***
Яркие воспоминания о встрече с Чжун Ли казались Сяо вчерашним днем. Много воды утекло с тех пор, как за спиной захлопнулись двери детского дома, окончательно выпуская в большой мир, который не оправдывал своей величины. Ведь для Сяо он ограничивался трехкомнатной квартирой в центральном районе Шанхая, Чжун Ли, Мораксом и старыми друзьями из приюта. Расставание с ними выдалось болезненнее, чем ожидалось. За два с половиной года, хоть пожиратель окончательно и не привык к жизни там, более-менее приспособился. По истечении времени даже изменился: стал расположен к разговорам на детские темы, что по сути его не особо увлекали, пытался стоять ближе к центру комнаты, чтобы слиться не с интерьером, а затеряться в толпе играющих детей. Пробовал предоставленный социум на вкус и цвет. Но вот только возрастная группа, в которой был Сяо, не сильно ему подходила. В ней он по большей части выступал в роли няни, слагающей коротенькие сказки, или старшего брата, подсказывающего и объясняющего что-либо. Так же Сяо никак не шел на детские уловки, когда его пытались задеть, не брался на слабо, и всегда был выше этого, объясняя свою позицию бессмысленностью спора или просто молчал, выжидая, когда самопровозглашённый оппонент не успокоится. Такое поведение доказывало: Сяо вел себя гораздо старше своих сверстников. Поначалу это оправдывалось сложным детством, в связи с которым он был вынужден рано и быстро повзрослеть. Но чем дольше шло время, тем больше воспитатели озадачивались насчет его возраста. Отправной точкой для вызова специалиста стал голос, ломающийся у одиннадцатилетнего ребенка. Все докатилось до того, что вызванный господином Чжун Ли врач, осмотрев ребёнка, заявил о не соответствии предъявленным Сяо возрастом. Ему было больше десяти или двенадцати. — Четырнадцать, — постановил врач. «Забавно», — мысленно отозвался пожиратель. Эта новость не сильно изменила его восприятие, лишь колко отозвалась, давая понять, что госпожа уже тогда могла расширить спектр его услуг. Но по каким-то причинам не стала, значит — настоящий возраст ей тоже был не известен. Тогда откуда взялись и куда подевались три года жизни? Несомненно, ответ на данный вопрос нужно было искать в далеком прошлом, за мучительным и удушающим адом, в россыпи обыденных дней подле отца. Но даже там ничего не находилось. Ощущение чего-то утраченного волной захлестнуло Сяо, когда в пережитке бывалого он вспомнил чьи-то волосы до поясницы, нежные девичьи руки, безмолвное шевеление губ. То же самое он видел с другой стороны, от лица Чжун Ли, в откусанном наспех кошмаре. Тогда, гонимый страхами и переживаниями, он не обратил внимание на прошептанное имя, не смог до конца сформировать правильный вопрос и задал лишь часть. «Почему вы добры ко мне?» — правильнее было бы спросить: «Почему вы искали именно меня?». Для своей корысти, забавы ради или по чистой душевной теплоте? Несмотря ни на что, Сяо не жалел о том, что не задал тогда этот вопрос, ведь ответ был ему давно известен. Вне зависимости от услышанного тогда Алатус бы сомневался во всех аспектах, продолжая с подозрением исследовать новоявленного господина. Но теперь он не видел причин для сомнений, ведь самостоятельно сделал выбор, приняв предложение стать опекаемым. В отличие от информации про подлинный возраст, эта новость оказала на него большее влияние. Внешне Сяо завсегда оставался спокойным, но в душе притупленно сладостно ликовал. Покидая временное пристанище, он не собирался забывать Якш — людей, к которым не мог в должности объяснить собственные чувства. Также их отношения казались чем-то скомканным и сумбурным. По сути, кроме болезненно ядовитых, залитых слезами и синих от побоев воспоминаний, их