Цыплят по осени считают.

      Стояла красивая осень. Дождливая осень. Печальная. Была в ней какая-то особенная прелесть, непонятная людям низменным. В воздухе чувствовалось нечто сладко-приторное, что вскоре замирало вязким мёдом в свободно дышащих лёгких. Они бы держались за руки, направляясь в провинциальный театр, они бы ловили пальцы друг друга, пока сидели бы в кино, в полной темноте, они бы рисовали на запястьях акварелью, если бы она вновь вспомнила о той палитре, что пылилась в коробочке под кроватью ещё с четвёртого класса. О, они бы любили друг друга, как не любили других людей, как любят те, кто боится потерять, лишиться навсегда самого ценного и дорогого в их жизни. Она стала бы писать ему письма, оставляя на конверте следы от помады, если бы тот задерживался допоздна на работе; он бы звонил ей во время обеда и говорил бы, как скучает. По выходным они бы ездили загород, на озеро, кормить уток, ловить губами свежий воздух и есть клубнику в сахаре. Они бы дарили на День Благодарения подарки, она бы научилась печь имбирное печенье, он бы возил её за новым платьем на своём автомобиле… Они бы…       Они могли бы жить и наслаждаться друг другом, если бы жили в другом городе, в другом мире, другой жизни. Но ныне всё сложилось совсем иначе: ей в этом году семнадцать, ему – далеко за пятьсот; она ведьма, дочь Сатаны, наследница адского престола, он – её верный слуга и Первосвященник Церкви Ночи. Всё изначально было не так, как им хотелось, поэтому они страдали. Ничто их не радовало, кроме редких признаний в любви, кроме жарких объятий, кроме нежных поцелуев. Вероятно, от невозможности мечты они и держали это в тайне. В самом сокровенном секрете.       Сабрина стояла перед дверью спальни в одном носке и прижимала к смиренно вздымающейся груди пьесу. Она не стала читать её до конца, потому что знала, что ничего, кроме грустного финала, её не ждало. Иуду зарезали по приказу Понтия Пилата, а Мария Магдалина подалась в другие страны, чтобы проповедовать там учения Христа. Они не остались вместе, потому что таковой была судьба. Потому что так решил кто-то свыше, пускай они оба были под иной властью и так глупо пытались от неё избавиться. Она думала, что же делать ей дальше. В последнее время она очень изменилась: Блэквуд сказал ей ждать, и она ждала, он приказал ей не покидать морг Спеллманов – она даже не переступила порог собственной комнаты. Она стала чрезвычайно от него зависеть, и когда поняла это, было уже слишком поздно. Мужчина подчинил её себе, невзирая на ту непокорность, присущую ей ввиду наличия дьявольской крови, что текла по её венам так же стремительно, как мысли в голове. Фамильяр дремал, развалившись прямо на полу. Красный свитер грел её, но не мог одарить теплом душу. Всё, что случилось за последнее время, не давало ей жить спокойно, и она, тяжело вздохнув, поклялась со всем этим покончить раз и навсегда.       Первым делом девушка спрятала пьесу под ворох других бумаг, затем подвинула лежащего поперёк дороги кота. Тот шевельнулся, забунтовал, но она убедила его оставить её в покое. Тётушка Хильда тоже отчаянно пыталась её остановить, пока не призналась, что леди Фомальгаут упустили и что в стенах Академии Незримых искусств случилось самое настоящее побоище. Набросив небрежно на плечи пальто, затянув шею вязаным бесформенным шарфом, Сабрина вышла из дома. Светило солнце. Дул приятный тёплый ветер. Она умело обходила лужи, кое-где перепрыгивала их. Сапожки на небольшом каблучке помогали не скользить на грязи. Погода благоволила ей: вокруг было тихо, спокойно, щебетали ещё не покинувшие на зиму город птицы.       В Гриндейле жизнь продолжалась. Ездили машины, что-то бурно обсуждали прохожие, на улицы после дождя возвращались красочные вывески и афиши. В кинотеатре показывали новый триллер, на который Морнингстар уже и не мечтала попасть. Во-первых, её бы никто туда и не пустил, а, во-вторых, все билеты слишком быстро разбирались, подобно горячим панкейкам. Одна она была той, у кого двигаться по течению просто не выходило. Сейчас ей было жизненно необходимо попрактиковаться в боевой магии или вспомнить уроки травологии, чтобы хоть как-то подготовиться к предстоящей коронации: подпитаться энергией, восстановить силы, разобраться в себе. Именно по этой причине она свернула с дороги, двигаясь дальше по тропе, ведущей в лес. Однако следующего манёвра выполнить не получилось. Перед ней, будто из воздуха, появилась Лилит. Девушка оступилась от неожиданности, подвернула ногу, но дьяволица успела удержать её за острый локоть, спрятанный в рукаве пальто. — Вас ожидают, госпожа, — её сухой голос не выражал ни единой эмоции. Женщина словно потеряла все оттенки, стала посредственной, невзрачной. Сабрина видела её таковой лишь однажды, когда Владыка лишил её единственной на тот момент радости – Адама, — Они желают видеть Вас прямо сейчас. — Это желание невзаимное, — отвечает бойко принцесса и пятится назад, туда, обратно к проезжей части; она испугалась мысли о том, что Дьявол мог прознать про зачатие, — Я очень занята, Лилит, уходи. Я не пойду с тобой. Ещё есть время насытиться последними днями смертной жизни. — Вы хотели сказать «днями жизни среди смертных»? Увольте. Это бесполезные пререкания. Мы обе понимаем, что избежать своей участи нельзя. Тёмный Лорд убил моего любимца. Снова. Потому что я не покорилась ему, устроила мятеж. За всякое непослушание следует неминуемая кара. Прекратите спорить. Это бестолковая затея. Мне неизвестно, куда на самом деле Вы направляетесь, мисс Светоносная, но дам Вам дружеский совет: не идите против собственной сути. Она Вас так или иначе настигнет, как бы быстро Вы от неё ни бежали. — Лилит смахнула капли недавно прошедшего дождя с кожаного плаща и оправила пышную каштановую шевелюру, кудрями ниспадающую ей по плечам. Девушка опустила взгляд, потерявшись глазами среди мокрой травы, увядающей, как и все её искренние мечты. — Сколько дней до коронации? — спросила так, будто сама не знала, будто не слышала всех слов, отсчитывающих месяцы, недели… Часы… Спросила, будто надеялась услышать в ответ что-то вроде «нисколько» или «ещё так много, чтобы об этом серьёзно думать». Всеми силами и стараниями Сабрина приближала своё вступление на престол, а теперь хотела, чтобы срок лишь увеличился. Тело, измученное переживаниями, мозг, желавший погрузиться в сладкий сон, сломленный моральный дух – всё так устало, что она едва держалась на ногах, пускай и стремилась к идеальной, уверенной походке, присущей монарху. Как она намеревалась править, если уже не успевала соображать?.. — Пять. — прозвучало, как оглушающий выстрел из ружья; вылетели внутренности, окрасили кровью близкие кусты волчьей ягоды. Всего пять. Не больше. Не меньше. П-я-т-ь. Она сжалась, сердце забилось быстрее, заметалось, подобно птичке, пойманной за самые лапки. Ей стало вдруг так тошно, что воздуха перестало хватать, чтобы подавить эти рвотные позывы. Почему она? Почему именно этой осенью, этой замечательной осенью, когда совсем иначе воспринималась жизнь, когда Сабрина впервые по-настоящему, по-взрослому смогла влюбиться? Почему именно в день её рождения, в ночь, когда мисс Сойер воспроизвела её на этот безжалостный свет? Почему она должна страдать? Почему должна быть главной мишенью самого Дьявола, предателя ЛжеБога?.. Немой крик парализовал её – не разомкнулись даже губы. Она слушала внимательно Лилит, хотя была так далека от её голоса, что мысленно смогла обнять маму, какую никогда не помнила живой. Почему… почему… почему?!       