Слайд-шоу

Утром все проспали. Саша с зубной щеткой во рту сломя голову носилась по квартире, натягивая джинсы и собирая учебники, то и дело натыкаясь на Ромку. А он никак не мог отыскать все предметы своей одежды: джинсы и рубашка — у Саши в комнате, остальное в ванной. Только Артик тихо сидел, уже собранный и готовый, в коридоре с полузакрытыми глазами, не упуская последней возможности вздремнуть. Прощание тоже оказалось стремительным. Артем сказал, что ему быстрее пешком дойти, а Рома и Саша свернули к остановке. — Пока, Артем! — крикнул вслед Рома. Хотелось пожелать ему хорошего дня и сказать много слов о том, что чувствует, но Саша торопила, а утреннее солнце безжалостно слепило глаза. И все уместилось только в эти два слова. — Пока, — буднично ответил Артик, обернувшись на ходу, и даже не сбавил шаг. Саша тянула Ромку за руку. Строго говоря, проспала только Саша. Артем вполне успевал к началу занятий, а Ромке в салон и вовсе только после обеда нужно было — других дел на сегодня не имелось. Но спросонья, поддавшись общей спешке, он оказался самым «медлительным», а потому теперь старался не отставать от Саши, чтобы она не опоздала еще больше. Ближе к остановке, Саша сбавила шаг. — Вы тоже не выспались? — Нет, почему? — уклончиво ответил Рома, чувствуя, что вопрос с подвохом. — Еще часик поболтали и все… — А я полночи ворочалась, не могла уснуть, — неопределенно сообщила Саша. То ли намекала, что не спали они куда больше часа, и она это слышала. То ли хотела создать атмосферу доверительного диалога на фоне минувшего предложения Ромы попробовать «все сначала». — Сегодня выспимся, — Роме вдруг не понравился ее тон, было в нем что-то фальшивое. — Сегодня не получится, — возразила Саша, — я же зачет сдаю. Буду рассказывать о статусно-ролевых конфликтах и социализации личности… Потом на работу, там же и ночевать останусь. Артемке надоедать каждый день неохота. — Ну да, неохота… — и только сейчас Рома подумал, что о следующей встрече с Артемом они так и не договорились. Просто так, без приглашения не придешь, да и не знает Рома, когда тот дома будет, а вдруг Слава в гостях? Эта мысль враз испортила настроение. Подъехал троллейбус, и, убегая к нему, Саша сказала: «Позвони завтра. Буду ждать!» Рома остался на опустевшей остановке. По утрам еще было холодно, но все вокруг уже готовилось к теплу: просохшие улицы, черные стволы деревьев, прошлогодняя листва и притаившиеся в тени небольшие островки грязного снега. Еще неделька — и юная листва нагло полезет отовсюду и за несколько дней спрячет обнаженный и уставший от зимы город. Рома забрался в скрипучий автобус. Народу немного, ехать до конечной, усевшись, Рома уставился в окно. На следующей остановке вошел молодой человек, чуть старше Ромы, и сел рядом. Ничего необычного, но Рома все же отодвинулся поближе к окошку. Двери закрылись, автобус словно вздохнул и, дергаясь, как в приступе кашля, поехал дальше. И почему-то вспомнились вчерашние слова Артема: «…ты встретил «новое», и тебе это тоже понравилось…» «Неужели и правда стану засматриваться на мужчин? Это что значит: парень, который только что сел рядом не понравился и я постарался отстраниться? Бред! Я его даже не разглядел, и вообще, все так поступают» — подумал Рома и стал разглядывать остальных пассажиров. Немногочисленные попутчики, как на подбор, оказались преклонного возраста, и никакого полового возбуждения или хотя бы просто симпатии ни к кому из них он не испытал. Единственный, в пределах его возрастной группы, был тот самый парень, рядом, но рассмотреть его не удавалось. Не станешь же крутить головой и таращиться на того, кто почти вплотную. Но желание немедленно проверить теорию не давало покоя. И ради этого Рома решил выйти на следующей остановке. Пробираясь к выходу, он все же рассмотрел соседа, и почему-то с облегчением понял, что не видит в нем ничего привлекательного и уж тем более сексуального. Автобус остановился, Рома вышел. Он шел по улице, разглядывая прохожих и продолжая свой внезапный странный эксперимент. Для себя Рома сформулировал идею так: прежде всего хотелось понять, изменился ли его взгляд на мужчин, стал ли он считать их красивыми; и второе — не изменилось ли отношение к женщинам. Но Вселенная словно решила подшутить над естествоиспытателем, и город будто вымер. Для чистоты эксперимента людей явно не хватало, словно в насмешку попадались престарелые дамы и вовсе древние старушки. Мужчины же попадались еще реже, и были такого сурового пролетарского вида, что мозг отказывался не только участвовать в эксперименте, но даже просто предоставить аналитические ресурсы для подобной фантазии. Наконец-то из магазина вышла первая реальная участница эксперимента — девушка, лет двадцати пяти. Светлые волосы, собранные в небольшой хвост и сколотые черной заколкой. Короткое пальто, юбки как таковой видно не было, на ногах полусапожки на высоком каблуке. И Рома безоговорочно, с облегчением про себя сказал «да» этому экземпляру. Девушка прошла мимо, и Рома даже не успел толком разглядеть ее лицо, но, провожая взглядом, он радостно отметил про себя, что не утратил тяги к изящному женскому телу. Следующим на очереди оказался парень. Завидев его издали, Рома глубоко вдохнул и, с волнением предвкушая свою реакцию, шагнул навстречу. Парень был совершенно обычным: одет в кожаную куртку и линялые джинсы. Дистанция сокращалась, и сердце билось все быстрее и быстрее. Вот уже можно рассмотреть лицо, тоже вполне обычное, и это вселяло оптимизм и веру в то, что эксперимент окажется чистым. Но в последний момент, когда оставалось не больше десяти метров, «подопытный» вдруг распахнул ближайшую дверь здания и скрылся за ней, не подозревая, какая важная миссия была на него возложена. Рома в растерянности стоял несколько секунд перед этой самой дверью. И пытался представить, каким бы мог оказаться результат, а сердце все еще ухало от волнения. Со следующими кандидатами все было проще. Потратив час на исследования, Рома подвел итоги. Первое, что безмерно радовало: ему, как и раньше, нравились девушки; и второе: попытка увидеть в мужчинах сексуальную привлекательность вызвала в нем внутренний протест и страх. Таких же выводов можно было бы добиться и неделю назад, так что можно считать, что ничего в его мировоззрении не поменялось, с одной оговоркой — неделю назад ему бы и в голову не пришло проводить подобный эксперимент! Когда двумя часами позже, дома Рома лежал в собственной ванной, наслаждаясь одиночеством, ему вдруг вспомнилось, как в детстве он проводил в этой тесной комнатке за фотографией больше времени, чем во всей остальной квартире. К своей спальне, которую делил со старшим братом, Ромка не испытывал никаких чувств. А вот ванная комната — это действительно нечто родное и уютное. В общем, как ни странно, но это, то самое место, которое всплывало в памяти при слове «дом». Вот и теперь, вернувшись после двухдневного отсутствия, Рома первым делом скинул одежду, забросил ее в стирку и с удовольствием погрузился в теплую воду. Он старался ни о чем не думать, перед внутренним взором проносились свежие воспоминания, почти без эмоций, словно скучная документальная хроника. Потом неожиданно вспомнил об армейских друзьях. Да, Артем оказался прав, анализируя отношения со своими сослуживцами, Рома был готов признать, что они строились по принципу симпатии. Последние полгода службы в подчинении оказался взвод из двадцати трех человек, и Рома регулярно составлял расписания нарядов, не упуская случая поставить своих любимчиков в более легкие, а остальных отправлял почти вслепую, за исключением наказанных, которым доставались самые тяжелые наряды. Но, разумеется, никакого сексуального подтекста в таком распределении не было, так поступали все сержанты — своеобразная форма поощрения лучших и наказания худших, не больше. Симпатий тоже никто не скрывал, вполне можно было положить руку на плечо другу в курилке или болтать полночи о всякой ерунде лежа на соседних кроватях. Но никому и в голову не пришло бы расценивать подобные действия как извращенно-развратные. Это называлось мужской дружбой. И теперь мучил вопрос: а где проходила та самая граница между дружбой и влюбленностями? Закончив домашние дела, Рома отправился к Славе. Какой будет эта встреча? Вячеслав Андреевич был хорошим педагогом. Такой учитель — большая удача. Рома это знал, но теперь он знал и другое. Саша сказала, что он ее изнасиловал, Артем признался, что тоже состоит с ним в близких отношениях, а почти все модели, которых Слава предоставлял для Ромкиных съемок, оказались его студентками, что в общем-то тоже не делало ему чести. А последняя встреча со Славой и вовсе оказалась скандальной. — Здравствуй, Роман! — приветливо поздоровался Слава. От вчерашнего гнева не осталось и следа. — Проходи в кабинет и чайник поставь, а я сейчас подойду. Рома тоже поздоровался и, привычно обойдя стеклянные витрины, прошел в служебку. На столе рабочий беспорядок, стопки фотографий, служебные бумаги и глянцевые журналы. Рома наполнил чайник, а когда вернулся, Слава уже расчищал стол. — Доволен твоей вчерашней съемкой! — радостно сообщил Слава. — Признаться, не ожидал, что наша Саша может так аппетитно раскрыться. Первые кадры с ней меня сильно огорчали. Сумел ты все-таки… найти нужный ракурс, — как-то двусмысленно закончил Слава. — Да, вчера она постаралась… — Не скромничай, Роман, я специально ее несколько раз к тебе посылал, чтобы ты смог добиться нужного результата. Заказчики ее серии раньше неохотно брали, но последнюю обязательно раскупят. Если уж с ней справился, то, значит, растет твой уровень — это радует! — Спасибо, — кротко ответил Рома. И от его былой настороженности, с которой он шел сюда, не осталось и следа. — Ну а теперь давай о главном, — Слава вручил привычный конверт и продолжил, словно с трудом подбирая слова: — Ты извини, что сорвался вчера… Рома попытался вставить нечто дежурное, вроде «ничего страшного, со всеми бывает», но Слава, не обратив внимания на попытку, продолжил: — Съемка и правда была не на высоте, но это не главное… — Что-то случилось? — Да, в последнее время заказчики все больше придираются и отбраковывают слишком много пленок, следовательно, и платят меньше. Дело не в тебе, — поспешил заверить Слава, — я же вижу твои фото. Они уже вполне профессиональны… — Слава шумно вздохнул, пряча глаза, и продолжил: — В общем, наш бизнес становится нерентабельным, и я решил взять паузу, пока не придумаем, как можно получать прибыль. — Если так, — неожиданно для самого себя начал Рома, — то я могу некоторое время снимать дешевле, — слишком уж не хотелось лишаться работы. И самое главное, Рома вдруг вспомнил Артема, если не будет съемок, то оборвется и ниточка, которая связывает их. — Даже если мы вдвое урежем твою зарплату, прибыль останется копеечной, слишком много расходов на моделей и поездки в Москву к заказчикам. За квартиру опять же платить надо… Текущие расходы… — грустно подытожил Слава. Он врал, это было видно. Теперь-то Роман знал, что никаким моделям Слава не платил, если только Саше, студенткам он просто ставил зачеты; значит, либо имелись еще траты, о которых он не хотел говорить, либо по каким-то причинам больше не хотел заниматься подобными съемками. — И сколько придется ждать? — Не знаю. Может, месяц, может, полгода. — А если поискать других заказчиков? — все еще на что-то надеясь, спросил Рома. — Да, я этим как раз и занимаюсь, — нехотя ответил Слава, явно не желая обсуждать подробности и даже секреты своего бизнеса. — И когда мне теперь приходить? — У меня есть твой телефон, если что — я позвоню, — холодно пообещал Слава и тут же добавил: — Не расстраивайся, что-нибудь обязательно придумаем. Рома кивнул, глядя на оставшуюся стопку фотографий на столе. Это были последние снимки Саши. Они действительно получились лучше предыдущих, но сейчас, после того как Саша стала ему немного ближе, он почему-то со стыдом смотрел на эти фото. Забурлил кипящий чайник. Слава встал, заварил чай себе и Роме. — Я, наверно, пойду… — Куда торопишься? — словно извиняясь за плохие новости, спросил Слава. — Сейчас чай попьем. Последнюю съемку обсудим, или тебе неинтересно? Рома снова сел, в голове метались мысли о том, где искать новую работу. И как жить без фотографии… — Пять верхних снимков — лучшие. Ты со мной согласен? Рома вяло взял фото и разложил их на столе в один ряд. Задачка явно с подвохом, по мнению Ромы, два из указанных фото были не только не лучшими, но их и вовсе можно назвать обычными. А вот три оставшихся снимка хороши. Из пачки он набрал еще четыре фотографии, которые посчитал лучшими. И молча составил из них свой ряд фото. Слава подошел, с любопытством оценил выбранные Ромкой кадры. — Молодец! — похвалил Слава и поставил высокую белую кружку с чаем перед Ромой. — У тебя сформировалось свое мнение, и оно мне нравится. — На этом фото слишком большая глубина резкости, надо было «пустить» больше света, — пожал плечами Рома, словно объяснял очевидное. — А на этом грудь получилась плоской, еще и тень почти прямоугольная… — Все верно, — согласился Слава и внезапно спросил: — Тебе нравится Саша? Рома аккуратно положил фото на стол и как можно безразличнее ответил: — Да, она милая. — Не мое дело, Роман, но все же она непростая девочка. У нее много разных фантазий, понимаешь меня? — Нет, — Рома напрягся. — Зря я, наверное, начал этот разговор, — будто смущаясь и сожалея, сказал Слава, но Рома слишком хорошо его знал, чтобы поверить в то, что Вячеслав Андреевич мог просто так, не подумавши затронуть столь деликатную тему. — Говори, если уж начал… — Видишь ли, — охотно отозвался Слава, словно только и ждал этого разрешения, — Саша у меня работает почти два года. И если я