связывали глупые и неуместные детские разговоры, своеобразная неумелая забота друг о друге и общий страх в одном лице. Таким было их совместное детство, и его Алатус оставлял позади. За пределами детского дома окружение продолжало наполняться красками. Сяо, будучи неопытным художником в прорисовке своей судьбы, делал первые неуверенные мазки на потёртом от старых ран белом холсте. За каждым оттиском кисти скрывался новый человек. Некоторые из них успели обозначить себя в сердце пожирателя приятелями, благосклонными, достойными любви и уважения просто за то, что они есть. Все они играли не последнюю роль, и непосредственно влияли на Алатуса, расширяя его кругозор. Только роли были многогранны и распределялись не кем-то свыше для очередного спектакля, а выбирались их же создателями, отчего они всегда были настоящими. Первым человеком, что показал ему возможность быть откровенной, была госпожа Бэй Доу. Возможно она работала в филиале, принадлежащему Чжун Ли, точно Сяо не знал и не хотел расспрашивать, считая невежливым. Подобный Мораксу приветливо отзывался о ней, как о коллеге, помогающему в важных вопросах. Прежде чем повести Сяо на знакомство, мужчина убедился, не будет ли он против их встречи. Огорчать господина не хотелось, и он согласился, обнаружив для себя удивительную персону. Она быстро отмахнулась от, по ее словам, «излишней напыщенности», прося перейти с ней на обычное «ты». В самую первую встречу, когда Сяо заметил чересчур жизнерадостную улыбку, услышал незабываемо громкий и пронзительный смех на неудачную шутку Чжун Ли, неосознанно для себя слегка ухмыльнулся. Такое поведение стало своего рода открытием, с которым он не знал, что делать. Эту женщину он мысленно отнёс в категорию «не такие, как все», в которой успел затесаться Чжун Ли и еще парочка человек. Им не нужно прислуживать, под них не требуется стелиться, они не вытирают об тебя ноги, считая это нормой. Они обычные, «не такие, как все», как раз-таки остались в том шумном доме, затерялись в ядовитых одеждах, умолкли в гаме бессмысленных разговоров, но оставили чрезмерно тяжелый след на Алатусе. К рассуждению об изменении категорий его натолкнул один из диалогов с этой девушкой. — Не подумай, у меня не было в планах споить ребёнка, — Бэй Доу драматично вскинула руки, невинно глядя на подобного Мораксу, — я просто безмерно рада… Она игриво отвечала на серьёзный взгляд из-под лба, ранее косо взирающего на старомодный кувшин вина, зажатый у нее в ладонях. — Я не одобряю такие шутки. Становится семенем раздора, терять приятную атмосферу от посиделок Сяо не особо хотелось. Поэтому он тактично промолчал, следя за реакцией старшего: тот отвлекся по рабочему звонку, а госпожа Бэй Доу, не теряя момента, дернула мальчишку за рукав, шепча ему на ухо: — Когда тебе исполнится восемнадцать, я обязательно подарю тебе бутылочку хорошего вина. А пока не стесняйся меня навещать и просто так, я угощу тебя чаем. «И все задарма?» Слова чуть не вырвались из его уст. Алатус знал, что нужно вести себя аккуратно даже здесь. Люди могут быть открыты лишь для всеобщего блага и из-за собственных принципов — это в порядке вещей почти у каждого. Но из-за недавно приоткрытого для Чжун Ли сердца, Сяо хотелось поверить ее словам. Но он, как всегда, отложил подобные мысли в дальний угол, не желая жить надеждами, а решаясь видеть, анализировать и формулировать полноценное мнение о персоне, исходя из действий, слов, их соответствия между собой. В этот раз ожидания оправдались. Бэй Доу не была просто вежлива. Она поступала точно так же, как и говорила: радушно приняла Сяо и Чжун Ли через несколько недель у себя в гостях. Все это вызвало смешанные чувства у Сяо. Он знал, что Бэй Доу как-то помогла Чжун Ли в его усыновлении, из-за чего был безмерно ей благодарен. Но воочию узрев ее добросердечность, безвозмездно протянутую руку помощи остальным людям, загорелся желанием самостоятельно помогать ей в любое время.***
