but be the serpent under't

      Завершающий день лета вышел утомительным, но именно из-за этого лечь пораньше и выспаться перед поездом не получалось. Из магазина одежды они вышли в уже начавшуюся морось; даже она не разогнала толпу, так что продолжили разговор в не менее пафосном старомодном кафе. К счастью, в меню там значились цены. К неудаче, доброта и милосердие опекунов не предполагали, что они будут тратить чистое серебро на ломко-хрустящие, взрывающиеся во рту десерты.       Том цедил наперсток черного кофе, хотя продал бы кусок души за то, чтобы высыпать туда половину сахарницы и долить двойную порцию сливок. Гарри мог позволить себе любые кофейные вольности, но не стал дразнить мантикору и заказал чай, подлетевший в нежно-розовом заварнике, по цвету которого не преминул проехаться Дариан. Ближайший час они так и провели: в перешучиваниях, ничего не значащих обсуждениях спокойного, – ах, если бы, – без экзаменов и повышенной ответственности шестого года, и в старательном избегании всех серьёзных тем.       Друзья смылись в свои дома через парадный камин. Гарри с Томом пришлось пройтись – не бежать же, как детям, – до «Гиацинта» уже под косым и неприятным, разве что теплым дождем, и за очередность похода в душ пришлось бросать монету. Сикль лёг в ладонь Гарри стороной с хвостатой саламандрой. Том фыркнул и изволил отбыть в спальню за сухой одеждой. В отместку занял ванную больше чем на час, вернувшись, когда их вид из окна потемнел из-за сумерек: розово-благоухающий, с подсушенными волосами и уже в пижаме.       Гарри успел расставить и зажечь несколько канделябров, даже воткнул свечу в хвост тигра-Абраксаса: всё равно завтра уезжать, уже не жалко. И почти собрать чемодан. Стопки учебников, скрученные моллюски парных носков, пергаменты, запакованные ингредиенты – он распределил всё, даже галстуки лежали не единым комком.       Поезд в Хогвартс. Их старшие курсы. Их, если всё провалится, единственный курс – или даже конец жизни, как пойдет. Перспектива краха была настолько привычной, что уже не отзывалась дрожью рук: разве что неожиданным порядком в подготовленных вещах.       И долгим, задумчивым взглядом в пляшущие огни оконного отражения вместо того, чтобы закончить проверять ящики стола на предмет забытого. Из-за погоды стемнело рано, и в окне виднелась в основном комната: его силуэт, свечи, Том на кровати. Он полировал префектский значок. Завтра на платформе мог махнуть палочкой и сделать из него сияющий кусочек меди и глазури, но предпочел вертеть в пальцах и надраивать кусочком ткани.       Гарри вздохнул, оперся костяшками пальцев о стол, прикрывая глаза. Сзади раздался недовольный голос:       — Не психуй.       Шли годы, а Том всё ещё был уверен, что эмоциями можно управлять силой приказов. Со своими-то путался и злился, бестолковая рептилия.       — Будто ты не нервничаешь, — бросил Гарри, не открывая глаз.       Все признаки налицо – и даже в запахе полироли, перебивающей травяные гигиенические отдушки, – но сегодня он был за миролюбие и товарищество, так что перечислять их не стал.       Удивился, когда Том не ответил колкостью незамедлительно. Открыл глаза, когда он отозвался неожиданно искренне:       — Нервничаю.       — Тоже, — признался в очевидном Гарри, чтобы заполнить пустоту. Продолжил шутливо, разглядывая свои пальцы и микротрещины стола: — Вдруг сюда прокрадутся грабители. И украдут будильники. И мы проспим поезд!       Том хмыкнул за спиной. Зашуршал покрывалом. Гарри знал, что к нему сейчас бесшумно подкрадутся, и Том знал, что Гарри знает, и всё равно этот трюк работал каждый дракклов раз: просто потому, что от Тома-слишком-близко-стоящего-Риддла сердце Гарри всегда подскакивало выше рёбер.       