Цыплят по осени считают.

      Он шёл за ней по пятам, несколько раз окликал, но она, увлечённая собственными болезненными мыслями, стремительно удалялась от него вниз по лестнице. Николас заметил её, когда она, уставшая, пошатываясь, выходила из кабинета Первосвященника. Она так изменилась, что ему стало страшно. Нет, не потому, что она утеряла былую прелесть. И не потому, что выросла на дюйм. Сабрина всегда была самой потрясающей девушкой, и он ненавидел себя за то, что раз и навсегда лишился её расположения. Она не была похожа на остальных ведьм. И причиной не могло оказаться то, что по её венам стремительно струилась смертная кровь. Или то, что во тьме, при вспышке фотоаппарата, прибора крайне странного для их Академии Незримых искусств, он неожиданно замечал два остреньких рога, выступающих у неё из-под кожи, не успевшей насытиться подростковыми несовершенствами. В такие моменты она казалась ему недосягаемой. Божественной. Святой в своей неотчуждаемой бессвятости. Почему же он решил её предать? Как смог пойти на такое, если любил, если мечтал касаться, если уверял её в том, что никогда не оставит и будет рядом?       Скрэтч чувствовал себя омерзительно. Голова кружилась, земля уходила из-под ног. Он опирался о стены ладонью, перевязанной тугим бинтом. После чар леди Фомальгаут ученики ощущали чудовищную подавленность и молили о единственном облегчении – о смерти. Их вопли доносились из больничного крыла, рассеивались в воздухе, смешиваясь с ароматом гари. Под подошвой лакированных туфлей хрустело битое стекло. Теперь здесь не было ни одного зеркала. Только скорбь, только тоска, только горечь вины и обиды. Стоны, плач, хныкание. Николас пробирается сквозь шум, сам задыхается, кашляет в платок. Он не хочет предстать пред нею слабым и глупым колдуном. Он намерен говорить с ней серьёзно, вполне властно. О, он желает вернуть эту чертовку в свои владения. Но Морнингстар того не чувствует и спешит далее, на выход из Академии. Он останавливает её, берёт за руку. Колючий импульс проскакивает меж ними. Вот он уже обхватывает её бледное лицо, мокрое от непрошеных слёз. Отчего она плакала? Не от разлуки ли с ним?.. Молчание. Они смотрят друг на друга и не могут ничего сказать. Невербальные знаки, безмолвные намёки, тихие просьбы. Они выглядят странно, сбитыми с толку, как люди, потерявшие нить разговора или и вовсе её не нашедшие. Время тянется, как последний вагон поезда, в который ты так и не успел запрыгнуть. Ты стоишь на перроне с чемоданом в руке. Вдруг он открывается – идиотский замочек подводит тебя. Выпадает оттуда стопка наспех собранной одежды, валятся книги, ещё тобою не прочитанные, летят по ветру документы. Ты бежишь за ними, а поезд… Поезд уже так далеко. — Спеллман! — произносят его губы, но Сабрина не понимает этого слова. Её самой там нет – вместо неё безвольная оболочка, измученное тело с дрожащими коленками, нелепо спрятанными под тонкую ткань колготок, с царапиной поперёк предплечья после больной хватки Блэквуда, с прокусанной нижней губой, — Тебя так давно не было. Здесь случилось нечто. Ты была права насчёт сестры Реджины. Твои дебаты с ней не были беспочвенными, как говорили многие. Прости меня, я поступил нечестно по отношению к тебе, некрасиво, подло. Называй, как хочешь этот проступок. Но я рад, что ты в целости и сохранности. — Спасибо за заботу, — робко отвечает девушка; нижнее веко пульсирует, навевая мысли о нервном тике, которого у неё не было до всего случившегося. У неё слишком мало времени. Его всегда ей не достаёт. Не хватает. Не получается выполнить всё намеченное. И от этого на душе гадко. Ничего в мире не может произойти по мановению волшебной палочки – везде нужны её силы, которых нет, — Мне тоже отрадно осознавать, что ты в порядке, Ник. Это восстание… Оно… Его ожидали. Я знала, что рано или поздно Реджина устроит бунт, чтобы осквернить имя нашего Верховного жреца. Я не защищаю его, ты не подумай. Блэквуд и сам не раз проявлял жестокость. Но то, что произошло… Это разбило всех. Я должна была быть здесь, рядом со всеми, защитить, обезопасить. — Нет, Спеллман, прекрати. Ты ничем не обязана никому. Ты вот-вот станешь царицей Ада. И это восхитительно. У тебя и без того слишком много забот. Я жду с нетерпением твою коронацию. — Сабрина едва не прыснула ядовитым смехом на его слова. Так больно они звучали. Но вместо этого она самонадеянно и упрямо продолжала щипать себя за локоть – отвлекала от слёз краткой болью. Она сделала шаг назад. Ей было неприятно, что он находится к ней столь близко. — Я не Спеллман. Я Морнингстар. Дочь Тёмного Лорда и господарыня Преисподней. Вы – мои подданные, и мой долг – защищать вас, как детей обычно оберегает мать, как пастух направляет овец, как… как Мария Магдалина, навеки прикованная к Иуде, — она дрогнула, неуверенная в том, знает ли Ник последних названных ею персон, — Я больше не та девчонка, которую ты грязно кинул, променяв на легкодоступную шлюху, не та глупышка, которой можно говорить красивые слова о любви, забивать голову отговорками и выдумками, не та идиотка, которая, если и заметит помаду у тебя на шее, то обязательно смолчит, потому что знает, что человек ей дорог до одури и она просто не сможет заставить себя с ним ссориться. — она говорила, а комок слёз в горле, долгое время копившийся и не вырывающийся наружу, намеревался лопнуть, разойтись по капиллярам, артериям, выбиться из глазниц, из самых узеньких уголков и расползтись по щекам кипятком разочарования. Она улыбнулась – так беспечно, что стала походить на восковую куклу. Впрочем, воска в ней не осталось. Лишь чугун. Сабрина не хотела быть слабачкой. Ей уже пора была бежать прочь, обратно в Ад, на репетицию коронации. Но Скрэтч не мог её отпустить так быстро. — Я ничтожество, Брина, не заслуживающее прощения, я знаю это, но прошу тебя, выслушай. Все эти упрёки в мой адрес, твои косые взгляды, обидные слова – я могу их понять, но и ты меня пойми: ответственность, которой наделил меня твой отец, наш Владыка, необъятна. Оставшись в детстве сиротой, я нашёл смысл жизни в общественном признании, в том, что был выше всех, сильнее, талантливее. Я привык перегрызать всем глотку, доказывая своё превосходство. Но потом встретил тебя и понял, что больше такого не повторится. Всё во мне обдало пламенем. Я осознал, что буду выглядеть бесполезным на твоём фоне, пустым местом, нулём. Я всего хотел добиться самостоятельно, без чьей-либо помощи, а здесь Господин создал мне условия, где я обязан усесться на готовенькое. — Тебя оскорбило то, что я царица по крови, а ты лишь избранный правитель? — она мрачно улыбнулась; уголки её губ с презрением поднялись, обидно впечатались в чуть заметный румянец. Николас не мог устоять на месте и, оглянувшись дважды, увёл однокурсницу в угол холла. — Дело не совсем в этом. Ты была моим призом, очередной мишенью. И когда эта мишень наконец была завоёвана и повержена, я потерял интерес. Я не умею любить, Сабрина, я причиняю боль, — на выдохе закончил он и опустил голову. А