Слайд-шоу

Пишите, камеры, пишите Каждый взгляд и каждый вздох, Эй, не спите на софите — Из меня струится Бог. Злая копия ребенка Посредине пустоты, Не записанный на плёнку, Был ли в самом деле ты? Павел Кашин «В рапиде»

В назначенное время Артем не появился. Когда Ромка, Саша и Артик накануне обсуждали детали поездки, то казалось, предусмотрели все. Даже билет для Артема купили в соседнем вагоне на случай внезапного появления Славы. Решили, кто какие вещи берет, а без каких смогут обойтись. День отъезда для каждого был распланирован чуть ли не по минутам. А вот о таком повороте событий они не подумали. Саша осталась с сумками недалеко от вокзального входа, чтобы ее хорошо было видно издали. А Рома ждал Артика в условленном месте, в магазине «Ткани» через дорогу от вокзала. Вряд ли бы Слава, если бы подъехал вплотную к вокзалу, решил перейти оживленную дорогу, чтобы срочно купить себе отрез ткани на костюм перед тем, как все-таки посетит билетные кассы. Он бы непременно увидел Сашу, и направился к ней, и тоже бы оказался хорошо заметным издали. Рома в течение двадцати минут с интересом разглядывал витрины с нитками, пуговицами и кружевами. Наконец он не выдержал тяжелого взгляда продавщиц и, плюнув на предосторожности, вышел на улицу, высматривая в редком потоке людей Артема. Снова вернулся в магазин, потом обошел на всякий случай соседние магазины — обувной и продуктовый. Опять вернулся в «Ткани», спросил у продавщиц, не заходил ли в его отсутствие парень. Но Артика не было. До отправления поезда оставалось десять минут, когда Рома, запыхавшись, прибежал к Саше. — Все хорошо? — тревожно спросила Саша, уже понимая, что все вовсе не хорошо. — Артемки нет… — Совсем? — А как еще-то?! — нервно хмыкнул Рома, пытаясь отдышаться. — Может, он передумал? — Как он мог передумать? Он же свой паспорт мне отдал и почти все деньги. Вы днем созванивались, и он сказал, что, у него все по плану, — Рома с сомнением посмотрел на Сашу. — Или вы не говорили по телефону? — Конечно, говорили! — оскорбилась Саша Ромкиным подозрением. — Зачем мне врать-то?! — И что он сказал? — Я же тебе говорила! Он сказал, что с учебой все решил, а с мамкой у него проблемы возникли, но и она уже почти согласилась… — Неужели он не смог ее убедить? — Артем знает и номер поезда, и своего вагона, я ему по телефону продиктовала. Здесь стоять больше смысла нет, пошли, а то сами опоздаем. — Я без него не поеду! — отрезал Рома. — Не глупи! Если он в последнюю минуту появится, то мы не успеем добежать до поезда. Заодно проверим его вагон — может, он уже там. Пошли! Но ни около поезда, ни в вагоне Артика не было. Рома беспомощно озирался. Проводники попросили провожающих покинуть вагоны. — Ром, ничего страшного не произошло. Если что, он сможет приехать позже, так даже лучше. Как устроишься, позвонишь, скажешь адрес, и он приедет, завтра, через неделю — когда сможет! — А как же его паспорт? — Вышлешь матери, там же прописка есть. — У тебя записан его телефон? — спросил Ромка. Сам он ни разу не звонил Артику, съемки назначались Славой, и Рома просто приходил в указанное время — в телефоне не было необходимости. — Да, в блокноте. — А если с Артемом что-то случилось по дороге. — Ты же сам говорил, что он самостоятельнее нас с тобой. Уверена, с ним все хорошо. Рома, пошли в вагон! — Ты иди, я еще подожду… — Рома, ему можно когда угодно приехать, а тебе надо сегодня — ты же знаешь! — уже не на шутку заволновалась Саша. — Мы договаривались ехать все вместе! — Я уволилась, Ром! Я собрала все вещи и потратила деньги — я больше в этом городе никому не нужна! Мне теперь даже переночевать негде, а ты хочешь передумать?! — Я тебя не заставлял — сама так захотела! — холодно напомнил Рома. — А я-то думала, мы хотя бы друзья! — разочарованно вздохнула Саша. — Черт с тобой, оставайся в этом трущебнике, а я все равно поеду! Только предупреждаю: Слава тебя не простит. — Мне все равно. — Ромочка, — снова, сменив тон на умоляющий, запричитала Саша, — я видела друзей Славы, они не такие, как он — это натуральные бандиты, и здесь у тебя нет шансов! Поехали. Встретишься с этим иностранцем, наладишь контакт, и Слава до тебя уже не доберется. В любое время сможешь Артема забрать или, если захочешь, сам вернешься, но потом. А сейчас давай уедем, а? — Ну почему он не пришел? — потерянно, безнадежно и не стесняясь собственного отчаяния, обращаясь даже не к Саше, а ко всей всемогущей пустоте, спросил Рома. — Я не знаю, — беспомощно пожала плечами Саша. — Молодые люди, я вагон закрываю — вы едете? — пронзительным казенным голосом поинтересовалась проводница. — Да, едем! — бойко ответила Саша и тихо, обращаясь к Ромке: — Все хорошо будет, ну пожалуйста, поехали… Рома смотрел, как за пыльным вагонным окном уплывает его родной тихий город. Чего стоили те вещи, которые сочли нужными, если здесь остались его детство и юность? Сюда он мечтал вернуться из армии, здесь остались родители, здесь остался Артик. Так неужели где-то найдется что-то более ценное, чем все это? Ромка никогда не думал о том, любит ли он свой город, город тоже не признавался в любви Ромке. Как и все остальные горожане, Рома часто сетовал на то, какими грязными были улицы, а бедность и однообразие унылых фасадов иронично упоминались как местная особенность и самобытность. Но в мае, когда в палисадниках зацветали деревья, весь город словно преображался и молодел, он искренне, по-доброму, не помня насмешек и обид, дарил свое тепло. Его провинциальная простота, неторопливый быт, некрашеные лавочки во дворах, лужи, голубятни — все это воспринималось со снисходительной усмешкой, как причуды пожилого человека, все было пропитано теплом и любовью. Эту любовь трудно почувствовать, она окружает тебя от рождения и воспринимается как нечто должное, и только оказавшись вдали, начинаешь ощущать нехватку этого незатейливого уюта родного места. Как старый покосившийся дом, который помнил лучшие времена, когда в его комнатах смеялись, влюблялись, рождались все новые и новые поколения. Он до сих пор помнит всех по именам. Он оберегал каждого, молча встречал и провожал, не ревнуя и не осуждая, отдавая каждому незаметную частичку себя. Внешняя красота неумолимо угасала, но внутри он продолжал хранить тепло и память о каждом, кто прикасался к его стенам. Никому ничего не доказывал, ни с кем не спорил, а просто выполнял свое предназначение. Поезд уезжал все дальше, за окном чаще мелькали деревья и все реже — дома. Рома вспомнил, как они утром попрощались с Артемкой. Легко, с улыбкой и приободряя друг друга, буднично сказав: «пока», всего на несколько