Чжун Ли прогуливался вдоль набережной Вайтань, наслаждаясь видом бликов на реке Ханпу. Хорошее настроение затмилось запиской неизвестного, в которой неясным и плохо читаемым почерком предлагалось встретиться именно здесь. Людей, что могли именно так назначить встречу было совсем немного, и одним из них был юноша из-за границы. Лучезарное солнце переливисто игралось в рыжей копне волос, когда Чжун Ли, слегка насупив брови, вглядывался в знакомое лицо. С встречи полугодичной давности оно практически не изменилось, лишь слегка вытянулось и ожесточилось, начиная вытеснять юношескую пору, придавать владельцу зрелости. — Удивлены встретить меня? Живая улыбка украшала Тарталью, когда по-детски радостно из сидячего положения он вскочил на ноги, придерживаясь рукой за фонарный столб. Чжун Ли обвел его нечитаемым взглядом и сдержанно ответил: — Ничуть. По предоставленной в записке информации несложно было догадаться, что это вы. — Правда? — губы Тартальи растянулись еще шире, стараясь сдерживать потоки бурлящей энергичности. Не удержавшись на кромке ограды, он чуть не распластался на земле, вовремя найдя опору в плече Чжун Ли. Быстро извинившись за неудобства, он ловко приземлился рядом с ним и машинально отряхнул руки друг об друга. — Тогда не вижу смысла терять время и предлагаю сразу перейти к сути. Но серьезный разговор не начинается. Вместо этого неспешным шагом двое мужчин начинают прогулку вдоль берега. Они разговаривали в равной мере, делая большие лирические отступления, в которые успевали уместить рассказы из жизни, произошедшие за последние полгода. В этот раз, как и в предыдущие, они не брезговали оттянуть момент действительно важной темы, ведь после ее поднятия Тарталья не свернет на легкие шутки и Чжун Ли не будет так расслаблен. — По правде говоря, я оставил вашу помощь как запасной вариант. Впервые уверен, что в этом деле не будет лишним подстраховаться. Чжун Ли быстро понял, что заданный беззаботный тон сменяется на серьёзные переговоры. Все так же было и в прошлые встречи. С каждой новой продолжительность отступлений увеличивалась, а накал животрепещущих тем накалялся. Поначалу Чжун Ли казалось это нецелесообразной тратой времени, но после недолгого переосмысления ситуации он взглянул на это с другой стороны. Воспринимать их встречи как обыденное время препровождение двух друзей, а после деловых партнеров, связанных контрактом, оказалось намного легче, чем предполагалось. За эти два года Тарталья в сумме нанес порядка пяти визитов, и в каждой из них Чжун Ли ждал оглашение того, что потребуется от него для выполнения его части контракта, но раз за разом, не было ни единого упоминания об этом. — Я помню, в прошлый раз вы говорили нечто похожее. Но сейчас вы готовы предъявить свои требования? Неожиданно для Чжун Ли Тарталья кивнул и остановился, переводя взгляд на противоположный берег реки, отрешённо блуждая глазами по многочисленным этажам небоскребов. Что-то неуловимое проскальзывает, на секунду зажигая свет в опустошенной синеве глаз. — Триада, к которой принадлежит госпожа Хуа Лэй, замешана в одном деле, — пауза, после которой подобный Мораксу понимает: его старые раны вновь могут быть вскрыты и ближайшие месяцы Сяо будет находиться в опасности, — господин Чжун Ли, и я бы хотел запросить в качестве выполнения вашей части контракта содействие в расследовании. — Хорошо, — тихо слышится в ответ. Чайльд не берет никого другого на рассмотрение