что-то скажу неприятное, заранее прости… Рома промолчал. –…В общем, она производит приятное первое впечатление, — словно подыгрывая Ромкиным чувствам, начал Слава, — но на самом деле она очень неглупая девочка, и с семьей ей не повезло. От этого, видимо, у нее характер сложный. Любит… как бы это сказать… непростые отношения. — А у кого они простые? — резонно заметил Рома и тут же осознал, какой двусмысленной могла показаться его реплика. — Это верно, — Слава внимательно посмотрел на Ромку, пытаясь угадать, имел ли в виду только Сашу или хотел намекнуть еще на что-то. — Я взрослый человек, Роман, и могу точно сказать, что ей нужен очень сильный человек, — твердо закончил Слава. — Ты о себе говоришь? — прямо спросил Рома. Слава засмеялся. — О нет, Рома, ты меня неправильно понял! Я на нее не имею никаких видов, это совершенно точно. Даже скорее наоборот, я о ней заботился все это время, и мне бы порадоваться за нее, что появился ты. — Тогда почему не радуешься? — Да в том-то и проблема, что ты мне тоже теперь как бы нечужим стал. И не ее я хочу оградить, а тебя. Она-то не пропадет… — Хочешь сказать, что я недостаточно сильный для нее? — Может, и достаточно, — добродушно пожал плечами Слава, — но с фотографией у тебя не сложится тогда. Саша требует слишком много внимания, она не позволит тебе раскрыться. — И с кем же мне встречаться? — С кем хочешь, — равнодушно ответил Слава. — Это не мое дело, но, поскольку я хорошо ее знаю, посчитал нужным высказать свое мнение. — Я подумаю над этим, — Рома вновь поднялся со стула. — Уходишь? — Да. — Слушай, соседи Артема жаловались мне на шум в его квартире. Ничего страшного, конечно, но все-таки, сам понимаешь, лишние скандалы никому не нужны. — Если только когда большая съемка была, — как можно небрежнее ответил Рома. — Скорее всего, так и было, — охотно согласился Слава, — но пока работу не возобновим, к Артему больше не приходи. Нам же огласка не нужна? Специфика у нас такая. Договорились? Рома неопределенно пожал плечами. — Ну и отлично! Не грусти, Роман, все наладится. Главное, что между нами понимание есть, а денежные или любые другие вопросы решим. Верно? Стало очевидно, Слава действительно знает больше, чем того хотелось. Положение дел для Ромы рисовалось печальным: мало того, что фактически потерял работу, в которую успел поверить, так еще и возможные отношения с Артиком оказались под угрозой. С Сашей ему и правда было сложно, а после минувшей ночи и вовсе имелись сомнения в необходимости новых попыток разжигать страсть. А вот к Артему его тянуло. Теперь, когда Слава фактически запретил им видеться, Рома ясно осознал, что не сможет отказаться от него. И это расстраивало куда больше, чем потеря работы. Но если нельзя видеться дома у Артема, тогда, возможно, найдутся другие варианты для их встреч. В любом случае это стоило обсудить с Артиком. Ждать до завтра бессмысленно — при Саше о таком не поговоришь. И Рома решил, что лучше отправиться к Артему прямо сейчас, пока Слава в салоне. Ненадолго, только чтобы рассказать и вместе решить, как им поступить. — Ой, привет! Что-то случилось? — весело спросил Артем. — Или успел соскучиться? Боже, какие были у него глаза, даже от случайного взгляда становилось тепло, словно окутывало невидимое мягкое одеяло. Все плохое больше не имело значение. Рома молча прижал его к себе, и Артик безвольно повис в крепких объятиях. — Да, случилось, — наконец тихо ответил Рома. И тут же пересказал разговор со Славой. Артем не расстроился. Точнее сказать, расстроился не так сильно. «Неужели ему все равно?» — подумал Рома. — Значит, ты считаешь, что ничего страшного не произошло? — Ну это должно было случиться, — пожал плечом Артик, — рано или поздно этим всегда все заканчивается. — И что нам теперь делать? — Ну, пока-то мы вместе! — Артик лукаво взглянул на Ромку. — А если придет кто-нибудь? — испуганно спросил Рома, понимая, что и сам хочет того же самого и отказаться не в силах. Артем ничего не ответил, а с демонической улыбкой сел рядом и тут же полез к Ромке в штаны. Артик был человеком дела, долгое ожидание и длинные прелюдии заставляли его скучать, он всегда хотел всего и немедленно. В общем-то, в этом они с Ромой были даже похожи, он тоже любил сразу переходить к главному, но целеустремленность Артема била все рекорды. Происходящее напоминало стихийное бедствие. Еще минуту назад все было спокойно и, как говорится, ничто не предвещало бури. Еще минута — и Артем на полу, Рома стягивает с него шорты, а Темкины дрожащие пальцы судорожно пытаются расстегнуть пуговицы на своей клетчатой рубашке. Никогда раньше Рома не чувствовал этого почти наркотического дурмана, полностью сужающего его сознание до тонкого, как волос, яркого луча. Или, возможно, наоборот — это было расширением сознания, так как такой свободы он тоже никогда не ощущал, словно он стал частицей безграничной вселенной. Маленькой кристальной капелькой, чистой и невинной, падающей с высоты облаков в гладь бескрайнего и всесильного океана. Ощущение полета, и теперь он уже сам океан. Тонны, тысячи тонн, миллионы тонн живой воды, вобравшей в себя бесчисленное количество таких же капель. Рома осыпал поцелуями его шею, крепко сжимая узкие плечи. Он чувствовал частое дыхание и дрожь, словно от холода пробегающую по его телу. Глаза закрыты, подрагивали ресницы. Нижняя губа, влажная и чуть-чуть обветренная, напряглась, словно Артем собирался что-то сказать. Необъятный океан закрутился в мощную воронку, с каждым оборотом увеличивая и без того сумасшедшую скорость. И через какое-то сжатое, как выстрел, мгновение они вновь оказались на полу. Все закончилось. Рома, пытаясь отдышаться, смотрел на Темкино лицо и старался запомнить каждую веснушку, каждую ресничку, каждый изгиб самого красивого лица. — А ты очень хорош, Ромашка! — мечтательно, и словно оценивая, нараспев сказал, не открывая глаз, Артик. — Ты тоже… Рома сел рядом, прислонившись спиной к стене, все еще жадно поедая глазами расслабленное тело Артема. — Ты просто потрясающий, Ро! И мне будет тебя не хватать! — тем же мечтательным и довольным тоном сказал Артик. — Не говори так. Я вроде никуда не собираюсь! — Просто я так чувствую, — Артик с удовольствием потянулся, на его и без того худом теле отчетливо проступило каждое ребрышко, а с правой стороны, на животе, круглая родинка поползла вверх. На боку темный косой шрам, раньше Ромка его не замечал. Его тело казалось самым прекрасным на свете. И нет, уже вовсе не смущало то, что оно было не женским. — Знаешь, я думал над тем, что ты сказал, что «би» непостоянны и все такое… Но я не согласен с тобой: я могу быть верным, и ради тебя мне это будет совсем нетрудно. — Это уже неважно! — не теряя своего счастливого вида, ответил Артик и потянулся к своей рубашке. — Почему? — Вырастешь — поймешь! — нахально и весело заявил Артик, не разделяя