часов, чтобы вечером отправиться вместе в новую светлую жизнь. В парадной, когда Саша не видела их, Артем взял Ромку за руку, доверчиво, без стеснения и манерности — почти машинально. Ему просто необходимо было прикасаться и чувствовать тепло, все-таки он был еще совсем мальчишкой, и Рома крепче сжал его ладошку, так они и спускались по лестнице… А теперь это «пока», сказанное на ходу, оказалось последним. Под вагонами загремел металлический мост, и в окне на вечернем солнце сверкнула холодная и темная гладь реки, словно изогнутый осколок стекла, безжалостно отсекая прошлое. Саша сидела с закрытыми глазами, прислонившись к стенке, и, казалось, спала. — Ты извини меня… — вздохнул Рома. Саша неторопливо открыла глаза. — Я тебя понимаю — сказала она, кусая губы, — и хочу, чтобы ты знал: хоть я и была против того, чтобы Артем с нами ехал… но мне тоже очень жаль, что так получилось. Рома хотел сказать ей спасибо, но к горлу не вовремя подкатил комок, и он лишь кивнул и снова вздохнул, чтобы унять подступившие слезы, а Саша, как будто почувствовав его неловкость, вновь закрыла глаза. И больше они ни о чем не говорили. Раздали постельное белье, Рома забрался на верхнюю полку и уткнулся лицом в стену. Он хотел отгородиться от мира и полностью отдаться боли расставания, истязая себя сладкими воспоминаниями. Но он успел лишь подумать о том, что не осталось ни одной фотографии Артемки, кроме той, которую он сделал накануне, и пока пленка была в фотоаппарате, теплилась надежда, что фотография окажется хоть мало-мальски приличной. На этом сон и унес его измученное сознание. Рано утром Рома проснулся от холода. Мысли стали спокойнее, вчерашние переживания больше не кровоточили, как свежие колотые раны, они все еще причиняли эмоциональное неудобство, но с ним уже вполне можно было жить дальше. Да, действительно, устроившись на новом месте, Рома мог приехать за Артемкой, это теперь не казалось чем-то фатальным, а наоборот, разумным и правильным. От воспоминаний о том, как он вчера огрызался на Сашу, тайно обвиняя ее в неспособности понять его трагедию, Ромке стало стыдно. Да, без сомнения, Саша была права и объективна, фактически заставила принять единственно верное решение. Теперь Рома был полон новых надежд на будущее, он чувствовал в себе силы добиться в столице гораздо большего. Ведь есть цель — вернуть Артика. И еще одна мысль не давала покоя, та, о которой он боялся вчера подумать, потому что не смог бы вынести ее тяжести. Но сейчас она воспринималась как-то философски и без излишнего драматизма. Это причина, по которой Артик мог не приехать. Ее озвучила Саша еще там же, на вокзале, и Рома сразу же отмел как невозможную, — Артем просто передумал ехать. Это было самым очевидным и логичным. Передумал ли он сам или его уговорила мать, приведя веские доводы, возможно, это даже сделал Слава, случайно прознав о предстоящем отъезде, — причины, побудившие его передумать, не столь важны, главным является лишь его окончательное собственное решение, которое он принял самостоятельно. То есть, так или иначе, это стало ЕГО решением, ведь не силой же его удерживали. Да, в Ромкином понимании это напоминало предательство. По крайней мере, примерно так себя чувствовал он, когда его бросила Ира: ощущение собственной ничтожности, ненужности и даже неполноценности. Но сейчас он был уверен, что, стоит добиться хоть сколько-то значимых успехов, и все получится исправить. Реальность больше не пугала. Рома перевернулся на другой бок, словно это было чем-то символичным — он снова был лицом к миру. Саша робко и преданно улыбнулась. Рома тоже ответил ей несмелой улыбкой. — Я боялась тебя будить, мы приезжаем через час. — Это хорошо… Саша снова улыбнулась, на это раз смелее. — Будешь чай? — Буду. «Наступила Москва» — так потом Рома говорил про начало этого жизненного этапа. Столица напоминала армию. Армия тоже не спросила Ромку, чем он жил до нее, о чем мечтал, что любил. Вот и Москве было безмерно плевать на ожидания и она очень быстро заставила следовать ее правилам. Прошлое стало неважным и далеким, а настоящее требовало четкого движения «по указателям». Уже через месяц казалось, что Москва проникла повсюду: в мысли, в чувства, в привычки, добавив существованию незлого поверхностного цинизма. В общем, «Наступила Москва». Иностранец Пауль оказался коренастым, чуть полноватым мужчиной средних лет, в бесформенной потрепанной одежде. Длинные спутанные волосы с редкой проседью, которые он часто собирал резинкой в хвостик, гладко выбритое лицо с тяжелыми скулами и выпученные, словно от удивления, темные глаза. Взгляд тяжелый и пронзительный, улыбался Пауль исключительно по делу, и то в основном девушкам. По-русски он разговаривал сносно, то есть, с одной стороны, его словарный запас был, на удивление, богатым, а вот произношение просто ужасным. Эти два обстоятельства делали его быструю речь неразборчивой. А в сочетании с импульсивной жестикуляцией Пауль и вовсе производил пугающее впечатление. Национальность определить сложно, то ли голландец, то ли испанец, впрочем, могло оказаться, что ни то ни другое. Все, что Рома смог понять: акцент его не был английским. — Как твои дела? — вместо приветствия спросил Пауль, встав с кожаного дивана, он протянул волосатую узловатую руку для пожатия. — Хорошо, — робко ответил Рома и почему-то сразу почувствовал себя маленьким. Пауль покачал головой, словно ожидая продолжения или какой-то радостной и долгожданной новости, и, не услышав ни того ни другого, бодро продолжил: — Слава́ — хороший партнер. Он рекомендовать тебя как большой профессионал дела. Рома молчал, а Пауль снова выжидающе качал головой. — Покажи, что уметь, — Пауль протянул руку, видимо ожидая получить портфолио. — Мои работы вам привозил Слава, я работал с ним последний год… — смутившись, ответил Рома. Пауль как будто был недоволен, но молчал. — Я могу для вас провести съемку, — робко предложил Рома и, посчитав это недостаточным, добавил: — Если вы пожелаете. — Какая камера ты снимать? Рома суетливо достал старый «Зенит». Пауль сморщился, словно от зубной боли. — Еще камера? — Был «Никон», но я его разбил… «ФМ-2»… Этот ответ почему-то смягчил Пауля, и он вальяжно снова уселся на диван, раскинув руки. Тем неожиданнее были его следующие слова: — Мне пока не нужен фотограф, — радостно сообщил Пауль. Из-за несоответствия радостной интонации и грустного смысла сказанных слов, Рома лишь интуитивно понял, что ему только что фактически отказали в работе. Но Пауль все еще рассматривал Рому, точнее присматривался и не прощался. Как любой провинциал, встретившийся