Стопка писем

Поначалу, когда Жизнь только зародилась, ей показалось, что мир прекрасен, а истории, что писал Демиург рассказывали лишь о ней, о главном положительном герое каждой пьесы. Ей думалось, что она — само добро и милосердие, ей льстило, что все в этом мире любили и восхваляли ее. Ей почудилось, что никто в этой Вселенной не способен занять ее пьедестал и разуверить в чудотворности Творца. Однако — как оно всегда и бывает, в историях подобного толка, — не существует добра без зла, а действия — без противодействия. На любой камень найдется своя коса и Жизнь скосили слишком рано. Буквально, сдернули с вершины небес на самое дно, вырывая хрупкие крылья и вслушиваясь в рваные болезненные крики. Предателем, в одночасье лишившим ее лаврового венка победителя, оказалась самая близкая родственница, названная сестра. Имя ей — Смерть и была она беспощадна да зла, к творениям своего отца. Орудуя своей извечно заточенной литовкой, она стала рушить все, что создавали ее родственники, не разбирая никого и ничего да скрывая лицо за темной рясой капюшона. Жизнь ужаснулась безжалостности своей сестры и стала спасать. Спасать безвозмездно и также, без разбору, наивно предполагая, что привилегии меж светлой и темной стороной равны. По-детски, думала она, что мир состоял из черного и белого, где нет места полутонам и нейтралам, где Жизнь — это альтруист и протагонист всего рассказа, а Смерть — антагонист, злодей, которого обязательно победят в конце сказки. В момент, когда дочь-Жизнь разошлась и побежала вслед за сестрицей, излечивая нанесенный ею ущерб, отец подозвал ее к себе. Положил руки на плечи и внимательно взглянул в глаза цвета безоблачного неба, проговаривая единственное предложение, что тем не менее, возымело куда больший эффект, чем все его многочасовые лекции. Он запретил ей. Запретил спасать каждого второго на созданной им земле. Установил четкие рамки возможного, загнавшие девчонку в угол, выжавшие из нее все соки, заставившие упасть на колени и долго плакать. — Не больше двадцати жизней в год, дочка, — глубокий бархатный голос резал по сердцу, оставляя за собой глубокие карминовые борозды, — Таков закон равновесия. Таково правило естественного отбора. Она отрицала. Плотно сжав губы, девушка покачала головой и ринулась прочь, снова гонясь за тенью Смерти, что безмолвно шла по пружинистой почве и оставляла за собой след разрушении и деструкции. Сестра, прозванная за глаза черствой, алчной и злой, убивала, ломала, сводила с ума и доставляла нестерпимую боль, не только людям да животным. Больше всего на свете страдала ее сестра, умоляющая все добродетели проявить к ней каплю сострадания и отменить приказ отца. В израненном сердце тихо потрескивал огонек надежды, что не все потеряно и Создатель не столь бессердечный к своим детям. И вот, она спасает одного, второго, третьего. Десятого и двенадцатого. Четырнадцатого и пятнадцатого. Шестнадцатого, восемнадцатого и… Двадцатого. Ничего не произошло. Она несказанно обрадовалась, расцвела на глазах прекрасным бутоном, закружилась, разгоняя весенний воздух, наполненный терпкими ароматами цветочных лугов. Жизнь, не помня себя от счастья, поспешила к своему возлюбленному. Это был человек, которого довелось ей однажды спасти, а он отблагодарил ее жарким поцелуем и промычал что-то. Она поняла его без всяких языков и письменностей. Мужчина желал ее, потому стребовал обещания вернуться, как только ей покажется нужным, и отпустил ее, нежно погладив молочную кожу. Девушка стремглав пронеслась по континенту, перемахнула птицей через беснующиеся морские волны, позволяя соленым брызгам холодить босые ступни и увлажнять русые волосы, отливавшие позолотой в ярких лучах звездного светила. Прибежала к неприметной пещере, на стенах которой причудливо играл тенями, костер, расточая