она, не зная, что ему на это ответить, молча начала сдирать потрескавшийся лак с пальцев. Он не был для неё врагом, не был и приятелем. Они запутались, но, увы, не в одной нитке, не оказавшись рядышком, не решив друг другу помочь с узлами. Они встретились на улице, как обыкновенные соседи, которые не ходят в гости, поздоровались, помахав издалека, может быть, спросив всё с той же позиции о скором похолодании, и разошлись. Они не вспомнят об этом вечером, не позвонят, чтобы назначить свидание, не выглянут в окно, чтобы, заметив вновь знакомую фигуру, потянуть за ручку и крикнуть: «Я зову Вас на ужин! Приходите!». Сабрина делала это неоднократно. «Звала на ужин». Пыталась всё исправить. Но Скрэтч выбрал мятную жевательную резинку, запил её аперитивом и трахнул Доркас. — Я прощаю тебя, Никки, прощаю. И прощаюсь. Мне бессмысленно затаивать обиду. Скоро мы перестанем видеться вообще. Ты будешь упоминать моё имя в молитвах, говорить о том, как я великолепна, просить о благосклонности, об исполнении заветных желаний. Обо всём, что посчитаешь нужным. Я... — она посмотрела прямо ему в глаза, надеясь найти там, в глубине темноты, хоть какое-то подобие искренности, и, найдя его, воспряла духом, — Я не та, кто тебе нужен, ты прав. Колдуны не влюбляются. Им нравится использовать тело, обладать им, распоряжаться, чувствовать себя на высоте. Я порчу тебе не жизнь, а настроение, когда делаю успехи, когда в очередной раз обхожу весь курс. И да. Ник, я в отношениях. Не поверишь, наверное, но да. Я встречаюсь кое с кем. И меня устраивает. Он готов не только поддержать меня в любых начинаниях, но и лишить возможности сидеть, — она приблизилась к чернокнижнику, который от всего ею сказанного заметно напрягся, опустила руку ему на пах и, когда нащупала выпирающий из-под брюк бугорок, настойчиво сжала, — Ты бы слышал, как я стонала под ним сегодня утром. До того, как пришла сюда. — Не ври. — процедил Скрэтч, готовый придушить девушку в то же мгновение, но он понял, что она не лгала ему, когда заметил яркий засос чуть ниже её левого уха. Она, видимо, заметив, куда направлен его взгляд, воспылала гордостью за себя. От бешеной обиды он потянул её за грудки и впился жадным поцелуем в её непокорные губы, тут же начавшие возмущаться и сопротивляться. Он целовал её недолго, но так болезненно, что даже самому эта затея показалась опрометчивой. Язык врывался в чужой рот, будто не умевший это делать ранее; язык напротив, отгораживаясь рядом зубов, прятался в самую глубь, чтобы не касаться чужой тёплой плоти. Ей было больно. Нет, не от того, что губы давили или что трясся подбородок от нажима; она не могла вынести предательства некогда родного человека. Она строила планы на будущее с ним, считала его особенным, исключительным, уникальным, самым лучшим. Но всё разбилось в одночасье. — Поправляйся, Ник, я ещё загляну к вам. Будь уверен. Теперь я не оставлю своих почитателей без внимания. — она хихикнула и покинула Академию. Грохот двери не донёсся до неё, но она предполагала, что через мгновение Николас с размаху ударил по ней кулаком, из-за чего она подкосилась снизу. Она выдохнула, схватившись за сердце. Как оно болело, как жгло и кололо. Слёзы вновь брызнули из глаз. В последнее время почему-то выходило только плакать и страдать. Сабрина хотела вернуться, к Фаустусу, но возненавидела себя – взрослые девочки не бегут рыдать в грудь, они самостоятельно справляются с болью – дуют на ранку, прикладывают подорожник, подтирают мокрую кляксу соплей под носом. Она спустилась по каменным порожкам, обняла себя за плечи. Пальто она оставила в кабинете директора и не могла побороть гордость, чтобы забрать его прямо сейчас. Шмыгнула. Кашлянула. Зашагала прочь.       Её ожидают в Аду. Там, где вот-вот состоится её коронация. Она навсегда покинет Гриндейл и станет появляться во снах его горожан. Надежда на то, что Блэквуд останется подле неё, ещё жила в её душе, но и для сомнений находилось место. Девушка носила под сердцем его дитя – это было одним из аргументов, подтверждавших факт того, что отныне он обязан быть с ней. Однако, она не могла выцарапать из памяти сведения о том, что на самом деле у жреца было огромное количество женщин за все эти столетия и, вероятно, детей тоже было немало. Она грозилась стать одной из таких же сердобольных, жалких и брошенных, несмотря на то, что по статусу находилась выше. Так или иначе, Морнингстар старалась не думать о плохом. Она твёрдо решила, что после молочного коктейля отправится в Низшее царство, а ночью будет думать, куда могла леди Фомальгаут ретироваться вместе с Вещими сёстрами и её тётушкой. За последнюю она переживала больше всего и не понимала, как снести ей эту разлуку, не найдя спасения ни в ласках любимого, ни в заботе тёти Хильды. К смертным друзьям она обращаться не хотела – и без того принесла им достаточно бед. Эмброуз заберёт у них копьё Каина, и на этом их участие завершится. Раз и навсегда. — Не думай, что твоё бегство решит проблему, — в руке Сабрины вспыхнуло пламя, и она уже намеревалась отправить его в преследователя, но вовремя остановилась. Позади неё стоял Николас, чья напряжённая физиономия говорила: «Я не отстану от тебя, пока ты не простишь и не отпустишь все мои грехи.», — Сегодня я от тебя ни на шаг не отойду. Куда ты, туда и я. Делай, что хочешь, но я пойду за тобой попятам. Заодно расскажешь про этого своего ухажёра. — Ник, ты ранен. Иди, пожалуйста, назад. Я прошу тебя. Нет. Я приказываю тебе. Иди сейчас же. — строго скомандовала Сабрина, но чернокнижник и не подумал её слушать. Он подмигнул ей подбитым глазом и, улыбаясь, протянул ей свой пиджак, который до сего мгновения был наброшен небрежно на правое плечо. Она позволила подойти ближе. Парень укутал её и растёр предплечья, согревая. Рубашка колыхалась на нём от ветра, из-за чего Сабрине было совестно. Она подняла голову, пытаясь разглядеть солнце среди туч, вновь перекрывших небо, но встретилась лишь с недовольным взглядом Блэквуда, который наблюдал за подростками из окна кабинета. Встретилась, но не заметила. Не выписала в заметки этот инцидент, грозящийся обернуться скандалом. Они молча пошли по тропе. Уже не хотелось никакого коктейля. Она думала о другом – пустят ли Скрэтча в Ад после всего того, что он сделал? И как она сама могла вот так снисходительно с ним общаться?.. Принцесса заметно теряла гордость, видно, не готовая к шквалу заискиваний, которые рухнут на неё как на правящего монарха. Чего хочет Николас? Сабрина боялась увидеть в его чёрных глазах раскаяние и щенячью привязанность, нетипичную для колдунов и ведьм. Она не хотела сталкиваться с этим блеском, сгорать из-за него, верить… Она вздохнула, и вновь нечто кольнуло её под ребро; затем взяла Скрэтча за руку – он вздрогнул, будто его ударило током. Они давно не касались друг друга, более того, давно не говорили во так открыто, близко. Адское пламя окутало их тела, обдало жаром. Парень с непривычки набрал в лёгкие воздух, пытаясь выдворить из пазух аромат гари и серы. — Знакомый девятый круг. Да, давно здесь не был. Впрочем, ничего и не изменилось с тех пор. Пустошь, зачарованная истошными криками грешников. Восхитительная музыка… — улыбнулся Николас и приоткрыл на вздохе рот от знаменательности этого дня, дня его возвращения в святыню, — Я всё ещё откровенно тебе завидую. Я бы тоже хотел жить среди этого блаженства, упиваться безвольностью падших душ, насыщаться их болью. Если бы мне разрешили, я бы отмотал время назад и ни за что бы не сошёлся с Доркас. Эта шлюха обвела меня вокруг пальца, лишив возможностей и перспектив. И тебя, конечно же. Последнее меня просто потрясает и заставляет страдать. Это невыносимо, Сабрина!       