серьезности Ромы. — Ах ты… — Рома не смог подобрать нужного слова. Его все еще не отпустили высокие романтические чувства, а потому в лексиконе, на поверхности, не нашлось подходящего определения для этого наглеца. — Будьте любезны, передайте мои трусы, пожалуйста! — дурачась, попросил Артем. Рома огляделся, трусы действительно лежали рядом, он взял их и не смог сдержать смех: на них были нарисованы маленькие веселые барашки. — Че ты смеешься?! В магазине моего размера — только в детском отделе продают, а безразмерные «семейки» пусть мужланы носят! И вообще, они клевые — мне нравятся! — Так вот кому из нас еще вырасти надо! — Ну, хватит ржать! А то я с детства лошадей боюсь! — Артем выхватил трусы, и пряча смущенную улыбку гордо отправился в душ. — Так что нам делать? — снова спросил Рома, когда они уже одетыми сидели за столом. — Глупый вопрос, Ро, — наконец-то серьезно ответил Артик. Встал из-за стола, проворно с ногами уселся на подоконник, приоткрыл створку окна и неожиданно, словно фокусник, материализовал сигарету и зажигалку. Рома тоже подошел к окну и закурил. Артем молча поджал ноги, освобождая половину подоконника, и Рома сел на холодный белый край. — Так почему глупый? Нам же надо где-то видеться, если… мы оба этого хотим, — споткнулся Рома о последние слова. — У тебя есть отдельная квартира? — Нет, — Рома сник. — И работы сейчас у тебя нет, и денег тоже нет. А ты спрашиваешь: «Как?» — миролюбиво, но все же с едва уловимыми нервными нотками ответил Артик, выпустив в окно клуб дыма. — У меня теперь нельзя, — продолжил он, — рано или поздно все равно Славе попадемся… Он мне не отец, он и выгнать может, и ты поедешь домой, а я куда? На остановку, в подвал? Рома молчал, все это было правдой. — Но мы хотя бы можем иногда видеться? — Конечно, — сухо ответил Артик, — только что мы будем делать? В парке на скамейке за ручку держаться и ждать, пока нас там гопники найдут? — Блин, Артем, но дело же не только в сексе! — А в чем? — прищурившись, тут же спросил Артик, словно давно ожидал именно этого вопроса. — Ну, мне… — Рома вспомнил минувший ночной разговор, и как Артем запретил говорить о чувствах, но все же тихо и упрямо закончил: — Да, ты прав, но я готов и в парке, за ручку держаться. Комок подкатил к горлу, Рома отвернулся к окну. И теперь ему казалось, что Артик из-за всех своих трудностей в жизни стал слишком холодным. — Да, секс — не главное, — тихо, но твердо сказал Артик, — но, если бы у нас его просто не было, это было бы нормальным — я бы пережил. Но по факту ты будешь трахать Сашку, Лису и еще полгорода, а я отсасывать у Славы, а потом мы будем встречаться и делать вид, что счастливы? — Блин, Артик, ну почему ты такой! — взвился от безысходности Рома. — Какой?! — Слишком умный, — буркнул Рома. — Это да, это есть! — Так вот и придумал бы что-нибудь, если ты у нас такой сообразительный… — Все, что я могу придумать, это как самому выжить. К тому же, даже если бы и было, куда мне переехать, что я мамке-то скажу? — Ну а сейчас-то она же не против, что ты у Славы живешь. — Ну, Слава ей нравится, а вот как тебя воспримет, я не знаю. — Ты хочешь сказать, она про вас все знает?! — Конечно, — спокойно ответил Артем, — она же не дура. Хотя и делает вид, что ничего не замечает. — Я в шоке, — только и смог сказать Рома. Артем ничего не ответил, а снова уставился в окно. — Если бы было, где жить, — тихо сказал Артик, не поворачиваясь, — я бы ее все равно уговорил. Я тоже хочу, Ро, но вариантов пока нет… Неожиданно раздался звонок. Рома вздрогнул, Артик быстро выкинул сигарету в окно и побежал открывать дверь. Это были те самые секунды, которые показались вечностью. И худшие опасения подтвердились, разумеется, это был Слава. Рома сразу понял по голосу и словно нашкодивший щенок ждал его появления на кухне. — О, Роман, и ты здесь! — наигранно добродушно сказал Слава, явно не удивившись его присутствию, а в глазах горел недобрый огонек. — Это хорошо, у меня как раз к тебе разговор есть. Рома молчал. Выждав несколько секунд и не услышав никакого ответа, Слава продолжил: — Разговор конфиденциальный и многообещающий. Так что давай-ка прогуляемся, много времени не займет. Рома встал и направился к выходу. Артем виновато стоял в коридоре, прислонившись к стене и спрятав руки за спиной, и как будто никакого страха в нем не было. Он казался даже спокойным, но такое его внешнее спокойствие скорее говорило о крайней степени подавленности, нежели о настоящем спокойствии. — Я знаю тут кафе недалеко — хорошее место. Перекусим? — все так же пугающе бодро спросил Слава, когда Артем закрыл за ними дверь. По всей видимости Слава не собирался бросаться с кулаками, он держал себя в руках, по крайней мере, пока. А вот Рома нервничал. Он даже успел обдумать, куда придется бить Вячеслава Андреевича, так, чтобы несильно, но достаточно, чтобы охладить пыл. От самой этой мысли делалось нехорошо, все-таки Слава оставался слишком авторитетным человеком, чтобы доводить общение до такого позорного конфликта с бытовым насилием на почве ревности. — Моя камера у Артема осталась, я за ней приходил, — неуверенно оправдывался Рома, когда они выходили из парадной. — Да, я знаю, Артем мне уже сказал, — сухо ответил Слава. Голос его дрогнул. — Ну так что, откушаем французского фрикасе? Говорят, там отличное белое вино подают в хрустальных бокалах. — Я не голоден, — отказался Рома. — Это неважно, — не расстроившись, отмахнулся Слава, — не хочешь — не ешь, а я не обедал сегодня, да и поговорить нам все же надо, — и он направился к выходу, теперь он был уверен, что Рома последует за ним. — О чем? — И Рома пошел. — Я же говорю, не успел ты уйти, как появились отличные новости. Тебе понравятся. По тону Славы никак не удавалось понять, стоит ли бояться дальше или пора бежать без оглядки, пока не стало еще хуже. А Слава как ни в чем не бывало шел вперед. — Я разговаривал с Москвой, они готовы дальше работать. — Что изменилось? — Рома все-таки прибавил шагу, чтобы не отставать. — Условия изменились… — Лучше или хуже? — Для меня — хуже, а для тебя, наверно, лучше. Слава наслаждался интригой. Так и дошли молча до того самого «хорошего места». По правде сказать, место было совсем не хорошее. Такие забегаловки есть в каждом спальном районе, и нередко оттуда посетители отправляются прямиком либо в травматологию, либо с пищевым отравлением. — Ну так что, не передумал? — поинтересовался Слава, устроившись за обшарпанным столиком. — Может, все-таки отведаешь местного антрекота с ананасами? — У нас сегодня только шницель свиной, — обиженно вмешался официант. — Нет, спасибо. Кофе… американо, — сказал Рома, снимая куртку. — Кофе только растворимый, принести? — как будто даже с угрозой произнес парень в мятой рубашке с блокнотиком. — Тогда чай. — Рекомендую пиво. «Чешское» разливное, — неожиданно решительно предложил официант, спрятав