в этом деле, потому что знает: никто не справится лучше Чжун Ли. Сперва ему не хотелось тревожить молодого опекуна, с растущим ребенком, тем более с выходцем из-под когтистых злобных лап Хуа Лэй. Он не желал вновь связывать Сяо с тем, от чего он недавно избавился. Но его собственные мотивы в придачу с приказами свыше вынуждали на такие поступки. Глупым мог показаться озвученный вопрос насчет того, станет ли Чжун Ли что-либо рассказывать Сяо. Потому что Тарталья знал по себе: он никогда бы не осмелился сказать своим младшим о том, как и где на самом деле проводит дни, как и какими методами работает. Им это знать незачем, пусть живут, лишний раз не переживая о старшем брате. Он даже думает, что не услышит ответа, на такой бессмысленный и очевидный вопрос, собираясь распрощаться, но тихий бархатный голос его прерывает: — Я не стану вовлекать его. Я хочу подарить ему спокойную мирскую жизнь, пусть остаток детства запомнится ему счастливым. Чжун Ли искренне старался помочь, и Тарталья видел это. Видел, с какой заботой и всецелой любовью произносятся теплые слова, верил в безграничную заботу, во всем обращенную к Алатусу. В этих поступках он узнавал себя: так же само он отзывался о своей семье, братьях и сестрах, ждущих его возвращения, испытывал схожую привязанность вперемешку с чувством долга. Но вот только его младшие в край отличались от Сяо. Тарталья хорошо запомнил этого ребенка: разбитого, готового беспрекословно служить, не ищущего спасения со стороны, почти утопленного в подаренных свыше страданиях. Для него Чжун Ли мог стать новым хозяином, спасителем, склеившим осколки воедино, протянувшим руку помощи утопающему и стать путеводительной нитью в иной, неизведанный орудием мир. Тарталья знал: Чжун Ли всем этим стал, да вот только между собранными воедино фрагментами будут видны стыки. Долгое время орудие может не обращать на них внимание и быть полностью погруженным в новые обстоятельства, как дикий зверек познавать окружающих, но в один из дней это прекратится. Однажды, наедине с собой, Сяо очнётся от застелившей его собственные раны пелены, взглянет в зеркало, рассмотрит каждый шрам обнажённой души и обозлится на людей, сделавших это с ним, небрежно разбивших и наплевавших на него в детстве. Тарталья знал, что за злостью следует желание мести, ведь именно оно было причиной его нахождения здесь. — Его детство никогда не было счастливым, но ваши попытки перекрыть это достойны уважения. Чжун Ли, чуть приподняв брови, перевел взгляд на Тарталью. — У вас такая похвала? Тихий смешок с легким пожиманием плеч: — Возможно. Еще несколько недолгих минут, проведенных в тишине, наполненных прохладным речным бризом, в конце концов прерванных негромким голосом, заканчиваются. — Смотрите, Сяо может и обозлиться в один из дней на людей, подобных Хуа Лэй. Он будет бомбой замедленного действия, и неизвестно, когда именно и как он детонирует. Поэтому примите дружеский совет, отдайте его на какой-нибудь боевое искусство. — Полагаю, в будущем вы захотите с ним сразиться? — Было бы прискорбно потерять хорошего соперника. И на этой ноте они прощаются, зная, что в скором времени встретятся вновь. Но теперь не будет долгих отступлений, потому что дело, за которое берется Чжун Ли, он вел самостоятельно на протяжении многих лет, и впервые за эти годы кто-то вместе с ним вступит на расшатанный тернистый путь борьбы.***