Гарри даже успел поднять взгляд к окну и увидеть второй размытый силуэт за своим, но всё равно вздрогнул, когда развернулся на носках – и почти наступил на босые ноги. Том подошёл так близко, что пришлось вскинуть подбородок к его острой улыбке: и так тростинка-палочник, он вытянулся ещё дюйма на полтора.       — Страшнее нас в этом доме никого не найдётся, — веско – и почти нежно – обронил Том.       — Ещё раз так подойдёшь и останешься тут один, — беззлобно проговорил Гарри. — Пытаясь реанимировать моё остановившееся сердце.       Если бы остановившееся: оно трепетало где-то в кончиках пальцев, которыми он поймал ладони Тома. Погладил запястья. Можно было прощупать чужой пульс, и он ускорялся под подушечками, пока Том смотрел на него с застывшим лицом и тёмными глазами: будто хотел убить и уже прикидывал, как удобнее будет распиливать кости, чтобы избавиться от тела.       — Я справлюсь, — тихо произнёс он, улыбнувшись: точно прочитал мысли Гарри и смеялся над двусмысленностью своей фразы.       Прекрасно он знал, как распиливать кости, они об этом однажды полночи проболтали – и куда девать волосы, тоже, и почему чаще всего обнаруживают бёдра, и что с этим сделать, если однажды остался без палочки, но с необходимостью. И как запустить сбоящее сердце, тоже знал.       Боковой свет свечи устроился в ямочке на его левой щеке. Хотелось сцеловать свет с его тёмного принца. Ужасно романтичные, почти девичьи мысли, но нельзя же быть таким красивым и улыбаться так, что Гарри оцепенел и без дамы василиска.       — Я настолько страшный, что у тебя останавливается сердце? — наклонил голову коварный соблазнитель.       — Определённо, — успел сказать Гарри перед тем, как отмереть.       И ткнуться всё-таки губами в щёку, аккурат в ямочку, выдохнув где-то у уха:       — Ты вообще ужасаешь.       Том пах заоконным дождём, привязанной к нему грозой и предвкушением шторма, и во всем этом было спокойно, как в центре смерча: снесёт всех, кроме него. Гарри прошелся поцелуями под челюстью, прижал губы к шее:       — Красотой.       — А я надеялся на что-нибудь весомое, — хмыкнул Том. Движение его шеи отозвалось вибрацией под губами.       Отнял руки, обхватив плечи Гарри, притянул ещё ближе – хотя куда уж ближе.       — И интеллектом, — послушно согласился Гарри куда-то в ключицу.       Он готов воспевать оды самолюбию Тома Риддла столько, сколько потребуется, пока он так вздрагивает от мелко-безобидных прикусываний кожи. Оставить бы в розово-зубастых созвездиях, да ему завтра изображать идеального префекта со сложным узлом галстука – и Гарри, кстати, тоже. Том не был виноват конкретно в этом, но Гарри всё равно мстительно укусил сильнее у самого плеча, чтобы след перекрылся рубашкой.       — И рассудительностью, — раз освободили ладони, то он принялся за верхние пуговицы пижамной рубашки. Мешало всё, в узком пространстве не развернуть запястья и не пошевелить локтями, но не отрываться же от кожи.       — И эрудированностью, — наступил Тому на тонкую ступню в безмолвном приказе «я тебе как ослаблю объятия, так и будешь спать на полу». С расстёгиванием рубашки он справится и так. Почти справился.       — И, эм, привлекательностью, — прошептал, уже оттягивая чужие кудри, чтобы можно было прикусить под подбородком.       Если около мозга и осталась какая-то кровь, то самая малость: остальное спустилось ниже. Знобило, но уже не от нервов. Последний тихий вечер, неровное дыхание и шальной стук сердца, такое удобное уединение и склянка, валяющаяся среди вещей – всё шло к этому настолько давно, что Гарри трусил и медлил на каждом шагу.       — Повторяешься, — хрипло сказал Том.       — Прошу извинить, — отреагировал Гарри, отодвигаясь на несколько дюймов. Хватка на плечах потеряла нежность: отпускать его не собирались.       — Разумеется, не прощу, — серьёзно сказал Том.       Темные глаза, приоткрытые, ещё не влажные от поцелуев губы – Том Риддл был самой красивой частью его жизни. И невыносимым засранцем, поставившим колено между его ногами так, что придвинуться обратно без трения уже невозможно. Колено приподнялось. Гарри сдержал шумный выдох, но Том снова улыбнулся: всё понял.       