блокнот. — Да, хорошо, — согласился Рома уже только для того, чтобы закончить заказ. — Отличный выбор! — бойко поддержал Слава. — Мне то же самое. — Орешки? Фисташки? Чипсы? — А фисташки-то хоть французские? — с неискренней надеждой спросил Слава. — Не знаю, — растерялся официант, — на упаковке вроде по-нашему написано… — Эх, была не была — неси фисташки! И это все, — Слава сделался серьезным. Официант его послушался — с достоинством удалился. Народу было человек пятнадцать, и, несмотря на прожженные скатерти под пожелтевшим мутным целлофаном, заведение явно пользовалось популярностью у местного пролетариата и люмпенов. Рома наконец-то огляделся. — Разочарован? — вдруг спросил Слава, внимательно наблюдая за Ромой. — Странное место… — Так бывает в жизни: рассчитываешь на жульен, а получаешь черствый бутерброд с заветренной колбасой. Рома понял аллегорию, но промолчал. — …Не ссы, Роман! У меня разочарование посерьезнее этого, — закончил свою мысль Слава и таинственно добавил: — Но мне очень хотелось показать тебе этот клоповник. — Зачем? — Всему свое время! — торжественно объявил Слава. — Что за предложение по работе? — напомнил Рома, ему уже надоели и намеки, и загадки, ему хотелось ясности. — Друзьями мы не стали, — вздохнул Слава и достал сигарету. Раньше Рома не видел, чтобы Слава курил. — Может, разница в возрасте помешала? — нахально предположил Рома, решив, что пора и ему доставать свои козыри. Слава внимательно смерил взглядом Ромку. — Тем лучше! — решительно заключил он, по-хозяйски бросив пачку сигарет на стол. — Словно камень свалился с плеч. Значит, разговор у нас с тобой получится честный и, надеюсь, оправдает ожидания! — Я тоже надеюсь, — в тон ему заявил Рома. — Итак, предложение просто шикарное! Только сегодня, только сейчас! Я говорил с нашим иностранцем столичным, он готов взять тебя на работу. Ты не представляешь, как я горжусь тобой! Ты рад? — А как же «наша» схема? — Увы, я выпадаю из этой цепочки, — горько, но ненатурально объявил Слава, — теперь только ты и он! И если не будешь дураком, впереди у тебя светлое и влажное будущее — все как ты любишь! Послезавтра он ждет тебя на личную встречу, — Слава из внутреннего кармана достал визитку и торжественно протянул ее. Рома недоверчиво взял ее за уголок, но Слава не отпустил и вкрадчиво произнес: — Но у меня есть одно условие. — Какое? — В ближайший год, а лучше — три, ты не возвращаешься в этот город, даже к маме или за хлебом. — Почему? — По кочану! — несдержанно ответил Слава и продолжил уже мягче: — Я отдаю тебе свою «золотую жилу», а взамен хочу, чтобы ты оставил Артема и меня в покое. Так понятнее? — А если я не соглашусь? — Рома отпустил визитку, и она осталась в руках Славы. — Ты спрашивал, почему мы сюда пришли? — Слава небрежно положил карточку на середину стола. Рома молчал. Сердце колотилось. — …Здесь я когда-то нашел Артемку! Грязного, мокрого, замерзшего и до смерти напуганного! Он работал в этом заведении, — Слава умел делать драматические паузы. — Он тебе этого не рассказывал? — Рассказывал, — буркнул Рома. И это шумное прокуренное место вдруг стало еще отвратительнее, чем оно показалось сначала. — А он тебе не рассказывал, как он оказался здесь и что его заставляли делать?! — Да, — тихо ответил Рома. В горле неожиданно пересохло, и это «да» получилось каким-то треснувшим и жалким. — Ого, вы уже настолько откровенны? — фальшиво изумился Слава и бодро продолжил: — Теперь у него все хорошо. И успеваемость прекрасная, даже новые друзья появились. А что можешь дать ему ты?! Наиграешься, и через полгода он снова окажется на помойке? — И теперь ты считаешь, что он тебе обязан? — Я его не держал, не держу и не собираюсь удерживать, — Слава снова сделал свою весомую паузу, — но защищать и ограждать его от опрометчивых решений просто обязан. — Он все равно тебя не любит! — А что такое любовь? — с расстановкой театрально спросил Слава и сам же себе ответил: — Любовь — это не чувство, как думают многие, это сложный и многогранный навык, который приходит с годами. Искусство, которое можно оттачивать до бесконечности. Мужчины, вообще, обретают способность к любви, только пережив череду неудач. Как правило, это случается к тридцати годам — не раньше. Молодые люди хотят любить, играют в любовь, стараются. Иногда им кажется, что у них это получается, набираются опыта, и однажды особо талантливые ее обретут. То, что кажется в юности самым главным, в рамках всей жизни оказывается лишь интерлюдией — не более одной ступеньки на длинной лестнице к настоящему чувству. Любовь — это свет, и, чтобы он светил, а не обжигал, нужна внутренняя дисциплина. Некоторые индивиды, вроде тебя, утверждают, что любовь — это безумный испепеляющий костер страсти… Так? Рома зло посмотрел на своего собеседника, но промолчал. — Дай дураку спички — и он спалит город! — неприятно усмехнулся Слава и, вздохнув, продолжил: — Другие говорят, что любовь — это тяжелый труд, но он тяжелый только для тех, кто не знает, как с ней обращаться. Любовь — как сильный и свирепый зверь, если сможешь приручить его, он будет служить верой и правдой. Но если не сможешь, то он загрызет тебя, не моргнув глазом. Любовь — настолько колоссальный пучок энергии, что если ею обладает хотя бы один из двоих, а второй ее всего лишь ценит, то этого хватит обоим с головой. Артем благодарен мне, он чувствует мою любовь и понемногу тоже учится любить, робко, иногда грубо, иногда у него не хватает терпения, но мы все так учились. Рома устало и громко вздохнул, показывая свое безразличие к пылким речам. — А ты, небось, себе надумал, что он тебя любит? — вкрадчиво спросил Слава. — Или ты его? Все, на что пока способна ваша недоразвитая любовь, это на девиантные выплески иллюзорного плоского восприятия, которое изгибается в такую тугую линзу, что вы утрачиваете всякую связь с реальностью, сознательно или бессознательно, желая лишь полностью раствориться в партнере и даже стать одним целым. Вам всегда мало того, что есть, вы безнравственны и ненасытны, а следовательно, обречены в своей страсти. Наивно полагаете, что это и есть любовь… Мните себя первыми во вселенной. Ощущаете себя антагонистами всего мира, бесстрашно готовы бросить вызов окружающим, в то же время проявляя опасный взаимный конформизм. Это противоречие рано или поздно разрушит кривое зеркало фантазий, а острые осколки собственного и чужого эго причинят вам нестерпимую боль. Фрустрация будет столь глубокой, что вы надолго утратите интерес к новым эмпирическим изысканиям. Раздутое и гипертрофированное чувство лопнет, как мыльный пузырь, чем, собственно, и является ваша «любовь», и изольется в несколько жалких, бессмысленных строк о тяготах этой самой любви в стиле незрелого декаданса. Говоря проще, ваша игра в любовь больше напоминает папуаса с гранатой, который использует ее в качестве молотка, чтобы