Цыплят по осени считают.

      Их руки переплетались красивыми пальцами, одни из которых дрожали, чужие — удерживали крепко, согревая и обещая всегда быть рядом. Отчего-то было так боязно, так страшно на душе смертной девушки, будто скоро она должна была оказаться вечно живущей, невесомой, свободной настолько, что тело отпустило бы воздушное естество, близкое к чему-то святому. Её, наверное, уже никто не станет ругать за то, что она в сопровождении возлюбленного, несколько старшего её самой, однако во много раз мрачного и опасного, сбежала под покровом ночи в Академию Незримых искусств, где ведьмы и колдуны по велению Дьявола затеяли устроить зимний бал. Сначала Диана подумала, что они тоже решили отпраздновать Рождество, но Фаустус её убедил ещё давно в том, что подобного им отмечать строго запрещено, более того, это считается истинным позором! ЛжеБог в стенах этого здания, этой обители зла — светило, от которого тают глазные яблоки бесов; это то, отчего следует бежать, то, в лицо чего необходимо плевать всей грудной зеленоватой слюной, с хрипом, с отдалённым вскриком, с гортанным надрывом. В общем, так, чтобы осквернить всё, что так исключительно ценно смертным идиотам.       Девушка сжимала в свободной от нежной хватки руке серебряный крестик. Он больно врезался ей в розовую взмокшую ладонь, оставив три острые ямки. Она дышала размеренно, втягивая осторожно воздух носом и выдыхая его уже тёплым ртом. Мистер Блэквуд заглядывал ей в широко распахнутые от волнения глаза время от времени, как бы убеждаясь в том, что его компаньонша не теряет сознание, её не тошнит и вообще она прекрасно себя чувствует. Снег неуклюже лип к её коротеньким меховым сапожкам, благодаря которым она несколько раз едва ли не упала, поскользнувшись на гладком льду. Вечер был морозным, и в полушубке мисс Сойер было вполне себе холодно, но её грела мысль о том, что впереди её ждала настоящая сказка, которую ей подарит любимый мужчина, решивший однажды погрузить в его мир, полный загадок и тайн. Боялась ли она? Ой, как боялась, но не возможности оказаться обруганной набожной мамой, чьи убеждения сводились к вечному целомудрию, а быть непринятой тьмой, скрывавшейся в окружении дорогого ей человека. Или колдуна, отношения с которым ей напоминали тандем очень доброй и чистой отличницы с грубияном и нахалом из старшей школы. — А твои друзья не будут против, если я вот так заявлюсь без приглашения? У них, наверное, были совсем иные планы на эту ночь, — с намёком на долгие пьяные танцы, о которых ей часто рассказывал Фаустус, произнесла Диана и спрятала нос за кремовым пушистым шарфом. Снежинка успела проскочить в растянутую длинную петлю и растаять там ледяной каплей, за ней поспешила ещё одна и ещё, да так, что всё это стало напоминать, будто кто-то забыл притворить дверь в дом, и туда теперь валил снег. Она поморщилась, смахнула снег с шарфа, утёрла большим пальцем струйку под носиком, шмыгнула тихонько. Мужчина, идущий совсем близко к ней, увидел в этом движении некую не скрытую забаву и улыбнулся — но так по-свойски и так сдержанно, что на первый взгляд можно было сказать, что его лицо просто исказила временная непрошеная судорога. — А не всё равно ли тебе на кучку ведьм и колдунов? Какая разница, чем они собираются заниматься этой ночью, если я буду рядом? — мужчина сверкнул улыбчивым серебром глаз, поймал хрупкую вторую руку девушки, остановил её саму, ощупал каждый её палец, опоясал ладони и, вздохнув, продолжил, — Отдай мне его, пожалуйста. Это нельзя проносить в Академию. Я и так нарушаю все возможные и установленные правила, какие только есть у нас. Владыка даже представить себе не может, чего я удумал совершить сегодня. — Фаустус с горькой иронией воспроизвёл в памяти образ своего Бога и ужаснулся, когда эта иллюзорная дымка подмигнула ему.       Мисс Сойер испуганно захлопала глазами, мокрые ресницы, теперь уже покрытые льдинками, самопроизвольно разлиплись между собой. Отдать?.. или спрятать? Как отправляться во владения Сатаны без защиты Христа? О чём она могла думать, когда сняла его с мраморной шеи и спрятала в тёплой перчатке? О любви. О верности. О счастливых моментах, которые уже были и вот-вот случатся снова, когда под веточкой омелы её сумрачный принц оставит на её коралловых губах сладостный, игристый, как шампанское, поцелуй, когда его ласковый язык окажется у неё во рту, а маленькая ножка вдруг потянется вверх, как в том фильме, который обычно смотрит бабушка и плачет, а после ест много-много черничного мороженого. Диана его не любила. Ей нравилось шоколадное, но покупала она его редко, чтобы сократить радости жизни и сосредоточить их только на мистере Блэквуде. — Я не могу выбросить крестик. И положить мне некуда. Давай я уберу его под резинку перчатки, откуда он точно не выпадет? — Диана виновато отвела взгляд, словно в это мгновение очень и очень разочаровала не только любимого колдуна, но и саму себя, словно пошла наперекор своим обещаниям. Чернокнижник продолжал настойчиво вгрызаться в неё взглядом. Она прекрасно понимала, что должна сию же минуту передать ему нательный крестик, иначе путь в загадочную Академию Незримых искусств ей будет вновь закрыт. А ведь она так хотела попасть на волшебный зимний бал! Из уголка левого глаза выползла колючая слезинка, которая потом зачем-то медленно скатилась по мягкой коже нижнего века, где у великовозрастных дам уже пляшут гусиные лапки, протекла по щеке и рухнула пятнышком на шарф. Она постояла на месте недолго, постучала каблуком о соседний каблук и, зажмурившись, но так, чтобы тушь не отпечаталась на коже, вложила крест в руку Блэквуда. Тот просиял, затем завернул врученную ему драгоценность в носовой платок и положил под придорожный камень. — Главное, не забыть его здесь, иначе выйдет вполне себе курьёзно. — Блэквуд рассмеялся, потом кашлянул, позволил Диане взять его под руку, и они, первое время идя молча, продолжили свой путь. Что скажет она маме? А что придётся соврать отцу? И сколько контейнеров с черничным мороженым придётся съесть бабушке? Как много вопросов сейчас паутиной заворачивало её вечно думающий лишь о невзгодах и беспокойствах мозг! Хотела бы она тоже стать лёгкой снежинкой, которой не нужно переживать — они так просто