«Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться»
(Уильям Шекспир)
Алатус смотрит на свои руки, пытаясь успокоить дрожь — не получается. — Алатус, ответь, пожалуйста, — Чайльд присаживается у изголовья кровати, не разрывая зрительного контакта. Мальчик видит свое отражение в пустоте синих глаз, слегка ежась. Они напоминают ему свои: такие же безжизненные, не имеющие проблеска надежды, поглощенные когда-то и кем-то. В них он находит давно угасшие волненья, иссохшие терзания души и понимает, что может стать таким же, если не ответит на этот вопрос. Если промолчит и притворится ничего не знающим мальчишкой — вернётся к хозяйке, бренное цикличное существование продолжится дальше. Но нет гарантий, что ответь он — все будет иначе. Тихий кашель Чжун Ли заставляет прийти в себя. Алатус вздрагивает, сдерживая желание стукнуть себя за столь неуважительное поведение в кругу вельмож. В обыденной ситуации за такое обращение с гостями или клиентами он бы давно получил выговор от госпожи. Но не здесь и не сейчас — ее тут нет, и эти господа вряд ли расскажут ей об этом. Но нужно рассматривать все варианты событий, поэтому, не глядя на волнение, он четко отвечает: — Я служу нюй-ши, которая радушно встретила вас сегодняшним вечером. Чальд добродушно уточняет: — Нюй-ши Хуа Лэй? Не ведая отчего, мальчику становится неприятно от упоминания её имени, и он тихо вздыхает, отвечая сухо и кратко — как она и учила: — Да. — Хорошо, — тихо отозвался Чайльд, вставая. Алатус не понимает: к чему был этот вопрос, если господин и так все знал. Вновь пустые разговоры, не имеющие смысла, продолжение спектакля, только это уже закулисье или же неожидания импровизация, в которой нельзя терять лицо. В которой нужно быть куклой, исполняющей желания стоящих выше. Ведь куда бы он не пошел, кого бы он не встретил, тяжесть бытия настигнет его где и когда угодно. И он должен подчиняться. Но должен ли он делать это сейчас? Внезапно Чжун Ли оповещает присутствующих: — Я отойду ненадолго. Чайльд, прошу, не слишком сильно загружай его вопросами. Предвестник кивает в ответ, не удосуживаясь повернуться к двери, за которой вскоре скрылся силуэт Чжун Ли. Молчание длится недолго — не успевает пройти толком пяти минут, как Чайльд спешно подходит к кровати, после оседлав стул задом наперёд. — Ты будешь не прочь ответить на ещё пару вопросов? Чувствуя себя менее уверенно после ухода Чжун Ли, пожиратель сжимает в кармане цветок, внешне никак не выдавая волнение. Но его голос едва вздрагивает, когда он отвечает: — Не прочь. — Ты не помнишь, как попал к госпоже? Желание узнать что-то столь личное сбивает мальчика с толку. Он хорошо помнил тот вечер, но всегда умалчивал об этом — никому не требовалось знать его прошлую жизнь. Потому что той жизни уже давно не существовало, о ее наличии свидетельствовали лишь обрывки воспоминаний, коем после длительных лет было суждено исчезнуть. — Помню. — Хорошо, — юноша о чем-то недолго рассуждает, прежде чем спросить. — Ты можешь рассказать мне об этом? Озноб пробивает тело. Непонимание, зачем этот человек заставляет вспоминать все то, что он так рьяно пытается похоронить в памяти, удушающе давило на него. Хочется спросить: «Зачем все это? К чему долгие расспросы? Что вам требуется от меня?». Но собственный статус, ситуация и данное самому себе обещание не позволяет этого. Ему остаётся лишь отвечать: — Могу. Меня передал отец на обучение к госпоже, когда мне исполнилось пять, с тех пор я ее верный ученик. Предвестник кивает, прекрасно осознавая — это ложь во спасение собственного хозяина, ведь именно так и поступает верное орудие. Будь на месте Алатуса взрослый, то Тарталья давно бы прямым текстом выразился о потребности говорить правду, в подкрепление своим словам якобы ненароком показывая излюбленный кастет. Но здесь совершенно иной случай, во-первых, ребенок, а во-вторых, оружие, не предающее владельца. В глазах Предвестника слепая верность похвальна, только не бездушному тирану, коем являлась нюй-ши Хуа Лэй. — Я понял. Ты служишь один, или есть кто-то ещё? — Помимо меня в подчинении у госпожи находятся ещё несколько мальчиков. Одного из них вы могли видеть выходящим из залы. Именно то, что и требовалось: — Можешь описать его внешность? Скрип двери оповещает о прибытии Чжун Ли, который неспешно проходит в комнату, пряча руку за спиной. Дойдя до кровати, стоящей в углу комнаты, мужчина протягивает в руки Алатуса букет из пяти белых лилий. Такая сцена вызывает у Предвестника легкую ухмылку, а пожирателя сбивает с толку. Он помнит — вельможи никогда ничего ему не дарили, не сдерживали обещаний и более того, не обращались столь добродушно, отчего в происходящее верилось с большим трудом. Но так же само, как и вчера, лепестки мягко касаются