впервые с отказом, Рома молча убрал фотоаппарат в сумку и обреченно сказал: — Тогда до свидания, — и честно направился к выходу. — Стой… Рома остановился. — Сколько хочешь за пленка? — Сто пятьдесят долларов, — на ходу придумал Рома, проклиная себя за то, что своевременно не подумал даже о такой простой и важной вещи, как цена. И теперь боялся продешевить. Вместо ответа Пауль рассмеялся и твердо сказал: — Пятнадцать! Цена возмутила Ромку, но он бы все равно промолчал, и лишь невозможность прожить на эти деньги в столице вынудила его проявить такую необходимую сейчас смелость: — Простите, это слишком мало. — Сколько хочешь за пленка? — снова повторил вопрос Пауль. — У Славы я получал сто долларов, — честно и даже с обидой ответил Рома. — О, май гот! Рашн крэзи! — совершенно не заботясь о натуральности, в театральном ужасе воскликнул Пауль. — Двадцать пять доллерс! Рома молчал. Ему было неловко торговаться, он этого просто не умел делать, но и соглашаться не хотелось еще больше. — Двадцать пять доллерс, — настойчиво повторил Пауль, — плюс я дам тебе работа. — Какую работу? — неуверенно спросил Рома. — Раздевайся. — Зачем? — Я должен знать, как я смогу за это платить! — словно объясняя очевидное, сказал Пауль. — За что «за это»? — Иногда нужен актер, я хочу знать, какой ты выглядеть! — теряя терпение, объяснил иностранец. Такое объяснение показалось разумным, и Рома стал снимать с себя одежду, оставшись в трусах, он стыдливо выпрямился. — Дальше! — устало сказал Пауль. — Я не буду снимать, — тихо, но уверенно сказал Рома. — Дима́! — неожиданно громко крикнул Пауль с ударением на последний слог. Рома вздрогнул, ожидая уже чего угодно от этого весьма странного чужеземца. Но Пауль сидел не шелохнувшись, а в дверях спустя секунду появился брюнет лет двадцати пяти, высокий и загорелый, с голым торсом и в просторных пляжных шортах, словно герой рекламы шоколадного мороженого на тропическом пляже. Он вопросительно посмотрел своими бездонными голубыми глазами на Ромку, потом на Пауля. — Дима́, покажи член, — не глядя, попросил Пауль, словно собирался одолжить зажигалку или сигарету. И парень без раздумий стянул с себя шорты. Рома инстинктивно отвернулся, не успев даже рассмотреть «достоинства», в надежде, что и вовсе удастся избежать этого зрелища. — Дима́, покажи Рому́ стояк! — так же буднично попросил Пауль. И Дима спокойно принялся дрочить. Рома все-таки обернулся, не из любопытства, а скорее пожалев обворожительного Диму, который сейчас старался специально для него, не посмотреть было бы невежливо. Рома увидел весьма объемный хуй с оголяющейся при каждом движении головкой. Член был еще больше Ромкиного и имел плавное утолщение в середине. Относительно маленькая острая головка почти не выступала за края общего контура, и от этой монолитности член выглядел еще более внушительно, как вражеская авиационная бомба. При этом сам Дима оставался спокоен, словно он был полностью одет и находился, например, на скучной лекции или в поезде метро. А член между тем продолжал расти. — Этот хуй стоит сорок доллерс в час. Если у тебя такой, сможешь заработать еще, — указав пальцем, сообщил Пауль. — Спасибо Дима́, больше не надо. И Дима все так же, не меняясь в лице, прервал дрочку, натянул шорты и скрылся за дверью. Оценив свои шансы, без амбиций, в процентах, получить сейчас прибавку хотя бы в тридцать долларов, Ромка, словно шагая в пропасть, стянул трусы. Краска стыда залила его лицо. А Пауль остался равнодушен, как врач в военкомате. — Повернись. Рома послушно повернулся. — Подними руки. Рома поднял. — Сделай стояк. Рома, стоя спиной к иностранцу, по примеру Димы стал дрочить, проклиная Славу, Москву, Пауля и, прежде всего, самого себя. Член не подвел. И Рома, не дожидаясь приглашения, повернулся к Паулю. — Подойди ближе. Чтобы это сделать, Ромке пришлось окончательно расстаться с трусами, и абсолютно голым он шагнул к дивану. Пауль резко подался вперед, разглядывая, скорчил неопределенную гримасу, словно размышляя над судьбой вселенной. — Попа работаешь? — Что? — не понял Рома. — Мужчина любишь? — переспросил Пауль. — Нет! — быстро ответил Рома, уже находясь в предобморочном состоянии. Опасаясь, что Паулю вздумается проверить его тело на ощупь. Но этого, к счастью, не случилось. — Попа хороший, мускул — нет, хуй миддл, — равнодушно закончил оценку Пауль. — Могу дать пять доллерс в час на дублер. Одевайся. Рома стал быстро одеваться, чувствуя себя полностью оскверненным, униженным и ничтожным. Торговаться по поводу собственного члена, стоя голым перед сумасшедшим иностранцем, было уже выше всяких сил. Да и не настолько уж его член был меньше Диминого. — Двадцать пять доллерс — пленка и пять доллерс за дубль, — резюмировал Пауль, для убедительности показывая цифры на пальцах. Рома будто не слышал его, продолжал одеваться, путаясь в одежде. — Договор? — переспросил Пауль. — Договор, — неожиданно разозлившись на себя, согласился Рома. — Дима́ тебе все скажет. Иди, — потеряв интерес, закончил Пауль. Рома подхватил свою сумку и вышел в ту дверь, из которой ранее, словно чертик из табакерки, появлялся «на все готовый Дима». Интерьер резко отличался от того, где только что Роман общался с Паулем, это была тесная обшарпанная комнатушка с высоким потолком, отчего она казалась еще более тесной. Большое окно почти напротив двери почти полностью заклеено старыми газетами, занавесок не было. Облупившийся радиатор отопления. В углу стояла современная кровать без постельных принадлежностей, только новый атласный матрас. Паркет старый и безнадежно потертый, местами не хватало нескольких дощечек. Дима же сидел в плетенном из ротанга кресле, спиной к двери, закинув ноги на подоконник. Он читал какой-то учебник. — Тебя зовут Дима? — Допустим, — равнодушно и даже нахально ответил он, как и предполагалось, совершенно без акцента. — Я тоже буду здесь работать, — объявил Рома, — Пауль сказал, что ты введешь меня в курс дела. — А что тут вводить-то? — наконец, нехотя повернув голову, сказал Дима. — Завтра в десять расставляем «свет» в зале, наводим марафет, потом начинается «кастинг», и надо будет выебать всех, на кого укажет Пауль. — Как выебать?! — изумился Рома. — Мы же с ним договаривались, что он берет меня фотографом! — А, фотографом! — вдруг просиял и оживился Дима, — а я думал, он тебя очередным дублером взял. — Ну, он просто предложил это как возможность подработать, — смущенно признался Рома. — Извини, — развеселился Дима, — я просто подумал, что мне еще и тебя ебать придется, как прошлого дублера. — Зачем? — испугался Рома, не разделяя веселья