Они провоцировали друг друга постоянно, все эти годы: шаг туда, шаг сюда, поворот, их личный фантастический вальс, череда толчков и уступок, обмен ведущей ролью чаще, чем совместный поворот, и Гарри не собирался заканчивать – никто из них не собирался заканчивать.       Но он решил повысить ставки. С показной – и натянутой – уверенностью встретил взгляд Тома, опуская ладони ниже. Касаясь легко поддавшейся пуговицы его пижамных штанов. Не отрываясь от лица, глаз, расширенных – и не от недостатка света – зрачков, закрывших почти такого же цвета радужки.       Прокомментировал с остроумием, поднятым на манер щита, лишь бы не озвучивать сокровенное:       — Будто ты можешь назвать больше.       Том дёрнул губами. Шаг, поворот. Толчок, уступка. Они застыли напротив друг друга, не шевелясь, но голова уже кружилась.       — Ты восхищаешь, — кратко и окончательно сказал он, придвигаясь ближе со своим драккловым острым коленом.       Гарри растроганно хмыкнул в поцелуй. Деликатные касания закончились: Том оттеснил его к столу, не обратив внимания на мычащий протест, прижал поясницей к колюще-тонкой столешнице, укусил за губу. Сам вздрогнул, когда Гарри небрежно потянул за штаны, стягивая их ниже.       Кажется, в этот раз лентой «опасная территория» решили пренебречь они оба. И кроватью. И здравым смыслом.       К фестральему табуну здравый смысл: к нему прижимался, уткнувшись лбом в плечо и опаляя дыханием, красивейший парень на свете. Их штаны – уже у обоих – мешались у щиколоток, воздуха едва хватало на двоих. Том провёл языком по его губе, лизнул собственный укус, сцеловав всхлип.       Толчок, уступка. Ноги подкашивались.       — Том, — произнёс в чужие губы Гарри, хоть голос и дрогнул.       — Да?.. — почти бессознательно отреагировал Том, поглаживая его затылок. Хотелось мурлыкать. Или стонать. Можно в комбинации.       — Мы стоим голые у окна, — выдал Гарри – и, расхохотавшись, потянул его за свободную руку.       Удалось сдвинуть на шаг: они остановились, одна ладонь в другой, рука Тома на затылке Гарри, оба почти на носках, как танцоры. Танцоры, стреноженные собственными штанами.       — Пусть завидуют, — нехорошо улыбнулся Том, вышагивая из штанины.       Ближайший канделябр огладил его щеку медовым прикосновением луча. Гарри почти прыснул неуместным смехом: свидетелем… того, что намечается, собирался стать Абраксас, хоть Малфой и никогда не узнает о светильнике в его честь.       Гарри повторил движение, потом ещё раз потянул за ладонь, перемещаясь в сторону. Толчок. Том уступил, подвинувшись.       — И смотрят на меня? — провоцирующе спросил Гарри, ухмыльнувшись. Хотя смотреть было некому: ничьи окна на их спальню не выходили, через их стёкла видно только небо и крышу дома пониже. — Ну, мышцы и всё…       За руку дёрнул уже Том. Почти повернул, как барышню, обрывая на полуслове и отводя от окна. Сказал всё ещё с улыбкой, но серьёзнее:       — Моё.       Глаза в глаза, тёмное, поглощающее. Смеяться уже не хотелось.       — Твоё, — легко согласился Гарри. Разговор о собственничестве будет… когда-нибудь, когда он почувствует своё тело, а не только определенные его части, горящие и пульсирующие.       В этом странном танце под шум усиливающегося дождя они дошли до кровати; оба и под присягой подтвердили бы, что случайно, одинаково соврав. Том опустился на покрывало, ровно развернув плечи, будто на собрании или званом обеде: ага, обнаженный и с пунцовыми пятнами у щёк. Пунцовели не только щёки. Гарри нервно сглотнул; вместо того, чтобы сесть рядом, опустился на пол. Прижался щекой к колену Тома, прикрыл глаза.       Они замерли так на минуту: кожа к коже, ладонь Тома блуждает по волосам, мысли ускоряются в такт с дыханием. Сбиваются точно так же.       