Dirty White

Похоже, он все-таки задремал. Но вскоре проснулся, потому что чей-то взгляд неотрывно сверлил его спину точно между лопаток. И почему-то Лайт сразу определил, кому принадлежит этот взгляд. Легкие сжались до размеров спичечного коробка. Он замер. Застыл. Не двигался и не дышал, пытаясь слиться со стеной. – До-о-оброе утро. Уже знакомый голос распорол тишину подвала, и Лайт непроизвольно вздрогнул, но только сильнее свернулся, подтянув колени к груди. – Я знаю, что ты меня слышишь. Говнюк трусливый. – Чиркнула зажигалка. – Обернись и посмотри сюда. Ответственные за выживание инстинкты подсказали, что лучше делать так, как ему говорят. Он медленно повернул голову – в скулу будто ткнули электродом на десять тысяч вольт, дернув тело обрывистым спазмом. Стул на железных опорах так и остался прикрученным к полу в центре комнаты. Мелло сидел на нем лицом к Лайту. В длинных пальцах правой руки, которая на сей раз оказалась без перчатки, тлела сигарета. Левую было не видно из-за спинки. Лайт не слышал, как он здесь появился. Не слышал даже, как скрипнула дверь, когда он вошел. Сколько же он сидит вот так и смотрит на него? Как только их взгляды пересеклись, губы Мелло изломались в кривой ухмылке. – Рука болит, наверное? – поинтересовался он преувеличенно-любезным тоном. Что-то странное появилось в его взгляде. Тот необъяснимый голод, тот горячечный блеск, что Лайт заметил раньше, исчез. Глаза потемнели, будто их изнутри заволокло дымом. Эту тьму Лайт узнал. Ее он боялся, пока был ребенком. Ее он лелеял, когда смотрел в бледное лицо, обрамленное черными волосами. Ярость. Чистая разрушительная ярость. Подавить. Подчинить. Взять силой. Сожрать целиком, живьем заглотить и сомкнуть челюсти, разламывая с хрустом скелет. Сердце беспорядочно заколотилось под ребрами, и Лайт понял, что ему страшно. Ухмылка сошла с губ Мелло, глаза расширились, и это выглядело еще более дико в сочетании с окаменевшим лицом. Безумно дико. – Какого хера ты молчишь? Невежливо игнорировать, когда к тебе обращаются с вопросом. – Да, – просипел Лайт, и на всякий случай добавил: – Болит. Мелло, не отрывая от него взгляда, сделал короткую затяжку, на несколько секунд задержал дым в легких и выдохнул. С какой-то отстраненной медлительностью мозг отметил, что он затянулся всего один раз. Похоже, что он не курит. Но тогда зачем ему сигарета? – Послушай, Мелло. – Чертовская боль от любого движения губ. Но сердце продолжало заходиться от накатывающего волнами необъяснимого страха, и нужно было сделать хоть что-нибудь. – Я знаю, L рассказал тебе о том, что подозревал меня как Киру. Наверное, именно поэтому ты и держишь меня здесь. Но... – сглотнул вязкую слюну, в которой уже чувствовался привкус от раскрывшейся на языке ранки, – ты ошибаешься. Я не Кира, и Рюдзаки это знал. Он снял с меня все подозрения. Мы... были союзниками. Голубоватый дым поднимался к потолку. Здесь и так нечем дышать, а теперь влажный воздух наполнился терпким запахом табака. У него кружилась голова. Мелло смотрел на него своими помутневшими глазами. И молчал. – Боже... – Подобрав под себя ноги и морщась от прострелов в пальцах, Лайт сел. – Да поговори ты со мной! Мелло склонил голову набок, и в этом жесте угадывался его предшественник. – Поговорить? Хорошо... Давай поговорим. Он поднялся со стула, и Лайт увидел, что было зажато в его левой руке. Там был длинный, изогнутый ближе к острию, нож. И горький опыт подсказывал, что если Мелло держит какой-то предмет, то Лайт обязательно познает его прикосновения на своем теле. С губ сорвался резкий вздох. Он вжался спиной в бетон, совершенно не замечая сирены, воющие в