Как душеугодно было на улице. Солнышко лучами ласкало её лицо, настрадавшееся, несколько раз умытое слезами. Она смирилась с той судьбой, которая ждала её. Кивнула. Адское пламя закружило в страстном танго, отправляя на далёкий девятый круг, где в великолепном дворце её ожидал Творец. Тот, стоит отметить, проявлял титановое терпение по отношению к своему неосмотрительному чаду. Наверное, это было характерно для всех родителей, которые любили своих детей всем существом. Люцифер был одним из таких бешеных отцов, но не потому, что поистине считал Сабрину дорогой только благодаря их кровному родству. Нет. Он переживал, что такой невероятный сосуд, полный могущества, кто-нибудь рискнёт разбить, и тогда тот потеряет своё царство, подданных и смысл существования. Вернётся на землю тартар, в какой он сиюминутно отправиться без права на обжалование.       Ведьма стояла в центре тронного зала. Никого здесь не было. Только она. В шестиугольник увековеченные стены, блистающие золотом. Свечи, обнятые стекающим по столбику воском. И тишина. Она любила её только тогда, когда ложилась спать. Когда в кабинете Блэквуда следила за тем, как тот работает. Когда бросала в колодец желаний цветы. Когда сидела в библиотеке школы Бакстер-Хай и делала доклад по истории. Но не тогда, когда оставалась в Аду совсем одна, будто наказанная за все свои прегрешения – вольные и невольные.       Заиграла музыка, и Сабрина вздрогнула. Напряглась. Кто-то играл на скрипке, плавно водил смычком по струнам, вырисовывая изящную мелодию, более напоминавшую ей какую-то скорбную какофонию. Она догадывалась, кто руководил музыкальным инструментом, но произносить его имя вслух не стала. Не заслужил — рассудила она и вздёрнула нос кверху, как бы выказывая личную готовность к любому исходу грядущих событий. Перед ней возник позолоченный стол с резными ножками. На нём — белоснежная скатерть, расшитая золотыми нитями, такая же золочённая посуда, в ней — множество фантастических яств, ранее невиданных и неопробованных дочерью падшего ангела. Она хотела отойти от стола, но ноги её ослушались: они сами, без её на то воли усадили её на мягкий стул с бархатной обивкой. Ей вполне хватило тётушкиных вафелек на завтрак, однако голод дал о себе знать вполне неожиданно. — Ты не хочешь со мной делить трапезу, моё дитя? — на плечи ей опустились Его властные руки, она поняла, что уйти так просто не сможет, — Разве я обидел тебя, Сабрина? Потому ли ты так несчастна? — аромат серы вызывал у неё оправданно смешанные чувства. Хотелось кашлять, но этот непрошеный кашель застрял у неё болью в горле, ставшей там поперёк. Запахи вкусностей смешивались с дьявольскими зловониями и смягчали обострённые рецепторские бунты. Была ли она несчастна? О, вполне. Так несчастны все дети, чья мать погибла, так несчастны все молодые любовницы, не знавшие, останется ли их взрослый муж с ними, так несчастны все женщины, которые не планировали родить ребёнка так скоро. Она была грустна, и эта грусть её не покидала. — Я приглашена на репетицию моей коронации или на завтрак с тобой? — Сабрина ядовито усмехнулась. Меньше всего она желала оставаться тут надолго, ведь ей было ещё неизвестно, цел ли и невредим её наставник, которого она так яростно любила. Люцифер, этот роскошный мужчина, этот красивый ангел, проследовал к креслу напротив, уселся в него настолько вальяжно, что его действиям могла позавидовать любая барышня. Он не изучал дочь, он знал всё, на что та способна, даже если и в некоторых пунктах допускал непозволительную ошибку. Он не спешил отвечать на её вопрос: уложил на колени себе шёлковую салфетку, вторую подвесил за воротник алого кафтана. Затем, не смотря на ведьму, щёлкнул пальцами: вбежавший миньон, споткнувшись, но удержав металлический поднос, оставил на столе блюдо с бараниной в остром томатном соусе и баклажанное пюре. Он любил вкусно поесть, но не придавал тому великое значение. — Перед любым событием следует подкрепиться. Разве нет, Сабрина? Твои тётки не говорили тебе о таком? Я поговорю с ними насчёт твоего воспитания. Только Блэквуд исполнил всё, как я ему велел, — Дьявол закинул ногу на ногу, руки пальцами соединил в замке. На каждом пальце сверкало по перстню, только на мизинце одного не хватало. Девушка поняла, что Он заметил, с каким любопытством она Его разглядывает, и поспешила спрятать глаза в тарелке. Она пока была пуста, отливала позолотой, — Почему ничего не хочешь, моя красивая, моя умная дочь? Я могу приказать, чтобы убрали эти блюда и приготовили специально для тебя китайский фарфор. Однако, это будет непозволительной глупостью – обедать турецкой кухней из китайской посуды… — Не нужно. — Тебя накормить с ложки?       Она захотела спрятаться или вовсе убежать, но двери были заперты. Отец приковал её к стулу одним взглядом, руки же вжал в мягкие подлокотники. Она уже представила, как размахнётся и ударит этим же стулом по Его великолепной голове. Смирившись, Сабрина взяла вилку и стала несмело накладывать в тарелку сарму, начинённую зажаренным гусем, пловом и миндалём. В животе, как ни странно, протяжно заурчало. Это голодный желудок посылал импульсы и бил тревогу. Вероятно, он забьёт её снова, когда принцесса покинет Ад, досыта наевшись жирной пищей. — Как твоё самочувствие после казни принца Калибана? Опустошена ли ты или, наоборот, весела? — мужчина смочил губы бокалом белого полусухого вина, но только после того, как всё сумел прожевать, — Будь любезна, убери со стола локти. — Он пытался лишить меня невинности. Говорил непристойности. Пытался унизить. Он покусился на мою честь и на моё достоинство. Ты спрашиваешь, огорчена ли я его гибелью? Ничуть. Это замечательные новости. Кроме того, отец Блэквуд меня по-настоящему спас от неминуемого распада личности и физического насилия. Я поистине благодарна. От всей души. — Сабрина намеренно расставляет локти шире, чтобы отец захлебнулся злостью. Но тот, разгадав её подростковый бунт, смиренно растянулся в улыбке, в весьма блаженной, если такой ещё мог обладать сам Дьявол. Некоторое время они трапезничали молча. Иногда обменивались взглядами: Он одаривал её всепоглощающим, она обходилась пренебрежительным. Всё было так, как и было у самых обыкновенных родителей и детей. Домашние междоусобицы, споры младших со старшими, обоюдные оскорбления. И если в простых семьях иногда место находила себе любовь, то здесь было крайне трудно о ней говорить.       