Но она намеренно его не слушала. Она вышагивала по каменной дороге, из-под плит которой сочилась кровь, и не обращала внимания на бывшего парня. Первая репетиция, за ней вторая… На третий день её отправят на примерку платья, на четвёртый разрешат попрощаться со смертными друзьями, она в последний раз обнимет тётушек… Тётушек… И Хильду, и Зельду. Непременно. А на пятый… На пятый день Сабрина спустится к могиле Эдварда и Дианы Спеллман, поклонится им, зажмёт в руке кладбищенскую землю; Блэквуд омоет её молоком и сопроводит в Ад, на коронацию. Это всё будет потом! Уже так скоро… Пред ними предстаёт великолепный дворец, блистающий истинным золотом; ворота впускают их, никто не задаёт вопросов насчёт компаньона принцессы, её боятся. Все. Кроме Лилит.       Омрачённая, изнеможённая, убитая и порабощённая, дьяволица сводит трясущиеся пальцы в одну точку, переплетает их. Ногтей нет, вместо них – страшные впадины. Сабрина впервые видит Лилит в таком состоянии. Её ледяные глаза метаются по прогулочному холлу, не могут найти среди позолоченной мебели лицо подопечной, не понимают, как сконцентрироваться, моргают быстро, отставая друг от друга. Шея, жалобно прикрытая платком, трясётся, вместе с ней – глубокие царапины и следы удушья. Она бы никому не позволила такое с собою сотворить, значит, тому виной лишь Он – Сатана. Николас чувствует беспокойство девушки и сжимает её руку, напоминая, что она здесь не одна. Никого больше не было, даже миньоны не бегали туда-сюда, чтобы наслушаться сплетен. Всё застыло в каком-то пугающем ожидании. Лилит проходится разорванным языком по нижней губе, увлажняя подсохшую губную помаду карминового цвета. Только, увы, это никак не спасает всю ситуацию. — Какого ангела он здесь делает? — голос не похож на само понятие голоса. Это странное эхо, которое, чтобы услышать, нужно выслушивать среди тишины. Сабрине жутко. Она всегда боялась человекоподобного нечто – манекенов, кукол, чучел. Лилит ныне походила на что-то такое. — Ник – мой друг. Мне нужна поддержка на первой репетиции. Извини, если это тебя оскорбило, — девушка беспечно пожала плечами, словно привела однокурсника домой выполнять домашнее задание по физике, в которой ровным счётом ничего не понимала, — Лилит, скажи честно… Это тебя так Повелитель?.. — Что меня так? Ч Вы имеете ввиду? Вздор. Не задерживайтесь, мисс Морнингстар, все только Вас и ждут… И будьте любезны, ведите себя разумно. То, что Владыка отказался присутствовать на репетиции, не значит, что теперь Вам всё дозволено, в том числе водить предателей на экскурсии... Мне не нужны лишние проблемы, — Сабрина не понимала, как ходила Лилит. У неё складывалось впечатление, что та вовсе и не ходит, а парит над мраморным полом, не касаясь его абсолютно. Однако, она ошибалась. Ноги женщины неумело шатались и настолько болели, что ей приходилось перебегать, лишь бы сократить время, в которое её ступни бы, вкладываясь в подкошенные туфли, ступали бы по прямой полосе плит, — Лучше скажите Вы мне честно: с каких пор Вы стали падать ниц пред недостойными мужчинами? Этот колдун — не Ваш друг. Он идиот. И только. Уберите руку. Это выглядит омерзительно.       Морнингстар сжалась. Не от обиды. От правдивости слов дьяволицы. Всё было так точно подмечено, что ей вдруг расхотелось её убивать. Она представила, как сжигает дотла Николаса, как топчет его кишки каблуками, как разлетается его кровь ужасными брызгами в разные стороны... Она отдёрнула руку и прикрыла ладонями рот. Как она могла о таком подумать?.. она становилась злодейкой. Совсем не героиней. Какой позор!.. Николас, не рискнув поймать её пальцы, молча шёл подле ведьмы. Нужда быть рядом с ней была сильнее, чем подкатившая к горлу ярость. Он стерпит всё, лишь бы она простила его. — Это ничего, Лилит, я ни перед кем не падаю. Я будущая царица. И я вправе выбирать, с кем и куда ходить. Ведь так? — подмигнула она ей и убрала локон за ухо. Мелкая серёжка в мягкой мочке привлекло внимание женщины, но та только скривилась от отвращения, — Итак. Расскажи мне, пожалуйста, что меня ждёт в первую очередь?       Они прошли мимо развилки, свернув налево. Сабрина хорошо запомнила расположение всех нужных ей комнат и опочивален. Особенно — её личные покои, где она спала с Блэквудом. Та ночь была потрясающей. Как жаль, что давно таких с ней не случалось. Верховный жрец, потрясённый смертью детей и восстанием в Академии Незримых искусств, обозлился на неё, хотя неоднократно говорил, что чувства не угасли, их всего лишь заменил здравый смысл. Даже похоть ушла на задний план. Она ощущала, как он оставляет её, и в этом винила дитя под сердцем. Конечно же, девушка всегда перестаёт быть интересной, когда становится плодовитой самкой, теряет свежесть и красоту, лишается кротости и обзаводится капризностью. Как бы ни доказывал Фаустус ей, что ничто в этом мире не сумеет их разлучить, как бы ни спешил расправиться со всеми проблемами и трагедиями, как бы ни помогал ей, Сабрина знала — пройдёт время, и он покинет её навсегда, ведь это совершенно нормально для его образа жизни. Она не собиралась думать, как эгоистка, но выходило именно так. Она меняла темы в голове, размышляла о местонахождении леди Фомальгаут, но так или иначе поверх этих мыслей выступал приносящий боль логос — он её не любит, он ею обладает, он её использует, и вот, когда она беременна, она растеряла всякую ценность. — В начале церемонии Вам следует преодолеть тринадцать колонн, обойти каждую и ударить ладонью трижды по их фронту. Таким образом, Вы дадите понять Аду, что он вот-вот окажется под Вашей властью. Идти придётся неспешно, как бы пробуждая ребёнка ото сна, ласково, мягко, — Лилит провела пару в тронный зал и обошла, как и объясняла, те самые колонны золотистого и янтарного цвета. Они представляли собою вход в зал, выравниваясь по периметру. Сабрина прошла следом за дьяволицей, медленно, потягиваясь, будто перетекая от одной колонны к следующей, — Под звучание хора Вы подойдёте к Часам Вселенского бытия и повернёте короткую стрелку на двадцать пятый час, минутная должна оказаться на цифре шесть. На данный момент я не могу Вам этого продемонстрировать, так как не имею права касаться Часов. Я думаю, с этим Вы справитесь. Ради Сатаны, пусть этот мальчик ничего не трогает!       