и беззаботно вальсируют в воздухе, не представляя даже, что через мгновение окажутся под ногами каких-то бессмысленных людей. Они танцуют, они кружатся, они живут столько, сколько им отведено, потому что не знают, что их ждёт дальше. И это, как думала Диана, самый замечательный подарок Божий. Жалко, что до него она пока не дослужилась. — Вчера мама приготовила апельсиновый пунш. Я думала, ты заглянешь к нам, — стараясь скрыть грусть в голосе, произнесла девушка, и её щёки, и без того красные от мороза, забагровели с новой силой, будто бы они стали наливными яблоками, — Но ты зашёл как обычно через окно. Было бы странно звать тебя к столу. — Ты как раз-таки позвала, моя самая воспитанная и тактичная девочка, но я отказался. Может быть, это было странно и глупо с обеих сторон. Но я рад, что хотя бы смог пригласить тебя на бал. — Фаустус впервые поймал себя на мысли, что умеет смущаться и говорить так, как давным-давно не говорит — тихо, с придыханием, со страхом, что может быть высмеян или отвергнут, словно ему не было за пятьсот лет, а было, скажем, лет хотя бы триста. Ну, или четыреста. Он и вовсе позабыл, что это такое – быть молодым. Запутавшись в проблемах бытия, которых вообще-то и нельзя было решить быстро, мужчина отказался от счёта времени, от понимания, сколько ему лет и сколько ещё будет, когда он придёт к Тёмному Лорду и потребует повышения.       Устал он извечно прятаться за спиной Спеллмана и водить за нос его сестёр. Если старшая из них вызывала у него хоть какой-то малейший интерес ввиду её чертовского обаяния и копны рыжих волос, то со второй у него обычно разговор был короткий: толстушка смущалась, розовела, заикалась, когда приходила за помощью с домашним заданием по некромантии. Как же они все ему надоели! И как хорошо, что у него была человеческая девочка, которую он впервые разрешил себе любить!.. — Я два месяца напрашивалась! Должна же была я получить приглашение хоть когда-нибудь! — Диана засмеялась колокольчиком и легонько хлопнула по мужскому плечу, — В школе у нас подобного никогда не устраивали. Только какие-нибудь посиделки в библиотеке перед зимними каникулами за книгой Оскара Уайльда и термосом с какао на весь коллектив. Иногда овсяные печенья и зефир идут в дополнение. На них хожу, в основном, я и Камилла. Ты же помнишь Камиллу? Это моя подруга. На прошлой неделе мы с тобой встретили её, когда шли за выпечкой к мисс Линч. — Ах, это та, которая первоначально выкрикнула нечто нечестивое?.. — Фаустус пренебрежительно поморщился, будто только что погрузил в рот горькую лимонную цедру. Диана наступила на тонкий лёд, начала скользить по нему носом сапога, но мужчина успел поймать её и в этот раз. Она рассмеялась, а потом резко нахмурилась, пригрозив сопровождающему пальцем. — Она всего-то воскликнула «Боже!». Её тоже можно понять. Раньше я ей только рассказывала, что за мной ухаживает взрослый мужчина, который может испепелить всякого моего обидчика. А она мне не верила, представляешь? Говорила, что я ещё маленькая для таких ухажёров, не доросла и что у мамы моей будет разрыв сердца, а отец и вовсе сядет в штатскую тюрьму за убийство моего кавалера. Не знаю даже, почему Камилла мне так говорила. Конечно, популярности у нас не было никакой. Кто посмотрит на девочек, которые проводят Рождество за чашкой какао, а не с бутылкой коньяка. Я, возможно, не отличаюсь особой внешностью, не спорю... — А я спорю. Ты — самое прелестное создание, которое я когда-либо видел. Я живу очень долго, поэтому могу позволить себе сравнивать людей между собой. — они свернули на тропу, на которой совершенно отсутствовал снег. Её будто чистили всякий раз, когда на неё попадало хоть какое-то подобие снежинок. Деревья сгущались, толпились вокруг невиданной раньше гостьи. Мрак окутывал их фигуры, прятал от всего внешнего мира. Диана поняла — до Академии осталось не так много, как она думала, пока торопливо шла, и сердце, которое быстренько-быстренько билось в полукруге рёбер, замерло и сжалось. Горячая кровь ополоснула его. Может, есть время повернуть обратно и бежать со всех ног, падая на снег и ползая по нему на коленках? Нет. Нет! Диана была готова на всё в эту ночь. — И многих ли ты женщин любил, Фауст? — нежно, однако лукаво протянула мисс Сойер, улыбнувшись так по-хитрому, так по-лисьи, что мужчина не удержался и вновь улыбнулся, только уже ей в ответ. Как страшно, как боязно ему было вести смертную подружку в дом Дьявола. Как бы Господин ни отобрал эту светлую голубку у него, как бы ни украл... ни её душу, ни её тело. — Я никогда никого не любил, Диана. Колдунам, чья душа заведомо принадлежит Сатане, незнакомо понятие любви. Мы просто не понимаем, что это такое. Наше сердце ледяное, неживое. Мы не чувствуем боли, мы не чувствуем разлуки. Мы живём животными ощущениями, бессовестными желаниями, притворством. Всё, что есть у нас, — спектакль. Мы играем те роли, какие захотим. Живя дольше, чем смертные, мы учимся адаптироваться, приспосабливаться к любому, кто нам хоть иногда и бывает интересен. В остальном... Будучи детьми Церкви Ночи, всё наше обожание приковано к стенам её, к Тому, кто для нас её построил. — его крепкая рука отодвинула мохнатую еловую ветвь, с которой съехала кучка снега, специально, чтобы вдруг погрустневшая девушка могла пройти. Головой она всё равно задела её, но, правда, другую. Она растерялась. И Блэквуд это почувствовал. — Я... Ох... Я даже не знаю, как у тебя спросить то, что хочет спросить моё сердце, — с тяжестью проговорила Диана и, уставившись себе в ноги, убрала руку с руки Фаустуса, спрятала её в карман, — Ты, наверное, также не веришь в то, что есть между нами? Если ты колдун и если ты не умеешь любить, следует ли мне тогда чего-то ждать? Мои родители начинают расспрашивать меня, почему ты не приходишь на званые обеды и ужины, почему отвергаешь их добрые слова, не высылаешь открыток, почему просишь не упоминать тебя вслух и не говорить о том, где ты живёшь. Да дело даже не в моих родителях! Не в Камилле, не в ком-то ещё. Нет. Я хочу ясности, правды, хочу искренности... Но если ты не можешь мне предложить этого ввиду того, что ты колдун и всё такое, то тогда мне непонятно, почему мы сейчас идём с тобой в Академию? — девушка раздражённо выдохнула, кашлянула из-за возникшего в воздухе пара. Её губы сволочно затряслись, но не столько от холода, сколько от невозможности быть с любимым.       