поврежденных пальцах, с которых неосторожное движение наждаком соскребло тоненькую пленку поджившей кожи. Все его внимание занимала игра света на лезвии. Мелло приблизился, небрежно поигрывая кондрáтом, и опустился рядом на одно колено. Сделал еще одну крошечную затяжку. – Может... поговорим о том, зачем ты его убил? Лайт уставился на него ошалевшими глазами. – К... Кого? – прошептал он, осознавая, что совершает ошибку. Оранжевый кончик сигареты прикоснулся к коже под левой ключицей и вдавился в тело с легким шипением. Плоть вокруг уголька вскипела, запахло паленым мясом. Лайт хрипло закричал, ударившись головой о стену. – Я что, по-твоему, полный идиот? – спокойно спросил Мелло. – Не делай вид, что не помнишь, мразь. Он схватил его за волосы на затылке и рванул голову на себя, заставив смотреть в лицо. Красивый, сука. Даже в запекшейся крови, слюнях, жалкий и униженный – все равно красивый. Хотелось вскрыть эту красоту и доказать всем, а прежде всего – себе, что под ней только отбросы и гниль подлой, сучьей натуры. Что мерзкая вонючая мертвечина – это все, что есть внутри Ягами Лайта. – Рюдзаки. Я говорю о Рюдзаки. По щекам потекли слезы, челюсть выворачивало каленым железом. Лайт слышал его, понимал каждое слово, но не мог ответить. Сумасшедший пульс волнами раскатывал боль по всему телу. – Молчишь? – Мелло вдруг разжал кулак, выпустив спутанные пряди, и погладил трясущуюся голову, мягко прочесывая грязные волосы пальцами. – Нечего сказать? – Я... не убивал... Мелло отбросил нож и вцепился в его горло. Последнее, что он еще успел сделать – издать утробный клокочущий хрип. Перед глазами замелькали красные вспышки. Пальцы взлетели вверх и беспомощно попытались отодрать сильную руку. Левая ладонь тут же стала скользкой от крови, уже струйками текущей из разодранных ран. Мелло наклонился еще ближе – и их лица оказались разделены лишь жалкими миллиметрами раскалившегося воздуха. – Я, кажется, ясно дал понять. – От удушья сознание наполовину оставило его, и Лайт скорее чувствовал, чем слышал его слова. – Не люблю, когда меня делают идиотом. Хватка исчезла. Лайт всхлипнул, когда в легкие хлынул кислород. По шее снизу вверх прошла судорога и сменилась надсадным, выворачивающим кашлем. Он рухнул набок, но Мелло схватил его за рубашку и дернул вверх. – Скулишь как долбанная шавка, – процедил он, кривясь от отвращения. – Господи... Такого никчемного куска дерьма я в жизни не видел. Лицо Ягами оказалось на уровне его груди. Достаточно близко для того, чтобы сквозь ткань майки Мелло почувствовал горячее дыхание. Его гребаное прерывистое горячее дыхание. Захотелось проблеваться. Схватил пальцами за нижнюю челюсть и задрал подбородок вверх. Проследил взглядом засохшие потеки крови, сбегающие изо рта по шее и вниз, к ключицам. А неплохо. Почти что сраная эстетика. – Думал, тебе все сойдет с рук. – Мелло провел подушечкой указательного пальца по лиловому синяку на левой скуле. Надавил на ссадину, вызвав слабый вскрик. – Скажи, ты ведь даже не предполагал, что будут последствия? Что у L тоже есть люди, которые им дорожат? Дышать внезапно стало тяжело, словно воздух оброс шипами. Когда речь зашла об этом, злость вспыхнула за секунду – хлесткая, кипучая. – Да ты хоть знаешь, каким он был на самом деле? – прорычал он, стискивая челюсть Лайта еще крепче, грозя сломать. – Хоть понимаешь, насколько… Голос едва не сорвался на крик, но Мелло стиснул зубы, проглотив окончание фразы. Прикрыл глаза и медленно выдохнул. Рано. Пока рано. Иначе забава кончится слишком быстро. – Конечно, не понимаешь, – сказал он уже ровным голосом и разжал пальцы. – Такому жалкому ублюдку ни