Николас спрятал руки в карман, показывая, что ничего трогать и не собирался, лишь так проверял на прочность и безопасность. Девушка хихикнула на его такой забавный выпад и стала внимательно рассматривать очертания Часов Вселенского бытия, спрятанных под красным бархатом. Собравшийся прокажённый хор проводил распевку с восхвалением царицы, безобразные музыканты проверяли инструменты, натягивали струны, прочищали трубы. Ей не верилось, что ведётся столько приготовлений в её честь. — Следующее, что Вы должны сделать, — принять приглашение Тёмного Лорда и станцевать с ним вальс Мефистофеля. Выучить его Вам предстоит уже сегодня, так что в какой-то степени этот мальчик не будет бесполезен настолько, насколько я посчитала... После вальса Владыка наградит Вас поцелуем, а Вы в знак признательности опуститесь на колени и коснётесь губами Его ног. Я передам портным, чтобы не делали Ваше платье пышным. Это смотрелось бы нелепо... Затем Вы произнесёте клятву, которую также необходимо зазубрить, и на Вашу голову воцарят корону с чёрным агатом — символом Вашего превосходства и безграничной силы. — женщина кашлянула во всё ещё дрожащую руку и отправилась к музыкантам, оставляя Сабрину один на один с мыслями. Скрэтч, заметно уставший от объяснений, мечтал уже о том, как бы они поскорее очутились в Академии и смогли бы продолжить откровенничать друг с другом. — Чёрный агат... Чёрный агат... — бубнила Морнингстар, не сводя глаз с Часов, — Знаешь, Никки, наверное, ты был прав. Жаль, что это я родилась монархом, а не ты. Сейчас бы все хотели убить именно тебя. Не меня, — сарказм воодушевил её и разбудил Николаса, тот ухмыльнулся, но как-то весьма глупо, — Как твоя рука? Как голова? Не кружится? Нам придётся танцевать. Так или иначе, ты можешь отказаться. Я не обижусь, не думай. — Всё в порядке. Пора закрыть этот гештальт, довести до конца церемонию и усадить тебя на трон, Сабрина, оставим обиды в прошлом. Сейчас я готов трудиться ради твоего блага, несмотря на то, что у тебя уже есть какой-то там парень, — Скрэтч улыбнулся так, как любила Сабрина, – с задором, привлекательно, хитро, — Выше нос, полукровка. Пойдём танцевать. Давно об этом мечтал.       Она рассмеялась. Лилит, рассерженная такой вольностью, учтиво закрыла на это глаза, скомандовав музыкантам начинать. Чарующая мелодия влетела в пространство, подчинив себе каждого, кто в нём имел честь существовать. Их руки сплелись, они стали близко друг к другу, задвигались в обыкновенной вальсе, управляемые дьяволицей. Она руководила прелестным действом, направляла, показывала, как красиво огибать повороты, выстилая то кружевом танца. Пускай она выглядела отвратительно, она держала марку и вела себя более, чем достойно. Всё тело ломило от боли, внутри сжималось, толкалось, билось. Её Мишель больше нет. Его нет. Он ушёл. Исчез. — Станьте ближе. Вы снова сбились со счёта. Заново. Заново! — Лилит ходила за ними, то и дело поправляя рукава платья, поднимая их и опуская, — Раз-два-три! Раз-два-три! Прошу вас, окажите милость, слушайте музыку, подстраивайтесь под её ритм. Вы не медведи! — она так устала от всего этого. Ей хотелось остаться наедине со своей скорбью и безудержно плакать, но не было ни минуты её свободы. Она держалась, подобно стали. Ей тоже нравилось быть чугуном. Не воском. Они танцевали под её строгим блюстительством, и Сабрина забывала обо всех неурядицах, смертях и интригах. Она тонула в этих плавных движениях, отдавалась музыке, соединяясь с Николасом в благоухающий цветок вальса, плыла с ним, улыбалась ему в ответ, трогала его. Весь мир перестал существовать, и, когда она пришла в себя, в зале не было ни Лилит, ни музыкантов, ни слуг. Юноша обнял её, прижав к своему торсу так нагло, что она не успела сразу понять, как на это реагировать. Нос уткнулся в его шею, втянул знакомый парфюм. Её бросило в жар. Так давно она бежала от этих ощущений, пряталась, запирала двери, что теперь они настигли её стихийно, самозабвенно. — Сабрина, — Николас поцеловал её в лоб, и она сжалась, как ёжик, — Моя полукровка, я скучал. Не было ещё на моей памяти ни недели, ни дня, ни мгновения, чтобы я не думал о тебе, чтобы не представлял тебя сопящей мило мне на ухо. Я открывал глаза и видел рядом с собой Доркас, и на меня набрасывалась ненависть к самому себе. Я рвал на себе волосы. Я избил даже Пана, когда тот сказал, что спал с тобой... Я потерял контроль. И вот, я здесь. С тобой. — он гладил её по волосам, потягивая их, накручивая на пальцы. От неё как и всегда приятно пахло. Он захлёбывался от предвкушения. — Ник, не стоит этого делать. Я прошу тебя. Ты оступился, я сглупила. Между нами пропасть. Не нужно пытаться построить мост. Я хочу бежать дальше, в иную сторону. Пойми это и прими, — Сабрина мягко отстранилась от чернокнижника, но тот вернул её к своей груди, — Я знаю, тебе непросто живётся. Представь, каково мне. Я не умаляю твоих бед, я жалею тебя, но я не хочу заново начинать то, что заведомо обречено на провал. Тот мужчина, о котором я говорила... Он, правда, есть. Я люблю его больше всего на свете и вряд ли когда-нибудь полюблю кого-то с той же силой. Это невероятно для меня. Через считанные дни я стану Владычицей Ада. И я хочу, очень хочу, чтобы этот мужчина оказался со мной на одной ступени, чтобы он обнимал меня так же, как обнимаешь меня сейчас ты. Это богема, Ник, это то, чем я дышу. Не гони меня от моей мечты. Ты неплохой человек. Ты просто не мой.       Скрэтч вспыхнул от внутренней боли, потянулся к её губам с намерением поцеловать, но девушка поставила перед его лицом свою ладошку и отошла на несколько шагов. Так чего же хочет Николас? Славы ли, любви? Она простила его, потому что не хотела страдать, потому что желала только одного — порвать с прошлым. Она взяла пергамент с тумбы из золота и принялась мерить шажками зал, заучивая слова клятвы. Юноша, потерявший интерес к разговору с ней, сел в обитое шёлком такое же золотое кресло, закинул ногу на ногу и, подперев кулаком подбородок, стал дремать. Они знакомые незнакомцы. Родные чужие. Сломанные. Обиженные. Прощённые. Им не быть вместе. Но почему-то один из них всё ещё молит другого об обратном. Зачем?.. для чего? С какой целью? Обжечься. Умереть. Пылать. *** — Что ты делала в саду? — Пруденс, скрестив на груди руки, возвышалась над Агатой и сверлила её недовольным взглядом. Напряжение расползалось в воздухе и грозилось своею мощью выбить окна в келье. Тела Вещих сестёр надёжно покрывали тёмные плащи с извилистым орнаментом, переходящим в изображение змеи. На создание сего одеяния ушло чуть больше суток, но девушки остались довольны результатом. Доркас выводила мелом на стене аккуратную надпись. Изящная д, острая ж, округлая а, точно такая же, как и первая, д, маленькая у с завитком, скромная а. Джадуа. — Я... У меня было поручение от сестры Реджины. Не могу вам сказать, честно, Пруденс. Мне нерезонно лгать. Да я и не умею, — Агата развела руками, затем поймала себя за косу и стала слюнявить её кончик, воображая, что она маленькая девочка, которую совсем-совсем нельзя