Блэквуд изогнул поднятую правую бровь. Он много раз задавал себе вопрос, почему вдруг ни с того ни с сего так помешался на смертной девчонке-заучке, которая раньше из дома и носа не казала, а теперь под покровом ночи бежит с ним туда, куда он только скажет. Он не находил причин этой зависимости. Просто знал, что всё идёт так, как нужно, так, как необходимо. И к этому, вероятно, была приложена рука Тёмного Лорда, пускай Тот в любой другой ситуации не одобрил бы выбор пассии собственного раба, единственного, кого Он выделял среди общей бестолковой массы. Однажды она ему приснилась. Вернее, золото её волос. Её покатые плечи. Умиротворение в глазах. Тепло шелковистых рук. Потом он увидел её ранней весной в Гриндейльском лесу, в чаще которого они находились сейчас.       Тогда Диана кормила птиц свежей булкой, выковыривая мизинцем из неё мерзкий изюм. Признаться честно, когда он её заметил, то сначала подумывал напугать, потому что до жути не переносил смертное отродье. Но потом, когда она обернулась к нему через плечо, ему стало жарко. Всё тело пронизало острыми иглами, обмазанными ядом. Она ещё крикнула ему такое протяжное: «Сэр!», как какая-нибудь девушка из высшего общества, в котором ему в своё время уже приходилось бывать. (Он до сих пор помнил, как от скуки приходилось играть в покер, курить папиросы, смоченные в виски и пиве, целовать бёдра танцовщиц бурлеска. Как неприятно бывало об этом даже думать!) Почему же полюбил? Потому что жалел? Но кого — её или себя?.. она была такой испуганной, словно к ней приближался маньяк-насильник, орудовавший в лесу. Но почему же она такая испуганная сейчас? — Я не мог представить, что со мной это когда-то произойдёт. Я был уверен, что ограждён от любви, от всех нежных чувств, от ласки. Я ведь уже рассказывал, как погибла моя мать. Так вот добавлю к тому моему рассказу — она всегда меня защищала, всегда целовала в нос перед сном, хоть отец и приказывал ей этого не делать. И что с ней случилось? Её убили, Диана, в детстве я понял, что всякая любовь, от кого бы она ни исходила, — это проявление слабости. Но! — он вовремя остановился, потому что в это же мгновение девушка уже намеревалась вырваться, зажать рот рукой и скрыться за деревьями, направившись обратно в Гриндейл, домой, под тёплое одеяло, — С тобой я осознал, что порой любовь способна дарить ещё и силы, понимаешь, абсолютно новые силы. Я наконец ощущаю себя невероятно выносливым, готовым свернуть горы. И... — по обе стороны от них стал сгущаться плотный туман, окольцовывая их. — И?.. — Диана сглотнула с характерным звуком, поэтому далее произнести свой вопрос не удалось. Фаустус остановился перед со временем появившимся среди тумана серым зданием, больше похожем на заброшенное. — И, более того, я счастлив, золотце, поистине счастлив, как ни был ещё счастлив никогда, — он тоже выдохнул горячий пар ртом, погрузил его меж продрогших ладоней, стал втирать в кожу. После он стёр тыльной стороной руки все слёзы с миловидного личика мисс Сойер и повёл её по массивным ступеням вверх под её шумное бормотание, состоящее лишь из повторения одного и того же слова — «прости». Его ладонь легла на металлическое кольцо, которым он впоследствии трижды постучал о дверь. Диану лихорадило. А если все поймут, что она обычный человек, не выгонят ли её?.. безусловно, она доверяла Блэквуду, знала, что он в любом случае встанет на её защиту, но это не отменяло каких-либо опасных непредвиденных обстоятельств. Пережимаясь с ноги на ногу, она перечисляла по пальцам, что с ней могут сотворить ведьмы, взбешённые наличием смертной среди их бессменной орды. Чем она вообще думала, когда выпрашивала взять её на зимний бал ковена? Сердцем. Вероятно, пришла пора думать головой. Но пришла она поздно. И она была просто вынуждена её отправить в обратном направлении. — Я рядом. — кратко, но убедительно бросил в воздух Фаустус и первым переступил стальной порог Академии Незримых искусств, погружаясь вместе с Дианой, исполнительно следовавшей за ним, в цветочное пространство первого и основного зала, в центре которого возвышалась над всеми собравшимися каменное изваяние Бафомета. Девушка уже думала перекреститься от увиденного, но Блэквуд, вовремя прочитавший её мысли, остановил её одним взмахом руки. Он чувствовал себя здесь просто потрясающе, настолько свободно, насколько не могла себе позволить она. На удивление, на неё никто не смотрел впритык, никто не показывал на неё пальцем. Каждый был чем-то занят — двое юношей развешивали ленты по периметру зала, а несколько девушек плели венки из свежих цветов: тюльпанов, роз, лилий. Удивительно, откуда они смогли их достать зимой?.. — Дары Владыки. — пояснил Фаустус, заметив, с каким диким замешательством смотрит на цветы его возлюбленная, которой он всё хотел расцеловать щёки. Он легко вытащил из одного букета вкусно пахнущий лиловый тюльпан и протянул девушке, она смешно удивилась и с благодарностью приняла презент, словно ей сейчас вручили тысячефунтовую австралийскую купюру, такую редкую и ещё никем не приобретённую.       Диана засомневалась практически во всех своих убеждениях. Раньше ей казалось, что ведьмы как-то отличаются от смертных внешне, однако они были абсолютно такими же, как и все нормальные люди — никаких остроконечных шляп, никаких мышиных хвостов вместо браслетов на руках, никаких бородавок и длинных носов. Это не они выглядели «другими», это мисс Сойер смотрелась слегка нелепо на их фоне в этом своём светлом полушубке с вышитой птичкой на левом кармашке на том месте, где побежала зацепленная нитка. — Фаустус, друг мой, ты сегодня в компании прелестной дамы? — из-под полотна с яркой надписью: «Зло присутствовать тебе, грешник!» высунулась красивая голова мужчины с кудрями тёмных волос и аккуратной бородкой на лице, — Не желаю вас отвлекать друг от друга, но мне нужна помощь, иначе я в конце концов порву этот ангельский плакат! — вывеска и вправду оказалась большой, такой, какую одному не обхватить уж точно. Диана испуганно приложила пальцы к липким от блеска губам. Она бы с удовольствием пришла на помощь незнакомцу, но