неповторимые ароматы дыма и тлеющего мяса. Не спеша зашла вовнутрь, сохраняя на устах широкую улыбку, а потом обмерла, почти забыв, как дышать. Смерть стояла посреди серой каменной коморки, занося косу над мужчиной бледными, костлявыми руками. Жизнь истошно закричала, в попытке остановить, но не успела. Литовка прошла сквозь кожу, мясо и мышцы, проткнула сердце, заставив раненного зверьем, охотника взбрыкнуть, а потом застыть восковой фигурой, со стеклянными глазами, смотрящими прямо в небытие. Сестра темной фигуры, отошедшей в угол, подползла к своему возлюбленному, схватилась за его голову, роняя слезы на грубое, неотесанное лицо, прижала изящные пальцы к вискам, пытаясь влить в бездыханное тело немного своей безграничной силы. Но запрет отца был нерушим. Родник, дарующий ей способность исцелять и оживлять, неожиданно иссяк, лишив своей чудодейственной влаги, заставив чувствовать жажду. Жизнь приложила еще больше усилий, старалась обойти ограничение всеми способами, но магия осталась неподвластной. Долго еще девушка плакала над леденеющим телом, качала голову на своих руках, что-то напевала и шептала, а еще бесконечно целовала. Прямо как, в сказках, где любовь — панацея от любой болезни, яда или ранения. Но Жизнь сказкой не была да в сказке не жила. Она разозлилась. Так сильно, что гнев ее вырвался, обрушился на невинных существ, заморозил полпланеты, образовав корку льда, столь похожую на ту, что сковала ее сердце, как и все естество. Жизнь проклинала сестру, своего отца и тот день, когда он решил, что одна могла уничтожать целые миры и галактики, а вторая довольствовалась лишь жалкими двумя десятками спасенных, на один год. Когда позволил злу побеждать, а добро лишь сочувственно похлопал по спине, в то время, как оно ничком лежало на спине, повергнутое сокрушительной волной боли и отчаяния. Когда разрешил тьме сносить все на своем пути, без каких-либо лимитов, а свет заставил выбирать между сотнями тысяч существ, каждый из которых жаждал помощи. Когда поставил перед ней — Жизнью — глухую стену, а Смерть отпустил резвиться на открытом лугу, где она кромсала, безумно хохоча и упиваясь пролитой кровью. Девушка прогнала сестру, хранящую молчание и походящую тем самым на Демиурга. Оба были немногословны и не желали становиться чуть общительнее. Тем не менее, Жизнь еще долго, почти целую вечность, сидела в той самый пещере, испытывая жгучую ненависть ко всему, что когда-то любила. Сердце ее стало глухим, будто столб гранита, холодным, словно сама зима схватила его когтистой ладонью и превратила в кусок мороза, и страшным от кровавых борозд, что болезненно пульсировали при каждом биении. Наконец, по прошествии долгих лет, душа Жизни оттаяла, сама девушка отошла от потери и решилась пойти к отцу, дабы убедить его в неправильности, несправедливости решений. Встав с каменного пола пещеры, девушка, в последний, окончательный раз, оглядела опустошенными глазами, цвета грозовой тучи, череп да кости бывшего любимого и тяжело вздохнула, подставляя лицо солнцу. Глядя на него в упор, она дала себе клятву не влюбляться в людей. Само чувство любовь было прекрасным и окрыляющим, но боль от нее — хуже самой Смерти. Лучше уж заняться делами насущными и отпустить пустую эмоциональную привязь. Испытывать подобное во второй раз Жизнь совсем не хотела. Она молила. Падала на колени, хваталась за полы его одеяния и целовала ноги. Билась головой об пол, ругалась, с пеной у рта, и угрожала. Торговалась, словно бедняк на рынке боролся за ломоть черствого хлеба. Но все безуспешно. Отец не внял ее просьбам, только взглянул осуждающе, укоризненно, словно призывал закончить спектакль и смириться с неминуемой участью. Но Жизнь не сдавалась, а посему, безумно завопила Творцу прямо в лице, что-то о добре и зле, свете и тьме, ограничениях и