Слышится знакомый дверной грохот. Маленький несуразный человечек бежит на перебитых конечностях, зажав в противной ручке конверт. Он напоминает тех мальчишек-посыльных, о каких пишут в книгах девятнадцатого века. Он тоже восклицает о том, что несёт новости, о том, что вот-вот доложит о невероятном, однако у него того не выходит: падает на потеху Повелителю, который специально одним взмахом руки разливает оливковое масло на пол. Миньон падает, скользит мордочкой по этому склизкому маслу, вопит в ужасе, марает сюртучок. Ангел хохочет — Ему нравится, когда другие страдают, даже если и не особо существенно. Это такого рода забавы для Него, и никто не смеет Ему запрещать их устраивать. Теперь Он выжидает, когда же любопытное письмецо окажется у него в руке. Сабрина заинтересована более Него. Кто стал писать Люциферу? Какой глупец? О, она зналась с одной девушкой, однажды решившей написать такую почту в свой день рождения. Только после того удивительного случая она больше её не видела. Одурачил ли он Кристин или убил — спрашивать было бы чересчур глупо. И она, забросив ножку на ножку, да подложив кулачок под румяную щёку, стала прислушиваться. — О, мой Господин, о, Всемогущий наш Владыка Тьмы! С прошением о скором ответе высылает Вам письмо Первосвященник Церкви Ночи, Верховный жрец Академии Незримых искусств, Ваша правая рука, советник Ваш… — заблеял миньон, припадая пред Дьяволом. Тот с довольным выражением лица гаркнул: — Заканчивай ныть, немощность, велю говорить прямо. — Он ударил кулаком по столу. Принцесса посчитала, что это было лишним. Человечек услужливо опустился на колени и начал биться лбом о пол. Зажатое письмо в его руке макнулось в масло. Закатив глаза, Дьявол вытащил его и раскрыл конверт. Он не стал слушать всего, что пищал Ему слуга. Читал быстро, но улавливая смысл каждого написанного Блэквудом слова. Беглый почерк не сулил ничего хорошего. Сабрина незаметно подвигалась к нему на стуле, чтобы хоть как-то выглядеть из письмеца что-нибудь, что могло адресоваться ей, но попытки были тщетными. Отец намеренно убирал от её лица свёрток, будто в нём заключалась какая-то тайна. Вскоре Он сорвался с места, отшвырнул его от себя с такой силой, что бумага тотчас же превратилась в пепел. Полетели на пол все золотые столовые приборы, за ними отправились и приготовленные блюда. Девушка даже не успела доесть сарму, как она выскользнула у неё из-под носа. Она поняла – случилось что-то страшное. — Прости, милая дочь, мы сегодня без обеда. Пора навести порядок. И напомнить рабам твоим, кто есть их хозяин. Утирай губы. Мы отправляемся в Академию. Немедленно. — зашелестели тканевые салфетки. Морнингстар обеспокоенно поглядела на отца, но Тот, что удивительно, отказывался смотреть в ответ на неё. Отхлебнув впопыхах вина, она поперхнулась им. Но на кашель времени не было: Люцифер воссоздал портал в бар Дориана Грея и с силой втолкнул её туда.       Бармен смотрел на них сначала непонятно, будто пытался вспомнить, что за создания ему в этот день явились на суд. Но после склонился пред Повелитель, отдавая честь. Он суетливо стал натирать стакан, подбирать лучший алкоголь, уже собираясь пригласить на питьё Господина, но Тот воздержался от пустых разглагольствований – грубо толкнул от себя мистера Грея и, держа дочь крепко за запястье, потащил её через центральный зал прямиком в кабинет директора. Сабрина хотела вырваться из Его хватки, но у неё того не получалось. Блэквуда они обнаружили в полном бешенстве. Тот разыскивал сочинения Эдварда Спеллмана и ничего, кроме обшарпанных обложек, не мог найти среди прочих ненужных книг и документов. Благо, самое необходимое он упрятал в морге Спеллманов благодаря Эмброузу, вот только о главном позабыл и теперь невыносимо корил себя за это, ненавидел и презирал. — Нечестивого Вам дня, Властелин, — приветствует Светоносного Верховный жрец и проходит недовольным взглядом по фигурке принцессы. Та лишь пожимает плечами и раздосадованно указывает головой в сторону Дьявола. Это Он заставил её идти! Он! А она не нарушала данного любимому слова! — Как я понимаю, Вы получили моё письмо. — Получил, — металлическим голосом отзывается Господин, — Где сейчас Фомальгаут? Где её приспешницы? Почему ты медлишь? Ты подвергаешь опасности свою госпожу, подрываешь моё доверие к твоей персоне! Ты понимаешь это? Понимаешь или нет? — Он всё ещё держит Сабрину за руку, она синеет в том месте, зудит и болит одновременно, там горячо и там же холодно, кровь не циркулирует по сосудикам и венкам. Блэквуд старается держать марку, но усталость выдаёт его опустошение. Верхняя губа впервые дрожит, потому что разбита. Рубашка порвана по углам, и оттуда торчат ожоги. У него просто нет времени на длительную реабилитацию, ему бы сесть и заговорить раны, однако это представляется чем-то невозможным. Девушка чувствует его неконтролируемую боль, хочет подбежать к нему, зацеловать каждую глубокую царапину. Не выходит! Дьявол держит её. Всё ещё. — Я бы попросил быть несколько терпеливым, если такое Вы способны устроить. Я не могу начать скорые поиски Реджины, не восстановив Академию после недавних потрясений. Большинство детей сейчас в лазарете. Вспомните, прошу Вас, что такое Зазеркалье и каковы последствия прохода через него без специальной на то подготовки. Я длительное время отсутствовал. И вот, к чему это привело… Госпожа вполне готова к церемонии коронации. Лилит обещала устроить репетицию, да и прошлый бал продемонстрировал умение мисс Морнингстар держаться достойно среди подданных. Посему я вынужден остаться в Академии и бросить все силы на её реконструкцию. — Блэквуд опирается на трость. Ему тяжело стоять. Люцифер замечает это, чувствует эту сковывающую боль, протягивает навстречу неверному слуге руку. — Целуй, Фаустус, и я отпущу тебе муки. — повелевает Он и ожидает от жреца покорности. У Сабрины замирает