Пепел

      Мир был тьмой, пока в него не сошел первородный огонь. Но даже пламени было не под силу уничтожить тьму. Она лишь отступила. Затаилась в глубине, куда не достигают отсветы пламени. Тьма стала Бездной.       И когда пламя ослабло — тьма решила вернуться.       Сделка с Бездной не может быть честной. Арториас знал это с самого начала, но все же надеялся, что его пламени хватит, чтобы разогнать тьму. Не дать пасть последнему отсвету древнего огня. Вот только пламя не могло существовать в Бездне. Лишь лакомым огоньком притягивало таящихся в ней тварей. А доставшееся столь дорогой ценой кольцо не спасало — только растягивало агонию. Стоило ли ждать от тьмы чего-то иного?       Тьма, живая, гибкая, прохладная и шепчущая сгущалась. Пела на разные голоса, проникая под кожу, тянула тонкие острые пальцы, раздирая на кусочки, снимала слой за слоем — и плевать ей было на прочный, благословленный еще Гвином доспех. Тьма смеялась, и от вибрирующих, выворачивающих наизнанку звуков ныли все кости. Но руки все еще слушались его. Звон стали тонул в подступающих объятиях тьмы, но меч все еще чертил границу незримого круга. Не подходи.       Арториас потерял момент, когда перестал думать о том, чтобы пройти вперед. Сделать еще один шаг наперекор сгущающемуся мраку. Когда в голове осталось только одно — вернуться.       Тьма навалилась. Ударила тяжелым молотом, впилась в плоть, ломая кости, и на мгновение отхлынула, вспугнутая изливающимся из крови пламенем. Пальцы не слушались. За спиной глухо и жалобно взвыл Сиф, напоминая, что он все еще не имеет права пасть. Не когда за спиной осталось хоть что-то, что нужно защитить.       Арториас отступил на шаг, волоча непослушной рукой вдруг ставший таким тяжелым меч. Вспыхнула мягким сиянием кромка щита, принимая все оставшееся в нем пламя. Береги его. Я не смогу вывести тебя, Сиф, но может быть кто-нибудь еще… Кто? Лгать себе глупо, но надежда такое еще более глупое, а от того бессмертное чувство.       Меч непривычно оттянул правую руку, когда Арториас сжал скользкую от собственной крови рукоять. Узкая кромка — иллюзия тверди под ногами выскользнула из-под сапог, и вся Бездна хищной ордой устремилась следом. Закончится это падение когда-нибудь?       Тьма шелестела вокруг. Тьма вгрызалась в плоть и пила кровь, подменяя ее собой — болезненной, гнилостной отравой, раздирающей изнутри. Искажающей и переиначивающей под себя каждую еще оставшуюся в нем искру пламени. Тьма побеждала прозванного несгибаемым.       Пальцы все еще сжимали рукоять меча. Пусть его движения стали медленнее, чем когда-либо, но клинок раз за разом поднимался, вгрызаясь в чужую плоть, оставлял за собой разводы сине-черной жижи. Такой же, что сейчас наполняла его собственные жилы.       Тьма призывала остановиться. Довериться ее холодному объятию, раствориться в нем. Забыть обо всем. Забыть о таком яростном и болезненном касании пламени, раствориться в темных и холодных водах безмолвия. Покой?       Разум растворялся в ней. Терял последние опоры и ориентиры, пока по сомкнувшимся векам не резануло вспышкой. Огонек, похожий на отсвет Золотого следа мелькнул совсем рядом и пропал. Арториас рванулся за ним, за померещившимся призраком пламени, с неожиданной яростью отмахиваясь от вновь протянувшихся к нему тяжелых темных тяжей. Разве он уже сдался? Огонек полыхнул снова, блеснул искрами крыльев золотого мотылька, и Арториас устремился к нему, отбрасывая и забывая разом все остальное. Сомнения, страхи… не осталось ничего, кроме золотой вспышки. Только он и цель. Достаточно, чтобы разъедающая его тьма поредела.       Вспышка. Он шел за ней, с каждым шагом вырываясь из опутывающей его тяжелой тьмы, оставляя ей куски доспеха и плоти, части памяти и собственного разума, не замечая, как наполняется ей, смешиваясь и переплавляясь во что-то иное. Шаг, шаг… еще немного.       Сочащиеся тьмой пальцы коснулись каменной резьбы. Он знал, что это? Когда-то давно… Мысли ускользали, но все еще ловили пляшущий вокруг огонек, который становился все бледнее под тихое гудение подъемного механизма.       Он… вернулся?