его кожи, пуская мурашки по спине. И он раз за разом убеждается в реальности происходящего, все еще не веря до конца. Алатус молча переводит взгляд на Чжун Ли, замечая губы, растянувшиеся в мягкой улыбке. — Это, конечно, не бесчисленное количество лилий, но я рад, что хоть отчасти смог сдержать слово. В голосе слышится искренность, которая задевает израненные струны души Алатуса. Он проводит параллель с Мораксом, не находя слов, дабы выразить свое поражение и благодарность этому господину: — Этого более чем достаточно, — пожиратель нежно берет увесистую охапку цветов, сипло добавляя: — Спасибо вам большое. От громоздкого букета веяло пряными нотками, запах отдаленно напоминает гвоздику. Мальчик выдавливает из себя непринужденную улыбку, сдерживая желание спрятать лицо в цветах, дабы глубже прочувствовать шлейф, который был похож на восточный парфюм. — Вы и вправду не забыли. — Я же обещал, — мужчина уже привычно для мальчика треплет того по волосам. Тарталья не проникается милой атмосферой отношений «молодой матери» и ребенка, возвращаясь к теме недавнего разговора: — Так ты можешь назвать его имя и описать внешность? «Ох», — мысленно вздыхает пожиратель, принимая для себя новые правила игры: правда и только правда должна быть тут. — Его зовут Куан Го. Внешность… — Алатус никогда особо не заострял на этом внимания, но все же мог выделить основные черты. — Обычные черные волосы, слегка вытянутое лицо и карие глаза. — Можешь описать других? Мальчик поверхностно рассказывает про каждого из Якш, улавливая недовольное выражение лица Чжун Ли, смотрящего на непрофессиональную, по мнению самого Чжун Ли, для ведения дел позу Тартальи. Не ведая почему, это его слегка забавляет. — Большое спасибо за сотрудничество, — Чайльд встает со стула, возвращая его в прежнее положение. Мальчик поспешно отвечает: — Рад был служить вам. По ощущению прошло около двух часов, еще немного — и он должен будет возвращаться с заказа, на который так и не пришел. Единственная лазейка, дарующая возможность задержаться подольше, была подсобка. Хозяйка должна была поверить в частичную ложь о том, что ее подчиненный, как только почувствовал себя невыносимо плохо, — выполнял ее волю: притаился в укромном месте, прячась от чуждых глаз. Безусловно, таким образом он выиграет не более двух часов — но это все же лучше, нежели считанные минуты до его ухода. «Уйти или задержаться?», — для впервые принимающего за столь короткий промежуток времени большое количество решений разума, этот вопрос поначалу не казался таким сложным. Но раз за разом убеждаясь в том, что поступки Чжун Ли и Тартальи непредсказуемы, что их самих он не знает, не может понять, заставляли память прибегать к воспоминаниям о жестокой стабильности, в которой он тонул и задыхался, но точно был уверен в завтрашнем дне. Нужно уйти, он был обязан уйти как можно раньше, ибо сущность Моракса во плоти останавливала от принятых решений покинуть данное место. Она оставляла место сомнению, кое до последнего терзало Алатуса, но ему не остается ничего, кроме как чуть громче, чем ранее сказать: — Теперь мне положено вернутся к моей нюй-ши. Он намерен встать с кровати, но серьезный и проницательный голос Чжун Ли его останавливает: — Алатус, ты слишком слаб для этого, — мужчина вновь касается лба мальчика голой ладонью, в этот раз она такая же горячая, как и раньше, — на сегодня ты останешься здесь.«Нельзя»
Пожирателю не позволено быть столь самонадеянным, и так же нельзя опираться на других столь беспечно. Неважно какого его самочувствие он обязан вернутся на служение к своей хозяйке. Поэтому он настаивает на своем: — Мой долг — служить госпоже верой и правдой, я нарушу его, оставаясь здесь. Более того, я не хочу вас обременять, — он делает короткий вдох, после прочищая горло — все еще слишком слаб, для такого количества слов, — вы сделали для меня и так очень много. Поэтому, если я не способен вам еще как-то помочь, прошу простить, — прижимает к груди букет, — мне нужно будет уйти. Такие речи ведут за собой молчание, но Тарталья находит что ответить: — Господин Чжун Ли не говорил тебе, но это он был твоим клиентом. Такие слова заставляют мужчину резко выдохнуть, пряча свое возмущение за непоколебимым выражением лица. — Тарталья, я мог и сам ему об этом сообщить. Сил спорить ни у кого не остается. Алатус лишь мысленно смеётся, ощущая, как склизкие пальцы вновь обхватывают его горло. Подобный Мораксу не находит слов, кроме: — Я не хотел тебе говорить, чтобы ты не чувствовал себя обязанным…«Хорошая шутка»
Чжун Ли и сам понимает — в данной ситуации лучше промолчать, он лишь еще раз просит Алатуса остаться, не приказывая, не настаивая, в конце концов убирая руку с его лба. И мальчик на сей раз не ведая на какие доводы ему опираться, просто кивает.***