осознание того факта, что её заметил хоть кто-то, разволновало её не на шутку. — Эдвард, ты не меняешься. Почему нельзя было всё подготовить заранее? Я веду гостей, чтобы показать шикарные преимущества мира мёртвых над миром живых, а нахожу лишь безответственность, которая присуща всем, — Блэквуд недовольно протянул окончание последнего слова, кивнул Диане и отправился на помощь коллеге — подхватил двумя руками противоположный край плаката, и, натянув, они удачно подвесили его за перила лестницы. — Благодарю покорно, Фаустус, — отряхивая руки, продолжал названный Эдвардом мужчина, — Рад Вас видеть... Прошу прощения, не знаю Вашего имени. — Гвиневра Саллье. — зачем-то солгала Диана и убрала локон, выбившийся из общей причёски, за ухо. С подачи Блэквуда она наконец сняла с себя полушубок, открывая взору зелёное коктейльное платье с рюшками и кружевом на кончике подола, еле-еле скрывающего её блестящие от колготок колени. — Не стоит врать. Мы ведь с Вами взрослые люди. Чувствуйте себя, если не как дома, то хотя бы в безопасности. Никто не настроен Вас убивать, несмотря даже на то, что Вы, милая, человек. — Эдвард широко улыбнулся, его глаза засветились, но страх почему-то никуда не отступал, — Так, как Ваше имя? — Мисс Сойер. С тебя достаточно. Её имя останется в тайне. Ты же не против? — едко ответил вместо девушки Блэквуд и злобно сжал зубы. К кому он обращался — сначала не особо было понятно, поэтому кивнули оба. Эдвард спорить не стал, да и не любил вступать в конфронтации с Блэквудом: они казались друг другу баранами, столкнувшимися на одном узком мостике, и каждый не собирался идти другому на уступки. Первый был слишком горд, второй просто не любил конфликты. — Значит, мисс Сойер? — вопросительно повторил мужчина, по-доброму глядя на Диану, словно девушка была его давней знакомой, с которой они уже многое успели пережить, — Не думал даже, что мой друг решится пригласить Вас в нашу Академию. Обычно вход для таких, как Вы, закрыт. — он не сказал это с какой-то насмешкой или в оскорбительном тоне, нет, он лишь в очередной раз напомнил ей о том, что она здесь всё равно чужая и надолго ей задерживаться нельзя. Ей вдруг стало так грустно, что захотелось обнять себя за плечи, но вместо этого получилось только сложить руку на руку у живота. Наконец, она вспомнила, что нужно хотя бы снять с себя ещё и шарф, чтобы не стоять на месте без дела. С этим, конечно, помог управиться опять-таки Фаустус, за предплечье которого она после уцепилась, как за спасительную соломинку, чтобы не заблудиться в безразмерном шарфе. — Мы нашли лазейку, — ответил небрежно он, и венка у его подбородка недоброжелательно набухла, словно она вот-вот должна была превратиться в кинжал и вонзиться в ту самую красивую голову собеседника, — И искренне надеемся, что ты прикусишь язык и не станешь об этом трепаться всем подряд.       На подобные слова Эдвард отреагировал раскатистым смехом. Такое общение между двумя приятелями по несчастью было вполне приемлемым, нормальным, привычным. Он заранее знал о том, кого хотел привести сегодня в Академию Фаустус, только он не ожидал, что тот действительно на это решится. Нарушать правила, установленные самим Владыкой, — смертельно, но им обоим будто было всегда интересно, какова же грань дозволенности, поэтому рисковали сейчас двое: Эдвард поддерживал связь друга со смертной, а сам Фаустус был до боли в неё влюблён. Такая удивительная дружба, больше похожая на соперничество, имеющую смысл конкуренцию. И непонятно было, кто перед кем выслуживался и ради чего. — Я помню обо всех договорённостях. Приятного вечера, Диана. — мужчина приложил в поклоне руку к груди, скрытой за тёмно-фиолетовым жилетом, а Диана ахнула, когда услышала своё имя, слетевшее с его губ, — Фрейя и я будем в столовой комнате. Хочу убедиться в том, что никто из наших подопечных не подсыпал в пирожные мышьяк. Для нас это дело обыкновенное. Не хочется Вас расстраивать только. И будьте осторожны: Владыка может заявиться к нам на вечерок неожиданно. Ему не нужно ни особое приглашение, ни пропуск. У Него свой билет на этот аттракцион.       Когда он ушёл, Фаустус заметно расправил плечи, вздохнул, убирая волосы назад, развернулся к Диане и позволил ей обнять себя. Она дрожала, гонимая волнением и страхом. Он не мог простить себе того, что напугал её, что пригласил, втянул в мир Тьмы, полюбил... За последнее он себя и вовсе ненавидел. А если это и вправду вскроется? Если Спеллман расскажет обо всём Господину?.. пускай. Пускай казнят его. Пускай не тронут его женщину, которую он выбрал раз и навсегда и поклялся защищать. Если Дьявол увидит его с любимой смертной, Он будет зол, ведь, как известно, Владыка ревнив и жесток. Сделает ли Он милость для него, для его самого верного последователя, попросившего о дружбе с ним, но не молящего о ней?.. — Кто он? — Диана почувствовала, как неловко было её мужчине, как жестоко на него нападали собственные мысли, поэтому она, ещё поглощённая атмосферой праздника, цветочными сладковатыми ароматами, шёпотом на латыни, который иногда исходил от ведьм, раскладывающих венки и букеты всюду, вдруг подняла голову и с облегчением вздохнула, прикрыв глаза. — Эдвард Спеллман. Метит на место Верховного жреца шабаша. После нового года его выборы. Я также баллотируюсь, однако у Эдварда есть противовес — он протеже действующего жреца, который захочет видеть на своём месте только преемника, а не того, кто на самом деле этого заслуживает. — Блэквуд огладил подбородок, без особого интереса наблюдая за тем, как знакомые ему колдуны начинают потихоньку приглашать свободных от дела и разговоров ведьм на вступительный танец, окончив последние приготовления к торжеству. — Откуда он всё знает обо мне? Неужели вы как-то на подсознании понимаете, что я человек? Или я выгляжу как-то иначе? — она невольно стала крутиться на одном месте, оглядывая себя, поправляя струящееся зелёное платье, смотря на руки, ноги и жалея о не взятом зеркале, — Если да, то это весьма печально. Могут возникнуть вопросы. И тебя накажут... — девичьи плечи содрогнулись. Отдалённо послышались изящные звуки скрипки. Кто-то даже сел за фортепиано, потому что Диана могла поклясться, что услышала нечто отдалённо похожее, однако не могла понять, где стоит инструмент, кто на нём играет и откуда вообще скользит эта тоненькая изящная мелодия. — Меня так или иначе накажут, но это будет потом, не сейчас. Не думай об этом. Это не твоя забота, совершенно не твоя. Этой ночью у нас с тобой праздник. Какая разница, знают ли все, что ты смертная, или не знают? Ты со мной. Все те вопросы, про которые ты всё пытаешься мне сказать, будут заданы мне. Не тебе. Но, чтобы тебя успокоить, сознаюсь. Я наложил на тебя заклятие духовной невидимости. Эдвард… Он просто знает, что ты — это ты. Я рассказал ему, иначе бы он просто не успокоился и достал бы меня своими глупыми расспросами. Этот негодник, безусловно, волен использовать и это как противовес, как аргумент против меня и моей кандидатуры на пост Высшего жреца Церкви Ночи, однако… На моей стороне сам Сатана. Кто знает, Диана, мне может и повести в таком случае.       