колоть орехи, и очень горд собой. Но, право, всем будет лучше, если он потеряет ее или утопит раньше, чем догадается дернуть за кольцо. Ваша псевдолюбовь, как бутыль самогона, кружит голову, лишает рассудка, заставляет совершать позорные поступки, а на утро — тошнота, понос, стыд и головная боль похмелья. Вот что такое ваша любовь! Из нас троих только я сейчас способен здраво мыслить. Потому и беру на себя смелость решать за всех. Когда «протрезвеете», вы мне еще спасибо скажете! Рома почему-то совершенно не к месту вспомнил Иру; как она вернула ключи и торопливо уходила прочь, но в какой-то момент, на одно мгновение, она взглянула на Ромку, как раньше… — Знаешь, Роман, — снова заговорил Слава, — я ведь всю эту индустрию только из-за него начал… Рома молчал, не желая давать новых поводов для новых обидных диалектических упражнений Славы. Красноречие, которое раньше восхищало, теперь вызывало чувство отторжения и почти тошноту в буквальном смысле. — …Деньги нужны были, и за операции, и за квартиру, за психологов и репетиторов. Вот я и взял тебя на эту работу, а теперь и вовсе готов отдать весь этот бизнес, и опять же ради Артема. Ну и ради тебя тоже, если угодно. — Зачем мне эти подробности? — Рома готов был встать и уйти. — Чтобы ты понял, что я ради него на все готов. Но стараюсь сделать это достойно и по-деловому. — То есть купить? — Рома кивнул на визитку, и потянулся за своей курткой. — Купить, Роман, купить! — голос Славы сделался стальным. — А если не получится купить, то мне будет очень неприятно, но я тебя с дерьмом смешаю, но Артема не отдам. — Это как же?! — У нас небольшой город, и в нем всего пять салонов печати. Два из них — мои, хозяина остальных я тоже хорошо знаю. Неужели ты думаешь, что сможешь напечатать хоть одну свою пленку в любом из них? Я тебе такую рекламу устрою, что ты уже будешь и сам рад сбежать из города, да некуда, потому что руки́ тебе никто не подаст! — Но я тоже могу «такое» и про тебя сказать. К тому же с Артемом вы познакомились больше года назад. Сколько лет-то ему тогда было? — Не сможешь! — ухмыльнулся Слава. — Во-первых, мне охотнее поверят: я же все-таки профессор — уважаемый человек со связями, а во-вторых, кому будет интересно слушать, что там кричит от обиды рассекреченный юный гей, да еще и порнограф по совместительству. Вот будет умора! — Но съемки-то ты организовал! — Я никого не снимал! Я просто печатал ТВОИ пленки и фото. Хобби у меня такое — чужие фото печатать, это не преступление. Если хочешь знать, формально фотосалон мне не принадлежит, и я там даже не работаю, мне по институтской должности не положено. Вот увидел твои неприличные фото и как законопослушный и высокоморальный гражданин решил заявить об этом куда следует. Придут в салон, разбираться, а твой адрес и фамилия в квитанции за книгу остались, я ее на видном месте положу. Так что отвертеться не получится. Как тебе такое? Рома задыхался от злобы и бессилия. А Слава, будто не замечая этого, спокойно продолжил: — Так что, своими заявлениями ты не меня накажешь, а Артема. Кто о нем позаботится? А ты же пытаешься сказать, что ради него ты тоже готов на все. Или не на все? — и Слава вопросительно уставился на Ромку. — Учись любить по-настоящему, Рома, по-взрослому! Любовь — это еще и ответственность. Роме казалось, что он попал в какой-то дурной сон. Вот только проснуться никак не получалось. — Я очень не хочу этого делать, — уже совсем другим, почти дружеским тоном трагично заговорил Слава, — ты мне не чужой. Я даже сказал бы, что полюбил тебя, по-своему. И мне будет жаль, если ты зароешь свой талант в землю. Я единственный, кто по-настоящему разглядел тебя и понял. И ты прости за все, что я наговорил, но, если встал выбор между тобой и Артемом, уверен, ты меня поймешь, я буду защищать Артема, ты бы и сам поступил так же. Эти невыносимые паузы в его словах — хуже ударов. Каждый раз, когда Слава замолкал, Рома с ужасом ждал нового, еще большего кошмара. — Мы договорились быть откровенными, так вот, тебе — честно: другого на твоем месте я бы замотал в такую липкую клевету, что до конца своей последней жизни не отмылся бы. Тебе же я даю выбор, хороший выбор, разумный и очевидный. Рома, соглашайся, поверь, так всем будет лучше! Ты хотел честного разговора, теперь твоя очередь честного ответа. — А как же Саша? — А что с ней? — непонимающе спросил Слава. — Она сказала, что ты ее… — Ромка споткнулся о слово, но все же закончил: — …изнасиловал. Слава рассмеялся, рассмеялся неприятно, весело и искренне. — Вот как?! Тогда хочется узнать подробности того, как я это сделал. — Она сказала… — Рома опять споткнулся и уже пожалел о том, что выдал чужую тайну за свой «козырь», подробностей Саша ему так и не рассказала, и добавить к сказанному оказалось нечего. — Давай лучше я тебе расскажу, как было дело, — так мы сэкономим время. Саша прекрасный, умный человек и хороший работник. Но есть у нее особенности: она любит девочек и деньги. Мужчин она ненавидит люто, и, кажется, у нее есть на это причины, не вникал — врать не буду. Когда она не поступила на мой факультет, она плакала и умоляла взять ее, но с ее уровнем сельско-приходской школы этого я сделать не мог. Поддавшись на слезливые уговоры, я дал ей работу в фотосалоне, с условием, что она подтянет собственные знания и на будущий год будет честно поступать заново. И от ее горя не осталось и следа, как оказалось, ей просто не хотелось обратно в деревню, и все, что ей было нужно, это остаться в городе. Я, конечно, удивился, но несильно — молодые люди нынче умеют ценить материальные блага. Работала она хорошо, но к экзаменам не готовилась совершенно, из чего я сделал первый вывод о ее неискренности. К тому же, помимо работы, я позволил ей некоторое время пожить в фотосалоне, так как денег своих она не имела. Шло время, она работала — я платил зарплату, а она продолжала жить в служебке, обустраивая ее на манер мумбайских трущоб, и съезжать не собиралась, более того, к ней частенько стали захаживать разные «подружки», что вызывало ропот и недовольство среди всего остального коллектива. Моя же доброта выходила боком. И после того, как выяснилось, что Саша уже учится в строительном институте, а не стала ждать год, чтобы поступить на мой факультет, я ей прямо предложил подыскать новое жилье, при этом оставив за ней работу. Она обещала решить эту проблему, но шло время, а она так и жила в салоне. И только перепробовав все разумные варианты и отчаявшись, я был вынужден проявить фантазию и все-таки заставить ее съехать. Зная ее неприязнь к мужскому полу, я решил ее напугать своими домогательствами, а чтобы это наверняка подействовало, сделал это в грязной и циничной форме, правда, пришлось изрядно выпить, но это делало весь разговор даже более достоверным. Дословно пересказывать не стану, но суть в том, что я ее упрекнул в