обижать. Но, казалось бы, старшую сестру это не особо волновало, — Если мне не веришь, сама спроси у Реджины. Но с твоей стороны это предательство. Я всегда говорила правду тебе и Доркас. — Пруденс сорвалась с цепи — схватила сестру за грудки, впечатала в стену, подняла над полом. Та зажмурилась, готовая к пощёчине. Доркас бросила мел; он разломался, раскрошился, оставил белые следы. В келье не было окон, поэтому, когда задулись случайно несколько свечей, комнатка погрузилась в полумрак. Она шлёпнула её по лицу сначала несильно, после размахнулась, и на щеке девушки засияли кровавым отливом несколько полос. Среди ведьм всегда отдавали предпочтение острому и длинному маникюру, чтобы в случае чего вонзить ногти в глаза неприятеля. Или щёку. Кому как прилетит. Агата нервно сглотнула, блокируя разум от посторонних вмешательств. Возможно, Найт чувствовала и это, когда ожесточенно стегала её по лицу. — Остановись! Всё! Прекрати! — бросилась к ней Доркас в несчастной попытке оттащить её в сторону, — Какого ангела ты вытворяешь? Агата ни в чём не виновата, хватит! — Эта сучка ведёт двойную игру. Я знаю! Она пудрит всем мозги, хотя тайно мечтает быть оттраханной Блэквудом. Грязная сука! — Рудольф старалась уворачиваться от её ударов, но в большей степени пропустить их было невозможно. Она билась в её хватке до той поры, пока больно не впилась зубами в пястную кость и не оставила там синие ямки, — Агата, ты тварь! Подстилка Лжебога... — прошипела Пруденс, прижав руку к груди и потирая её в быстром темпе. — Я же сказала тебе, что никогда не лгу, прекрати немедленно бросаться на меня, как дикий зверь. Мы в храме нашего нового шабаша. Сестра Реджина натянет твою тушку на люстру и подвесит над обеденным столом, если ты продолжишь устраивать бардак, дура. — чёрные глаза мисс Рудольф выражали сущую ненависть и неописуемое волнение. Если сейчас её раскусят, то вместо Пруденс над столом будет висеть уже она. Она стала спешно собирать некоторые книги и отходить к двери. — Не смей бежать от меня, — злобно процедила Найт, вжав пальцы в мякоть ладони, — Твой язык тебя не слушается. Ты врёшь нам, своим дорогим сёстрам. Что случилось меж нами, отчего ты перестала доверять? Разве мы относились плохо к тебе? — испуганная Доркас всё ещё удерживала Пруденс крепко за плечи, надеясь, что вся суматоха прекратится в одночасье. Но она лишь набирала обороты, возрастая в геометрической прогрессии. — Я хочу проведать миссис Спеллман. Извините, — бросила Агата куда-то в воздух оправдание, стараясь произнести это спокойно, без особой дрожи в голосе, — Я не желаю ссориться. Мне всё равно, что ты думаешь обо мне и о Блэквуде. Подозреваешь меня в шпионаже? Думаешь, что я мечтаю сосать твоему папаше? Заканчивай с фантазиями и вернись к реальной жизни. Здесь не будет всё так же радужно, как ты себе нарисовала. Я не ты. Я веду себя так, как считаю нужным. — Ты... — девушка дёрнулась, решив захлопнуть рот говорящей ударом, но Доркас удержала её и сейчас, — Ступай, Агата, — безэмоционально продолжила она, — Беги к Зельде. Но ко мне больше не обращайся ни за советом, ни с просьбой. Ты жалкая. — Перестаньте, девочки, это пустяки. Нельзя скандалить по какой-то нелепой причине! — взмолилась Коуэн, уткнувшись лбом в плечо сестры, которая вдруг обмякла, не рассчитывая нападать в ближайшее время. — Единственная, кто жалкая из нас троих, — это ты, Пруденс, только ты. Не справившись с ревностью и обидой, ты лишила жизни Иуду и Юдифь. Все об этом знают! Эти эмоции — доказательство твоей слабости. У тебя была семья, самая настоящая, такая, какой у нас с До-До никогда не будет. И ты всё испортила, психопатка! В тебе ни души, ни сердца, ни мозгов. — Агата залилась смехом и покинула келью, громко хлопнув тяжёлой дверью. Нервы находились на пределе, в голове стучало, дышалось тяжело. Леди Фомальгаут покинула храм часом ранее, так и не дождавшись аудиенции с сёстрами. Куда та уехала — неизвестно. Она никогда никому не сообщала о своих планах и намерениях. Она была непредсказуемой.       Мисс Рудольф шла по длинному каменному коридору, освещённому огнём факелов. Было зябко. Сырые стены, запах гнили, повсеместная паутина, грязь. Это место пришло в запустение. Оказалось забытым. Таким же ненужным, как и Реджина. Она обнимала себя за плечи, удерживая ещё и книги. Где-то здесь была миссис Спеллман, которую она поклялась вытащить отсюда, во что бы то ни стало. Пришлось ускорить шаг, когда за спиной почудился чей-то кашель. После поворота направо Агата растерялась. С виду маленький храм предстал лабиринтом, стоило ей только остаться тет-а-тет с его подземельем. — Сатана в панамке... — пробубнила она и уверенно пошла назад, но этот манёвр для неё оказался неудачным. Тогда она вернулась туда, откуда выбежала несколькими минутами ранее, встретилась с тупиком, — Блестяще. Это проделки Фомальгаут. Не иначе. — проговаривала она вслух, успокаивая себя и обманывая мозг, убеждая его, что она здесь совсем не одна, она есть у самой себя, а, значит, непременно выберется из этой ловушки. Оставалось понять только, как это можно сделать. И можно ли вообще... Совладав с собой, ведьма вспомнила о том, что она, собственно говоря, ведьма, уложила книги прямо на пол и развела руками по обе стороны, прикрыла глаза, сосредоточилась. В сознании возникла едва различимая картинка, очертания которой становились то резкими, то расплывчатыми. Они мелькали перед ней, как бы дразня, вечно утекая из-под самого носа. Пришлось присесть, коснуться коленями холодного камня, дотронуться до него же ладонями. Стоя на четвереньках, Агата наконец поймала собственное видение и, собрав впоследствии оставленную литературу, поспешила по направлению, диктуемому её разумом.       Поворот. Ещё поворот. Вот она уже перешагивает через битое стекло, прогибается под торчащей балкой, оттягивает какую-то свисающую с потолка тряпку. Побелка сыплется ей на голову, путается в смольных волосах. Но Агата не сдаётся — о, она приучила себя не сдаваться. Чем дальше она идёт, тем прохладнее становится. Вода выступает из-под камня. И зачем столько условностей? Для чего миссис Спеллман спрятали так далеко, если ещё утром она находилась так близко ко входу? У неё нет времени. Она идёт быстро, не останавливаясь ни на минуту, хотя порой это происходит, когда девушка несколько раз оборачивается, чтобы убедиться в том, что за ней никто не идёт.       