Кругом горели свечи, хотя вполне можно было бы включить свет. Парочки, на которые вдруг поделилась основная масса обитателей Академии Незримых искусств, расхаживали вместе с Дианой и Фаустусом из угла в угол, поправляя благоухающие травы в ящиках, специально оставленных здесь для терпкого чарующего аромата; сами же они подходили к картинам: Блэквуд рассказывал ей увлекательные истории их создания, про то, как их творцы заканчивали свою жизнь и их души теперь воют напротив в день их написания, про то, какие события отражают. Отовсюду блестело золото — любимый цвет и металл Тёмного Лорда, указывающий не только на достаток, но и статусность скорого гостя. С самого утра день обещал быть интересным и богатым на яркие события. Виной тому даже не был ночной праздник, с позволения должный так обозначиться, а просто день, который уже успел порадовал скоро закончившейся пургой и затихшим ветром, который более не сочился из-под пола и из всех щелей. — Разрешите, моя роскошная мадемуазель Сойер, пригласить Вас на танец? Это будет для меня великой честью… — Блэквуд склонился пред девушкой как самый настоящий джентльмен, подал ей руку, элегантно поцеловал девичье запястье. Никто, кроме него, так не сделал по отношению к своей партнёрше. Все направлялись ближе к центру, словно для них это не было чем-то особенным, чем-то интимным. Диана протянула в ответ свою ещё дрожащую ручку, будто тотчас же касалась раскалённого утюга. Сделала неловкий шажок вперёд. Услышала чей-то женский смех за спиной. Подумала, что он был вызван её неуверенными действиями. Чтобы подбодрить её, Фаустус с укором взглянул на стоящую позади в паре с Эдвардом Спеллманом Реджину Фомальгаут. Её красная прядка, режущая глаз, путалась среди чёрных волос, и Диана её теперь разглядывала с любопытством. — А где же Фрейя? — язва читалась в голосе Блэквуда; он не мог упустить возможность поиздеваться над товарищем, выглядывая в толпе Фрейю Дэвис, уже давно вставшую в пару с Александром Паном, — Я всё хотел познакомить её с Дианой. — Смертовщинкой попахивает. Не находишь, Эдвард? — ведьма вложила пальцы в пальцы Спеллмана и вызывающе взглянула на Диану, — Не знала, что ты сегодня пойдёшь нам на ужин. Ожидала, конечно, мясо понежнее. Детское. — она вновь прыснула едким смехом, от какого той, к которой обращалась мисс Фомальгаут, стало не по себе. Она хотела попятиться назад, но руки Блэквуда её удержали, не позволяя куда-то бежать прочь или прятаться за чужими спинами. Она выдохнула, ощущая его крепкое плечо. Никто её сегодня не тронет. Она в безопасности. Она под его защитой, — Брось, я же шучу. У вас, смертных дурочек, какие-то проблемы с юмором? — Спеллман впервые недовольно взглянул на свою подругу, и та с непониманием покраснела. Но её это «покраснела» воспринималось совсем иначе — она просто поставила ведущей левую ногу, не правую, как полагалась, положила руку на плечо партнёра и сжала в том месте его рубашку. Уж очень ей не понравилась эта осечка. — Танец, Реджина, — не повод отвлекаться на других празднующих, неужели ты хочешь и со мной поссориться тоже? — Эдвард окружил её лицо обеими руками и рассмеялся; Реджина и вправду временами была смешная, и эта её прядка, витающая как бы отдельно, где-то в воздухе, делала из неё не устрашающую колдунью, а милую девочку, которая лишь хочет казаться старше и опытнее.       Блэквуд воздержался от комментариев. Он давно невзлюбил Фомальгаут, хотя та не оставляла попыток наладить с ним дружественный контакт, на который он всё упрямо и категорично не шёл. Она была дочерью какой-то шотландской ведьмы, которая сдала её в Академию в тринадцать или четырнадцать лет, а потом скончалась при загадочных обстоятельствах. Спеллманы всегда примечали её, принимали в своём доме, даже среди всех прочих шуток называли её невестой Эдварда, но верилось в это крайне слабо. Не такой она была. Слишком высокомерной, возомнившей себя безумно важной и необходимой в обители Сатаны. Наверное, он и сам был таким, поэтому так не переносил на дух Реджину. Ведь дело же было далеко не в этой красной линии, не в этих язвительных замечаниях в обе стороны по оба адреса. Они были одинаково несчастны, несмотря на обилие радостей, в эпицентре которого они в равной степени пребывали. Может быть, стоило поменяться партнёрами, но это было невозможно. Да и не нужно. Абсурдно. Глупо. Нездорово. — Я смеюсь над теми шутками, которые считаю адекватными и уместными. Всё прочее – признак слабоумия. Если Вам, мисс, подобное знакомо настолько, что мучает Вас время от времени, не донимайте меня, пожалуйста. Этот праздник не в Вашу честь затеян. У меня есть приглашение. Я предъявлю его Вам, если хотите. — Диана беспечно поджала губы, как бы выдавливая из себя улыбку, но так незаметно, так этически правильно, что даже сама удивилась своей смелости. Она рассудила вполне здраво: грубить она не планировала, возмущаться тоже; её мало интересовали возможные ссоры с местными обитателями. Диана знала, что отличалась от них не только тем, что ничем сверхъестественным не обладала, а тем, что была гораздо спокойнее и дипломатичнее. Она пришла сюда впервые, держа под руку любимого мужчину, чтобы провести с ним по-настоящему волшебную ночь. Разве смела она её так нагло портить? Нет. Мечта была сильнее всякого пренебрежения. — Какая забавная. Эдвард, как давно ты общался со смертными? Недели две назад? Ах! Ты не говорил мне, что они такие смешные. — Реджина, широко улыбаясь белыми зубами (а белыми они были точно неспроста; она часто практиковала заклятие красоты, чтобы слыть первой красавицей Академии), оплетала руками, облачёнными в красное кружево коротенького платья с вырезом на бедре, шею Эдварда Спеллмана и не сводила глаз с удивительной для неё мисс Сойер. Она знала многих девушек, которые сразу же не вызывали у неё никакого доверия, но эта была какой-то особенной, не такой, как все те курносые уродки. Ей даже стало смешно. Или так на неё подействовал стаканчик Маргариты, текилы с ликёром и долькой лайма, который Фомальгаут продолжала пожёвывать за щекой. Пан предлагал ей Бакарди, но она лишь любезно его проигнорировала. Не любила она гренадин.       