за что не постичь его величия. Он затушил окурок о стену, поднялся и поджег новую сигарету. Лайт наблюдал за его движениями, ослабев от страха и чудовищно-острого жжения под левой ключицей. – Он был… Рюдзаки был не просто человеком. – Мелло уперся обеими руками в стену и низко опустил голову. Длинные светлые волосы почти полностью скрыли лицо. – Он был выше всей падали, что называет себя людьми. Этот поганый мир его не заслуживал… как и я. Мутные, похожие на грязный тающий лед глаза снова впились в него. Тонкие ноздри раздувались, но теперь это была не злость. Не только она. – А он меня заметил. – Его голос вдруг стал охриплым и низким, слегка задушенным. – Вытащил из дерьма, в котором я тонул. Он дал мне основание жить, мать твою, а ты убил его. – Я не… – Не перебивай меня, сука! – заорал Мелло и вдавил сигарету рядом с первой, окаймленной желтой расплавленной кожей, лункой. Лайт снова завопил – и тут почувствовал, как о зубы клацнуло железо. Дыхание, как и крик, оборвалось. Сердце перестало биться. Лезвие ножа плашмя вошло в раскрытый рот. Языка коснулся смертельный, металлический на вкус холод. Заточенный край оцарапал тонкую кожу на внутренней стороне щеки. Захлебываясь, Лайт инстинктивно опустил челюсть еще ниже. Обморок готов был поглотить его, и вместе с тем адреналин, брызнувший в кровь, доводил ощущение страха до пределов, невыносимых человеческому рассудку. Выпей он ту воду парой часов ранее, то давно уже обмочился бы, отпустив все поводья контроля над телом. – Не смей. Меня. Перебивать, – с расстановкой проговорил Мелло. Лезвие протолкнулось еще дальше – острие уперлось в заднюю стенку горла, кончик вдавился в скользкие мышцы. Тело тут же отреагировало сильнейшим рвотным позывом, гортань безостановочно сжималась, выталкивая наружу отвратительные беспомощные звуки, раз за разом обдирая нежные стенки об острую кромку. Лайт попытался отвести голову назад – но бетонная стена не позволила ему этого. Вздохи мешались с кровью, каплями стекающей в дыхательное горло. – Он позволил мне быть рядом с ним, – рычал Мелло. Его голос дрожал. Дрожала рука, сжимавшая нож. Лайт чудом удерживал себя на грани конвульсий, чтобы лезвие не пропороло его насквозь. – Не скользкому червю Ниа, а мне! И больше ничего от этой жизни я не хотел – только принадлежать ему... Он долбанная единственная причина, по которой я дышу, он все для меня – и ты, уебок, его отнял! И вдруг остановился, сообразив, кому все это говорит. Перед кем выворачивает наизнанку душу. Еще никто и никогда не слышал от него этих слов. Никто. Никогда. И он не собирался их произносить. Какого черта? Зачем? Но клокочущее месиво из гнева, отчаяния и рвущего горя билось изнутри, колотило в череп, прошибало себе путь сквозь все преграды и стены, что он выстраивал вокруг своего сердца год за годом. Ягами весь дрожал. Хренов апостол новой веры трясся из-за его ножа в своей пасти. Ужас плескался в его глазах, читался в судорожных рывках напряженного кадыка. А ведь это только начало. Все застыло: время, воздух, они сами. Потом Мелло облизал губы и вытащил нож – за лезвием потянулись ниточки слюны. Лайт с тихим стоном свел челюсти и снова содрогнулся от приступа рвоты, захрипел, безуспешно пытаясь откашлять кровь. – А теперь угадай. – Мелло почти нежно приподнял его лицо, мокрое от пота и слез. – Что я делаю с теми, кто осмеливается забрать у меня все? Лайт смотрел на него, чувствуя, как темнота неосознанности подбирается все ближе и ближе. И он был этому только рад. – Ты… их убиваешь… – прошептал он. И вдруг – что-то в его взгляде изменилось. Страх исчез, словно бы он собрал воедино остатки мужества. Надо