сердце. Как он станет целовать руку Дьявола, если давным-давно отказался от веры в Него?.. и почему… почему Тот ещё этого предательства не ощутил, если считался самым хитрым, самым умным, самым могущественным созданием? Она не знала. И это незнание её пугало. Что она видит дальше? О, как горят неистово её чресла. Как страшно ей. Как дико. Её мужчина мудр, но как далеко он готов зайти, ради вознесения над всеми существами? Он опускается на одно колено (трость падает!), он опускается на второе колено. Его взгляд – мученический и преданный – метается то на принцессу, то на Господина, пока в Его карих адских глазах не замирает, не успокаивается. Он аккуратно берёт ангельскую руку в свои две и прикладывается к кисти лбом. Поцелует? Поцелует ли? Сабрина не может найти себе места, оттого переминается с ноги на ногу. Мгновение. Ах! Она вздыхает искушённо: Блэквуд касается губами мужской кожи, и она видит, как хорошо становится ему. Лицо приобретает несвойственный для него румянец, однако здоровый, живой. Рана, что разорвала красивую тонкую губу, затягивается. Нос поправляется, кость срастается со второй своей половинкой, как мать, жаждущая обнять детей. Она предположила, что колдун использует что-то из запретной магии, что-то, что мешает Дьяволу пробраться в его разум и выявить все-все-все страшные тайны. И это предположение оказалось верным. — Кровью Лилит, любовью Люцифера… — произносит шёпотом девушка, потрясённая случившимся. Проснувшиеся переживания пугают её. Она мечтает броситься на шею Блэквуду, заобнимать его, зацеловать. Как она скучала! Минута без него представлялась вечностью, единой, неделимой. А после прочтения пьесы она лишь в очередной раз убедилась в том, что любит этого мужчину совершенно искренне, чисто, бесконечно. Любил ли он её? Говорил, что любил, делал всё, чтобы она поняла, что любил. Но он всё так же недосягаем. От этого ей дурно. Он встаёт с пола, отряхивает и без того запачканные брюки. Вот-вот кто-то постучит, вот-вот отворят дверь и зайдут, пребывая в глубочайшем поклоне. Сабрина хочет спать и не знает, что ей делать. Её жизнь так сложна и непредсказуема, что порой она мечтает закрыться в спальне морга Спеллманов, свернуться в клубочек, как это делает Салем, когда ему холодно, и уснуть. Навсегда. Потом провалиться в тот кошмар, где мёртвые родители лежат в сундуке, где её пятилетняя «я» бегает по лесу, держась за руку с бесом по имени Сюзем… Или вернуться в момент её рождения. Или лучше в момент зачатия, чтобы выбить из головы Дьявола идею создать мощнейшее оружие против ЛжеБога. Громко бьют часы. Скоро полдень. — Мне доложили твоё требование истребить Фомальгаут и аннулировать её избрание на пост заместителя директора. Это крайне тяжкое обвинение, которое я не в праве отклонить. Я сам разыщу Реджину и уничтожу её. Кто-нибудь отправился с ней? — Люцифер отпускает дочь, дозволяет ей сесть в кресло. Она садится с прямой спиной, держит осанку, подобающе королевскому положению. Она хочет выглядеть презентабельно в Его глазах, чтобы не выдать ни свою беременность, ни свою неверность Его порядкам. Она тяжело дышит, ногтем большого пальца сдирает заусенец на указательном пальце. Ей неспокойно, и это обосновано. — Миссис Спеллман и Вещие сёстры. — отвечает жрец, и это разбивает Сабрине сердце. Она вздрагивает там, на кресле, но никто этой дрожи не замечает. Лишь розовые коленки, стянутые колготками, трясутся в панике. Только не тётушка, только не она! Кто угодно, но не она! В последнее время между ними складывались не самые лучшие взаимоотношения. Сначала племянница игнорировала все знаки внимания женщины, а вскоре после развода Зельды и Блэквуда, та и вовсе престала появляться дома. И если до этого события девушка списывала такое поведение тёти на излишние потрясения и трудоголизм, то теперь всё сошлось так явственно, словно мозаика. Старшая Спеллман отдалась леди Фомальгаут и приняла её сторону. Безвозвратно. — Господин… — позвала отца принцесса и, моргнув, попыталась скрыть слёзы. На её призыв хотел откликнуться Блэквуд, но, ужаснувшись, остановил себя, — Я смею сказать, что моя тётя, по всей видимости, всего лишь пала жертвой этой сволочи. Я поверить не могу в то, что Зельда Спеллман предала свой род. Это нечто невероятное. — она вскакивает с кресла, будто оно слишком горячее. Сохнет от стресса в горле. Люцифер внимательно оглядывает её, словно не узнаёт. Как она выросла, как она научилась перебивать, как смогла изъяснить свою позицию. Но предают и те, кто клялся не предать. Она ведь и сама из таких. И Блэквуд такой же. Кого она защищает и зачем? Необъяснимо. — Тем не менее, она отправилась за Фомальгаут, Сабрина. А должна была ей противостоять. Я более не намерен никого прощать. Никогда моей милости они не сыщут. Мою обитель рискнули разрушить, и я что, стану молчать? Нет. Выйди вон. Здесь твои сентиментальности не нужны. — Он не зол, но его голос кажется ей надменным. Тёмный Лорд всегда говорит с такой интонацией, чтобы все его беспрекословно слушались и не смели дерзить. Но ведь она Его дочь. Она не планирует держать язык за зубами. — Нет, я не выйду, пока ты меня не услышишь. Я буду говорить, потому что хочу, потому что я себе позволила, я себе разрешила. Моя тётя не пошла против шабаша. Она сделала всё возможное, чтобы его защитить. Эта грязь, что льётся ей на голову, — всего лишь выдумки завистников. Я уверена, это очередная провокация, на которую не следует реагировать так, будто она нас тревожит. Такое необходимо пресечь, надорвать, втоптать в землю, — рабочий стол Верховного жреца заходил на месте, замаршировал в том же темпе, в каком говорила Сабрина; шкаф затанцевал вместе с опустошёнными полками в нём, стеклом загремел миниатюрный бар, подпрыгнул ковёр. Академия подчинялась принцессе, выказывала то же мнение, подкладывалась под её силу, — Вам, мужчинам, только дай возможность, и вы обязательно унизите беззащитную женщину. Я соглашусь с тем, что Вещие сёстры отвернулись от Церкви Ночи. Знаете, что сделала Пруденс Найт? Знаете? — ярость загудела в её жилах, завопила, подобно мандрагоре. Её глаза сначала налились кровью, затем сменили цвет на абсолютно белый. Блэквуд направился к ней, но Дьявол преградил ему путь. — Говори, моя дочь, я слушаю тебя. — Его всегда забавлял гнев Сабрины. Он не мог её контролировать, но мог ею владеть. Он ощущал её негативные эмоции и питался ими, как Кронос, пожиравший своих детей. В прошлом году она испепелила тринадцать ведьм Гриндейла и двух посланников ЛжеБога. Чем же порадует Его она сейчас?.. — Эта девка убила Иуду и Юдифь, лишила жизни беспомощных младенцев, отцом которых являлся Фаустус, — её голос перестал быть человеческим. Беспощадный зверь бушевал внутри неё, и его рык сотрясал Академию, — Ты это простишь? Простишь их, но не простишь Зельду Спеллман? Идиот! — вновь за окном зашумел дождь. Солнце спряталось за огромные тучи. Забарабанил сильный ветер, сравнимый с ураганом, по окнам, крыше; здание зашаталось, наклонилось. — Я убью их. Чего же ты ещё желаешь? — смеётся Дьявол, и Сабрина вздымает над полом, словно никогда не умела на нём стоять. — Склонись предо мной! — И не подумаю. — Склонись!       