Перед ней возникает нужная дверь. Рудольф долго не думает — она вообще не думает — тянет за ручку, отворяет и ступает в тёмную комнату. К углу жмётся рыжеволосая усталая женщина, курящая сигарету и пускающая облачка дыма в воздух. Поджав губы, ведьма проходит далее, но так, чтобы лишний раз не пугать тётку Сабрины. — Детка, отчего меня здесь заперли? — хриплым голосом вопрошает Зельда с улыбкой на лице, такой глупой и театральной, от которой Агате становится плохо, — Я что, представляю опасность? Или, наоборот, опасность вокруг меня, поэтому Реджина оставила меня? — ей невыносимо видеть эту женщину такой слабой. Это ей несвойственно. Дьявол даровал ей решительность, независимость, власть. Она не такая покладистая, какой её сделала Фомальгаут. Она другая. И разгадка тут же осенила. — Любовное зелье... О, Сатана! Миссис Спеллман, Фомальгаут опоила Вас любовным зельем. Как я сразу до этого не додумалась! Она поработила Вас. Но я всё исправлю. Пора выбираться отсюда. — Агата бросила книги, которые взяла для прикрытия, на стол и потянула Зельду за руку, та засопротивлялась, упрямо доказывая, что навеки останется здесь, ведь её любимая тоже не намерена покидать это место. Она замерла, выдумывая, что делать в такой спорной ситуации. Не могла же она просто-напросто её связать, да и верёвки у неё с собой не было. — Что ты от меня хочешь? Я устала сидеть взаперти. Сообщи немедленно леди Фомальгаут, что я изнываю от разлуки. Она, наверное, так замоталась со всеми делами Академии, что не замечает меня... Моя бедная Реджина... — её губы сложились в трубочку и вытолкнули изо рта сигаретный дым. Агата нервно чесала висок и прислушивалась к окружающей обстановке. — Я пришла к Вам за помощью, — придумала она и села рядом, — Мне кажется, меня приворожили. — Дьявол, милочка! Кто посмел тебя присушить? — Зельда округлила глаза, осматривая с ног до головы Агату, словно она была какой-то не такой, не той, которую стоило бы ворожить. Девушка состроила кислую физиономию и на надрыве выдала: — Отец Блэквуд. Он позарился на моё молодое тело, поэтому и развёлся с Вами... И теперь я постоянно думаю только о нём. Я часто пропускала зельеварение, лишь бы не встречаться с ним, но это вышло мне боком, ведь я не знаю, как снять этот проклятый приворот. — Агата закрыла лицо руками, и миссис Спеллман, обескураженная таким откровением, прижала её к себе. — Бедняжка. Этот старый извращенец потерял стыд! Мне так жаль тебя, моя милая, ну, ничего. Ничего. Не переживай. Мы обязательно с ним разделаемся. Слушай меня внимательно. Мы с тобой сварим зелье для отворота, только мне бы отсюда выбраться... Как-нибудь... Реджиночка будет злиться, — женщина хмыкнула, сведя пальцы на переносице и сбросив пепел докуренной сигареты прямо на пол, — А ты без меня ни на что не горазда, уж прости меня за прямоту. — Завтра леди Фомальгаут планирует навестить некоторых знакомых, что раньше состояли в её ковене. Пруденс отправится вместе с ней, а Доркас... Она нам не помеха. Я зайду за Вами по истечению получаса после их отбытия. — возрадовавшись, Агата сложила ладони в молитве. Таким предложением она направляла ружьё и талантливо подстреливала двух зайцев. Так она могла заставить Зельду выйти из заточения и свершить отворот, причём не для себя, а неё же самой. Настолько успешно её дела ещё никогда не складывались! — Время, милочка, назови время, вдруг я буду спать, — миссис Спеллман повела грациозно плечом, как бы пребывая в стремительной судороге, — И нужно подготовить ингредиенты. Вербену, ромашку, тимьян. Бутылку рома, чистую иглу... Запомнила или мне стоит записать? — Да, пожалуйста, будьте добры, — Рудольф раскрыла книгу и протянула её вместе с кусочком грифеля, заложенном в корешке, — Думаю, это случится после одиннадцати. Будьте готовы.       Бестия оставила список необходимого на форзаце какого-то глупого романа. Она выписала всё столь же быстро, как некогда рисовала свою подпись в Книге Зверя. Игра началась с момента, как только она вернула грифель ученице. Механизм запустился, шестерёнки задвигались. Занавес распахнулся. Явление Первое. Вступление. ***       Вой сирен. Грохот. Мужские крики. Множество специальных машин собралось у расщелины на окраине Гриндейла. Харви шёл через эти ряды с киркой на плече и от волнения задыхался, поэтому часто останавливался и высматривал в толпе рабочих отца. Но, к сожалению, его нигде не было видно. Вероятнее всего, мистер Кинкл находился в самом эпицентре завала, где работал, не покладая рук, уверенный в том, что в этот раз никто не пострадал. По данным, которые успели заполучить до обрушения, за этой нереальной грудой камней отыскалось нечто — необычный артефакт, собравший в маленьком городке местных искателей утерянных во время революции прошлых лет сокровищ, детей, поверивших в сказочные истории, зевак и прочих. И теперь все ломали головы, вспоминая, где в туннели находятся слабые точки, пробить которые достаточно просто, чтобы очутиться поблизости с невероятной находкой. Юноше делать здесь было нечего. По крайней мере, он раздумывал, как поскорее улизнуть, чтобы вернуться к друзьям и заняться новеньким расследованием или вызвать на дуэль самого Дьявола. Неожиданно кто-то пихнул его вбок. Он вздрогнул и попятился назад, извиняясь за собственную неловкость. Мистер Тёрнер, жующий край соломинки, смотрел на него с некоторой долей недоумения. Безусловно, Харви во многом отставал от покойного старшего брата, но он и представить себе не мог, насколько же всё было плачевно. — Эй, Харви! Отец направил тебя во второй блок к бригаде. Почему ты ещё здесь? — он сплюнул травинку наземь и кивнул юноше, чтобы тот следовал за ним вплотную, — Да уж, давненько ты здесь не был. После того раза думали, что всё, кирдык всей шахте. Ну, ничего, отбили-таки. Ты не отставай, а. — Из-за чего произошёл обвал? — осторожно перешагивая через сигнальную ленту, Харви шёл за папиным другом и параллельно анализировал масштабы случившегося. Обрушенный штрек перекрыл собою подступы к найденному проходу, ведущему к артефакту, который на всём белом свете успел разглядеть только мистер Кинкл, вовремя выбежавший из выработки, — Может быть, укрепления плохо были зафиксированы? — в этот раз он не спешил винить ведьм. Уж они-то точно не были в этом замешаны. Вернее сказать, именно те, которых он знал лично. — Всё-то ты понимаешь, Харви, прирождённый шахтёр, зря противишься, — по-доброму усмехнулся мистер Тёрнер, и рабочая рубаха на нём натянулась, — Шахта буквально напичкана различным оборудованием. Ты только вот вспомни. Там же и транспортные коммуникации уже устроены, и кабели связи проходят, и осветительные приборы, и всякое такое. Порода не выдержала всех внедрений. Где-то и просчёты были в инженерии. Вот тебе и авария. Спасибо, что не пришибло никого. А то ведь недалеко беда от нас… Сам знаешь. — мистер Тёрнер проводил Харви до отца, который спустя некоторое время вылез из-под камней в пыли и молотом. Долго говорить они не стали, ограничившись вопросом о завтраке (что утром скушал милый сын?) и приказом волочиться быстрее, а не как червяк.       