же… К смерти готовится? Думает, просто получит пулю в лоб и сдохнет с гордо поднятой головой? Тупой наивный сучонок. – Верно, – улыбнулся Мелло. Его рука медленно скользнула вниз по шее и замерла на воротнике рубашки. – Отчасти. Он рванул Лайта на себя – тот врезался в его плечо и болезненно ткнулся подбородком в основание шеи. Жар кожи. Биение вен под ней. И – запах. Снова его запах, заполнивший ноздри. Горячее живое тело и... шоколад. Так могла бы пахнуть Миса, перед тем, как он бы взял ее прямо у этой стены. – Сначала я вырываю им все ногти, – вкрадчиво прошептал Мелло. Его дыхание касалось уха, отчего по спине бежали ледяные мурашки. – Потом все зубы. Потом вколачиваю гвозди в пальцы – по одному на каждую фалангу. А затем собственноручно снимаю с них кожу. Сантиметр за сантиметром. Он отстранился, с удовольствием отметив, что глаза Ягами снова наполняются паникой. Зрачки расширились настолько, что почти перекрыли радужку. Лицо стало пепельно-серым. – Знаешь, освежеванный человек не умирает сразу. Можно сделать так, что он проживет без кожи почти неделю… И поверь, у меня есть такие способы. Уголки его рта дрогнули в подобии улыбки. Мелло сглотнул и вдруг прижался лбом к его лбу. – И лишь когда ты сорвешь голос от нескончаемого крика, – тихо, рвано, почти в самые губы, – когда свихнешься от агонии и будешь умолять меня о смерти каждую минуту… Возможно, тогда я сжалюсь и позволю тебе, наконец, умереть. Жесткие ладони отпихнули его, и сразу же – удар в левую скулу. Точно в бордово-фиолетовую гематому. Точно в предполагаемый перелом. Голова Лайта безвольно мотнулась в сторону, и он чуть не упал снова. В ушах повис такой звон, будто раскололся надвое огромный колокол. Ослепительно белая вспышка окутала его, заслонила собой весь мир. Боль. Больбольболь. – Зачем ты его убил?! – Удар справа оказался в разы сильнее. Костяшки пальцев рассекли нижнюю губу. – Зачем! – Еще один. Слева. – Ты! – Справа. – ЕГО УБИЛ!!! Тяжелый ботинок врезался в его живот, выбив остатки воздуха. Лайт повалился на матрас, разбрызгивая кровь – изо рта, носа, с рук. Внутренности скрутились жгутом, и казалось, вот-вот вывалятся наружу. Пожалуйста, господи, хватит… – Сука… – сплюнул Мелло. Схватил его за шиворот и потащил к другой стене. Лайт был оглушен звоном в ушах, ослеплен болью. Сопротивляться не мог – не было ни сил, ни даже осмысленного желания. Язык превратился в фарш, а челюсть, казалось, дробилась еще на мириад осколков с каждым движением. Вот так, наверное, выглядит ад – внезапная мысль сквозь алое марево боли. – Ну что скажешь? – Его руки вздернулись кверху, раздался звон. Мелло намотал цепь наручников на длинный гвоздь, торчащий из бетона. – Ты же хотел поговорить. Отвечай, падла, или я тебя заставлю. – Я не убивал… – прошептал разбитыми губами Лайт. – Что? Громче! – Я его не убивал!!! – пролаял из последних сил, захлебнувшись на вдохе. Мышцы живота рвануло, но Лайт скрипнул зубами и проглотил боль. – Я… не тот, за кого ты меня принимаешь! Клянусь тебе, я не Кира! До него не сразу дошло, что происходит. Потому что не происходило ничего. Лайт осмелился поднять глаза и увидел, что Мелло неподвижно стоит перед ним, глядя сверху вниз с неприкрытым, искренним изумлением. А потом он вдруг откинул голову – и расхохотался. Лайт видел все будто сквозь тонкую полупрозрачную ткань. Он ошеломленно смотрел, как его ломает от этого тяжелого надтреснутого смеха, а Мелло все никак не мог остановиться. Он упер руки в колени, уже практически рыдая, и еще с минуту сотрясался в конвульсиях. – О боже… – проговорил наконец, выпрямившись, и смахнул проступившие на глазах слезы. – Сто лет так