Нервно так, что хоть спускайся за вином, но Гарри слышал слишком много рассказов о пьяных казусах – и не хотел терять за алкогольной пеленой и процента своих чувств, даже если они пытались прорасти из груди, обвив рёбра и сдавливая лёгкие. Ещё страшно. Обоим. Настолько, что маньяк контроля и перфекционизма, почесывающий его голову, в жизни не начнёт сам – хотя потом сделает вид, что он держал пальму первенства с первых минут. Если не осмелиться, они так и просидят пару часов: нервно, неуютно и неприкаянно.       Сильно пахло грозой и полынью от шампуня. Гарри представил, как он неловко поднимается, трусливо убегает в ванную, долго-долго стоит под холодной водой, потом месяцами смотрит в глаза Тома… и поднял подбородок, ухмыльнувшись – наверняка криво и принужденно. Улыбка ощущалась маской. Конкретно сейчас в масках он был не хорош.       — Скажи, если струсишь.       — Я не… — начал Том – но оборвался, потому что Гарри решил, что если быстро прыгнуть в омут, то организм научится плавать в процессе. И вообще они разговаривали достаточно, чтобы занять рот другим.       После первых особенно неловких раз он даже не кашлял по несколько раз за минуту – ну, пока Том не забывался, путая горло с рукой, и не начинал толкаться совсем уж отчаянно. Сейчас он растерянно застыл, сжав пальцы. Позволил начать медленно, пощекотать языком возле головки – беспощадный трюк, выбивающий стон в ста процентах случаев, – втянуть щеки. Широким движением провести по длине. Руки оказалось некуда деть: пришлось сложить на коленях, будто он мальчик из церковного хора, и от неуместной ассоциации Гарри почти хихикнул. Ладонь оттянула пряди сильнее.       — Без зубов, — хрипло предупредил Том.       Гарри мстительно коснулся зубами кожи: мол, откушу и будешь страдать. Запрокинул голову, когда Том потянул сильнее. Они пересеклись взглядами, и теперь застонал уже Гарри. Стон отозвался вибрацией в горле, Том – его эхом.       Уже от этого можно было обляпать колени собственной смазкой, но Гарри был слишком занят, слизывая чужую. Ни капли не противно – но только потому, что это Том. Том, закусивший губу и страдальчески изогнувший брови. Том, возмущенно промычавший что-то вместо слов, стоило выпустить член изо рта.       — Сейчас, — торопливо сказал Гарри, прочистив горло. Одно протягивание руки до чемодана. Стекло, холодящее пальцы вспотевшей от нервов ладони. Напряжённый взгляд с кровати.       — Ляг, пожалуйста, — попросил Гарри.       Том подчинился молча, расположившись на локтях на уже смятом покрывале. Смотрел, как кобра перед укусом. «Сейчас» растянулось на одну дюжину секунд, потом другую. Пробка поддалась не сразу: чуть не сломал ногти, уже представляя, как будет вытягивать зубами и как эффектно всё это выстрелит в лицо. Тихое дыхание с кровати намекало, что одна ошибка, единственная неловкая фраза и лицо может пострадать совсем не от пробки. Это всё, что оставалось в его сознании: дыхание и барабанный бой сердца, даже дождь будто затих.       Нервничающий Гарри превращался в косноязычного и слишком шутливого для его же блага идиота. Нервничающий Том становился опасной бестией, ещё более ядовитой, чем обычно. В сочетании это могло стать катастрофой. Повезло, что возле настолько ошеломляюще прекрасного парня ничто не могло нервно и безвозвратно упасть: про такие случаи он тоже слышал.       Вытряхнув вязкую прозрачную гусеницу геля на пальцы, по-маггловски чертыхнулся: тоже холодное. Наконец поднял взгляд на Тома. Наверное, щеки у них горели одинаково, хоть Гарри и не такой бледный. Том быстро расшифровал его панику, спрятанную за наспех натянутой самоуверенностью, дернул губами – ухмылка вышла кривоватой, – сказал негромко:       — Не струсил. Но если ты облажаешься…       — Очень успокаивает, — никак не мог избавиться от нервной улыбки Гарри. Пальцы подрагивали. — Я справлюсь.       