загорелого и мускулистого парня, явно превосходившего и в силе, и в спортивной подготовке. — Ну, Пауль же всех снимает, в основном девочек, конечно, но пару раз приходилось и мужика «драть». — Ты — би? — забыв о смущении, спросил Рома, удивившись, с какой легкостью у него это получилось. — Нет, я — натурэль, — на французский манер, мягко ответил Дима, не удивившись вопросу, и уже исключительно по-русски добавил: — Это же работа! За деньги могу и козу дохлую выебать. — И у тебя встанет? — За это мне и платят, — почти с гордостью сообщил Дима. — Я очень толерантный. — Ты не толерантный, ты опасный человек, Дима, — с шутливой настороженностью вздохнул Рома, почему-то вдруг почувствовав к Диме какое-то доверие. — Я же не убиваю за деньги, — простодушно пожал плечами Дима, — даже наоборот… — Знаешь, у меня к тебе просьба: если тебе за меня заплатят, ты все-таки лучше убей меня, — пошутил Рома. — Ну, если только ты заплатишь больше! — рассмеялся Дима. — Ну и лишний раз не нагибайся, а то могу и бесплатно ткнуть. Шучу — не люблю я геев. — А ты давно работаешь с Паулем? — Год. Он бывает наездами, звонит — приглашает… Остальное время я в другом месте работаю. — Где? — машинально спросил Рома. — В стрип-клубе, но это не мешает, там работа ночью, а здесь — днем. Если хочешь, могу поговорить с управляющим, может, ему тоже будет нужен фотограф. — Было бы здорово. — Окей, двадцать процентов мне, — просто сообщил Дима. — Двадцать процентов от скольки? — осторожно уточнил Рома. — Не знаю, — так же просто ответил Дима, — на сколько договоритесь. — Идет. — Ты что, вчера из Воронежа приехал? — Нет… сегодня… и не из Воронежа, — удивился странному вопросу Рома, — а что? — Да так, — усмехнулся Дима, — в Москве всегда торговаться надо, а тебе сказали «двадцать», ты и согласился, как Ваня-Полено. — А как надо было? — Ну я, вообще-то, и за десять улыбался бы, — даже с каким-то разочарованием сообщил Дима. — Ну, давай… десять, — наивно предложил Рома. Дима рассмеялся. — Теперь только в следующий раз будет десять, и не со мной. Зато я тебе ценный урок дал — он дороже стоит! Рома промолчал, почему-то вспомнив, как только что раздевался в соседней комнате. — Знаешь, почему Ленин семьдесят лет лежит и ни разу не пошевелился? — Он мертвый? — робко предположил Ромка, понимая, что такой очевидный ответ окажется неправильным. — Нет, потому что ему за это не платят и у него недвижимость в самом центре, — развеселился Дима удавшейся шутке. Рома тоже из вежливости улыбнулся. — Тебя как звать-то? — наконец-то спросил Дима. — Роман. — Так вот, Роман, в Москве бесплатно можно только по Красной площади побродить и в «Макдоналдсе» пописать, на все остальное нужны деньги. Не научишься — быстро окажешься по ту сторону турникета. Регистрацию не делай — хлопотно и дорого, рожа у тебя славянская, если дебоширить не будешь — дешевле на месте откупиться. «Единоразовый Лужковский пропуск», если остановят, — сто рублей, их всегда держи в паспорте, на всякий случай. По МКАДу не бегай, к цыганам не приставай, на бесплатное бухло не ведись, на эскалаторах держись за правый поручень и помни: если тебе улыбаются, значит, хотят наебать или выебать, иногда и то и другое! Этих правил тебе хватит, чтобы месяц здесь выжить, ну а дальше уже сам разберешься. — Спасибо. Ты тоже приезжий? — Полегче! — шутливо возмутился Дима, словно оскорбился. — Здесь все приезжие. Год поживешь — станешь «коренным». А я, считай, здесь уже пятый год, с девяносто шестого. Старожил, при мне еще менты дубинками толпу бомжей гоняли по «трем вокзалам», а те в ответ пустыми бутылками кидались — все по-честному, не то, что сейчас. — А как сейчас? — осторожно спросил Рома. — А сейчас одного пиздят, остальные бегут. Не те нынче москвичи! — А что, за пять лет работу получше не удалось найти? — Да это так — подработка. Я же учусь, последний год как раз. Потом и подумаем о целомудренной работе. Может, в политику, может, в бизнес, — мечтательно сказал Дима. — А как с Паулем работать? Трудно? — Нормально, — пожал плечами Дима, — если разозлится, то может и стульями кидаться, но если делаешь, что говорит, — все отлично! Обычно достается операторам, если снимают долго с одного ракурса или наоборот суетятся и картинку рушат. Ну и девкам достается, конечно, эти дуры так и норовят каждый раз в камеру посмотреть, как будто их в «Поле чудес» пригласили, приветы передавать. У меня с Паулем проблем ни разу не было. Пока в процесс не вникнешь, под ногами не путайся. Все свое всегда носи с собой, если в процессе за дверь выйдешь, обратно уже не попадешь — закроет. Это важно, запомни. А так вроде все… сам узнаешь. — Понятно… — Слушай, Рома, не в службу, а в дружбу, сделаешь мне съемку как-нибудь, когда время будет? Мне фото для агентства нужны. Рома посмотрел в ясные голубые глаза Димы и сказал: — Конечно, только тогда и мы с тобой не за двадцать, а за пятнадцать процентов работать будем, — и так же радостно уставился на Диму в ответ. — Ай, молодец! — восхитился Дима. — Все правильно сделал! На лету схватываешь, наш человек! Никогда не забирай последнего, если хочешь остаться друзьями, но и свое не упускай. Жмотов никто не любит — поэтому жмотом быть дорого. Заработал сам — дай заработать другому, и тогда тебя тоже к кормушке позовут. Ну и соображать надо всегда быстро, тормозов любят только аферисты и менты. Рома молчал, краснея от внезапной похвалы. — Значит, мою съемку сделаем в воскресенье, — бойко продолжил Дима, — в клубе, перед открытием, а там как раз и с управляющим поговоришь о своем бизнесе, я тебя потом научу, как с ним общаться. И запиши мой сотовый — в субботу позвонишь, скажу, куда и во сколько приехать. — У тебя что, есть сотовый?! — удивился Рома. В их небольшом городе он видел такие несколько раз, но обычно это были очень богатые и важные люди. И допустить, что студент, подрабатывающий в порно и стрип-клубе, мог себе позволить такую роскошь… В это просто не верилось. — Привыкай! Удовольствие, конечно, недешевое, но очень полезное, — с нарочитой небрежностью заявил Дима, явно довольный произведенным эффектом. Рома с сожалением вспомнил минувший вечер отъезда — если бы только у них с Артемкой были такие телефоны, то можно было бы быстро и просто узнать, что же произошло, а не метаться около поезда и мучить себя предположениями. Теперь уже Дима не скупился на советы и поучительные житейские истории. И, вопреки первому впечатлению, оказался простым и легким в общении, может, даже чересчур. Однако, как только речь заходила про съемки, он сразу становился немногословным, и, если бы Рома не был, скажем, лицом