотя бы парой глупых шуток. Чонин думает, что она очень умная. И знает много интересного, даже несмотря на то, что ещё совсем ребёнок. Познакомься они при иных обстоятельствах, наверняка смогли бы стать хорошими друзьями. Одним утром солдаты из столицы выводят всех заключённых наружу. — Небось поведут нас сжигать, как сжигали ведьм сто лет назад, — усмехается старый библиотекарь. Они выходят на площадь. Мостовая сырая от очередного дождя, прошедшего ночью, а тучи лежат на самых крышах домов. В самом центре площади возвышается нечто, по форме похожее на древнегреческую статую, но укрытое от ночных дождей брезентом. — Костёр, — снова уверенно говорит Ким Шин, и словно услышав его слова несколько человек тут же скидывают огромный чехол на землю. Посреди пустой площади высится башня из веток, разных бумаг, кусков одежды и обуви и даже нескольких плюшевых игрушек. Пленников толкают вперёд к башне, однако, когда Чонин покорно делает шаг, чья-то рука опускается ему на плечо. — Эта казнь не будет показательной для послушных жителей, — говорит тот самый главный среди солдат, в яркой форме, — мы же не хотим, чтобы в этом городе мятежников нас боялись. Чонин смотрит на него и сам удивляется тому, как живое существо может казаться таким отвратительным. — Эта казнь будет показательной для тебя. Юноша не сразу понимает, что происходит, когда его подхватывают под руки и привязывают к деревянному столбу метрах в пяти от костра. Управляющий прикрывает глаза, а одна из женщин-мастериц поглаживает Дахён за плечи, успокаивая, скорее, саму себя. — Я не буду кричать, — резко и уверенно говорит Дахён. Тоже себе. Чонин словно рыба то открывает, то закрывает рот, не в силах выдавить ни звука. Один из солдат зажигает спичку. — Я отдам чертежи, — наконец хрипит Чонин, — я нарисую вам новые! — кричит так громко, что даже самого себя уже не слышит, — Я нарисую, только отпустите их! Солдаты усмехаются. — Ну вот так бы сразу. И спичка падает в костёр. Огонь тут же взметается вверх, ползёт по веткам и тканям, устремляясь туда, где связанные тугими верёвками стоят люди. И искры летят такие большие, что некоторые даже падают на босые чониновы ноги. Одна из женщин внезапно вскрикивает. Огонь пару секунд ластится у подола её платья, а после мгновенно заглатывает, как удав свою жертву. — Ты не виноват, слышишь, — сквозь кашель пытается выговорить Ким Шин. Но Чонин не слышит его. Он смотрит широко распахнутыми глазами и шепчет, что нарисует, всё нарисует, что попросят. — Только отпустите их… Но солдаты уходят с площади и даже не оборачиваются. — Не слишком ли это жестоко? — неуверенно спрашивает один из них у своего командира. — Люди на этом острове пошли против императора, смерть будет слишком простым наказанием для них, — отвечает тот, — наш правитель несказанно великодушен. Или ты не уверен в его решениях? Солдат в ответ испуганно мотает головой и спешит уйти подальше от площади, сотрясаемой будто нечеловеческими воплями. — Вернёмся сюда спустя час, — усмехается командир. А где-то через полчаса начинается дождь. Туча закрывает всё небо и струйки поспешно текут по лицу юноши, привязанного к столбу на площади. Чонин не может закрыть глаза. «Слишком поздно», — думает он. И наконец вспоминает, что волшебные звёзды бывают только в сказках и красиво переплетённых книгах. В реальности бывают только метеориты, которые сгорают, так и не достигнув земли. Исполненным остаётся только одно обещание. Дахён единственная не проронила ни слова. Потом за Чонином возвращаются солдаты. Они отвязывают его и уводят обратно в библиотеку. И только в начале ночи, когда жители Черепахи решатся наконец выглянуть из своих домов и приоткрыть окна, кто-то увидит восемь оставленных тел и в ужасе взвоет. Но потом на площадь снова придут люди из столицы и все будут притворяться, словно всё в порядке. Словно никто не складывал ветки в костёр. Словно никто не слышал утренних криков. Словно ничего и не было вовсе. И Чонин решает, что терять ему больше нечего. В смысле совсем-совсем нечего. Поэтому вместо чертежей он рисует на бумаге костёр с горящим в нём человеком. — Что это за дерьмо! — орёт командир и скидывает лист на пол, в гневе разрывая его на несколько частей. — Вероятно, предсказание моей смерти, — кривится Чонин и откидывается на спинку стула, стоящего напротив стола библиотекаря. Раньше он часто сидел здесь, пока Ким Шин вслух читал ему книги на иностранных языках, — потому что чертежи вы не получите. На следующий день всех людей сгоняют на площадь. Вместе с солдатами, вошедшими без стука в каждый дом, по городу проходит слух о казни Мастера. Напротив библиотеки высится столб с заострённым концом. Говорят, что Мастер предпочёл сохранить в тайне какие-то чертежи и из-за этого погибли люди. Слух быстро прокрадывается в каждое окно, забирается под прилавки с яблоками и на башню с часами. Пролетает мимо рыжей кошки и шлёпает по лужам. Кружит в небе маленькую механическую птичку, которой теперь некуда возвращаться. Пробирается в недвижимое и навечно тихое сердце Черепахи. Дождь накрапывает из серой тучи, похожей на сказочного дракона, но когда Чонина выводят на площадь, откуда-то сверху пробивается несколько солнечных лучей. В толпе плачет ребёнок, а мать что-то быстро шепчет ему на ухо, опасливо