Сяо не спалось. Он долго крутился в кровати, пытаясь принять положение, в котором быстро уснет, но ничего не получалось. Раз за разом, закрывая глаза, он видел перед собой фигуру женщины, но никак не мог ее рассмотреть. Это началось еще в детском доме, когда он задумался о своей связи с загадочной незнакомкой. Бесчисленные вопросы снова навещали его голову, затуманивая разум и так же само не давая уснуть. Мысли водоворотом крутились в голове, перебивая приевшийся шепот кошмаров, уходя только под утро, когда Сяо обессиленно отключался. Для его тела это не прошло незаметно, синяки под глазами и нередкие головные боли стали расплатой недосыпа, от которого неизвестно, как можно было избавиться. Сяо не особо волновался насчет своего здоровья: он привык жить в вечном дискомфорте, страхе, излишних переживаниях, и такая мелочь в виде бессонницы была надоедливым жужжанием мухи для него. Но у подобного Мораксу было другое отношение к ситуации. Для него было важно самочувствие Сяо, поэтому каждое утро за завтраком он им интересовался. Отвечать что-то в роде: «Все в порядке, господин, спасибо, что поинтересовались», — не представлялось возможным, когда проблемы были безоговорочно видны, да и в принципе обращаться к Чжун Ли «господин» перестало быть нормой, когда их стали связывать иного рода отношения. Какие? Сяо в очередной раз не мог ответить на это. Но столь ли важно, какое наименование они примут, если от этого в них ничего не изменится? Он все еще не до конца отрекся от прошлых привычек давать заученные названия любым связям и относить людей в категории, как всевозможных клиентов. От понимания этого он беспомощно сжал простыни, сильно хмурясь. Часть его прошлого навсегда запечатана в памяти, и любые попытки отречься от нее не помогут. Боль других продолжит течь по его венам, кандалы в виде сжатых на шее рук лишь ослабили хватку, а в Пустоши он так и не перешел тонкую грань. Но что из этого всего имеет смысл в будущем, в котором он жаждал обрести свободу? Какое вообще у него понятие свободы? Чего он хочет и почему? Он не знал. Ведь жить без указки оказалось не так уж просто, как казалось два года назад. За время адаптации в социуме он давал себе понять, что кому-то принадлежит, и от этого было легче. Свобода от приказов, жестоких указаний, но в то же время четкое осознание своей принадлежности господину Чжун Ли. Именно поэтому он и старался уснуть, приняв снотворное, с заботой оставленное подобным Мораксу. Сяо хотел избавиться от болезненного вида лица, чтобы не беспокоить опекуна, не давать поводов для похода к врачу. Он хотел сам заботится о Чжун Ли, а для этого нужно было огородить его от своих проблем. Неосознанно провести черту, через которую он не пропустит даже этого человека. Оболочка, сквозь которую он просеивал главные страхи и раздражители, оставляя для Чжун Ли лишь пыль, была незаметно возведена за моменты ожидания прошлых лет. Сяо помнил свое обещание говорить господину правду и придерживался его, но рассказывая далеко не все. Из-за этого он и молчал, не спрашивая что-то про незнакомку из обрывков воспоминаний, ведь был не уверен, существовала ли та девушка вообще, а тревожить по лишним вопросам опекуна он не собирался. Лежать в кровати и слушать свои мысли стало невыносимо. Поэтому Сяо, удрученный неэффективностью снотворного, решил прибегнуть к излюбленному методу успокоения: выйти на свежий воздух. По планировке квартиры его комната располагалась возле гостиной и не предусматривала балконов, в отличие от кухни и спальни Чжун Ли, сделанной под рабочий кабинет. Было за полночь, когда он заметил приглушенный свет настольной лампы в просвете двери. Едва уловимый при обычном освещении, в кромешной темноте он ударил ему по глазам, когда, постучавшись и не дождавшись ответа, более уверенно, чем в прошлые разы, зашел в комнату. Перед ним раскинулась картина, которую он не раз наблюдал: Чжун Ли в бежевой рубашке, с закатанными по локоть рукавами, тихо сопел, уткнувшись носом в изгиб локтя. Мягкий