заинтересованным, возможно, Дима и вовсе не отвечал бы на такие вопросы. Рома и сам никому не рассказывал о своей работе. Не то чтобы это была страшная тайна, просто этот процесс напоминал сон, пока ты спишь, все осознаешь и понимаешь, но стоит проснуться, как все улетучивается. Остается лишь общее смазанное впечатление, и почти никаких подробностей. Выяснилось, что на съемках, кроме Димы, бывают еще парни, один из них работает у Пауля еще и охранником, на случай непредвиденных ситуаций, но он участвует в съемках, правда, как и Ромка, тоже дублером, по совместительству. Большинство дублеров работают бесплатно, так сказать, «за удовольствие». Так что то, что Пауль согласился за это платить, уже большая удача. Сами съемки идут блоками — по два часа, перерывы на полчаса. Без команды Пауля никуда не отлучаться. За день обычно по три блока, реже — четыре. С девушками за кадром общаться строго запрещено, особенно про деньги. Да и вообще, любые посторонние шумы на площадке не приветствуются, поскольку звук пишется сразу. Так называемые дублеры участвуют в массовках по необходимости, но в основном в крупных планах, где невозможно идентифицировать, чьи половые органы в кадре. Такие эпизоды снимают отдельно, в конце, так как они требуют полной перестановки «света» и весьма неудобного расположения камер, зачастую между ног дублера. Потом эпизоды нарезают и разбавляют ими остальное видео. Фотографии к фильму отношения не имеют, и Пауль продает их отдельно, как попутный товар, впрочем, видимо, тоже весьма прибыльный. Девушек бывает много. Они приходят по объявлению на кастинг моделей, для последующей работы в иностранном агентстве. В требованиях объявления, помимо внешних данных, возраста и купальника, указывается: знание языков, амбиции, желание работать, готовность к переезду, образование и прочая ерунда. Поэтому объявление выглядит весьма солидно, особенно обещанная зарплата. Никакой работы и агентства, естественно, нет, однако неискоренимая надежда на чудо и небольшая компенсация «за доставленные неудобства» заставляют одну треть «претенденток» соглашаться на съемку перед камерой и «бороться до конца» за несуществующее место. «Компенсация», как правило, от пятидесяти до двухсот долларов — индивидуально. Им дают подписать две бумаги «для отчетности», одна из них — приятная, по виду напоминающая банковский чек, а на деле не важнее прошлогодней почтовой открытки «С Новым годом!» — это согласие на получение гонорара в долларах, а не в рублях. А вторая бумага, невзрачная, но основная, — это и есть официальное согласие на съемку, без последующих материальных претензий, там же честно прописана сумма компенсации, но уже под словом «вознаграждение». После чего и начиналась собственно сама съемка. Рома позволил себе усомниться в том, что эта схема так просто и дешево работает. Но Дима заверил, что Пауль обладает даром уговаривать, делая это легко, без нажима и очень быстро. Например, на прошлой неделе две девственницы распрощались с невинностью без сожаления, одна — за сто пятьдесят долларов, а вторая и вовсе за сто двадцать. И судя по растерянным, но довольным раскрасневшимся лицам, они об этом ни капли не пожалели. Роман хотел что-то возразить, но вспомнил, как сам уже через десять минут после знакомства с Паулем дрочил собственный хуй, стоя голым перед ним и поражаясь тому, как это вообще могло произойти. В этом действительно крылась какая-то магия. Да, надо признать, этот внешне неказистый, чудаковатый европеец умел убеждать. С Димой прощались как старые друзья, но руку на прощание он пожал вяло и неохотно, словно рукопожатие было каким-то варварским и даже неприличным обычаем. Рома в очередной раз с тоской подумал, что привыкать к новому городу будет куда сложнее, чем он себе представлял. Когда Саша и Рома прибыли в столицу, они перекусили недалеко от вокзала, и Рома поехал знакомиться с Паулем, а Саша направилась к своим бывшим одноклассникам, у которых рассчитывали пожить первое время. Одноклассников звали Максим и Виталий. Жили они в общежитии университета. Максим оказался худым, выше среднего роста, с длинными безжизненными волосами неопределенного цвета, отчего его худоба казалась еще заметнее. Черты лица по-мужски грубые. Однако держался Максим нарочито грациозно, а в его глазах светилась неуместная щенячья доброта. Манера речи тоже обращала на себя внимание тем, что говорить он старался на высоких нотах, излишне затягивая гласные. Оттого его образ получался каким-то, мягко говоря, противоречивым. Футболка мешковатая, короткая. Похоже, что ее небрежно обрезали ножницами, не заботясь даже о том, чтобы линия получилась ровной. Джинсы узкие и потертые, болтались достаточно низко. Настолько низко, что спереди виднелись черные лобковые волосы. Ромку не покидало ощущение, что сейчас Максим наконец закончит свое воображаемое выступление экспериментального театра и, сбросив с себя бездарно сыгранную женскую роль, превратится, в общем-то, в обычного парня. Виталик на фоне своего друга казался просто образцом аккуратности. Обычная клетчатая расстегнутая рубашка поверх черной футболки и такие же черные джинсы. В целом его внешность была неброской. Среднего роста, ниже Макса, волосы черные, длинная челка. Глаза чуть раскосые — серые, но особенно на лице выделялись яркие губы; четко очерченный контур и сочный темный цвет, такие губы скорее подошли бы девушке, нежели парню. Они блестели и манили, как пресловутая переспелая вишня. И, разговаривая с Виталиком, против воли и сексуальных предпочтений в голове рождались неприличные образы с участием этих губ. К счастью, Виталик, в отличие от Максима, был молчалив и даже как будто чем-то недоволен. Общение не клеилось, видимо, Саша не была такой уж близкой подругой. А ее приезд, да еще и с незнакомым парнем, и намерение пожить неопределенное время у них и вовсе заставило жильцов грустить, не скрывая этого. После знакомства Рома устало и безучастно сидел в уголке, в который раз переворачивая в голове события последних дней. Хотелось спать, но не покидало ощущение, что им здесь настолько не рады, что вскоре придется искать себе другое жилье. О том, что больше идти некуда, Рома думал без страха и даже с любопытством. Все шло совсем не так, как ожидалось. Обещанная работа оказалась с нищенской оплатой, при этом не лишена унизительных моментов, Артик остался далеко, хотя в планах не было сомнений в том, что они поедут вместе. А одноклассники Саши, которые, «конечно, будут рады», оказались неприветливыми и откровенно расстроенными их появлением. Саше от такого приема тоже было неловко, но она