поглядывая на солдат, стоящих с ружьями наперевес чуть поодаль. — Тебя посадят на кол и он выйдет из твоей груди, — мурлычет Чонину на ухо столичный командир, — ты будешь умирать несколько дней, тварь. Юноша даже не поворачивает головы в его сторону. — Буду ждать тебя на том свете, — усмехается он, а сам старается не смотреть в толпу. Чтобы не видеть знакомых лиц. Потому что сначала ему будет так больно, что его крики взмоют к самым тучам. В толпе снова заплачет ребёнок и многие будут отворачиваться, но солдаты направят на людей ружья и прикажут смотреть. Потом Чонин начнёт захлёбываться в крови и дышать станет почти нестерпимо. Но зато к вечеру вся боль врастёт в кости и тогда станет чуточку легче, если не шевелиться совсем и едва вдыхать горький запах дыма и сырости. И он не хочет встречаться так с глазами, смотря в которые раньше ел, спал или рассказывал смешные истории. Ведь даже на Черепахе всегда было место смешным историям про крылатых рыб, которые обязательно снуют среди базарных прилавков. Однажды Минхо, услышав такую историю, сделал маленькую летающую рыбу. Под хвостом у неё был крошечный моторчик, который можно было заметить только если смотреть в специальную деревянную лупу, которую Мастер всегда держал на своём столе. Сам хвост рыбы, как и другие плавники, был сделан из украшенных медными чешуйками листьев металла, тонких настолько, что они бы могли посоревноваться с любой самой дорогой шёлковой вуалью. И когда рыба, наплававшись в корыте с водой, которое набирали мальчишки, чтобы поглазеть на неё, взлетала, она расправляла свои плавники как крылья аэроплана и ветер трепал их. И чешуя рыбы сияла и переливалась на солнце. А в глазах у неё были маленькие рыжие камушки. Чонину хочется спать, но веки точно залиты свинцом, им никак не пошевелиться. Поэтому он смотрит на купол библиотеки и серую тучу-дракона. Ему кажется, словно ещё по небу плывёт корабль, петляя между невидимыми айсбергами. Он ровно поскрипывает и пыхтит. Чонин успел соскучиться по этому звуку за все дни, что Черепаха стоит на месте. Когда людям позволяют наконец разойтись, юноша этого не видит. Он только слышит гул отдаляющихся голосов и тихих всхлипов. К вечеру с площади уходят и солдаты. А Чонин остаётся наедине со всем миром и его тёмным-тёмным небом, за которым плавают корабли, драконы и летающие рыбы. Немногим позже полуночи, когда часы на башне уже пробили двенадцать, в тишину врезается звук спешных, почти бегущих шагов. На человеке наверняка старые потёртые сапоги из дешёвой кожи, потому что звук этот едва слышен, хотя нет даже ветра или привычного Черепахиного пыхтения. Хозяин сапог подходит к самому столбу и стоит внизу какое-то время. Чонин слышит его шумное сбившееся от бега дыхание, но голову опустить не в силах. Да и не за чем ему это. — Пожалуйста держись, — вдруг говорит человек и его голос сразу заполняет всю площадь. Очень хриплый, мужской и незнакомый. Но Чонину он нравится. Хоть держаться юноша и не собирается. Человек немного возится внизу и деревянный столб от этого слегка покачивается. Он пытается сделать всё как можно аккуратнее, чтобы не доставлять Чонину лишней боли. Через несколько минут кол опускается на бок, и юноша чувствует как его поддерживают широкие ладони и аккуратно опускают на землю. Теперь купола библиотеки в поле зрения нет, только пустынное небо. Внезапно к горлу подступает что-то жидкое и жгучее. Чонин откашливает комок крови, но почему-то ему кажется, что вместе с этим вылетает и его уставшая душа. — Пожалуйста, держись, — снова слышит он голос, хозяин которого опускается на колени рядом, нависая лицом прямо над глазми Чонина. И если до этого юноша мечтал наконец-то закрыть их, то теперь он ощущает нестерпимую необходимость распахнуть их посильнее. Потому что на его лоб спадают чужие рыжие пряди и холодные руки, как всегда в мозолях, касаются ещё более холодных щёк. — Маленький мой, пожалуйста, — Минхо дрожит всем телом, — пожалуйста, держись. Прости меня, прости, — он достаёт из своей сумки какие-то инструменты и пилы, но те никак не хотят ложиться в его ладони, — прости, что пришёл так поздно, я не знал ничего, правда не знал, умоляю, прости, я проснулся только вчера вечером в незнакомом подвале, Субин спрятал меня там, а всех ребят отпустил, не волнуйся, они покинули черепаху, а Субин рассказал мне, что случилось, но ты не сердись на него, ладно? — Мастер шумно хватает ртом воздух. Он точно ещё не поправился, хрипит столь сильно и лоб в испарине, но пришёл сюда, за Чонином, и всё говорит без умолку. В свободное от работы время Минхо всегда много говорит. — Но ты не волнуйся, — он продолжает ещё быстрее прежнего, — всё будет хорошо, поболит совсем немножко и пройдёт, я всё исправлю, слышишь, Чонин, маленький мой? Ты будешь жить, Чонин, тебе больше никогда не будет больно. Я не позволю. Только прости меня, прости, что пришлось спасать и укрывать, это я должен был висеть здесь, я… Минхо замолкает на пару секунд, вглядываясь в чужие стеклянные глаза. — Позволь мне, — внезапно спокойно говорит он, как говорит со всеми своими посетителями, достаёт из сумки пузырёк с какой-то жидкостью и заливает его содержимое в посиневшие чониновы губы. И ещё раз извиняется. А Чонин находит в себе силы наконец закрыть глаза.***