не веселился. Но тут остатки смеха исчезли. На его лицо в одно мгновение вернулось каменное выражение. Ненормальный, вдруг догадался Лайт. Да он же просто помешанный. Мелло подобрал нож и в три шага оказался рядом с ним. Лайт тут же оттолкнулся пятками от пола, не обращая внимания на жестокие спазмы, и вжался в стену, но Мелло рванул его за лодыжки на прежнее место. Острые колени врезались в его бедра, лишая последней возможности защищаться. – Ты? Клянешься? Нож приблизился к его запястью. Лайт испустил короткий судорожный вздох, но Мелло лишь распорол рукав рубашки от манжеты и до плеча. Ткань повисла вдоль туловища неряшливыми лоскутами. – Та тетрадь, что мы обменяли на твою сестренку... Ну, ты помнишь. – С треском разошелся второй рукав. – Полезная штука. Мы с ее помощью избавились ото всех, кто нам мешал. – Рванул в разные стороны полы рубашки. Россыпь пуговиц тихо клацнула об пол. – Но я все думал: на кой черт в ней понаписано столько правил? Зачем они богу смерти, который и так знает, как ей пользоваться? Пульсирующий узел в животе затянулся еще сильнее, перед глазами мутнело и расплывалось – но сквозь эту пелену пробился и лопнул сгусток парализующего, по-настоящему смертельного ужаса. Лайт понял, о чем он говорит. – Они не для бога, – невозмутимо продолжал Мелло, подбрасывая нож. Вверх-вниз, вверх-вниз. – А для того, кому он передал свою тетрадь. А раз правила – для людей, почему бы обладателю тетради, единственному, кто может видеть бога смерти, не попросить его написать еще парочку? Он поймал орудие и остановился. Повернул к нему голову. – Я все знаю, лживая ты тварь. Знаю о фальшивых правилах. Я все их своими руками проверил. Что-то внутри взметнулось – и оборвалось. И ничего больше. Ни одной мысли. Только тихая, еле слышная просьба, обращенная куда-то вовне – пожалуйста, пусть он хоть сейчас потеряет сознание. Но предательски-выносливый рассудок оставался при нем. Заставлял смотреть саднящими, заплывшими глазами на то, как Мелло снова поднимается и нависает над ним. Как лезвие ножа бликует в свете ламп. – Я передумал. Если бы ты признался сразу, то я, может, и проявил бы снисхождение... Но теперь ты расскажешь мне все. В мельчайших подробностях. С самого начала. И вот тогда снова начало трясти. Лайт попытался что-то сказать – оправдаться, быть может, или хотя бы оттянуть время – но распухшие, измазанные в крови губы тупо шевелились, не производя ни звука. – С гвоздями и зубами, пожалуй, повременим, – проговорил Мелло, задумчиво разглядывая обнаженные участки его тела. Примеряясь, откуда лучше начать. – Жрать не сможешь, а я тебя с ложечки кормить не собираюсь… Разлет ребер, вздымающаяся грудь, шея… Его глаза остановились на внутренней стороне локтя. Кожа на ней была тоньше и более светлого оттенка, чем вся остальная. Вполне подойдет. – Правила, как и всегда, просты, – сказал Мелло и провел острием вдоль проступающей голубоватой жилы. – Я буду задавать вопросы, и за каждый ответ, который не удовлетворит мое любопытство – минус полсантиметра. А чтобы ты раз и навсегда запомнил, как опасно мне врать, заберу штрафной сантиметр прямо сейчас. – НЕТ!!! – цепь зазвенела, когда он попытался освободиться, но осталась примотанной к гвоздю. Безукоризненно крепкая. Особенно против его измученного тела. – Подожди, стой, не надо!!! – Заткнись, – бросил Мелло и придавил его правую руку к стене. – Я никогда этого раньше не делал. Крови будет многовато… – Он цокнул языком. – Черт, опять убирать придется. Лезвие вошло под кожу почти на пятую всей длины и заскользило вниз, легко, будто разрезая не плоть, а сливочное масло. А Лайт кричал. Кричал. КРИЧАЛ.