Юноша, растерявший сноровку, несколько раз не мог попасть киркой по одному и тому же месту, тогда, не выдержав, мистер Кинкл рекомендовал ему надеть перчатки и ворочать камни вручную. Учитывая, что он не обладал никаким физическим превосходством, он решил сию проблему более или менее разумно: повязал верёвку к огромному булыжнику, подсобил широкой лопатой и взвалил груз в тележку. По рельсам она не просто ехала, а по-настоящему плыла, что облегчало во многом этот тяжёлый процесс. Сколько часов они работали — Харви не считал. В бригаде было около двадцати человек, и каждый уже спустя некоторое время согнулся от усталости и боли в спине. Удивительно, но камней меньше не стало. Наоборот, они откуда-то прибывали. — Мать честная… — гаркнул мистер Тёрнер и высморкался прямо себе в руку, — Не иначе как чертовщина, ей богу. Ничего не понимаю. Столько времени угробили, а камни будто кто нарочно ссыпал обратно. Харви, это не ты тут наворотил? Очень на тебя похоже. Ты смотри, кидать надо было не туда, откуда взяли, а вообще в другую сторону. Перекур, мужики, не могу больше. — Поддерживаю! Жрать охота. — забунтовала толпа рабочих, и вскоре все разошлись, оставив молодого парня с одним фонарём и шпателем. Другие инструменты ему доверять перестали после того, как он случайно чуть не лишил себя пальцев. Он вздохнул полной грудью, изнемогая от усталости. В лёгкие попала пыль. Он громко чихнул и резко ударился головой о камни. На затылке появилась заметная шишка, которую он тотчас же принялся гладить. Была бы его мать жива, она бы обязательно прижала его к себе и поцеловала ушибленное место. Ему надоело, что все вокруг считали его слабаком. Все смеялись над ним, показывали пальцем. Но он ведь был вовсе не таким. Его когда-то любила Сабрина, самая невероятная девочка на земле, царица Ада… Он должен был соответствовать её любви, даже если теперь от неё ничего и не осталось.       Утерев со лба пот, Харви снял с себя джинсовую куртку, бросил её куда-то в сторону, подтянул штаны и стал ковырять шпателем разлом в породе. Разгребая эти крохотные обломки, он не заметил, как проделал небольшую дыру. Лаз был действительно маленьким, через него было бы небезопасно просовывать руку или ногу, но он оказался смелее, когда запихнул голову. Отменное зрение позволило ему увидеть тусклое свечение среди кромешной тьмы. Он надавил на соседние камни, начал шатать их, как малыш, наткнувшийся на слабенький молочный зуб, затем отчаянно пнул ногами несколько валунов и пробил дыру больше предыдущей.       Прихватив с собой фонарик с одной кое-как работавшей батарейкой, Кинкл пролез в этакую каменную галерею, испачкал всю одежду, лицо, поцарапал край брови. Вставать было трудно, так как согнутые конечности не сразу поняли, что ими хотят так скоро воспользоваться, да и здесь не было так просторно, как было до. Будто заворожённый, Харви приближался к источнику света, приоткрыв рот. Что-то тянуло его к себе, звало, соблазнительно шептало: «Возьми меня, смертный мальчик, сделай своей вещью…»       В его руке оказался какой-то древний медальон. Он прищурился, чтобы получше рассмотреть изображение на нём, но взгляд почему-то вечно убегал, соскальзывал, не мог сфокусироваться, подобно старенькому фотоаппарату. Наконец до него дошло, что нужно подсветить себе фонариком. Глаза встали на свои места, покружившись немного, потанцевав от безделья. На медальоне была выцарапана чем-то острым красивая молодая девушка с птичьим телом. У неё были большие крылья, две когтистые лапки, копна чёрный кудрявых волос. Отчего-то ему стало страшно, и от этого внезапного испуга Харви выронил находку. Она ударилась о камни и разломилась на две части, прямо пополам. Собрав осколки, он спрятал их в карман и вылез обратно. — Харви, иди обедать! Хватит там шариться, пока чего-нибудь на голову тебе не грохнулось. — послышался голос отца, и юноша повиновался его зову. Почему-то ему совершенно не хотелось рассказывать всем, что он нашёл в шахте. Медальон не разрешал ему, и он желал его слушаться. ***       Очередная стопка бумаг летит на пол. Мужчина ходит прямо по разбросанным учебникам и журналам, готовый сжечь здесь всё одним только своим взглядом. Стеллаж пустовал — всё, что когда-то он хранил в себе, покоилось в разных местах кабинета, будучи надорванным или вовсе растерзанным. Время от времени к Верховному жрецу заглядывали, докладывали о ситуации в больничном крыле Академии, сообщали о том, кому становилось хуже или лучше, кто был серьёзно ранен, а кого уже успели отправить в общую спальню. Блэквуд пребывал в ярости. Он ещё никогда не чувствовал себя настолько разъярённым. Ему хотелось сносить головы, потрошить, убивать, но вместо этого выходило только громить рабочее место. Всё говорило о его безответственности, о том, что он погряз в любви к этой мерзавке и совсем позабыл о своих прямых обязанностях, которыми жил столько столетий.       Он потерял счёт собственного возраста, поступив на службу Владыки Тьмы, а эта малолетняя нимфоманка отчего-то решила, что способна пробудить в нём человечность, которой никогда в нём и не было. И ведь способна же... Он не хотел в это верить. Всё чудилось ему бесконечным сном, стадией шизофрении, может быть, самой последней, которая ничем не лечится, а если и лечится, то только гибелью существа. Его трость взмывала в воздухе и срывала с верхних полок шкафа какие-то декоративные статуэтки, не несущие никакого смысла. Всё летело на паркет, разбивалось, разваливалось. Что-то попадало в камин, где жадно пожиралось пламенем. — Плутониус! — мощно крикнул Фаустус, распахнув дверь, — Плутониус, мать твою! Если через секунду ты не окажешься здесь, клянусь, я стащу с тебя плоть, а кишки прокручу через мясорубку! — стоило ему повысить тон, как чернокнижник с платиновой шевелюрой предстал перед ним, сохраняя руки по швам, уже, по всей видимости, привыкший к опасной вспыльчивости Первосвященника. — Отче, я был в больничном крыле... Не услышал сразу. Прошу прощения. Вы чего-нибудь хотели? — виновато улыбнулся Пан, шмыгнув подбитым носом. Блэквуд пылал от злости; он схватил ученика под руку и затащил в свой кабинет. — Мисс Морнингстар... Ушла?.. Она ушла? — он попытался успокоиться и вернуть себе прежнюю невозмутимость, так как это более всего подходило ему по статусу. Плутониус замялся, не зная, как ему тут поступить: сказать правду или солгать во благо. Подумав около минуты, он всё-таки изворотливо ответил: — Ушла, отче, очень торопилась, никого не хотела слушать. Точнее, Сабрина... Пардон... Маленькая госпожа желала остаться и помогать ученикам Академии, но выглядела она, мягко говоря, не очень, поэтому мы уговорили её идти домой. — Что значит «не очень»? И почему это она пошла домой, если ей нужно на репетицию в Ад? — профессионально допытывался колдун, вгоняя в угол Плутониуса. Тот в конечном итоге сдался. — Её сопровождал Скрэтч. Недавно он мне устроил взбучку, когда я по Вашей указке сказал всем, что трахался с Сабриной. Видимо, он рассчитывает возобновить отношения с ней. Идиот. Переспал с каждой дурой в Академии, а здесь решил ещё и на трон взобраться. Там, глядите, и до Тёмного Лорда недалеко, — ядовито засмеялся Пан, что довело Блэквуда до остервенения и бешенства. Неконтролируемая ревность выводила его из себя, выворачивала наизнанку. Он нуждался в этой девчонке, перед которой готов был стоять на коленях и вымаливать прикосновения, — Вы бы ещё у Элспет спросили об этом. Эта ненормальная подглядывала за ними. Извращенка. — В каком смысле? — Ник поцеловал принцессу перед тем, как они