— Сходство произношения имен лишь с одним из пропавших детей, под внешнее описание подходит сразу двое. Тарталья сидел напротив Чжун Ли за небольшим столом, разместившегося в соседней комнате от временной опочивальни мальчика. Уже было за полночь — они потратили не мало времени, в поисках жаропонижающего и болеутоляющего для ребенка в этом особняке, задействовав служанок. Все это время Тарталья был вынужден провести в кругу вельмож, столкнувшись с вопросом госпожи Хуа Лэй на счёт её «дорогого сердцу» подчиненного. Чжун Ли же разбавлял одиночество Алатуса своим присутствием, кое не давало мальчику полностью расслабится. Но все же было спокойнее, чем одному, потому что брюнет похож на Моракса, а с ним всегда было именно так: внутренние метания, противоречия, воспоминания, минувшая жизнь не имеют значения. Пожиратель осознает, что если бы он перестал напоминать себе о том, что человек перед ним, не воплощение приятеля из подсознания, то мог бы дать слабину под натиском накатившей сонливости. Но все же под тяжестью произошедшего он уснул, точнее просто отключился от усталости и слабости, давая возможность мужчинам обсудить недавно произошедшее: — Ну а фамилия Го лишь у одного мальчика, — юноша примерял на руку кастет, то снимая, то одевая его. — Информатор был прав, когда сказал, что один из детей носит фамилию своих родителей. Мне остается не понятным, почему Хуа Лэй поступила так опрометчиво, не сменив её. Чжун Ли выдвигает свое предположение: — Мы не можем точно сказать, что послужило катализатором для этого: обычная алчность или невнимательность. Мы имеем лишь голые факты на руках. Свое предположение о том, что она могла оставить фамилию, дабы напоминать о его родословной, сравнивая в итоге кем он стал, рыжеволосый юноша решил не оглашать. — На счёт публичного дома, что вы узнали? — Тарталья наклоняется чуть вперед, говоря на несколько тонов тише. — В книге посещений он числился как временный рабочий. Работодатель Фан Зонгиинг, как мы уже поняли — это псевдоним Хуа Лэй. — Чудесно. Предвестник наконец-то приблизился к окончанию расследования, по пропавшему четыре с половиной года назад мальчику из знатной семьи. Подробности дела были весьма скудными: куда и как делся ребёнок, мог знать его старший брат, оставшийся с ним в один из вечеров. Не вошедшей в дело информацией было то, что он давал четкие ответы, однако вскоре начал путаться в них, добавляя новые факты, которые не совпадали с прошлыми показаниями. Семья быстро прикрыла расследование полиции, скорее всего во избежание обвинения своего старшего сына. Они решили сами все разузнать, не придавая этого огласке. Поэтому, воспользовавшись добродушным Чжун Ли, случайно завели их в гадюшник, кишащим безнравственными людьми. Именно здесь было суждено найти подтверждение всем догадкам и предположениям — Алатуса, коей интересовал Чжун Ли больше, чем само расследование. Доказательством были едва слышные слова, вымолвленные им в недавней беседе. Причины такого беспокойства о чуждом дите были не ведомы для Тартальи. В его голове проскальзывали мысли о том, что Чжун Ли взялся вести дело лично не просто так, не спроста желал выйти на контакт сперва с мальчиком, который почти не был связан с пропавшим Вэньямин Го, а уже после с самим потерпевшим. От чего могла возникнуть такая сильная привязанность к ребенку, о котором господину Чжун Ли стало ведомо лишь совсем недавно? Чайльд даже раздумывал запросить себе в качестве условий контракта ответы на данные вопросы. Но бросил эту затею, решив приберечь на потом. Касаемо дела: у мужчин были свидетели, которые видели передачу больших сумм частями госпоже Хуа Лэй, были данные о ее фальшивых документах, лично увиденная эксплуатация детей, а самое главное один из них. — Песня птички уже спета, ещё немного, и мы посадим ее в клетку, — шептал по слогам Предвестник, прекратив переминать из рук в руки кастет. Уходя, он кидает в след: — Завтра все решится, отдохните, как следует, сян-шэн Чжун Ли. — Вы тоже не забывайте про отдых, господин Тарталья. Юноша кивает на прощание, выходя из покоев. Становится до боли в ушах тихо. Алатус не спал. Он дремал, поглощенный темнотой, пробуждаясь от малейшего шороха в опочивальне — голоса в голове стали настолько тихими, что он чувствовал себя не комфортно без них. Обостренный в эту ночь слух улавливал все, происходящее в соседней комнате. Пожиратель не понимал, что хотят эти мужчины. Но по задаваемым вопросам, последней фразе и еще другим факторам, он смог сопоставить — скоро он лишится хозяина. И завтрашний день будет крайне важен. От таких мыслей горло стало комом, вследствие чего появилось желание пить. Пересиливая боль в конечностях, хватаясь руками за простыни, он