Так и тянуло предложить поменяться, но он знал: Том охотно согласится. А потом умрет от какого-нибудь из неизбежных неловких моментов – если не физически, то в его требовательном к нему же разуме. Эти шишки лучше собирать менее чувствительным лбом, пусть даже взгляд подопытного и был настолько скептическим, что и более смелые бы убежали.       Гарри не был абсолютно бесстрашным, но эти взгляды вызывали в нём только нежность. Поэтому устроился поудобнее на кровати, согнул ногу Тома в колене.       — И в следующий раз я, — предъявил ультиматум Том.       — Всё, что пожелаешь, — легко согласился Гарри.       Некоторые фразы в их исполнении обрастали такой историей, что были вбиты в разум на манер татуировок. Скоро и произнести нельзя будет без всего, что за ними тянулось.       Пришлось сосредоточиться на каемке радужек, пляске теней на лице, мелких трещинках влажных губ. Пальцы перестали трястись. Том резко выдохнул, пожаловался:       — Холодно.       — Согрею, — пообещал Гарри. Завтра купит себе шоколадную медаль за худшую поддержку в истории. Но дальше выдал просьбу не оригинальнее: — Расслабься.       — Я расслаблен, — четко выговорил Том. Если представлять его в шутках про бревна, то его тело тянуло на окаменевшую породу.       — Хорошо, — успокаивающе сказал Гарри, проглотив со слюной мысль, что таким расслаблением ему пальцы сломают.       Сдвинулся на кровати, намереваясь отвлечь поцелуями. Но Том потянулся ещё раньше, разомкнул губы. Резко и больно укусил, стоило проскользнуть фаланге пальца. Гарри хватило только на невнятное «чшш»: и так демонстрировал чудеса акробатики с вывернутым запястьем, чтобы не свалиться с кровати.       Том в качестве извинения укусил повторно, ещё больнее. Пробормотал что-то невнятное.       — Без зубов, — прошептал Гарри, ткнув языком в чужие. Отодвинулся.       Вскинул брови, когда Том, напряженный и почти убийственно серьезный, улыбнулся с блестящими – и не от паники – глазами вместо того, чтобы пообещать откусить язык.       — У тебя смазка на челке, — прокомментировал он тоном, который должен был быть непринужденным.       — А знаешь, где у тебя? — передразнил Гарри, отползая ещё дальше. Уселся у коленей Тома. Вытер губы, провел по выступающей бедренной косточке, светлой на фоне впадины живота: зрелище снова выбило и смех из голосовых связок, и воздух из лёгких. По коже Тома потянулась розовая полоса: все-таки прокусил губу. — Вампир.       Вышло с любовью.       — Тебе нравится, — заявил Том.       Для человека, в котором шевелили мокро-холодным пальцем, он слишком быстро вернул самоуверенность. Но Гарри не жаловался. Неослабевающий жар возбуждения выбил всю нервозность – она уже не помещалась в разум. То есть то, что осталось от разума. Да, ему нравилось.       И Тому тоже. Гарри дышал через раз, но продолжал аккуратно шевелить пальцами, пока Том не распахнул ресницы в удивлении. Место оказалось легко запомнить, ещё легче касаться, одновременно обхватив чужой член и самодовольно улыбаясь в лучшей пародии на Тома: он так сжал покрывало, что на руках проступили тонкие кости, и прикрыл глаза. Гарри ещё раз согнул два пальца, заставляя распахнуть обратно.       Мельком бросил взгляд на ближайший канделябр: свечи сгорели едва ли на дюйм. Минут пять. Всего пять, а он бы уже кончил трижды, если бы не был так сосредоточен на Томе. Только пять, а воздух в комнате насквозь пропитался грозой, травами и возбуждением.       Но голова кружилась не от этого.       Зрелище, как твои руки превращают в расслабленное стонущее желе упавшего с небес ангела, могло опьянить кого угодно. Гарри опомнился, только когда Том болезненно перехватил его запястье. Вскинул взгляд. Отстранённо подумал, что щёки Тома надо рисовать королевским пурпуром – самый дорогой цвет, сложнейшая технология.       Губы – алым оттенком ягодного тиса, ядовитым и прекрасным. Они шевельнулись, но слова он разобрал с запозданием:       — Уже струсил? — почти без насмешки интересовался Том.       