императив

Серёженька дождевым росчерком, подгоняемый теплыми порывами ветра, криво смахивает себя с привычного маршрута в переулки. Держится подальше от центра: центра города и центра тротуара; все клонит себя к стенам домов, чиркая пальцами по разномастной новизне бетона, по замазанным линиям аэрозоля и чьим-то наспех надписанным словам, кто кинул их наотмашь в плиты, так не адресовав напрямую. Негодование или любовь. Серёжу тошнит своими негодованиями и своими любовями — за последнее время так набрыкался, что спасу нет, как уплывать на всех парусах от водоворота в штиль. Ему и самому штиль не годен теперь. В Петербурге погода не по душе — убежал в Москву плавать по улицам и метрополитену вражеским фрегатом. Похуй, что Петербург ему провода рвет, если бы режим полета отключил, устройство бы перегрелось и уже давно взорвалось от смсок во всех мессенджерах: "ты где, паскуда?". Ему номера обрывают двое, но геолокация одного города. Серёженьку кроет от весны, он разваливает себя в парке, скинув наспех дорогущие кроссовки, дышит загнанно, будто взял олимпийское золото. Но он и не помнит, сколько улиц отмотал за сегодня, отмеряет время только по табачкам и ублюдскому зеленому чаю. Над ним бесконечно чистое небо, дышится мягко и приятно, он вытягивает очередную сигарету скорее на демонстрацию изящества, небрежно накинутую на плечи, как мантию королевскую, а не ради затяжек на скорость. Смотрит в это же самое небо, думает про город, где шпиль облака протыкает, а они в ответ сливают воду. Думает про свою башню из слоновой кости, и думает, стоит ли ее выше облаков строить. Курит, не дышит. Когда люди начинают приглядываться к всполохам огня на зелени: поднимается, спешно натягивает кроссы и шнурует почти на бегу. Спускается вниз и на посаженной зарядке подслеповато вычитывает названия станций, мысленно прикидывает, сколько ему до Адмиралтейской, а потом вспоминает, что ему с Чистых прудов до Охотного. И все равно хочет на две пересадки, а ему на Первой прямо. В метро разваливается, смотрит на горящие экраны, а потом вспоминает, что от экранов (почти) и сбежал, руководствуясь не мероприятиями и билетами, а прогнозом погоды, поэтому переводит взгляды себе под ноги. Какая-то девочка напротив ему скромно улыбается. Серёженька едва ли не скалится в ответ, уже дергаясь, чтобы подсесть и рядом, и на уши, но в кармане разряженное устройство лежит и кандалами, и цементом на ноги, с таким только на дно пойдешь. А вот Москвы-реки или Невы, это уже (нева)жно. Он знает, что пора на вокзал и закругляться, как он напетлял по Садовому, но пока не раздышался, пока весна не выветрилась с полупьяными прогулками вдоль Патриарших — сил не находит. Москва плотно сворачивается внутри, но не как дурман или трава, а как ясность. Серёжа вздыхает и не выходит из вагона, как хотел. Телефон на зарядку, а руки дрожать начинают. Лестно, мудаку, что уведомления всплывать начнут. Первые, конечно, по делу: встречи, интервью, ненужные и бесполезные предложения, реклама. Серёжа маниакально давит улыбку в экран, на что люди бы спросили "че, любимая пишет?", только он не нужен нахуй никому хотя бы две станции. Игорь скидывает ему убогие вопросительные стикеры в мессенджере, Олег тактично вызванивает по видеосвязи на защищенном канале Вместе. Ждут, ждут и злятся, пока Серёженька от весны обдолбался. У него глаза не синие, а почти черные, волосы закатным всполохом падают завесой перед глазами. Все неотвеченные и недосказанные слова никак не могут убиться трансфером Москва-Питер, они будто по одним и тем же орбитам, как спутники, только пересечься никак не могут нормально. Серёжа тоже тактично молчит, стирая уведомления: не игнор, а техника безопасности. Он ни Игорю отвечать не хочет, ни Олегу, пока не отпустит. Иначе им троим вредно. Игорь по работе все карандаши вместо точилки перегрызет, а Волкову ума хватит и сорваться, погнать лошадей во весь опор, ища свою русскую принцессу в столице, пока принцесса отчаянно пытается заработать себе зависимость от табака за три дня. Галопом по Европе, такой вот хуевый и непонятный тур. Разумовскому хочется по старой памяти ввалиться в музеи, где его как родного обласкают, но по весне память такая, что впору в определенные клубы по випке. Серёжу выплевывает из метро, он запинается и тащится наверх, потом обратно, потом подваливается к фо сизонс, криво улыбаясь наверх. Иногда приятно не купить и заходить, а знать, что впустят. Он платок не повязывает, щеголяет своим привезенным закатом, а когда подкуривает — вся Москва горит. То ли с ним, то ли от него, и так приятно в этом огненном мороке, что голову кружит. Серёжка и сам кружится, куражится. Прикуривает возле музыкантов, пританцовывает, на него даже гитарист косится, мол, парень, ты че? Парню ниче, ему всегда ниче. — Люблю Москву, когда надо уезжать, — впечатывает полупьяно, когда сам как стекло, делится собранием блэк рашн с музыкантами, когда виновато поясняет, что наличка перевелась. В кармане лежит пятерка, а может и десятка, на карте вообще надо считать нули, а не цифры, но Серёжа сегодня жадный, потому что к Москве начал привыкать. Поэтому и уезжать надо. Обязательства, все такое, но вообще и неотвеченные тоже. Он притирается в забегаловке, где снова есть зарядка, умилительно-параноидально вбивает локацию то одного, то другого, с удивлением обнаруживая, что локация сходится на Вместе. — Мальчики, — облизывается, сгибом пальца поглаживая экран. Не выдерживает, всем в ответ шлет поцелуйчики и скрины заказанного билета, после чего оба пользователя выходят из сети. Серый садится в бизнес пьяным под завязку, чтобы продлить ощущение, что Mоскве все еще нравится и он сам, и его деньги. Он любовью не поделился, только набрал по карманам, проебал три зажигалки, один платок и даже очки с диоптриями. Увез с собой зависимость и чужие номера. Весна в голове шипит и успокаивается по мере удаления от города, Серёженька даже почти засыпает, когда уведомления снова звякают. И оба звучат так, как от одного: "Встретить?". Серёжа улыбается, прикрывая глаза, ничего не отвечая.