Люцифер выжидает, какую шутку та выкинет снова. Ему любопытно, на что ещё способна эта маленькая слюнявая девчонка, нашедшая в себе смелость противостоять родительской воле. Со стен падают картины. Пейзажи надломаны. Трещит потолок. В коридоре закричали ведьмы и чернокнижники. Вновь завертелось всё вокруг, закружилось. — Прекрати немедленно этот цирк. — приказывает Блэквуд, и девушка теряет сознание. Она падает прямиком в руки отца, который тотчас же начинает её качать, будто ребёнка, такого же глупого и потешного. Нет, Ему показалось. Она совершенно не выросла. Если только приловчилась носить каблуки и красить губы алой помадой. Более та ни на что не способна. Самый обыкновенный подросток, преодолевающий собственный максимализм. Или нигилизм. Он пока не решил, чем её наградить, но знал, что осталось не так много времени до её полного порабощения. Зачем Ему рядом такая взбалмошная королева, когда Он и сам в состоянии править? Ему необходима только её сила, её этот пылающий нрав, бесстыжий укор в глазах. Она лишь оболочка всего того тёмного, что Он вложил в неё семнадцать лет назад. Его проросшее семя. Пускай же взойдёт и цветок, и Дьявол непременно срежет его плодоносный бутон. Вновь восходит солнце. Наступает знойная тишина. — Мои соболезнования, Фаустус, но я знаю, что тебе совсем-таки не грустно. Сколько детей у тебя? Ты и сам-то не помнишь. Каждая изнасилованная тобою женщина дарила тебе ребёнка. Что же нашёл ты в этих близнецах, чего ещё ни разу не находил в других? — Люцифер смотрит на советника с некоторым гадким прищуром, — Или это тебе моя дочь внушила быть мягкосердечным? Я заменю ей преподавателя, если ты начнёшь меня подводить. — Ни в коем случае. Я любил этих детей... Нет, я был к ним благосклонен, ибо того мне велел отцовский долг. Все обзавелись целой династией, и только моя фамилия одинока, — с почтением ответил Первосвященник, отрицая любую взаимосвязь между собой и юной госпожой Ада, — Вы помните меня десятилетним чадом, нагло пригласившим Вас на день рождения. Вы помните меня юным Дон Жуаном. Вы знаете меня зрелым сексистом и мужчиной слова. Я никогда никого не признавал, кроме Вас, не ценил, кроме Вас, не любил. Если после воцарения мисс Морнингстар Вы потребуете моей отставки, я буду вынужден покинуть Гриндейл. А для этого нужна семья. — Вздор! Ты не семьянин, совсем нет. Не лги мне, Блэквуд. Я знаю тебя более пятисот лет. Ты думаешь, я не смог выучить тебя за это время, не смог разгадать и изучить? — Люцифер всё ещё качает девушку на руках и параллельно вспоминает, как так же качал её, когда та была ещё новорождённой. Он отнял её от материнской груди, молоком которой малышка не успела напиться, заглянул в зелёные глаза и обуздал неистовую силу, что скрывалась и всё ещё прячется в этой неземной красавице, — Ты ошибаешься, ты спешишь с выводами и сам себя загоняешь в угол. Ты просто ревнуешь меня к моему ребёнку и хочешь отплатить мне тем же. — Пусть так, — соглашается Первосвященник, хоть и знает, что это гнусная ложь, никак к нему не относящаяся, — Но я уже перестал страдать. Ученики Академии — вот мои дети. Я взращиваю их достойными Вашего прощения. А этот промах... Что ж. Придётся Вам мне его простить. Не хулите мой характер, моя покорность при Вас. Фомальгаут опасна. И дурна. Я же простил Вам Ваш необдуманный выбор кандидата... — хитрая улыбка воссияла на его лице. Таким манипулятором его воспитал сам Владыка Тьмы. Отныне Тот обязан за это платить только крупной монетой. — Я породил монстра. — с победой в голосе подытожил Сатана и усадил девушку на край стола. Она не удержалась и легла поперёк него, сбив лампу, которая и без того настрадалась достаточно. Она сладко спит, так, как она и мечтала. Вероятно, её следует отправить в постель, чтобы столешница не отпечаталась кривыми линиями у неё на прелестном личике. Но это уже не входит в список забот Повелителя. Он хватает Блэквуда за горло. Властно. Самодержавно. — Куда велите отослать далее госпожу? — жрец смотрит прямо в глаза своему начальству. Ему трудно дышать, но он успешно справляется. — Лилит явится за ней ближе к полуночи. Не ходи с ними. Я настоятельно тебя об этом прошу. Займись Академией, учениками, восстанови прежний порядок. Разбей все зеркала. Пусть дети поймут, что глубоко заблуждались. Они должны провести в молитве всю следующую седмицу. Коронация... Коронация... До неё осталось не более пяти дней. Если за это время мы не настигнем Фомальгаут... — Его рука сжала шею Блэквуда, но тот не издал ни единого звука, — Отвечать будешь головой. Это ясно? — Более чем. — хрипло подтверждает мужчина, и его губы опаляет сера. Дьявол исчезает бесследно, оставляя в воздухе аромат страха и сокрушительной мести. Убедившись в том, что их никто теперь не видит и не слышит, Блэквуд настойчиво будит девушку, и та нехотя открывает глаза. Её пушистые ресницы успели слипнуться, хоть спала она считанные минуты. Он с жаром целует её, будто не может ею сполна насытиться. Как долго он ждал её, её прикосновений, объятий, мокрого носа, задевающего его щетинистую щёку. Он вжимает её в себя. Она ахает ему на ухо. Как ей хорошо с ним и как потрясающе с ней ему. Его язык трогает её изнутри, её рот сужается от мелкого волнения. Этот ток, что теперь меж ними, не даёт им прильнуть друг к другу так, чтобы сплестись телами. Вот она уже кладёт руку ему на плечо, он наваливается на неё. Стол прогибается. Он разводит ей ноги. Как между ними тепло! Но она не так активна, как прежде. Он тянет с неё свитер, но ей больно — нагрубание молодой груди так неприятно для неё, что, когда он кусает её за сосок, она вскрикивает. Но это его не останавливает. Ремень падает на пол с грохотом. Он приспускает брюки. — Фауст, я не готова... — впервые озадачила его она, но кто он такой, чтобы выполнять её просьбы? Она никогда не бывает готовой. Он рвёт на ней колготки, оставив попытки снять их целыми. Юбка поднята, край её завёрнут за резинку, чтобы та в случае чего не сползла обратно, — Фауст, я прошу тебя.       