проживании и открыто предложил в качестве оплаты хотя бы делать мне систематический минет, пока я привычно занят разбором эротических журналов. Эх, Рома, кто бы мог подумать, что нежелание платить деньги за собственное новое жилье окажется сильнее скабрезных намеков на продажность и нелюбви к мужчинам. Скажу честно, я был обескуражен той легкостью и простотою, с которой она забралась под стол и… скажем, приняла мои новые условия. И о насилии даже речи не было. — Почему ты решил, что она из-за денег это сделала? — недоверчиво спросил Рома, не желая верить услышанному. — Она сама сказала, что копит деньги на поездку в Англию и не готова «иметь лишние расходы» — дословная цитата. — Так, может, ей просто хотелось к любимому человеку? — Может, Рома, может, — вздохнул Слава, — но никуда она так и не поехала, живет скромно и за жилье предпочитает расплачиваться, пардон, натурой. Со временем оральный секс заменили твоими съемками — еще одна моя неудачная попытка избавиться от надоевшего жильца, но она и на это согласилась. Вот поэтому я тебе и советовал не иметь с ней близких отношений. Есть у нее такая черта — вгрызаться в любого, кто ей нужен, и самое неприятное — истинные мотивы ее остаются загадкой. Как говорится, темная лошадка. — Если все было так, зачем ей говорить, что это было изнасилование? Да, и зачем ей вообще говорить? — Возможно, затем, что если бы мы с тобой работали дальше, а ваши отношения с ней развивались, то высока вероятность того, что ты ненароком узнал бы об этой деликатной альковной связи. Конфуз! И ей тогда стало бы не комильфо, но и отрицать пикантного факта не получилось бы, потому проще опередить всех и сказать, что да — было, но против ее воли, а значит, и ее вины в этом нет. Она быстро ориентируется в реальности, и даже меня, зрелого мужика, купила своей овечьей шкурой. А уж тебя, Роман, она и вовсе в порошок сотрет — прости за честность. Наконец-то принесли заказанное пиво. Слава с удовольствием отпил из высокого стеклянного бокала. — Не обманули! — радостно объявил он, словно разговор был, как и раньше, об искусстве в искусстве и о прочих занятных мелочах. Он довольно слизал пену с верхней губы. — Ты смотри, не кафе, а последний загон для свиней, но пиво и правда отличное! Рома не притронулся к своему бокалу, хотя выпить очень хотелось. Он молчал, и Слава, не дождавшись, продолжил: — Когда я был в твоем возрасте, — мечтательно заговорил Слава, — весь мир был открыт мне. Я рос неглупым юношей, и возможности на меня сыпались как из рога изобилия, но я полагал, что, делая оригинальные и неочевидные поступки, строю свой уникальный путь; выбрал науку вместо перспективной должности, потом мне предлагали ехать в Перу на археологические раскопки — тогда это означало войти в элитный круг неприкасаемых: журналистов, дипломатов и прочих ценителей красивой жизни, но я выбрал аспирантуру. А потом вдруг возможности иссякли. И вот уже пятнадцать лет ни одного звоночка от госпожи Удачи. Она отвернулась от меня, как отворачиваются от неблагодарных и неумных людей. Теперь приближаюсь к своим сорока пяти годам высушенным очерствевшим деревом, и впереди меня ждет скучная, унылая прямая дорога. Мне уже даже неважно, сколько ее впереди осталось. Неинтересно. Понимаешь? Она прямая до горизонта, в ней нет неожиданностей, взлетов и падений. В ней нет страсти, вашей юной страсти! В ней нет античной вседозволенности. Я ковыряюсь в своем салоне, собираю эротический мусор, отыскивая в нем крупицы обнаженной чистоты. И когда нахожу, вместо того, чтобы радоваться, мне хочется выть волком — я прожил чужую и скучную жизнь. Я чувствую себя обманутым! Как настоящий историк, скрупулезно и собственноручно превратил ее в никчемную пыльную летопись. Сначала студенты меня вдохновляли и заставляли дышать, но они уходили, и приходили другие, такие же юные, как нескончаемая армия оловянных болванчиков, а я безвозвратно становился старше. Потом обнаружил, что вдруг никому уже не интересно то, что я говорю. Я рассказываю им об эпохе Возрождения, о том, как прекрасна «Мона Лиза» и почему это не лучшее творение Леонардо, а сам так ни разу и не был ни в Италии, ни в Париже и не имел возможности сравнить подлинники «Иоанна Крестителя» и «Джоконды». И я возненавидел студентов за то, что они не готовы были тратить жизнь на прошлое, за то, что они живут настоящим, а я, дурак, эту возможность навсегда упустил. Хороший историк не тот, кто прилежно знает череду прошлых событий, а тот, кто на их основе способен спрогнозировать будущее. А я, поверь, хороший историк, и мое грядущее — мое наказание. Оно такое серое и унылое, хоть вешайся! Оно еще не свершилось, но уже покрыто глубокой патиной. В юности, я бы ни за что не поверил, что меня ждет эта промозглая размеренная жизнь. А если бы поверил, то, клянусь, я бы жадно хватался за все те шансы, которые выпадали тогда на мою долю, и сделал бы все, чтобы сохранить и приумножить ту мальчишескую безосновательную радость, радость только от того, что ты просто есть. — А как же Артем? — почти сочувственно спросил Рома и тут же разозлился на себя за то, что так легко поддается эмоциям и даже неуместному состраданию. — Артем, — лицо Славы просветлело, — Артем — это теплое солнышко в мой ноябрьский день; Артем — это последняя возможность искупить никчемную жизнь и придать ей смысла; Артем — это мое запоздалое и постыдное признание себя. — Постыдное? — Постыдное… Я рос совсем в другое время. В то самое время была даже статья, ее отменили-то, пять лет назад. Так что прости, но мне было страшно, как и всем, и я никогда даже не усомнился в том, что любить можно только женщин. Для меня они казались одинаковыми, видимо, их и манило мое равнодушие: одни уходили, на их место приходили другие; и мне казалось, что так и должно быть. Я верил в то, что просто не нашел еще ту, единственную. Я выбрал самую непохожую на остальных и кроткую особу, убедил себя в том, что это и есть то, что я искал. Я был образцовым, искренним и несчастным гетеросексуалом в ожидании своего так и не наступившего счастья. И только Артему удалось заставить меня пренебречь безупречным унылым прошлым. Он дал недостающие ответы. И все наконец-то сошлось в моей жизни. Словно по высохшим сосудам мертвого тела вновь побежала живая кровь. Ирония в том, что он слишком молод и, как ты верно подметил, я, увы, слишком стар. С точки зрения морали нашего общества я — чудовище. А милая бабушка, отказавшая ему в проживании из-за несвоевременной оплаты в одну тысячу рублей и тем самым отправившая его в подвалы, не вызовет даже порицания этого самого общества. Педагоги, которые не в состоянии научить детей элементарной морали и уж тем более пресечь даже незначительное ювенальное преступление, вызывают у всех сочувствие, и никому и в голову не придет обвинить этих «святых» людей в преступной некомпетентности. Но вот