встаёт с постели, неуверенно держась на ногах. Темно, лишь через плотно занавешенные шторы пробивается свет уличных фонарей — мальчику предстоит передвигаться почти на ощупь, дабы дойти до столика. По пути он улавливает сладкий аромат белых лилий, стоящих в вазе. На пару секунд он останавливается, наслаждаясь мимолетной идилией, прерываемой кашлем из соседней комнаты. От неожиданности и резкости звука пожиратель вздрагивает, хватаясь за тумбочку, и на свое удивление находя стакан с водой именно там. По своей не внимательности, он совсем не обратил внимание на него. Сиплый кашель повторился. Алатус не решался сделать первый шаг — ему, хоть и мягко, но все же велели оставаться здесь и отдыхать. «Проверить клиента не будет преступлением», — дитя успокаивает себя, медленно продвигаясь к чужой спальне. Алатус стучится, но никто не отвечает. Он молча стоит не намереваясь ни отступать, ни действовать. От волнения пальцы сжимают подол ципао. Вскоре зрение адаптируется, и от безделья Алатус берется рассматривать вырезанные на двери узоры, взгляд бегает из стороны в сторону, пока слух до предела не напрягается. Ещё несколько минут ничего не происходит, и Алатус собирается отступать, но резко, словно гром среди ясного неба, тишину вместо кашля прерывают обрывки слов, напоминающие ему чье-то имя. Будоражащее сознание имя из прошлого, но он не может вспомнить кому оно принадлежит и что для него значит. — Гуй Ч… — мужчина переворачивается с боку на бок. Алатус вновь тихо стучит, до момента, когда воздух вокруг тяжелеет, и он ощущает, как кольцо из рук безжалостно задавливают его горло. Кошмар теснился в рассудке господина Чжун Ли. Мальчику хочется избавиться от сна — все же он на работе, и всего лишь выполняет свои прямые обязанности. Таким образом он сможет хотя бы немного отплатить тем же теплом, что и подобный Мораксу. «Алатус, что ты делаешь?», — обращается он к себе, не имея возможности остановить руку, открывающую дверь. Приятная свежесть наполнет комнату, но он игнорирует её, обеспокоенно взирая на нахмуренное лицо Чжун Ли, освещенное лунной сквозь не зашторенные окна. Такого выражения он ни разу не замечал у завсегда спокойного и серьёзного Моракса. Мысли о возможности того, что клиент и приятель из подсознания одно и то же существо, тут же отметаются — не та ситуация дабы размышлять о таком. Мальчик проходит дальше, намереваясь чуть что броситься с извинениями в ноги господину. Не замечая никакой реакции он присаживается на колени у изголовья кровати, закрывает глаза, мягко касаясь лба Чжун Ли — он обжигающе горячий для холодных рук Алатуса. В видениях он зрит фигуру женщины, длинные распущенные волосы, доходящие до поясницы, мягкие черты лица, лилии, беззвучное шевеление губ. На этом все обрывается. Сознание темнеет — Алатус явно переоценил свои возможности и силы. Ему едва удается не упасть обессиленно на пол, прежде чем до него доходит — бесшумно уйти не являлось возможным, по двум причинам: он не мог встать, и господин Чжун Ли проснулся. — Алатус? Приглушенный и обеспокоенный голос беспричинно заставляет сердце мальчика сжаться. Что ожидать от этого господина он так и не разобрался. В свою очередь Чжун Ли лицезрит трясущиеся руки и быстро спохватывается, рывком садясь. — Алатус, что-то случилось? Ты не ранен? — мужчина отбрасывает на бок свою, закрывающую обзор, челку. После бережно придерживает плечо пожирателя, другой рукой проверяя температуру — её не было. Так же его не лихорадило, не пробивал озноб, нигде не было видно ран. Почему же тогда Алатус здесь, почему присутствует ощущение частичного облегчение после пробуждения — как будто бы нечто из вне забрало ненастье из сна, почему? Алатус отрицательно машет головой, пытаясь сфокусировать взгляд на чем-либо, дабы объятия сна повторно не поглотили его. К сожалению, это удавалось с большим трудом. Мужчина догадывался о причине прихода мальчика, но не хотел верить в это до конца. Раз за разом ему не удаётся уберечь Алатуса. Необъятные мысли об этом стали давить колким чувством вины. Одиннадцать лет назад он испытывал нечто похожее. Чжун Ли задавался вопросом, это ли должен испытывать человек, не принявший во внимание все аспекты поведения травмированного ребенка. — Алатус, ты…ты пожирал мой кошмар? — Чжун Ли выжидает, надеясь, что ребенок ответит отрицательно. Но доносится слабое: — Да, сян-шэн. Слова и тон, которым они были произнесены, неприятно отзываются в душе. От этого мужчина сильно прикусывает нижнюю губу, не зная, как поступить, что сказать, да и какие фразы будут уместны. Со стороны может показаться что все просто и не тривиально: господин и подчинённый, вторгающийся в личные покои, заказчик и исполнитесь, нарушивший пожелания. Приказы и ругань — вот что будет