Она просит. Как мило. Жаль, что он вновь её не хочет слушать. Он просто её хочет. Этого достаточно. Входит в неё. Толкается. Наслаждается её телом. Девушка начинает вопить, и он лишь приподнимает её, разворачивает и заставляет лицом пристать к столу. Он не хочет знать, что ей больно. В его сознании ей всегда хорошо с ним. Даже когда та беременна, даже когда её естество приняло в себе дитя и сейчас изнывает от терзаний, она счастлива. Ведь ему так хочется. Блэквуд покрывает поцелуями её спину, отщёлкивает насовсем бюстгальтер, и этот элемент летит вниз. Он рисует языком на её коже, оставляет пятна страсти. Расположив руки по обе стороны от её златовласой головы, он вводит член во всё её трепещущее лоно. Там горячо. Ему нравится. Сабрина плачет. Ей обидно — он намеренно не желает её слушать. Она действительно пытается найти во всём этом грязном изнасиловании хоть какое-то подобие удовольствия, но у неё того не выходит. — Пощади меня. — взмолилась она с надрывом, но и тогда Фаустус её не услышал. Он продолжал двигаться в ней, даже когда она перешла на крик. Их могли услышать. Дверь не заперта. Он почти на вершине сладострастия, он предвкушает момент оргазма. И эта плачущая девочка под ним лишь заостряет ощущения.       Её клитор разбух, но не от восторга. Он тонул в ней, и она уже не сопротивлялась, потому что серьёзно устала. Головокружительное чувство наполненности причиняло ей боль. Она не думала, что с беременностью к ней придут такие страшные видоизменения организма. Почему он не щадил её?.. почему? Не умел. Всё предсказуемо. Реальность разбилась. Раскололась. С каждым новым толчком ей становилось всё хуже и хуже. Её бросило в жар, потом в холод. Заломила поясница. Пот сошёл со лба каплями. Блэквуд в первый раз успел выйти из неё и кончил на спину девушки. Как унизительно она себя чувствовала! Тушь расползлась по её щекам, помада стёрлась или съелась. Её трясло. Не было сил даже встать. — Прости меня, прости, прости... — повторял мужчина, развернув её обратно к себе и теперь касаясь одними губами её ключиц, — Я не должен был... — как всё абстрактно. Он никогда не извинялся. Он брал, что хотел. Слизывая её слёзы, он обнимал девушку крепко-крепко, гладил по голове, целовал в макушку, — Мой цыплёнок, мой маленький цыплёнок... Прости. — Не надо, не говори этого, — омертвевшим голосом отзывается Морнингстар. Её колотило, — Я больше не могу. Не хочу. Дай мне перерыв, — колдун сам одевает её, сам натягивает её бюстгальтер ей на грудь, поправляет чашечки. Она будто кукла, — Я так люблю тебя, так безмерно люблю, что готова простить тебя, правда, только не проси меня об этом. Я сама... Я всё сама... Не нужно. Молчи, мой Фауст. Молчи... — он окунает её в свитер. Сабрина вдруг осознаёт, какой он, оказывается, колючий. Одежда — гарант её безопасности, но она знает, что это ненадолго. ***       Компания друзей, вновь собранная вместе, сидела по утру на кухне Харви Кинкла и громко смеялась. Ребята играли в «Пьяного, обкуренного или глупого», и пока по всем фронтам явно лидировал хозяин дома. Юноша сидел на отдельном табурете далеко от стола, заметно обиженный, будто опущенный в воду. Розалинд, отвечавшая в то время за раздачу карточек, широко улыбалась. Реакция её возлюбленного на забавные высказывания несколько её смешила . Он всегда обижался, всегда принимал всё-всё на свой счёт, посему ей было понятно, почему с ним общались только она и Тео. К слову, их друг ничего плохого в этот не находил. Да, Харви мог уйти и хлопнуть дверью. А потом вернуться, запыхавшись, сказать нечто необдуманное и убежать снова. Да, он мог ударить по столу кулаком и состроить плаксивое выражение лица. Но умело закрывали на это глаза, прощая эти всплески чрезмерно чувствительному товарищу. — Итак. Кто из нас троих был замечен матерью за просмотром порнографии? — озвучила Уолкер очередную карточку и рассмеялась. Харви вновь забубнил обиженно: — У меня нет матери, Роз. И у Тео тоже. — он покраснел, намереваясь отсесть ещё дальше. Девушка убрала карточку в сторону и положила один цент на выделенное для этих целей блюдечко, что означало, что такое у неё в жизни точно было. Она потрясла коробочку и вытащила следующее утверждение. — Кто из нас троих фантазировал секс с учителем? — она вновь улыбнулась и звонко хихикнула, бросив цент в блюдце. — Было, конечно, вспомните нашу преподавательницу по математике. А какая у неё грудь... — мечтательно вздохнул Тео и кинул цент. — Фу, она мерзкая, — возмущённо огрызнулся Харви и кашлянул в кулак, — А кто это так понравился тебе, Роз? — Мистер Пёрпл. — с какой-то дикой гордостью заявила Розалинд и поправила съехавшие с носа большие очки. Кинкл сглотнул. Ну, конечно, их учитель физической культуры нравился всем девчонкам. Сложно было отыскать ту, которой он пришёлся не по вкусу. Его подтянутое тело, бархатный голос, уместное обращение на «Вы» — предел девичьих мечтаний, о которых те говорят друг дружке тихонечко на ушко, а потом ласкают себя пальчиками. — А, то есть я тебя не устраиваю? Действительно. Чего я ждал! — Харви, как то и ожидалось, хлопнул по столу. Карточки слетели с него на пол, — Я же плохой. Я же тебя не достоин. Я же вечно туплю и говорю глупости. Со мной скучно. Ну, да. Признаю. Может быть, перестанем общаться? — Воу-воу, что на тебя нашло, приятель? Совсем на тебя не похоже. Как только в доме появилось копьё Каина, так мы буквально перестали тебя узнавать. Ты как с цепи сорвался. Даже страшно. — Тео ногтем ковырял рану на щеке, которая осталась там после злосчастной ночи, проведенной в автомобиле Билли Марлина. Какое счастье, что эти мудаки получили своё наказание. Их так скоро увезли на скорой, что по их крикам вряд ли возможно было что-либо разобрать. Шок, истерика, вопли и стоны от боли. Сабриночка сделала всё, что могла. И за это Патнэм оставался ей до конца жизни благодарен. — Последняя карточка. Доиграем? — Розалинд лукаво посмотрела на всех. Харви, поджав губы, кивнул. Она вытащила яркую картинку, — Кто из нас троих занимался сексом с человеком того же пола, что и он сам? — Я, — все резко обернулись к дверному проёму, в котором сейчас стоял взявшийся из ниоткуда Эмброуз Спеллман. Его мешковатая одежда создавала впечатление, что он парил в воздухе. Или это было вовсе не впечатление, — А что? У меня жизнь длинная. Длится дольше, чем ваша, медленнее. Нужно брать от неё всё, экспериментировать, пробовать. Правда, моего любовника убили. Но он, собака, заслужил. — парень громко хрустнул костяшками пальцев, да так, что и сам не понял, почему и как это вообще у него вышло. — Мы играли втроём. Но раз ты подходишь под значение карточки, деньги на