не сдавалась, продолжая щебетать с Максом о чудесных школьных временах. Иногда она безнадежно пыталась подключить к их беседе Виталика, но тот, лежа на кровати с книжкой, отвечал лишь короткими фразами, не желая давать повода для длительного пребывания гостей. — Блин, мы же почти три года не виделись, — вдруг как можно беззаботнее сказала Саша, — а мы даже не выпили за это! — Я за! — подхватил Максим и вопросительно уставился на своего сожителя. Тот оживился, отложил книжку и ответил сдержанно, зато определенно по делу: — Магазин уже закрыт, надо в ларек на остановку идти. — Я схожу, — вызвался Рома, радуясь возможности хотя бы ненадолго покинуть этот не сложившийся коллектив бывших одноклассников. — Ты не знаешь, где именно покупать надо, — возразил деловито Виталик, — да и комендант тебя может обратно не пустить — я с тобой. Рома удивился, но спорить не стал, в любом случае это было лучше, чем сидеть здесь на шатком и неудобном стульчике в ожидании, когда тебя уже наконец выставят за дверь в пасмурную столичную неизвестность. На улице стемнело, моросил дождик. Идти пришлось долго, несмотря на то, что по дороге попадались и пара приветливо открытых магазинов, и несколько ларьков, торгующих сигаретами и алкоголем, Виталик уверенно вел дальше. — Почему бы нам не купить здесь? — все-таки, нарушив молчание, осторожно спросил Рома. — Вокруг одни общежития, потому здесь продают чуть ли не керосин вместо водки, можно вечером выпить, а наутро не проснуться. Или проснуться, но не полностью, — неожиданно охотно ответил Виталик. Видимо, его тоже тяготило молчание. — Это как? — Месяца три назад у нас тут ребята «экватор» отмечали: двое ослепли, одна умерла, остальные вроде выжили. — Ужас… — Ага, — согласился Виталик, — менты стали проверять окрестные магазины и ларьки и везде нашли паленую водку. Всех оштрафовали, но никого не закрыли — дальше продают. Больше Рома ни о чем не спрашивал, и до «правильного» магазина они дошли молча. Проявив неожиданное единодушие в предпочтениях, они взяли две полторашки пива, колу, литровую бутылку водки, чекушку, две пачки пельменей, хлеба, сигареты и чипсы. Этот набор сочетал в себе и практичность, и студенческую утонченность, и тягу к прекрасному. Обратная дорога была как будто короче. Виталик заметно повеселел, расспрашивал о планах. Рома старался отвечать неодносложно, но это плохо получалось. Так или иначе, все Виталькины вопросы были либо о предстоящей работе, либо о том, что заставило их с Сашей приехать в Москву. И то и другое не хотелось обсуждать. И опасаясь, что разговор совсем зайдет в тупик, Рома сам стал спрашивать о том, как им живется в большом городе, и не жалеют ли они, что приехали сюда. Виталик отвечал охотно, правда в его словах частенько проскакивали фразы типа: «у нас в Москве…», он с явным удовольствием подчеркивал свою принадлежность к столице. Полезного от него Рома почти ничего не узнал, но зато можно было молчать самому. На входе в общежитие Виталик буднично и без лишних вопросов отдал чекушку угрюмому коменданту и, не останавливаясь, взяв Рому за рукав, направился по длинному коридору к лестнице. — Если не угостить, завтра с бухлом уже не пустит, — тихо пояснил Виталик, — да еще и с проверкой может прийти — тут у нас строго! Рома неуютно себя чувствовал от того, что Виталик все еще держал его почти под руку, но не спорил. Алкоголь сотворил чудо, почти мгновенно растопив мутный лед неловкости. И весь вечер Рома слушал увлекательные истории о школьных днях Саши и ее одноклассников. Их рассказы настолько разнились, что создавалось впечатление, будто они учились не в одном классе, а в разных городах. Они и сами это признавали, настолько была велика пропасть их интересов в школе, что они даже не замечали существования друг друга. Теперь у них была возможность дополнить общие воспоминания. В целом, когда выпили еще немного и доели невкусные пельмени, все оказались рады этой встрече. А Рома с грустью подумал: смог бы он так же посидеть со своими одноклассниками? Было бы ему интересно? Ромкины школьные годы прошли серо, класс не был дружным и даже не был враждебным, он был удивительно равнодушным. Разумеется, имелись школьные товарищи, но ни одного, с кем бы он дружил с первого и до последнего класса. Они менялись с возрастом, сначала по принципу кто ближе живет, потом — по интересам. Ромка не был замкнутым, скорее наоборот, он был подвижным и сообразительным. Знакомства заводил часто и самые разные. Так, однажды в четвертом классе, заигравшись на перемене со старшим дворовым товарищем в его классе, он не услышал звонка на урок. Вошла учительница, весь класс затих, и Ромка не растерялся — тоже прилежно сел за парту. Так он и просидел целый урок со старшим классом, чем завоевал их симпатию и стал общим любимчиком. Сын полка, так его и прозвали. Не боялся заводить приятелей и среди младших. Он подружился с Робертом, тот учился в пятом классе, когда Ромка был в седьмом. Для того возраста подобная разница обычно непреодолимая пропасть! Отпросившись во время урока в туалет, Рома встретил там «мелкого», тот стоял, облокотившись на грязный подоконник, уткнувшись лбом в крашеное окно. — Ты чего здесь? — Да так, — нехотя буркнул «мелкий», шмыгнув носом и не поворачиваясь к Ромке. — С урока выгнали? — участливо спросил Ромка, делая то, зачем, в общем-то, и отпросился в туалет, целясь своей струей в самый центр бездны унитаза, чтобы было больше шума и пены. — Да контурные карты не сделал, ну не получаются они у меня, нет у меня художественных талантов. Если криво делаю — мамка ругается, что «имущество» извожу, а если не делаю — географичка двойку ставит. А теперь вот она меня вообще выгнала, сказала: пока все как надо не заполню, чтобы на уроке не появлялся. А как я заполню, я даже линию ровную провести не могу. Ромка вздохнул и прикинул, как ему самому попадет, если он не явится из туалета на урок, но все же, застегнув ширинку, решительно сказал: — Давай помогу! До конца урока Ромка все-таки успел, но ему все равно попало — дело житейское. Зато на следующий день к нему подскочил «мелкий» Роберт и, совершенно не стесняясь, тряс его руку и даже лез обниматься. Ромкины одноклассники, да и сам Ромка были в полной растерянности. Но «мелкого» он не отпихнул. И с тех пор при каждой встрече в школе они устраивали целое представление с обнимашками и рукопожатиями, веселя всех окружающих. Ромка не был «главным» в классе. В классе ему было скучно, там он был тихим троечником, несмотря на то, что легко и элегантно мог сорвать урок истории или литературы, единолично вступив в полемику с