уместно в данной ситуации, по мнению Алатуса. Но подобный Мораксу никогда не поступит так, ведь даже простые просьбы он выставлял в смягченном и изнеженном свете. Заметив чересчур явную сонливость, валившую мальчика с ног, Чжун Ли мягко подхватил исхудалое тело, усаживая на кровать. Оно почти никак не отреагировало, у него лишь слегка приоткрылся рот в порыве сказать что-то, но с губ не слетело ни единого слова. Если бы не слабость, оно бы не позволило принять себе безнравственное решение — безмолвно лежать на плече господина, в ожидании дальнейших вопросов. Но Чжун Ли не был способен задавать вопросы или просить прощения — этим он еще сильнее запутает Алатуса. Повисшее молчание не до конца удовлетворяет пожирателя невзирая на то, что будь его воля — он продолжал бы так безмолвно сидеть, коли сонливость вновь не примкнула к его разуму. Поэтому, приобнятый Чжун Ли, он решился нарушить ее самостоятельно: — Можно вам задать вопрос? Чжун Ли кивает. — Сянь-шэн, отчего вы так добры ко мне? — он не намеренно медленно произносит слова, стараясь ухватится за нить дальнейшего разговора. — Я, — мужчина запинается, ловя на себе взгляд блеклых янтарных глаз. На языке вертится быстрый и понятный ответ: — Потому что ты это ты. Но ясен он только подобному Мораксу, у собеседника же он вызывает смешанные чувства. — Я не совсем понимаю, о чем вы. — Ты заслуживаешь доброту и любовь, просто тем, что существуешь.Кольцо из рук слегка сдавливает шею.
«Слишком просто…»
Излишне простой ответ, но этот человек не врал ему до этого момента, и вряд ли будет лгать дальше. Поэтому он примет его слова, давая себе отчетность в том, что доброжелательность могут проявлять другие и без особой на то причины. — Для этого достаточно жить? — Да. Такие ответы порождают все больше вопросов, на которые невозможно найти ответ самому. «Но все ли заслуживают тепла?», — главное, что интересует пожирателя. Будь у него возможность — спросил бы. Но его голос утратил свою силу, тело, скованное болью, постепенно расслаблялось, разум — мутнел. Шёпотом его окликают, он тихо угукает, в знак того что он услышал. — Отдыхай, мы сможем продолжить этот разговор потом.«Потом…?»
***
Большие ладони мягко треплют его по волосам. Он, слегка раздосадованный своим быстрым уходом во внутренний мир, лежит на чьих-то коленях. Алатус слегка приоткрывает глаза, и тут же закрывает их обратно — лучи багряного солнца ослепляют своей яркостью. Они впервые за долгие четыре года вновь касаются его здесь. Не веря в происходящее он подрывается, озираясь вокруг. Это все еще была Пустошь. Цветущая, пробивающая сквозь себя свет, что не до конца, но все же освещал ее небольшую часть. — Сянь-шэн… Моракс удивленно смотрит на него — так Алатус к нему никогда не обращался. Для этого должно было послужить что-то важное, сущность не успевает поинтересоваться, что именно, ему преподносят ответ: — Все из-за твоего сходства с Чжун Ли. Желание долго мусолить данную тему совершенно отсутствует, поэтому Алатус ложится обратно, закрываясь ладонью от света. Хоть он и поражен переменам в своем сознании — не жаждет узнавать причины. Он все равно их не узнает — ни у кого не найдется ответа, ни у кого не представляется возможным спросить. Кроме Моракса, но не сможет ничего сказать. Как на зло, другие рассуждения лезут в голову. Ведь произошедшее за последние два дня безудержно настигало его на каждом углу, из-за этого Алатус до сих пор внимал каждому сказанному слову Чжун Ли, все ещё блуждал в не поставленных вопросах, до сих пор не находил места в своих внутренних «я». Новые ощущения — нечто помимо орудия, но он даже не может сказать, какие чувства, помимо безразличия, это вызывает. Не может, потому что не способен поверить в происходящее, потому что не знает, насколько долго хватит того тепла за простое существование, потому что ему страшно — привязанность к кому-то помимо своих приятелей и госпоже не дает уверенности в завтрашнем дне. И эта неизвестность пугала больше всего.***
Следующим утром самочувствие Алатуса улучшилось настолько, что он мог спокойно ходить, вдоволь говорить и яснее мыслить. Почти все, за исключением внутренней тревоги и подавленности, пришло в норму. Проснувшись во временно своей постели, он вновь ощущал приевшиеся сомнения о реальности происходящего, но раз за разом, убеждался — все не было ложью. В этот раз благоухающие цветы, тёплые слова сян-шэна, оборванные воспоминания из надкушенного кошмара послужили принятию реалий. Слегка отягощенный минувшими днями, он завтракал за одним столом с Чжун Ли. — Алатус, нам нужно поговорить. Он неожиданно серьёзно обратился к мальчику, откладывая палочки на край тарелки. Собеседник в свою очередь послушно проделывает то же самое, фиксируя взгляд на