ушли. Элспет, это наша однокурсница, та ещё заучка, как раз в этом время направлялась в женское крыло после перевязки. И вот она-то всё это и наблюдала, а потом рассказала всем, что как только Доркас сбежала, Скрэтч от рук отбился и вернулся к Сабрине. — юноша хохотал от курьёзности произошедшего, пока Первосвященника трясло от гнева. Желваки задвигались, межаясь меж собою; кулаки зачесались. — И как на это отреагировала сама мисс Морнингстар? — стальным тоном и весьма обтекаемо спросил Блэквуд, чувствуя прилив жара во всём теле. Плутониус пожал плечами. — Ну, как полагается благовоспитанной девчонке, она его отодвинула от себя, начала чего-то там бормотать и вышла из Академии. Но Ник побежал за ней. Остальное Элспет не видела. Я, конечно, могу поспрашивать, но не думаю, что рассказы эти будут правдивыми. Только додумки да фантазии. А Вы куда? — В Ад. Ты остаёшься до вечера за главного. Держи всё под контролем. О чрезвычайных ситуациях докладывай без промедлений, — мужчина вновь подкинул трость, вызывая адское пламя, — И приберись тут. ***       Девушка лежала в постели, обнимая большую подушку и пуская на неё горячие слюни. Послеобеденный сон, которым она обычно не страдала, настиг её неожиданно, стоило ей только доучить последние строки клятвы. Николас, пообещавший оберегать её в таком расслабленном положении, как и мечтал, сидел в одном из кресел царской опочивальни и сам тихонечко дремал. В этом умиротворении они были до боли похожи — почему-то доверяли друг другу и знали, что никто из них двоих не станет ничего делать дурного, пока другой спит. Да и в моменты бодрствования они также не желали огорчать или обижать. Они были, как наивные дети, добрые и наивные, сочувствующие и ласковые. Сабрине ничего не снилось — это было даже к лучшему. Она боялась, что ей опять привидится мама, она подумает, что никакого крушения не было, что все живы и здоровы, а когда проснётся, то её сердце разобьётся. А этого... Этого она совсем не хотела. — Сабрина! — Блэквуд открывает великолепную дверь и боится своих фантазий, рисующих ему сцены предательства. Он видит, что его цыплёнок беззаботно спит после длительной репетиции, а тот, кто покусился на её чистоту, сидит близко, будто выжидая момент, когда набросится на него и полетят перья в разные стороны. — Фауст... — сонно отзывается девушка, хлопая ресницами в непонимании. Николас вздрагивает, подрывается на месте, оставляет кресло и опускает голову в знак приветствия, — Отец Блэквуд, Вы... Вы не думайте, что я... Он... Мы просто... Отец Блэквуд... — она смотрит на него своими большими зелёными глазами и кается в том, чего никогда не делала, так, на всякий случай, — Отец Блэквуд, Вы почему здесь? — Почему здесь он? — как ей больно от его тона. Он такой строгий, такой злой и чужой, что ей становится страшно, ведь она так боится его потерять, — Кто позволил этому подонку находиться во дворце? Господин не простит такой вольности...       Сабрина вылезает из-под тёплого одеяла, застёгивает пуговки, бросается на пол, прямо перед жрецом. Скрэтч, шокированный происходящим, вновь садится в кресло, будто зная, что сейчас упадёт в обморок. Ведьма хватает любимого за штанину и обнимает его ногу, тот, также поражённый всей этой картиной, просит её немедленно встать и не устраивать концерт. Хотя бы не при Николасе. Она — его вещь. Она та, которой он может пользоваться, но не бросать, нет-нет, никогда её не оставлять. Если сейчас Блэквуд подумает, что она обманула его, что вернулась к мимолётному счастью, то она сейчас же отнимет у себя жизнь, ведь существовать ей без него, без его поцелуев, ласки просто не представляется возможным. Это нереально. Невозможно. Этого не бывает. — Мистер Скрэтч, идите прочь. — Первосвященник приказывает, и парень, повиновавшись, бежит на выход из покоев принцессы, полный непонимания. Резонанс мучит его, раздирает на части, издевается над ним, уничтожает, давит... А Сабрина даже и не думает встать с пола, чтобы поравняться с мужчиной. Тот тоже не спешит помогать ей подниматься. Они вновь одни. Их больше никто не тревожит. Они вместе. Они рядом. Они... Они... Они...! — Мой бог, мой господин, мой искуситель... — потрясённо шепчет девушка и целует его руки, вымаливая прощения, — Ничего не было. Абсолютно ничего. Я никогда бы не посмела Вас предать. Вы моё всё. Вы то, ради чего я живу. — Ложь. — Нет, что Вы! — Я вырву твой лживый язык, Сабрина. — Отче... — Мне всё известно. Он целовал тебя, Сабрина, ты подставилась для него, ты разомкнула свой рот, чтобы он напитал его своей слюной. Ты мне противна. — Блэквуд намеренно не смотрел на неё, потому что знал, что если позволит себе взглянуть, то простит ей непременно всё. Девочка рыдала. С нарывами, с всхлипыванием, умоляя простить её. Но он был непоколебим, молчалив и жесток. Она не переставала тянуть его за штанину, как оставленный всеми ребёнок. Но он не обращал внимание. Специально. Этим и царапал ей рану на сердце, потом залезал ножом в самую глубь и давил до выступов крови. Она давилась ею и хрипела. — Не уходи, пожалуйста, не оставляй меня, только не оставляй... — он опускается к ней, присаживается так, чтобы сойтись с ней взглядами, и награждает звонкой пощёчиной, от которой фонит в ушах, горит кожа, покрываясь россыпью острых иголочек, кружится голова. Сабрина теряет равновесие и приземляется локтем на пол, — Моя жизнь, моя любовь... Не бросай меня. Это оплошность. Я не хотела его. Он сам... Сам... — она молит его о прощении, несмотря на боль, которую он причиняет ей своей наглой безучастностью. — Я любил тебя, Сабрина, я отдавал тебе всего себя, я готов был бросить весь мир к твоим ногам, но вместо этого ты выбрала провести день с мальчишкой, который перетрахал за твоей спиной каждую проститутку. И ты мечтала стать одной из них. — Нет! Никогда! — Ты притащила его в Ад, ты сидела с ним, ты лелеяла его. Сабрина, ты позволила ему трогать тебя, целовать... Как нестыдно... — он приподнял её подбородок и заглянул в глаза, полные слёз, — Твоя мать такая же дрянь, как и ты. Ваша кровь грязная. Мне тошно от тебя. — Нет, Фауст, пожалуйста... — её губы едва шевелятся. — Ты мне чужая.       Жрец отталкивает её от себя, но не рукою, нет, ногой. Ему противно трогать её. Она нарушила клятву, данную ему однажды. А он... Он мог многое ей простить и прощал тоже немало. Только предательство ему было не по силам забыть. Девушка на коленях ползёт за ним, льёт слёзы, задыхается и кашляет. Только бы он не ушёл, не оставил. Она любит его. О, как она его любит! Если он уйдёт, ей не жить. Ей просто не жить! Он останавливается у двери, ладонь ложится на ручку. Сабрина поднимается и обнимает его со спины, заплаканным лицом касается этой мощи. Она не отпустит его. Никогда. Она убьёт, если он попросит. Она умрёт, если он так ей скажет. Она сделает всё, что угодно. Это невыносимо. Это неадекватно. Аморально. Это пугает, кипятит кровь. Срабатывает какой-то щелчок.       Фаустус подхватывает её за бёдра, укладывает на кровать и целует, целует, целует...