учителем, безошибочно находя их слабые места и уводя от темы урока. Тем самым он избавлял класс от опроса домашнего задания или грядущей письменной самостоятельной работы. Ему были безразличны восхищенные и благодарные взгляды одноклассниц и уважительные реплики одноклассников. В этом он не видел ни стимула, ни пользы. Делал это легко и бескорыстно, правда не очень часто, чтобы его «коварную стратегию» не раскусили учителя. Да, Ромка был общительным, но, несмотря на обилие знакомых, считал, что настоящих друзей у него нет. И тогда он подумал, что пора ему обзавестись таковыми. Как это делать, он не знал и решил действовать книжными шаблонами, то есть сконцентрировать свое внимание на одном или двух объектах, проводить с ними больше времени, и тем самым развить ту самую дружбу. У всех, даже у самых замкнутых, были друзья, и Ромка считал себя на их фоне легкомысленным и даже одиноким. И он попытался начать «дружить». Однажды даже позволил «очередному лучшему другу» присутствовать при печати фотографий. И то ли красный свет фотографического фонаря и журчание воды из крана так подействовали, то ли переходный возраст сыграл злую шутку, но «друг» предложил Ромке, «пользуясь случаем» подрочить вместе. Ромка был в таком замешательстве, что покраснел от подобной откровенности больше, чем красный фонарь, который стоял рядом с фотоувеличителем. Ромка отказался, но, боясь показаться ханжой и плохим «другом», а еще хуже — просто отсталым и неразвитым юношей, как можно спокойнее добавил, что, если тому так невтерпеж, он может сделать это один. «Друг», не раздумывая, воспользовался предложением и, приспустив штаны, принялся за дело. Ромка же, собрав все свое самообладание, в полуобморочном состоянии отвернулся к фотоувеличителю, как будто собирался продолжить печать. Он долго наводил резкость, с ужасом думая о том, что за его спиной, почти вплотную, «лучший и до этого случая уважаемый друг» с полузакрытыми глазами и приоткрытым ртом без стеснения дрочит. К тому времени Ромка и сам частенько рукоблудил, но считал этот процесс исключительно интимным и очень-очень стыдным. А «друг» продолжал часто сопеть и ритмично позвякивать пряжкой расстегнутого пионерского ремня. После того случая Ромка долго убеждал себя, что «друг», в общем-то, хороший, просто более раскованный, но до конца уговорить себя так и не смог. И каждый раз, встречаясь с ним в школе, Рома вспоминал его пыхтение за спиной и больше ни о чем другом думать не мог. Дружба не состоялась. Он тогда долго размышлял и пришел к выводу, что человек — это многослойное существо и угадать то, что находится на более скрытом уровне, почти невозможно. Это открытие надолго поселило в сознании страх любых близких отношений. Неожиданное подтверждение этому он нашел на уроках биологии, когда стали изучать анатомию человека. Оказалось, что внутри каждого, даже самого красивого человека есть кишечник, который почти всегда набит разлагающейся измельченной пищей. Да и все, что скрывалось под милой оболочкой, было отвратительным и пугающим. И это если говорить о здоровом организме, а уж сотни болезней и патологий и вовсе лишали остатков привлекательности, окончательно низводя внешнюю красоту в ранг чего-то эфемерного, бутафорского и лживого. Разумеется, Рома понимал разницу между физиологией и психологией человека. Но принципы их строения в его мировосприятии стали общими — чем глубже, тем непригляднее. В девятом классе произошло событие, которое потрясло всю школу. Ромкин одноклассник в начале учебного года повесился, оставив короткую предсмертную записку: «Надоело врать». Ни даты, ни подписи, ни постскриптума. Эти два слова вызвали море домыслов в поисках виноватых. Родители обвиняли учителей, учителя — родителей, а между тем в классе упорно ходили слухи о его неразделенной любви к соседке по парте. Предположение было голословным и даже абсурдным, но со свойственным подросткам максимализмом все искренне подхватили эту версию. Романтическая подоплека произошедшего в глазах школьников была куда привлекательнее, чем какое-то общее и ничего не объясняющее «надоело врать». Класс сплотился, чтобы осудить без вины виноватую. Но нашлись и защитники потенциальной жертвы, в их числе оказался и Ромка, наивно полагая, что разумные доводы быстро поставят точку в споре. — Откуда ты знаешь, что между ними ничего не было? — спросили Ромку, окружив полукругом. — А с чего вы взяли, что между ними что-то было? — резонно парировал Ромка, отступая назад. «Защитники» изначально были в меньшинстве, но сейчас Ромка осознал, что он и вовсе остался один, у всех остальных нашлись неотложные дела, даже у злополучной «жертвы». — Он точно что-то знает! — уверенно заявили наступавшие. Но расправы и дознания не случилось, вошла Нина Николаевна, а с ней — незнакомый лысоватый дядька. — Ребята, — объявила классная, — к нам специально приехал Иван Карлович, он психолог и хотел бы побеседовать с вами. Особенно с близкими друзьями… — Нина Николаевна споткнулась, так и не найдя силы произнести имя погибшего. Но все и так поняли, чьих близких друзей она имела в виду. — Пусть Рома идет, он про него все знает! — тут же зашумело «большинство». — Это правда? — живо поинтересовался Иван Карлович. — Да не были мы с ним друзьями! — отбрыкивался Ромка. — Роман, — строго обратилась Нина Николаевна, — нам всем сейчас очень плохо из-за случившегося, но давай оставим кокетство для другого случая — это некрасиво. Возражать было бессмысленно, и Ромка, повесив голову, поплелся за Иваном Карловичем в учительскую. Возможно, общее принуждение и нежелание слушать его разумные доводы изначально настроили Ромку неприветливо к беседе с психологом, а может, и сам психолог слабо представлял, чего хотел от Ромки. Но, так или иначе, беседа их длилась почти два часа и вымотала Ромку так, что ему уже самому захотелось повеситься. Сначала Иван Карлович неторопливо расспрашивал про детство, про родителей, про одноклассников, «незаметно», как белый медведь на свежем асфальте, подбираясь к «главному», каждые пять минут вкрадчиво повторяя, что Ромка может ему «абсолютно доверять». Устав от идиотских вопросов, Ромка рассказал, как было дело и почему его только что «назначили» «лучшим другом». Психолог понимающе кивал, а потом с восхищением и совершенно серьезно спросил: «Значит, вы с покойным противостояли всему классу вместе?» Роман настолько растерялся, что буквально не нашелся, что ответить. Ни о каком противостоянии, а тем более «вместе», да еще и с «покойным», даже и речи не было. Дальше, в общем-то, воспитанный Ромка стал дерзить, желая поскорее отделаться от