шее. — Слушаю, господин Чжун Ли. Последующая информация не становится новой, она является подтверждению собственных домыслов о том, что двое вельмож решили избавить его от оков служения. Но кто заменит властвующую роль в бренной жизни освобождённого оружия? Ответ находится в затуманенных воспоминаниях, когда подобный Мораксу подтвердил насмешливое утверждение Чайльда, о значимости мальчика в его жизни. И Алатус не отвергает такой расклад событий, но и не принимает. Ведь свобода до сих пор кажется несбытной мечтой обезумевшего. Но так ли он безумен, в сравнении других? Последние фразы о предстоящем, сказанные Чжун Ли сквозь внутренние укоры за невозможность в должности помочь младшему, вносят лепту ясности. В первую очередь ему придется вернуться в трущобы. Он не обязан, ему дается выбор: остаться на некоторое время здесь, пойти за людьми, приближенным к Чжун Ли, или стать свидетелем падения собственного тирана. Подобный Мораксу никак не настаивал ни на одном из них, ни голос, ни поза, ни выражение лица не давали прочесть, что важнее, что можно было обозначить приказом и подчинится. И он принял решение — вернутся туда, где на протяжении четырех лет он был частью таких же, обделенных божьим взором, детей. Туда, где обозначил себе одну из малых целей — не предавать свою хозяйку. — Я вернусь в трущобы. Такой ответ вызывает мягкую улыбку, быстро скрываемой за рукой. Алатус вновь видит прямое доказательство принадлежности Чжун Ли к приятелю из внутреннего мира. Чему мужчина был рад — не ясно только ему. Ведь того не осознавая, пожиратель не подчинился, а выбрал что-то для себя сам. Перед уходом он вопрошает: — Что я должен буду сделать? Мягкий ответ слетает с губ высокого сян-шэна: — Вести себя будто бы ничего не случилось. Скорее всего для собственного спокойствия вдобавок слышится: — Я приду за тобой. Помни моё обещание помочь, я выполню его. Алатус кивает, на прощание смотря на белые лилии, на которых мягко играл солнечный цвет. Такие чистые и невинные, не испорченные злобой и влиянием других, они отражали самые заветные желания детского сердца. Теплая ладонь, уже в перчатках, треплет его по волосам — это несомненно приятное действо заставляет прийти в себя. Полностью рассудок очищается у порога места проживания, когда слышится недовольство госпожи, на счет прибыли, принесенной одним из Якш. Тело пробивает на незаметную для посторонних дрожь, сердце бьется чаще, и Алатус открывает входную дверь, упершись взглядом в пол. Его встречают алые полосы, оставленные ремнем без пряжки, на спине Куан Го. Пред ним, прямо в своеобразном коридоре, разворачивается действие избиение. Его лицо никак не меняется — непоколебимость была частью его самого. Но внутри кипело буйство накопившихся чувств. Из-за этого Алатусу безмерно хочется закричать, искусать губы до крови, расцарапать свою кожу, впиться руками в волосы, и вырвать клочьями их, сжимать кулаки до обеления костяшек, зажмуриться и не видеть ссутуленную фигуру перед ним, оглохнуть и не слышать тихие всхлипы. Хочется сделать что-то, на что он никогда не решался. Но у него не выходит — руки на его шее, как по команде, начинают безжалостно сдавливать его горло. Не выходит — под ее колким взглядом карих глаз никогда ничего не выходит. Она — хищник, он — постоянная жертва. Но он не хочет этого. Не хочет чувствовать себя именно так: беспомощно, разбито, в постоянном подчинении. Но он орудие, которое должно служить, не имеющее право на иной исход орудие, ограниченное волей других. Её голос такой же как всегда — надменный, властный, холодный по отношению к прислужникам. — О, ты уже пришел. Я как раз тебя ждала. — Да, госпожа, — он низко кланяется, сжимая подол ципао. Куан не смотрит в его сторону, его внимание обращено в никуда — способ ментально убежать от сюда. Таким же методом пользовался пожиратель, когда ладонь госпожи болезненно касалась его щек — именно у старшего он и научился. — Как прошел твой заказ? Сян-шэн сказал, что был крайне доволен. Походу ты даже не упал в обморок, как предполагал. Твой разум и тело крепчает, — на этих словах она улыбнулась. — Ты стоишь моих вложений и усердий, не то, что он. Она кивает в сторону избиваемого. Говорить такое её любимое занятие: ставить кого-то из них выше, превселюдно хвалить, остальных — унижать. Таким образом жизнь кого-то рушилась сильнее, что она несказанно любила. — Я тебя хвалю и даю возможность проявить себя, с другой стороны. Она подходит к Алатусу, протягивая сложенный вдвое ремень. Ничего не понимающий, удивленный, он подымает пустой взгляд на неё, потом вопросительно смотрит на предмет в ее руках. — Ударь его — он оплошал, не придя на заказ к клиенту прошлой ночью. Тем более заказчик сказал, что его оглушил кто-то, защищая его.«… Что…?»