вольностях, да о победах и проигрышах. Демиург разозлился и низверг неблагодарную, грубую дочь на землю. Ее белоснежные одеяния и извечно прямые волны волос теперь представляли собой грязные тряпки и спутанные космы. Она тяжело дышала, чувствуя, как нестерпимо болят разодранные в кровь колени и щиплет содранная на локтях кожа, в которую попала пыль и земля. Отец крикнул ей вслед, что никто однозначно не добр и не зол. Что весь пантеон богов и их подспорьев занимает позицию исключительно нейтральную. Что она не главный герой этой истории. Что пора перестать маяться дурью и принять законы Вселенной. Объяснять, к чему он загнал ее в рамки, лишил всякой поддержки, а потом и вовсе вонзил кинжал в спину, естественно, отец не стал. Кто она такая, чтобы великий Творец отчитывался перед ней и обнажал душу? Мотивы и помысла, что толкают Создателя вперед, должны оставаться лишь с ним. А дети уже слишком взрослые, дабы разжевывать им очевидные вещи. Ясно было одно. Самый близкий человек отвернулся от нее, загнал в угол, напился ее отчаянием и сбросил безвольное тело вниз со скалы, злорадно насмехаясь над ее беспомощностью, наивностью и доверчивостью. Она потонула в грусти. Раненая, слабая и совершенно опустошенная. Ей хватило сил только на ходьбу по берегу реки, что привела к уже знакомой пещере. Теперь там был лишь прах вперемешку с костной мукой. Стоило только войти под знакомый свод, как она тут же рухнула ничком на камни, нещадно царапая впалые щеки и содрогаясь не то от холода, не то от душивших ее слез. Целые месяца и годы она проводила здесь, наедине с собственными демонами, мыслями и незримой тенью некогда любимого человека. Тоска захватила все ее естество так сильно, что открывая глаза по утрам, она смотрела на солнечные лучи, пускающие зайчиков по полу сквозь редкие дырочки, в сооруженном из гальки заслоне, и не знала, зачем продолжает просыпаться. В какой-то совсем отчаянный миг, Жизнь громко звала Смерть и молила прекратить ее страдания. Сестра появилась, отделившись от угла, в который забилась много лет назад после того, как забрала жизнь возлюбленного своей родственницы, и села рядом, не снимая капюшона. Однако, несмотря на грубую темную ткань, скрывавшую лицо, а вместе с тем и эмоции, девушке показалось, что Смерть ее понимает. Так и оказалось. Та, что некогда казалась сущим злом, поведала о том, что избавлением от страданий она и занимается. Что многим людям не нужна ее помощь, а истинную благодать они находили в небытии. Что ей тоже не давали выбора. Что отец просто давал ей список тех, чье существование надо оборвать, и она не могла воспротивиться его воле. Что, как бы ей ни хотелось, но отойти от заданного маршрута не получалось, несмотря на тщетные попытки. Что, однажды, Смерти пришлось лишить жизни собственного возлюбленного. Что после того случая, она дала себе клятву не влюбляться ни в кого, не думать о смысле и несправедливости своего предназначения, не оспаривать решений отца, а просто исполнять данную в спектакле роль, с полным равнодушием ко всему происходящему, ожидать конца всей истории и смотреть на эпилог со стороны зрителя. А потом рассказала о болезни, выдуманной Демиургом, что заставляла ее выкашивать целые деревни и города. Что там, на поверхности, нужно ее вмешательство. Что двадцать — это больше, чем ноль. Она приняла. Схватила сестру за руку, долго обнимала девушку, заставляя темные одежды намокать от пролитых слез. Они вышли из пещеры вдвоем. Нейтральные, абсолютно безразличные и равнодушные к своей участи. Неразлучные сестры, чья судьба подчиняться, не задавая вопросов. Вечные соперники и помощники друг другу. Сущности, безмолвно ожидающие конца всей пьесы. Жаждущие дойти до финальной главы и поставить последнюю точку, после последнего слова в эпилоге.

А настанет ли этот эпилог?