липкого «специалиста», который из любых слов мог делать совершенно дурацкие выводы. Иван Карлович, в свою очередь, уловив нотки агрессии, ответил примерно тем же, но более изящно и прицельно: — Тебе нравился «твой приятель»? — в лоб спросил психолог. — В каком смысле? — честно, не поняв вопроса, переспросил наивный Ромка. — Ну, у тебя красивые черты лица… большие глаза… губы… и длинные волосы… — ни капли не смутившись, охотно объяснил свой вопрос Иван Карлович. — Может, вы касались друг друга? — В каком смысле? — снова повторил Ромка. — Когда вы были вместе, вы трогали друг друга? — прямо спросил целитель. — Нет, конечно! — Ромка был настолько смущен и подавлен подобным подозрением, что не смог даже по-настоящему возмутиться. Если бы такое спросил ровесник, Ромка бы, не задумываясь, послал его, а при необходимости даже мог бы засветить в ухо. Но услышать это от взрослого неприятного и незнакомого мужика в костюме, и не где-нибудь, а в учительской, — к такому Ромка оказался просто не готов. А Иван Карлович, довольный результатом, продолжал изливать свои домыслы, сдабривая их сомнительными двусмысленными комплиментами Ромкиной внешности и уже ненавистной фразой об абсолютном доверии. Эта «психологическая помощь» стала, пожалуй, самой большой психологической травмой, которую Рома получил за все время учебы в школе. Рома привык к незлым нападкам на свой внешний вид и со стороны одноклассников, и тем более со стороны учителей. Редкие фразы типа «как девчонка» не трогали. Он спокойно объяснял свою длинную прическу всего лишь пристрастием к тяжелой музыке и бунтом против политической системы в стране. Такое объяснение почти всегда срабатывало и даже положительно влияло на его рейтинг среди мальчишек. На деле же Ромка просто стеснялся своих ушей, ему казалось, что они оттопырены, и больше всего не хотелось прослыть Чебурашкой, это было бы уже не объяснить бунтом против политического уклада. И с шестого класса ему удавалось отстаивать право на «свободную» стрижку. Но разговор с психологом и его ехидные сомнения в гендерной идентичности заставили постричься тем же вечером. Ромка сидел в парикмахерской перед зеркалом, смотрел, как падают на пол его волосы, и всей душой ненавидел Ивана Карловича как самого злейшего врага и просто психопата. Стоит оговориться, что в то время не было школьных психологов, их вообще видели только по телевизору на сеансах массового гипноза и считали чуть ли не чародеями и магами. Потому любых шарлатанов, волшебников, астрологов, фей и гадалок — всех, без разбора, могли назвать психологами. И когда на следующий день одноклассники, отправившие Ромку на заклание, участливо спрашивали: «Каково это — беседовать с психологом?», он честно и авторитетно ответил: — Психологи — это жулики и извращенцы, которые хотели стать врачами, но их туда не взяли, и теперь они копаются внутри человека без скальпеля голыми и грязными руками. Эту аллегорию многие тогда поняли буквально и отнеслись к Ромке с большим почтением и сочувствием, к счастью, совершенно не обратив внимания на новую стрижку и торчащие уши. С тех пор Ромка окончательно утратил всякий интерес к мальчишеской дружбе, уже сознательно ограничив себя поверхностным общением со сверстниками. Стал более серьезным, не позволял себе дурачеств на переменах, в голосе появилась неуверенность и даже слабость. В общем, он стал обычным одиноким и закомплексованным подростком, проводившим большую часть времени со своим фотоаппаратом. К концу учебного года гормоны взяли свое, и Ромка влюбился в отличницу Иру. Она не была легкой добычей, скорее наоборот, для троечника это был джекпот. Но все произошло удивительно легко и взаимно. Они болтали часами по телефону, еще не афишируя в школе свои отношения, с удовольствием и любопытством, осторожно познавая все новые и новые скрытые «слои» друг друга. И надо признать, опасения Ромки по поводу неприглядности «скрытого» не подтвердились. Ира была идеальна и снаружи, и изнутри! Ну или просто так казалось Ромке, по крайней мере про зловонный кишечник набитый дерьмом он больше не думал. Ира заменила весь мир, точнее все пробелы в нем. Лето они провели вместе. А когда вернулись с каникул, уже не скрывали своих чувств. Сначала, как и полагается, парочка стала предметом сплетен в классе, но потом все быстро привыкли. Так незаметно прошли оставшиеся два года школы. Ромка всегда был с Ирой, а все, что происходило вне их отношений, его не интересовало. Теперь, слушая шумные и забавные рассказы Саши и Максима, Рома даже завидовал им. Между ними существовала какая-то незримая, почти родственная связь. А кто бы так же принял Ромку? Да, сегодня начало встречи не заладилось, да, алкоголь, безусловно, сыграл свою роль. Но даже при этих условиях кто был бы так же рад Ромке и с кем он мог бы болтать несколько часов, вспоминая прошлое? Все веселые многочисленные знакомые остались далеко в детстве, с каждым из них можно было припомнить не больше одной-двух забавных историй, и ни одного, кто прошел бы с Ромкой хотя бы половину школы. Кто знал бы его страхи, переживания, помнил его падения, но деликатно о них молчал, приободряя воспоминаниями о минутах успеха. Ира была таким человеком, но она добровольно и решительно отказалась от него и теперь уже точно не стала бы с ностальгией вспоминать общее прошлое, тем более под бутылочку водки. Артем мог стать таким же другом, он был бесконечно интересен, и может быть, впервые в жизни Ромка не испытывал никакого страха довериться другому. Рома мог рассказать ему абсолютно все. Случилось то, о чем Рома мечтал всю свою юность и чего боялся больше всего, — он нашел своего идеального друга. Да, у них еще не было общих воспоминаний, но они могли появиться. Даже долгие отношения с Ирой сейчас казались неважными, не более, чем просто прелюдия. И Рома был готов отказаться от их существования в принципе в обмен на Артемку. Вот тут-то Рома наконец понял, в чем была главная потеря. Дело было не в запретной любви, которую он испытал, и уж тем более не в сексе, и даже не в дружбе, дело было во всем этом вместе; он встретил и не удержал свою долгожданную половинку, как бы банально это ни звучало. А то, что эта половинка оказалась парнем, что ж… этому можно было удивляться, огорчаться или рвать на себе волосы, но к счастью, Рома успел разглядеть главное и был с ним хотя бы то короткое время. Именно потому таким ударом оказалась даже не сама разлука, а окончательное решение, которое принял Артем… Рома напился. Под смех и громкие сбивчивые рассказы о чужой юности тихо и незаметно, в своей бесконечной тоске, он ушел в забытье.