бочку. — Тео с задором тряхнул блюдечко и протянул его кузену его лучшей подруги. Эмброуз без всякой заминки наколдовал купюру номиналом пятьдесят долларов. — Мы центами бросались... — удивлённо пропел Тео и покрутил банкноту в руках. — Я вижу, — Эмброуз улыбнулся, — Где копьё? Я пришёл за ним, если честно. Но и повидать вас тоже захотел. Как вы тут после такой-то ответственной миссии? Харви, ты как, живой? — После такого избиения... — Кинкл тяжело вздохнул. В целом, тело давно не болело, лишь иногда отдавалось некоторой ломотой и спазмом. Розалинд взяла у Тео блюдце и стала подводить итоги, пробуя делить на троих выигрыш. Не выходило. Тогда она начала делить на четверых, и получилось даже без остатка. — Не мухлюй, смертная аферистка! — с укором предъявил ей Спеллман и убрал в карман свою долю, — Да, я нахлебник, и что вы мне сделаете? Ни-че-го. Явиться под конец игры не значит совсем в ней не участвовать. Я ответил на ваш вопрос, я внёс гораздо большую сумму. А вы ещё посмеете возмущаться? Рискните. Я с удовольствием на это погляжу. Но учтите, месть моя будет жестокой! — Не обижайся, Эмброуз, игра и без того глупая. А копьё... Копьё... Я его сейчас принесу! — Тео убрал назад короткие волосы, пригладил их и, спрыгнув с кресла, побежал в гостиную. Там, под диваном, покоилась самая особенная реликвия, заключавшая в себе гибель правителя Ада. Юноша взял её в руки и ощутил всё это убийственное могущество. С ним было крайне тяжело совладать. Он захотел поднять копьё, но не сумел. Оно будто приросло к полу, прилипло к линолеуму. Он дёрнул вновь (сдаваться не собирался!!!). Копьё его не послушалось. Тогда Патнэм размахнулся и со всех силы пнул его ногой. Кеды лопнули. В коленке стало больно. — Сука! — выругался он и присел, жалея себя и гладя ушибленную ногу. На его крики в гостиную сбежались все. Розалинд прибежала сразу с аптечкой — как знала... А ведь она и вправду знала, ведь видела порой будущее, с чем пока не могла справиться. Следующим, кто попытался поднять копьё, был, конечно же, Харви, но и тот, сорвав спину, уполз к стене и там осел. Девушка даже рисковать не стала, запуганная выпадением матки. — Кто же, кто же такой достойный, кто сумеет вытащить этот меч из камня и стать нашим великим правителем? — шутливо прогремел Эмброуз и вскочил ногами на журнальный столик. Через мгновение он уже отплясывал чечётку, пускай она не совсем соответствовала всей той помпезности, какую он хотел всем передать, — Может быть, это... Это я? Может быть, это я ваш Артур? Тогда где мой Камелот и где моя красавица-жена Гвиневра? — он рассмеялся и взмахнул рукой, произнеся что-то невнятное на латыни. Копьё поднялось, шевельнулось, будто пробуя атмосферу, в которой так долго уже пребывало. Оно взлетело и вмиг оказалось у Эмброуза. — Я спокойно нёс его из Ада. Сейчас-то в чём проблема была? — Харви хмыкнул, но весьма недовольно. Его не привлекали все эти магические примочки. — А копьё просто было в замешательстве. Оно не понимало, что её выносят из сокровищницы. Да и знало бы оно тогда, кто её несёт... — парень засмеялся, — Не волнуйся, Харви, оно больше тебя не обидит. И тебя, Тео, оно трогать не станет. Спасибо за чай. Я ухожу. — Но мы ведь не наливали тебе чай... — с непониманием вступил в разговор сам Тео, и чашка с чаем появилась прямо на журнальном столике. Спеллман нагнулся к ней, взял её, отпил. Чай был горячим, поэтому он скривился от неожиданности. — В таком случае я сам его себе налил. Извините, расхозяйничился. Но, полагаю, это не беда и вы на меня не затаили обиды. Ведь так? — он покрутил копьё так, будто оно было обыкновенным прутиком или какой-нибудь палочкой. Барабанной, например. — Конечно же. Зачем тут обижаться! Ерунда какая. Нам вообще за такую операцию какое-нибудь вознаграждение полагается или мы как расходный материал? — Кинкл снова громко кашлянул. Какая-то трещинка образовалась в горле, но стоило ему обильно сглотнуть, как она исчезла. Он накручивал на палец край свободной футболки и внезапно дёрнул её вниз, когда услышал звук подъехавшей к дому машины. Он попросил всех разом стихнуть, чтобы не вызывать никаких подозрений, да и притом неверных. Юноша спешно направился к входной двери и вышел вскоре на крыльцо. У дома был припаркован всё ещё гудящий фургон лучшего друга его отца, мистера Тёрнера. Тот вышел враскачку, переваливаясь с ноги на ногу. Он не был толстяком, однако его широкие бока мешали ему передвигаться быстро. — Buenos días, Харви, — пожелал мистер Тёрнер доброго утра по-испански. Откуда он знал испанский — загадка, — Тебе отец звонил? — Звонил, — кивнул он, — А что, что-то случилось, дядя Эндрю? — Харви стал волноваться. Гибель Томми оставила ужасный след на его душе, вечно сдирающуюся рану. И он переживал теперь, что такое повторится. Но уже с его любимым и не всегда добрым отцом. — В шахте такой обвал. Ты бы видел весь масштаб трагедии. Нам бы пара рук пригодилась. Собирайся. Едем работу работать. — мужчина отряхнул комбинезон, хотя это никак не могло исправить его плачевное состояние. — Я не... Я не могу, дядя Эндрю, у меня дел много. И домашки куча. Завтра учёба и всё такое. Там по истории доклад про древние раскопки и предполагаемое расположение давно утерянной Атлантиды... — сочинял на ходу Кинкл. — Собирайся говорю. Будут тебе и раскопки, и утерянная Атлантида. И даже круче. — мистер Тёрнер стал чесать щёку, где красовался недавний комариный укус. Удивительно, но в Гриндейле эти твари ложились спать поздно. Пока чесал, его седая бородка ходила туда-сюда. У Харви не было выбора. — Я... Я сейчас! Я мигом! — он вернулся в дом и, объяснившись перед друзьями, начал бегать из комнаты в комнату в бессмысленных поисках не особо ценной одёжки. Эмброуза уже не было. Розалинд дала слово, что сделает домашнее задание за Харви, а Тео напросился ехать вместе со всеми в шахту. И чего только это место не скрывало... Оно было самым надёжным шкафом, скелеты которого не находились кем-то, а вылезали из него сами. Так, от скуки. ***       Тугая чёрная коса становится такой же симметричной, как и та, что отросла по другую сторону. Пальцы плетут её, закрепляют синей лентой. В этом храме всё не так, как ей представлялось. Здесь нет каменных изваяний богов, нет икон, символов, нет рун. Тут слишком пусто, бездонно, безлюдно. Никто не ждёт чьего-то явления. Всё оставлено, брошено и забыто. Её сёстры спят после долгой дороги, они обнимают друг друга, им хорошо. Только Агата не может сомкнуть глаз и отдаться сну. Да, она устала. Но эта усталость далеко не физическая, хотя и она имеет место быть. Она устала притворяться. Леди Фомальгаут, за которой ей пришлось идти, знает её как одну из самых верных ей людей. Жалко, что это неправда. Она очень давно приняла решение идти лишь за Блэквудом, в которого была по-детски и наивно влюблена. Именно по этой причине так скоро стали работать чары, которые Фомальгаут наложила на неё n-ное время назад. Жрец распознал их. Распознала и она. Но противиться не стала. Она отправилась вслед за сёстрами не потому, что была с ними неразлучна, а потому что желала послужить Блэквуду, на что была способна как никогда. Вот она встаёт с пола, вот уже идёт к мешку с собственными пожитками. Она обязательно подаст знак, убедит мужчину в своей исключительности. У неё получится. Она в это верит. Она этим живёт.       