Спеллман смотрел на свою пассию с каким-то странным безразличием, однако та этого не замечала. Он зачем-то время от времени бросал взгляд на смертную гостью Фаустуса, кружил Реджину, поднимал её, подхватывая в воздухе за упругие бёдра, сжатые платьем, наклонял её, но в глаза уже не заглядывал, как любил это делать, когда целовал её в кабинете трансгеники, когда крепко-крепко обнимал и набрасывал свой классический пиджак на её продрогшие плечи, смотря на полнолуние из открытого окна на чердаке. Он её не любил и, наверное, поэтому завидовал приятелю, ведь тот смог пустить в ледяное сердце любовный кипяток, дал ему облить весь этот непослушный орган и сам нырнул туда с головой, даже не потребовав на то разрешения Властелина Тьмы. Эта была такая страшная зависть, такая бешеная, ненормальная, неконтролируемая, что ему вдруг страстно захотелось заполучить Диану себе… Эдвард увёл партнёршу в сторону, ограждая её от столкновения с соседними танцующими парами. Лёгкие больно сжались от ненависти: почему у Фаустуса есть всё, что он только пожелает, а он вынужден довольствоваться заранее уготовленной для него судьбой?.. этой гадкой, бесстыжей, глупой Фомальгаут! Он играл свою роль настолько талантливо, насколько мог, но сегодня он чётко для себя решил – мисс Сойер окажется в его власти в самое ближайшее время. — Ведьмы и колдуны! Добро пожаловать на наше празднество, посвящённое скорому завершению грядущего года и наступлению такого грандиозного праздника, как Йоль! Мы рады приветствовать вас на нашем скромном бале — торжестве, сотворённом волей нашего Всесильного Господина — здесь забываются все морали, все этические нормы, конфликты; стирается грань между чинами. Вы становитесь частью друг друга, — Диана подняла голову: тучная фигура действующего седого Верховного жреца Академии Незримых искусств возвышалась над залом, в центре которого по кругу стояло множество букетов живых цветов, источавших приятный аромат, которым девушка успела уже надышаться вдоволь. — Только танцы! Только искрящиеся чувства, которые ранее не были нам доступны. Сегодня можно всё. Владыка, о, Владыка нам разрешает!..       Эдвард задышал чаще. Это его ночь. ЕГО ночь. Он заслужил всех тех даров, которые успел получить Блэквуд. Тот с детства был на хорошем счету у Повелителя. Неужели он не мог заполучить такое же внимание, безвозмездное и постоянное, к своей персоне? Он работал больше, он во многом стал превосходить соперника, но всё никак не пускал в свою голову осознание того, почему его вновь оставляют без поощрения, любого, хоть даже самого малого. Его хвалили, его считали достойным продолжателем дел Верховного жреца, но в эту праздничную минуту только Блэквуд танцевал с той, которую поистине любил и любил так, как никогда больше никого не любил, потому что не умел… Спеллман поглядывал то на Диану, то на Фаустуса. Как была хороша смертная девчонка! Он спрятал возникший кашель в кулак. Ему стало тяжело дышать. Она была далеко от него, но в душе уже воцарился беспорядок. Что-то закололо в груди; Реджина оставила след от вишнёвой помады на его щетинистой щеке. Легче не стало. — Присоединяясь к вступительным поздравительным словам коллеги, хочу добавить, — и сама Сойер шумно задышала, услышав знакомый баритон, однако она никак не могла вспомнить, где могла его слышать. Не во снах ли? Не в полудрёме, когда казалось, что в дверь скребётся кошка и какой-то зверь дышит ей прямо в ухо? — Господин милосерден, Господин жалует вас сегодня, дети, будьте же достойны Его милости, иначе Он жестоко покарает вас за непослушание! — резко отбросившаяся на стену тень отсверлила собою нечто, похожее на рога. Было ясно, что это вовсе никакой не преподаватель, никакой не профессор. Это и есть Дьявол. Король лжи. Самый подлый из всех подлецов.       Но кого хотел Он обмануть сейчас, если здесь Его все давно видели и знают не то, чтобы лично, но уж точно в лицо? Ах! Диана догадалась. Он прознал про неё, про её визит, про её обман. И тоже решил поиграть, но не со всеми, не с преданными Ему детьми, а с ней, с той, которая изначально назвала чужое имя, пришла сюда, представившись ведьмой; Сатана видел её, наблюдал за ней, следил. Она не могла ничего произнести вслух, чтобы как-то сообщить о своих мыслях Фаустусу, но тот понял её испуг и без слов — лишь увёл из центра в угол, чтобы затеряться в полутьме, там, где не доставал настойчивый свет свечей. Но от Его взгляда скрыться было невозможно. Он был вездесущим. Она вертела головой, как кукла, у которой сломался шарнир, хлопала глазами, шелестя ресничками. — Фауст, ты же знаешь, что это Он? — Диана побоялась как-то обозначать Дьявола и давать Ему имя. Если уж она, смертная, людская девочка, смогла разглядеть Властелина Тьмы через Его маску, то, скорее всего, колдун-то её точно опередил, и она просто хотела в этом убедиться, — Это Он, да, Фауст? Скажи мне, это Он? — Он. — Блэквуд даже не стал спорить. Это было бессмысленно. Если Господин возжелал, чтобы Его узнали, они лишь могли повиноваться. Только вот ему стало безумно интересно, почему Тот решил раскрыться при Диане. Его подопечный, которого Он всегда выделял среди прочих послушников Церкви Ночи, свершил страшное — ослушался Его наказа и привёл смертную девушку в Академию. Это непослушание могло обернуться для него смертной казнью, его последним вздохом, единственным в уходящей жизни нежным прикосновением милой Дианы. Но Фаустуса и это уже не страшило: он был счастлив, обхватывая очаровательную талию девушки, укладывая её маленькую руку себе на плечо, беря вторую и втискивая свои пальцы в вакантные места между её красивых фаланг. Её отросшие ноготки блестели от бесцветного лака – он целовал и их, и напряжённое сухожилие, позже тонкие губы остались тёплой капелькой на возвышении большого пальца. Он вёл её так, как того требовала музыка – тягуче, плавно, медленно. Её ножки поспевали за его ритмом; они то сходились, обмениваясь восторженными взглядами, то расходились, удерживая друг друга и улыбаясь. Зимняя сказка, которой Блэквуд был не достоин, развернулась в Академии Незримых искусств. Как чудесно он себя чувствовал! Пары ведьм и колдунов стали неожиданно сходиться плотным кольцом вокруг них. Но он был слишком увлечён, чтобы это заметить.       