Это был первый раз, когда он понял значение выражения «сердце обливается кровью». Он не мог пошевелиться, осознавая масштабность вчерашней оплошности. Если бы он не сопротивлялся, не просил остановиться — Куан не страдал бы сейчас.«… Лучше бы я остался…»
Кольцо рук начало сдавливать горло сильнее, когда пальцев коснулся жесткий на ощупь ремень.
Он безвольно взял его. — Ну же, — ее голос стал грубее. Первый шаг был самым тяжелым, заставляя вырваться из оцепенения, второй — Алатус мысленно взывал к богам, от которых давно отрекся, третий — он слышит усиливающийся шёпот голосов, четвертый — он должен замахнутся. — Я жду. Тошно. Хотелось вырвать. Он никогда не причинял боли другим, тем более Якшам, тем более Куан Го. Тепло, исходящее из его сердца, обогревало так же, как Моракс и подобный ему. Всего пара человек, по словам Чжун Ли, заслуживающих доброты просто за своё существование. Будь у него возможность — обнял бы склонившуюся голову друга. И она у него была, он просто не в силах нарушить грань между приказом и собственным желанием. — В этом нет нужды, госпожа. Она вскидывает бровь и скрещивает руки на груди. — Что ты хочешь этим сказать? Сжимая всю свою волю в кулак, он решается принять удар на себя. — Виноват я, а не Куан. От этих слов сидящий разворачивается и Алатус улавливает его разгневанный взгляд. На что он зол? На то, что пожиратель не сказал об этом раньше, что не заменил его тогда? Почему он смотрит на него именно так? Куан Го раздражительно спрашивает: — О чем ты говоришь? Не пытайся выгораживать себя вместо меня. Я оплошал и должен понести за это наказание. Он выгораживал Алатуса. Он принял решения пасть на дно, вытолкнув наружу кого-то из значащих для него людей. Уж лучше он погрязнет во тьме, нежели иной заменит его место. Пожиратель, не до конца, но понял это по немой улыбке карих глаз. — Какая доблесть, — она смеется. — Алатус, ты смеешь ослушаться? — Не смею, госпожа. — Тогда приступай. Его бросает в холод, голова начинает не истово болеть, он до крови прокусывает губы, когда трясущейся рукой замахивается и едва касается ремнем спины Куан Го. Хозяйка издевательски подмечает слабость удара и подходит к нем в плотную, обхватывая его руку своей, намереваясь показать, как следует наказывать. У пожирателя не хватает воздуха. Он ощущает себя самым ничтожным и беспомощным существом, из всех ему известных. Раздается удар, затем другой, спина юноши выгибается под натиском. Дабы не видеть расцветающие алые полосы Алатус зажмуривается, умоляя хоть кого-то прекратить все. И на его мольбу откликаются — слышится стук во входную дверь. Это заставляет госпожу остановиться, холодно глянув в сторону откуда издавался звука. Она приказывает убраться с прохода. Алатус и Куан Го так и поступают, прячась в соседней комнате. Ремень так и остается в руках первого, когда они садятся на пол в углу. С ужасом осознав это, он отбрасывает его как можно дальше, пытаясь утихомирить дрожь. Старший пытается успокоить его, заставляя посмотреть себе в глаза, но пожиратель жмурился, не желая никак реагировать на слова и просьбы. Дыхание учащается. Тогда юноша приобнимет его за плечи, говоря о не виновности, о том, что он не злится и много чем другом. Это слегка, но успокаивает истерзанное сердце. Он проделывает ту же самую технику, которой его обучил сян-шэн Чжун Ли. В сумме всех факторов он приходит в себя, обхватывая шею, склонившегося к нему Куан Го. Он что-то шепчет ему, но Алатус не может понять, что именно, так как госпожа заходит в комнату, хлопая по стене — завет его к себе. Он встает и выходит. Хозяйка успевает сказать о том, чтобы он не говорил лишнего при гостях.«…При гостях…?»