тебе еще интересный парадокс, с точки зрения того же общества: неважно, была ли это взаимная любовь всей жизни или извращенные фантазии хозяина этой мерзкой харчевни. Даже наоборот, совратители и маньяки более понятны обывателю, они отвратительны, жестоки, но понятны. Они как низшая ступень эволюции и достойны хотя бы легкого снисхождения. Общество обожает быть снисходительным — от этого оно чувствует себя развитым, современным и гуманным. А вот старомодные стенания о высокой и взаимной любви, увы, недоступны для понимания большинства и, словно красная тряпка тореадора, разбудят такую волну гнева, что они растерзают беднягу самым жестоким способом. Бросят к обычным изголодавшимся и скучающим уголовникам, и те с удовольствием… прости за каламбур, доделают «грязную» работу. Вся система правосудия родом из Древнего Рима и по-настоящему служит лишь одной цели — оградить власть от народа. Калигула выразил идею коротко, но честно: «Oderint, dum metuant», что означает: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». А чтобы добиться страха и покорности, надо делать ужасные вещи. Взамен власть дает возможность большинству заставлять меньшинство жить по их правилам, используя те же методы. У них это называется демократией. Проблема в том, что это самое большинство никогда не было умнее меньшинства, даже в самые светлые времена. Это я тебе как историк говорю. Парадигма осталась неизменной. У Фемиды, как известно, глаза завязаны, потому широта взглядов ей несвойственна. Идея, увы, не в справедливости, а в неотвратимости кары и назидании, то есть в страхе! В общем, Роман, я готов к войне. И это не патетика — я осознаю, за что предстоит воевать. И я выиграю, даже если проиграю. Потому как защищаю не свою похоть и низменную минутную слабость, как тебе могло показаться. А человека, от которого отвернулись и бросили все, кто должен был заботиться о нем априори. А ты знаешь, чего добьешься своей победой? И готов ли ты принять афронт? Об этом всегда надо думать перед тем, как ввязаться в драку. Рома молчал. — Честно говоря, я думал, все будет намного проще. Ты, Роман, все драматизируешь, — устало заключил Слава и как будто даже сдался. — Веришь в то, что ваши чувства чего-то стоят? Отлично! Езжай в столицу, заработай денег, имя… Вернешься на белом коне и делайте что хотите. Я только порадуюсь за вас, честно! Но сейчас не морочь Артему голову, хватит пока с него грустных историй. В голове звенел колокол, никогда в жизни Рома не чувствовал себя более подавленно, чем сейчас. А Вячеслав Андреевич продолжил: — В Японии, в золотой век самураев, когда они были сильны и отважны, любой из них без лишних раздумий мог лишить жизни и себя, и других. Цена жизни невелика. Однако бывали случаи, когда два воина, постояв, расходились, при этом считалось, что битва между ними все же состоялась. Она действительно произошла, только не снаружи, а внутри — в голове. И исход боя уже был им известен, каждый сделал для себя выводы. Не из-за трусости и возможности быть убитыми, а из-за потери смысла и цели соперничества; они смогли оценить силу врага и его боевой дух, не достав оружия. Вот оно, высшее искусство поединка! Достойный противник способен дать тебе то, чего не даст лучший друг. Фальшивая пенопластовая дружба способна принести больше зла и глупости, чем искренняя ненависть. Так что можешь ненавидеть меня, но, надеюсь, это не лишит тебя разума и чувства собственного достоинства. Не повторяй моих ошибок и не упускай свой шанс. Ты и оглянуться не успеешь, как тоже очень скоро утратишь смысл существования и будешь кусать локти на какой-нибудь захолустной мануфактуре за унизительные гро́ши, но будет поздно, безвозвратно поздно. Успех и везение, как это ни странно, любят успешных и везучих. — Но я не могу уехать послезавтра, — словно загнанный зверь Ромка искал спасительную лазейку. — Послезавтра у тебя уже должна быть встреча в Москве, значит, уехать ты должен завтра вечером, — холодно поправил Слава. — Тем более, мне надо больше времени… — Сколько? — Хотя бы неделя, — бессильно пожал плечами Рома. — Нет, — отмахнулся Слава, — столько времени я ждать не могу, да и Пауль уже уедет. Иностранцы не любят опоздунов, и второй раз встречу не назначит. Бери визитку и собирайся в свой звездный поход! — Мне надо подумать! — Бери и думай, — безразлично сказал Слава, — а я послезавтра позвоню Паулю и узнаю, состоялась ли ваша встреча. Должен же я за тебя порадоваться! А если он скажет, что встречи не было… — Слава вытер вспотевшие руки салфеткой и замолчал, как будто подбирая слово, но передумал и бодро закончил: — Надеюсь, все хорошо будет! Я верю в тебя! — Мне надо к Артему, я так и не забрал камеру, — Рома ожидал очередной вспышки ярости или поучительного монолога, но ничего этого не последовало. — Попрощаться и все объяснить? — почти участливо уточнил Слава. — Ну что ж, понимаю и ценю твою честность. Он помолчал, словно что-то про себя решая, снова взял визитку в руки. — Как приедешь — позвонишь по этому номеру, скажешь, что ты фотограф от Вячеслава, и Пауль даст тебе адрес, куда и во сколько подъехать. Не опаздывай, ничему не удивляйся, не задавай лишних вопросов — и все у тебя получится. Слава снова протянул визитку, Рома взял ее в руки и машинально стал читать, а Слава продолжил: — Артему душу не трави, не заставляй чувствовать его виноватым. Скажи, что это просто новая работа и большой шаг в твоей карьере. Если надо, соври, что будешь звонить и приезжать иногда. Долго не засиживайся, я завтра приду к нему в восемь утра. Будем считать, что мы уже сейчас попрощались и больше я тебя не увижу. Договорились? — Договорились, — не узнавая собственного голоса, ответил Ромка. Он уже не чувствовал ничего внутри, только все тот же звенящий купол черной пустоты; ему не нужны были ни радужные перспективы в столице, ни пугающая альтернатива здесь, ни Саша, ни Слава — никто, ему нужен только Артем! Но что он мог ему дать, кроме своих чувств, в которых еще даже сам не успел толком разобраться? Артик действительно не в том положении, чтобы самостоятельно принимать решения, и ввязывать его в конфликт между собой и Славой Ромка просто не имел права, да и потом, нужно ли это Артему? И это было главным, почему Рома согласился уехать, однако все равно чувствовал себя побежденным. Он проиграл этот невидимый самурайский поединок, о котором говорил Слава. Обернувшись, Рома еще раз посмотрел на Славу. Тот все так же сидел за потертым столиком, на котором возвышались два бокала пива. Слава выглядел худым и маленьким. И, как ни странно, врага в нем Роман так и не увидел, как ни пытался. Было в Вячеславе Андреевиче что-то бесконечно одинокое, обреченное и даже жалкое. Словно насекомое в паутине: с каждым новым движением в попытках освободиться оно лишь еще плотнее запутывалось в хитросплетениях реальности и собственных ошибок.