Агата наконец обнаруживает карандаш среди прочего хлама, вытаскивает на свет роман, о котором ранее ничего не слышала — его ей посоветовал Николас, резко приобщившийся к русской классике. Она уже читала эту книгу, даже писала сочинение по ней и показывала миссис Янг на уроке магии слов, отыскав в этой работе мантру. Теперь это увесистое произведение Достоевского должно было её выручить. Она действует быстро, чтобы успеть до пробуждения Доркас и Пруденс. Где же... Где же... Спешно листает страницы, режет о бумагу пальцы. Ангел бы их побрал! — Первая часть, пятая глава... Пятьдесят девятая страница... — шепчет ведьма, сверкая чёрными глазами-бусинками. Сон Раскольникова о лошади. Она видит иллюстрацию происходящего и безжалостно вырывает её из романа. На обратной стороне пишет карандашом следующее: «Отче, взываю к Вам как к единственному маяку. Я Ваш корабль, плыву сквозь шторм, мечтая когда-нибудь вернуться в родную гавань. Мы в Шотландии. Не знаю, где конкретно, но обещаю разузнать. Не появляйтесь здесь. Я узнаю её планы и всё Вам передам. Навеки Ваша мисс Рудольф.»       Не смогла противостоять женской сути — она капнула маслом из косточек персика на край картинки, им она обычно мазала тело. Пусть Первосвященник знает, как она пахнет... На что она идёт? Какую роковую ошибку совершает? Ей это известно, однако признавать она того не хочет. Времени так мало, что на рассуждения его просто смертельно не хватает. Девушка покидает келью, в которой всё ещё спят сёстры, идёт через длинный заметно обветшалый коридор. Из-за угла вдруг выходит Реджина с бокалом вина в руке. Не её вино — одолжила у Академии Незримых искусств. Агата сообразила вовремя: спрятала послание под подкладку платья и прижала пальцем к бедру. Колдунья изумлённо уставилась на ученицу. — Не спишь? Отчего же? Тебе следует набраться сил, — леди Фомальгаут берёт Агату под локоть, но бережно, негрубо, будто в самом деле заботится, — Или тебя что-то тревожит? Расскажи мне. Между нами не может быть секретов.       Это замедляет процесс. Она злится. Необходимо срочно выдумать предлог для того, чтобы выйти из храма на улицу. Она перебирает в голове все возможные и невозможные варианты. Всё пустое. Всё глупое. Очевидное. — Я не могу спать, потому что голодна, — Агата удручённо пожала плечами, — Я ела так давно, что даже не могу вспомнить точное время. Вы учите нас быть терпеливыми, но из сна не выудишь силы, пока не съешь хотя бы корочку хлеба. Неужели нам предстоит здесь жить как затворницам? Это возмутительно. Вы запрещаете пользоваться магией, Вы приказываете шить и вязать саморучно. Так позвольте мне хотя бы чего-нибудь приготовить. — Ты разве умеешь? — с явной насмешкой спрашивает леди Фомальгаут и поправляет свой пиджак. — Вы только позвольте, а далее увидите сами. Я видела вокруг храма сад. И, если не ошибаюсь, заметила боярышник. Осенью он становится особенно вкусным. — Агата врала так поверхностно, что не верила самой себе. Но Фомальгаут отчего-то ей это простила. — Нет, милочка, это вовсе не боярышник. Моя наставница растила здесь чёрную и красную бузину. Если повезёт, в глубине сада можно обнаружить магонию и облепиху. Плодоносят они круглый год. Но этим вряд ли наешься. Я помню, что у тебя по зельеварению «отлично», но это действительно варение зелий, а не джема, например. — женщина выглядела как-то необычно. Была вполне добра, приветлива и открыта, что можно было сказать с уверенностью — она была дома и чувствовала себя, как рыба в воде, по которой, кстати, она уже успела соскучиться. — Так позвольте же. — Агата непринуждённо улыбнулась, и колдунья, огладив ей смуглую щёку, разрешила ей выйти в сад. И она, собственно говоря, и вышла. Сначала шла медленно по разбитой временем дорожке, чтобы, если за ней наблюдали, могли увидеть, что она вовсе никуда не торопится. Но свернув за угол здания, она ускорилась до такой степени, что впоследствии побежала, прижав к груди исписанную иллюстрацию. Она остановилась в чаще ягодных кустов, присела там прямо наземь. Для вида девушка начала собирать красную бузину в подол платья, но вскоре оставила эту затею. Отломив лишённую шипов веточку кустарника, она начертила ею руну Эваз, затем Хагалаз. Ей показалось, что сзади кто-то приближается, посему она стала рисовать быстрее, насколько это позволяла тонкая веточка. Ингуз, Уруз, Лагуз, Кеназ, Райдо. Снова шорохи. Ветер обдаёт её резким холодом. Она забрасывает мешавшуюся косу на другую и чертит дальше. Йера, Перт, Ансуз... Вуньо, Тейваз. Агата проверяет став — ни единой ошибки. Слава Сатане! — Гаффар, явись мне! Явись мне немедленно, мой верный фамильяр! — девушка поднимает руки ладонями к небу. Она очень давно не видела своего любимого духа, ведь в Академию не пускают фамильяров. Это считается самой настоящей и непростительной слабостью, — Гаффар, я здесь, я хозяйка твоя, я твоя повелительница!       Ей на плечо опускаются маленькие когтистые лапки. Мисс Рудольф зажмурилась. Он это или не он? Она открывает один глаз, открывает второй. Её летучая мышь сидит на ней и покорно ждёт указаний. Она подхватывает Гаффара, целует его безобразную, но обожаемую мордочку. Зверёк пищит, будто напоминает девушке, что время поджимает. — Мой мальчик, возьми это письмо и передай его Фаустусу Блэквуду, Верховному жрецу Церкви Ночи. Лично в руки. Лети! Лети быстрее. Мы с тобой обязательно ещё свидимся. Я больше не хочу с тобою разлучаться, Гаффар. — Агата гладит летучую мышь и вспоминает, как выбирала фамильяру имя. На тот момент она учила арабский, оттуда оно к её мышке и пришло. Гаффар взмыл вверх, удерживая коготками послание; его крылья затрепыхались, забились о воздух. Ведьма смотрела ему вслед и молилась, чтобы всё прошло удачно. Она приложила к губам подушечку пальца. Чтобы успокоиться, она продолжила собирать в подол ягоды. Отныне всё будет правильно. Отныне всё будет во имя любви.