Гарри мстительно шевельнул пальцами, сбивая его дыхание в уже налаженной процедуре маленькой и приятной жестокости. Наклонил голову, ответил честно:       — Любовался.       Вся кровь собралась в районе бёдер, оставив ошмётки мышления: как шевелиться, как дышать. Как умирать от мысли, что человек, которого он когда-то и другом назвать не мог, самый близкий, самый любимый, самый невыносимый…       Гарри поспешно вывернул остатки смазки, измазав и покрывало, и свои ноги. Суетливо смёл забытый префектский значок. Он зазвенел, откатываясь по полу, но Том не повернул головы: он не отрывал взгляда от Гарри. Плотнее вцепился в запястье, скривил губы. Больно не было – на миг некомфортно, но потом… ох, он едва ли мог сложить слова даже в голове.       Гарри остановился, закусил губу, вглядываясь в лицо Тома. Руки подрагивали: страшно неловко дернуться и причинить боль. Том вот не стеснялся, но Гарри не хотел – не сейчас.       — У тебя глаза как болото, — рассеянно поделился Том. Он подрагивал, но без позорного падения Гарри не мог удержаться на одной руке и погладить второй.       Только наклонился, выдохнув у губ:       — Затягивают?       Том нервно засмеялся. Его вырвавшееся хихиканье Гарри слышал впервые в жизни: чуть не умер от приступа нежности.       — Ты ужасен, — отсмеявшись, прошептал Том. Вопреки словам, на миг коснулся губами.       — Ты же сам говорил, что самые страшные в доме – мы, — признал Гарри – и осторожно повел бедрами.       В голове взорвался рог громамонта. Том втянул воздух.       — Больно?       — Нет.       — Могу прекратить, — предложил Гарри. От этой мысли кровь сворачивалась в артериях – но он действительно мог.       — Нет, — упрямо повторил Том, клацнув зубами, будто удержался от очередного укуса. — Дальше.       — Слушаюсь, — хрипло сообщил Гарри.       И боги, маггловские и магические – как же это было хорошо. Лучше, чем все предыдущее, даже лучше рта Тома – хотя от этого воспоминания Гарри зажмурился и чуть не спустил совсем уж позорно в первые тридцать секунд, решив думать о чём-нибудь другом.       Двигался медленно-медленно, разглядывая золотые блики в глазах.       Задерживался перед тем, как повести бёдрами быстрее, толкнуться совсем глубоко: до запрокинутого горла, до всхлипа-выдоха, до чужих ногтей, впечатавшихся ему в бока.       Прижимал поцелуи ко лбу, к вискам, к кончику прямого носа, к выстанывающим что-то губам: Том не переставал управлять всем даже из такой позиции, но его голос смазывался стуком сердца в клетке ребер.       Иногда все-таки опасно держался только одной рукой, пробегаясь пальцами по чужому члену, обводя головку, проводя по всей длине. Выходило на пару секунд, но Том забавно ныл, стоило убрать ладонь. Гарри планировал никогда не озвучивать этот факт.       Порой менял ритм, наслаждаясь дрожанием чужого тела.       В смазке – искусственной и естественной – теперь было совсем всё. Финальным аккордом стали волосы Тома, когда Гарри застонал и сжал пряди на его затылке, пытаясь удержаться – ну, если не на руках, то в сознании. Все-таки практически упал рядом с Томом, торопливо протянул руку к его члену. Снова сжал дрожащими пальцами.       Слов давно не осталось: одно заполошное, рваное дыхание обоих. Оно смешалось, когда Том повернул голову, ухватившись зубами за губу, когда попытки удержаться переросли в жестоко тесное объятие, когда они даже не открывали глаза, цепляясь друг за друга.       Том откинул голову к подушке, финальный раз выстонав что-то трудноразличимое. Гарри устало ткнулся губами в его потную шею, сгреб руками плотнее, будто мог вплавить в свою кожу.       Только сердцебиение вместе с дыханием. Только пот и все прочие жидкости, и смятое покрывало, и упавшая в какой-то момент к значку пустая склянка. Только барабанная дробь ливня и ореолы свечей.