свет озарял спокойное лицо, на которое бесцеремонно спадала длинная челка. Подготовленные для прочтения аккуратные стопки документов возвышались рядом со спящим, а открытая каллиграфическая ручка продолжала лежать в облаченными перчатками руках. Сяо и не помнит, когда в последний раз Чжун Ли прикасался к нему без них, наверное, за день до того, как освободить. — Чжун Ли… — тихо зовет Сяо, тут же замолкая. Бывало, подобный Мораксу засиживался допоздна, не щадя себя, но делая короткие передышки, в одну из которых случайно засыпал. Алатус не каждый раз мог проследить за этим, потому что, постучавшись в дверь, в итоге мог услышать приглушенный вопрос, все ли у него хорошо, и почему он так поздно не спит. Можно было выслушать краткую лекцию о полезности сна для растущего организма и как не хорошо, что Сяо все еще бодрствует. За этим всем пожирателю не удавалось вставить и парочки слов о том, что господину тоже нужен сон и ему не следует перенапрягаться. Поэтому такие мгновения, как это, были бесценны. В умиротворенной тишине пожиратель тянется за пледом, сложенным в несколько раз, расправляет, единожды встряхивая, и как можно аккуратнее укрывает им плечи Чжун Ли. А после мнется на месте, продолжая рассматривать мужское лицо. Все тот же рельефный профиль, тонкие губы, холеная кожа. И все это неподвластное течению времени, отстранённое и одновременно приближенное к мирскому, полное душевности обаяние было у Сяо на ладони. Незащищённое и расслабленное оно представало перед ним, давая короткие минуты для рассмотрения. На Чжун Ли хотелось смотреть вечность: на то, как он серьезно и скрупулёзно работает, слушать рассказы из его уст, учиться чем-то под его руководством. Все это спасало от прошлого себя. Помогало приобретать новые воспоминания, застилая при этом другие, давало возможность забыть о кошмарах, и перебивало шепот, что в этот раз звал его чуждым именем. Для Сяо просто быть рядом с человеком, так сильно похожим на Моракса, с человеком, проявившим заботу и теплоту, для своеобразного счастья стало достаточно. Приглушенный щелчок — комната погружается в темноту. Последние секунды перед тем, как под мальчишескими руками закроются двери, бесследно иссякают. Быстрый янтарный взгляд в последний раз метнулся к спящему. Приходит время уходить, но тихий лепет останавливает, заставляет приблизиться, навострено прислушиваться и гадать — не показалось ли. К сердечному удивлению: не послышалось и не показалось. Чжун Ли что-то снилось. Без света не представлялось возможным сказать точно, каким было выражение лица, но разум Сяо рисовал четкую картину, вдохновленную произошедшим накануне его спасения: сведенные к переносице брови и слегка поджатые губы. Слова были обрывистыми, и Сяо, оперевшись рукой на спинку стула, наклонился ухом к Чжун Ли, чуть ли не вплотную к его лицу. До носа быстро донесся приятный аромат нежности, исходящий от волос. Но юноше было не до этого. Он улавливал давно покинувшею горло горечь и нездоровое желание закончить начатое до конца. Прервать страдания близкого человека, всего лишь поглотив тяжелое сновидение. Подарить мирный сон — позаботиться так, как он умеет. Но будет ли прок от такой заботы тому, для кого самочувствие Сяо было превыше собственного? Пожиратель не знал, он запутался в неуверенных потугах помочь и желаниях окружающих. В этом и была проблема не быть орудием: поступать без указаний, не иметь четкого распределения добра и зла, брать всю ответственность за поступки на себя. Нежданно-негаданно Алатус вспомнил похожий случай в детстве: когда в попытке помочь отцу и съесть кошмар, заставляющий каждую ночь вскакивать того, громко дыша, а после долго курить на улице, получил оплеуху. Все