Его нутро не чувствовало никакой опасности. Ему было впервые просто хорошо. Хорошо настолько, что тепло одолевало его, он едва ли не терял сознание, когда Диана оказывалась к нему так неприлично близко, что дыхание её задевало его натянутые нервы. Чернокнижник был готов сорваться и поцеловать её, впиться в манящие розовые губы, однако, стоило ему сделать шаг к девушке навстречу, как её перехватил кто-то другой, а в его руках появилась средняя Спеллман. — Какого ангела, Зельда? — прорычал он, освобождаясь от ведьмы. Она обожгла его рыжей копной и от ускорившегося ритма танца наступила ему тоненькой шпилькой на ногу; Фаустус оттолкнул её от себя достаточно грубо, но обидно ей от этого точно не стало. Девушка и сама не изъявляла желания танцевать в паре с мужчиной, который обманывал её чаще, чем Тёмный Лорд Иисуса Христа. Она потёрла руку о руку, благодаря саму себя за мысль надеть атласные перчатки, чтобы не пачкать пальцы и ладони о какого-нибудь неугодного кавалера. — Я не стану делать вид, что очень тебе рада. Отнюдь. Я возмущена этим стечением обстоятельств, — неведомая сила притянула Зельду обратно к колдуну, их руки сцепились, грудь её, скрытая за пуговки шёлковой блузки, впечаталась в мужчину, — Это издевательство. Владыка не может оставлять меня подле тебя всю последующую ночь. Несправедливо. Я на дух тебя не переношу! — ещё бы мгновение, и она бы расцарапала ему всё его лицо, которое, к сожалению, находила крайне привлекательным. Он славился тем, что многие девушки сходили от него с ума, прощались с жизнью, бросаясь со скалы.       Об одной из них ещё даже не стихли слухи: несчастная родила от него ребёнка, вероятно, девочку, а он, отказавшись принять его, словами своими неосторожными столкнул её с обрыва. Знала ли об этой истории та, что Блэквуд привёл сегодня с собой? А если знала, то как к этому относилась?.. Зельда не могла простить ему и то, что он когда-то по мужской своей глупости обдурил её младшую сестру, драгоценную Хильду. Она всегда просила у него помощи при выполнении заданий по некромантии (о! Были времена, когда эта дисциплина входила в список незапрещённых!), кипятила для него отвары, если он не успевал их приготовить для первокурсников. Она была по-девичьи им очарована, а после бесцеремонно разбита. Спеллман от неприязни замутило. Но тело её продолжало двигаться с соседним от такта к такту. — Ты не видела худенькую девушку с золотыми волосами? — Фаустус с заметным беспокойством в голосе выглядывал Диану среди толпы. Блёстки отовсюду летели на него, липли к щекам, рукам, лбу. Его девушки нигде не было видно. Она будто испарилась, исчезла в воздухе прямо перед его носом. Он сосредоточился — следовало пробираться вглубь вальсирующих пар, чтобы выведать, кто мог увести его смертную из поля его зрения. Мысли пугали, фантазия уничтожала. Ему везде казалась тень Дьявола, которая следовала за ним по пятам. Волосы на голове зашевелились. Мурашки струйкой ползли вдоль позвоночника. Где она? Кто посмел? С какой целью? — Адский Сатана, что у тебя на этот раз случилось, Блэквуд? — Зельда вскинула руки к потолку и, возмущенно насупившись, пошла за мужчиной, огибая прочих ведьм и колдунов. Её меньше всего заботила судьба его девчонки, с которой тот решил заявиться, не спросив ничьего мнения. Она лишь хотела предупредить всё то пагубное, что мог сотворить чернокнижник, пребывая в гневе. Её каблучки надменно стучали по плиткам, а горло скрутило от желания поскорее взять в рот сигару и потягивать аккуратно черноватый дым. — Не твоё собачье дело. — Фаустус оказался в одном из углов огромного зала. Он выставил руку вперёд, чтобы упереться ею в стену. Голова склонилась, спина расслабилась. Он пытался отдышаться, не веря в том, что мог так просто потерять Диану в толпе. Она вольна была пойти куда угодно, заблудиться, запутаться в коридорах Академии, которые не всегда изъявляют желание помочь новеньким. Зельда, скрестив на груди руки, сузила глаза и внимательно осмотрела его: уж очень ей не нравился тот, в кого он превратился за считанные недели. Это был слабый, трусливый колдун, больше всего любивший поджимать хвост и бежать по первому зову туда, в Гриндейл, в город, который был так близок к Церкви Ночи и в котором проживала вся её семья. Поначалу Спеллман не понимала, куда же тот так спешит вечерами. Он отмахивался, уверяя всех в том, что это – воля Господина. Что ж, теперь ей стало всё ясно. Когда она увидела некую Диану, паззл сошёлся. — Ты озверел, Фауст, это неадекватно, ты же понимаешь это? Кого ты ищешь? — Зельда вдруг хлопнула его по плечу снятой с руки перчаткой. Он не обратил внимания, и тогда она ударила ещё раз и ещё. Он остановился, повернулся к ней и, приобретая совершенно спокойный вид, улыбнулся ей, несмотря даже на то, что сердце его грозилось перестать биться и вылететь из крепкой груди. Он перебирал незаметно пальцы, пряча мешающее правильно мыслить волнение. Ведьма требовала объяснений, хоть и следующую минуту молчала. Он не знал, что ей сказать. Она была для него такой посредственной и бессмысленной, что хотелось снова её оттолкнуть и пойти дальше. — Мисс Сойер. Особу, с которой я пришёл на зимний бал. Я потерял её, когда нас в танце окружили. Ангел знает, где она может быть сейчас. Я многим ей обязан. Я дал слово оберегать её и вернуть после торжества туда, откуда я её стал сопровождать. Ты довольна? — Зельда закатила глаза на объяснения Блэквуда. Он ни о ком