В проходе он лицезрит подобного Мораксу, выглядевшего максимально серьёзно. — Здравствуйте, — сухо кидает пожиратель, кланяясь от плеча. Но Чжун Ли останавливает его. — Этого не требуется. Алатус кивает, буравив взглядом в пол. Эта встреча не ощущалась радостно, как должна была. Его вновь переполняли противоречия, голоса, воспоминания, образуя огромную пустоту внутри него. Он не знает, чего ждать. Его все тянет и тянет ко дну, но что-то никак не дает задохнутся. — Вы будете не прочь, если мой подопечный будет присутствовать при нашем разговоре? Со спокойным лицом, чуть грубоватым голосом, мужчина отрицательно отвечает. — В этом нет нужды. — Ну для вас ее нет, а для меня она есть, — чуть погодя добавляет: — Пусть он сам тогда решит. Подобный Мораксу молчит, переводя строгий взгляд на женщину. Такое наглое и высокомерное обращение по отношению к другим он слышит из ее уст впервые. — Я, — пауза. — Я останусь. Он не в силах присутствовать ни здесь ни в комнате с Куан Го. Поэтому из двух сторон он выбирает то, что в меньшей мере болезненно отзовётся ему в будущем. На такой ответ хозяйка победно ухмыльнулась. — Тогда начнем, — тихо оповещает Чжун Ли, не желая видеть такой реакции этой женщины. — Вам не знакомо имя Вэньмин? — Я встречала много людей с этим именем. Даже не представляю какой именно вас интересует. Она скрещивает руки на груди, смотря прямо в глаза собеседнику — тем самым нарушая любые рамки приличия. Этого человека она нескрываемо не любила и даже презирала. Но только за что? Без передышки мужчина продолжает: — Меня интересует пропавший четыре года назад Вэньямин Го. Ваш, скажет так, подопечный. Алатуса пробивает на дрожь, но он не двигается с места. Хозяйка незаметно для себя поджимает губы, после широко улыбаясь. — Среди моих подопечных нет никого с таким именем. — Ложь вам не к лицу, нюй-ши Фан Зонгиинг, или мне лучше обращаться к вам нюй-ши Хуа Лэй? — Ох, — она приподнимает брови. — Так это всё-таки были вы, кто приходил в публичный дом. К сожалению, тогда моего подопечного не было на месте. Она лестно улыбается — Алатус понимает это по игривым ноткам в голосе, пытающегося задеть достоинство господина. Мальчик не понимал причину такого враждебного поведения. Неужели она догадалась, кто рыл под неё несколько месяцев? — В нашу первую встречу я решила не спрашивать об этом прямо перед вашим многоуважаемым другом. Её слова заставляют подобного Мораксу ухмыльнутся. Она пыталась уколоть сян-шена, выставив того озабоченным, по ходу до конца не осознавая, что это не она поймала его в ловушку и в дальнейшем сможет шантажировать, а сама была поймана. Это было полное поражение. — Вам и не требовалось об этом спрашивать. Есть люди, что и без него смогут подтвердить — Вэньямин Го, был продан вам его старшим братом. Кажется, она вот-вот рассмеется мужчине в лицо. — Вы нагло предоставляете мне обвинения? Мои работники и мои способы заработка на них вас не касаются. Её главной ошибкой стала последняя фраза, после которой Чжун Ли ответил: — Обвинения предоставлять буду вам не я, а полиция. Взгляд пожирателя мечется меж двух фигур. Ее решимость все сильнее блеет на глазах.***
Алатус не знает, что он чувствует, когда в трущобы заявляются представители закона, которые ни разу не смогли помочь ему или его друзьям. Не знает, что ощущает от злобного взгляда хозяйки, которую он видел в последний раз в жизни. Проклятья слетают с ее губ, но Чжун Ли закрывает обзор на нее, наклоняясь к Алатусу. — Вы сдержали обещание… — его голос вздрагивает. Хватка рук на шее ослабевает настолько, что кажется неосязаемой. Дыхание вопреки всему сбивается, не желая успокаивается. Чжун Ли присаживается на корточки, касается чужой расслабленной руки, после взяв в свою. В таком положении и с такого ракурса впервые открывается прямой обзор на лицо мужчины. Глаза и впрямь были налиты янтарем, уголки губ растянуты в улыбке. Они не были пусты, как у Алатуса. Именно из-за того, что мальчик не видел отблесков в своих янтарных очах, он не любил смотреть в зеркало, искал возможность узнать, какого это, иметь живой взгляд. И возможно он её найдет.Ведь спустя долгие годы он впервые вздыхает полной грудью.