это было нечетким и сумбурным отголоском, разрезанным на мелкие лоскутки, наложенными друг на друга в неправильном порядке. Причина, по которой злился отец, была либо неясна маленькому ребенку, либо бессмысленно забыта, оставлена где-то позади. Но Алатусу казалось, будто бы это не все. Что-то важное, словно просачивающейся сквозь пальцы песок, утекает от него, прячется и не собирается возвращаться. «Чжун Ли не такой, как отец: он не станет осуждать меня, но… Но не сделаю ли я ему больнее, нарушив внегласное обещание? Что он скажет, когда узнает? Что…?» — с этими мыслями он бережно касается плеча Чжун Ли, закрывая глаза. Цикличный водоворот, часть которого он хорошо помнил и знал: длинные волосы, безмолвный шепот и фигура со спины. Сяо хмурится. В этот раз ему открывается больше: на девушке надето платье цвета индиго, лица не видно, лишь ощущения, как она мягко касается тыльной стороной ладони щеки Чжун Ли. Фрагмент резко обрывается. Слышны неразборчивые крики, выстрелы. Сяо пробивает озноб — от первого лица видно дрожащие руки в крови, раздается чей-то смешок, и вновь беспамятная пропасть обволакивает со всех сторон. Последнее, что он видит перед тем, как доесть сон — маленький ребенок, сидящий в темноте перед лилией, и слезно говорящий напоследок: Гуй Чжун. Сяо распахивает глаза, быстро пятясь назад. Ноги подкашиваются, и он плюхается на пол, пытаясь успокоить учащенное дыхание. Его бросает то в жар, то в холод, голова вместе с телом начинает болезненно ныть. Нужно осмыслить увиденное, проанализировать и в конце концов спросить у Чжун Ли про эту женщину. Теперь-то Сяо уверен — она не привиделась ему тогда. Секунды молчания дают успокоиться, но приходит время платы — шею мягко и игриво обводят невидимые руки, вызывая у Алатуса позабытые чувства тяжести вперемешку с первичным страхом, после резко лишают воздуха, сжав горло со всей силой, будто бы мстя за свою хозяйку, наказывая за неподчинение и предательство. Сяо успевает лишь хрипло кашлянуть и сильно нахмуриться, в порыве стряхнуть окутавшие его оковы. На ум могут прийти различные вопросы, но сейчас не до них. Единственное, о чем думает Сяо: как выбраться из комнаты незаметно. Покидающий разум сознание дарил возможное развитие событий: Чжун Ли просыпается утром и видит распластанное тело на полу, явно встревоженный, он будит Сяо, но тот не может связать и пары слов из-за болевого аффекта. Увиденное заставляет Сяо со всей силы прикусить губу. Резкая боль перебивает тупую, и он сосредотачивается на ней в попытке прийти в себя. Это помогает. Хватка на шее ослабевает, позволяя перевести дыхание. Он безмолвно садится, пряча лицо в дрожащих ладонях. Сердце бешено стучит, отбиваясь эхом в барабанных перепонках. Все накладывается друг на друга и от нахлынувших непонятных чувств Алатус поджимает ноги к груди, сжимаясь в комочек. Проходит пара минут перед тем, как в кромешной темноте он нащупал дверную ручку и вышел прочь. Он свернул в свою комнату, а после истощённо упал на кровать. Только когда он лег, почувствовал металлический привкус крови во рту. Не заморачиваясь, вытер губу тыльной стороной ладони и замер. На руках не было такого количества крови, как в поглощенном кошмаре, но все же горький осадок дал о себе знать. Ничего не понимающий Алатус закрыл глаза и под шепот ненавистных кошмаров погрузился в сон.***
Цветущее поле. В такт ветру колышутся одеяния Моракса, стоящего перед ним. В руках тот держит недавно сорванную глазурную лилию, нежно проводит по каждому лепестку и в конечном итоге обращает внимание на Сяо. — Я начал вспоминать, — тихо произносит Моракс. Его губы растягиваются в привычно мягкой, слегка усталой, ослепительно яркой улыбке.