ещё так не заботился, ни за кого ещё так страшно не переживал. Ни об одной из своих преданных поклонниц, ни о той, что бросилась со скалы, ни о Хильде, её младшей и доверчивой сестре, ни о ней самой. Женщины для него были в порядке вещей. Каждая становилась товаром, расходным материалом, игрушкой, которая совсем скоро надоедала. И это Зельду жутко раздражало. Это заставляло её ненавидеть всё, что было связано с Блэквудом, с его дамами преклонного возраста и молоденькими девочками. Его обаяние никого не оставляло равнодушной. И она, увы, не стала исключением. — Ох, какой забавный вариант развития событий, mon ami… — почти на истерическом выдохе произнесла вдруг Зельда и обомлела, зажав ладонью вытянувшийся от удивления рот. Она и думать забыла о матовой помаде на роскошных губах. Её зелёные глаза затаили страх. Вторая рука, не найдя себе применения, стала перебирать нервно жемчужинки ожерелья на тонкой шее. То, что открылось её взору, не поддавалось никаким объяснениям. Она, будучи самоуверенной, жгучей, отважной женщиной, вполне молодой для своих столетий, сейчас никак не могла собраться и вымолвить хоть одно слово. Фаустус тут же дёрнулся и посмотрел туда, куда заворожённо уставилась сестра Спеллмана. Он пошатнулся, тяжело моргнул, сухо сглотнул.       В центре зала, украшенного цветами, в танце слились его самая нежная и безгрешная Диана, его ласковая, почти святая, чистая девочка, его отрада, его раскаяние и счастье, и Великий Властитель Низшего Царства, кого боялись и почитали дети Церкви Ночи. Он вальяжно гулял пальцами по её плечам, задевал ключицы, целовал ей руки. Девушка дрожала, и, казалось бы, её дрожь чувствовал Блэквуд. Нечто в бездонной глубокой груди, отличавшейся своей массивностью и отсутствием твёрдого мешка с кровью, заколотилось и отозвалось странным глухим эхом — настолько пусто там сейчас было. Он всё знал, Он всё прекрасно знал. Дьявол играл с ней, как кошка играет с мышью, прежде чем умертвить её. Девушка ему стала видеться мутно. То, что Фаустус ещё мог отличить, было уже не ею. Это было маленькое белое пятно, словно капля молока в чаше с кровью. Божественный мужчина любовался ею, ему нравилось её трогать, ловить, вести в танце, увлекать разговорами, но отвечала она робко, знакомилась как бы с Ним. Диана выглядела слишком свято в Его бессвятости, и от этого безумно жгло Его естество. — Какая ты красивая, Диана… — каждая буква женского имени, красиво обтекаемая дьявольским голосом, застыла в воздухе и будто бегала у всякого угла, в который врезалась, — В точности такая, какой я тебя рисовал в своём воображении. Ангельская, такая же, каким был я в далёком прошлом. — скрипка слилась со звуками флейты и фортепиано. По велению Его Темнейшества заиграла соната №14. Он в красках помнил, как однажды лишил слуха её создателя, Людвига ван Бетховена, чтобы тот более никогда не слышал дерзновений ЛжеБога, который тот насылал для написания лишь его музыки. Господин смотрел на Диану с каким-то диким обожанием, азартом, почти с таким же, с каким мучил маленького человечка, немецкого композитора, когда являлся ему и днями, и ночами, наседая, упрашивая, уговаривая записать выдуманные Им ноты. Как он сопротивлялся! Как пытался бежать из дому! Всё Он помнил, всё Он любил вспоминать. — Вы… Вы Сатана… — обронили уста Дианы, и она сделала ещё один плавный круг под спокойное изящество Лунной сонаты. Он хрипло усмехнулся, она судорожно вздохнула, ощущая, как стыд и ужас овладевают её телом и душой. Она вся была погружена в творящийся момент. — Да, Диана, я именно Он, — Его большая рука, как и всегда, без спроса пальцами коснулась запястья опущенной ручки женщины, затем аккуратно поползла вверх, где замерла на предплечье и неосознанно сжала, притягивая к себе. Его голова с шоколадными кудрями наклонилась вбок, а глаза, взглядом пробирающиеся в мысли Дианы, остановились в глубине её зрачков. Что это – дыхание? Она забыла, как им пользоваться, как распоряжаться. Он делает рукою взмах, а она растворяется в нём, — Ты пришла с Блэквудом, верно? — Вы станете его ругать? Прошу Вас, не надо! Появиться здесь – моё самое главное, самое неистовое желание. Я не могла спать, не могла есть, просто существовать, зная, что на свете есть такое необыкновенное место и я не могу его посетить. Вы… Вы умеете мечтать? — Господин хмурится, когда Диана о таком Его спрашивает. Но она и вправду так невинна, что вскоре расплывается в улыбке и Он. Кивок головы служит положительным ответом на вопрос. Конечно, Он часто мечтает, Он знает, что такое мечта, однако Его всякое хотение претворяется в жизнь, потому что Он в праве менять мир так, как Ему того хочется. Девушка держится пальцами за Его пальцы, изредка, скорее, случайно задевает указательным пальцем перстень на его руке. Украшение горит рубином, и ей от этого становится как-то не по себе. Всё похоже на сон. Её ничто не волнует. Музыка уносит дурные мысли прочь. — Ты родишь мне ребёнка. Я хочу такую же красивую царицу себе. Хочу возвести её на трон и править вместе с ней, — околдованная Диана не слышит, что говорит ей Властелин Тьмы; в ушах будто лежит вата, она на всё согласна, она не может возражать. Он смотрит на неё как-то странно. Её горло издаёт приглушённый стон — Он целует её шею, больно кусает за пульсирующую вену. Алые капли бегут друг за другом, останавливают своё стремительное движение на первой складке платья. Падший ангел пьёт её кровь и с жадностью утирает губы свои рукою, слизывает металлическую жидкость с пальцев. Сойер не чувствует боли, ей приятно. Приятно настолько, что отнимаются ноги, она падает, но не видит, куда вот-вот приземлится. Она не контролирует руки, они за что-то беспомощно хватаются, — Моя… долгожданная…       Метаются вокруг яркие вспышки, под тяжёлыми веками мелькают огоньки. Воздуха так мало, что лёгкие издевательски воют. Музыка… Какая прекрасная музыка! Она так её любит. Она одна. В этом зале больше никого. Её фигурка танцует под звуки фортепиано, клавиши которого прожимает кто-то невидимый. Скрипка застыла в воздухе: её смычок ласкает струны, как самый внимательный любовник. Она блаженствует. Она чувствует себя неземной, нереальной, выдуманной, сказочной. Вокруг неё столько кислорода, но она никак не может понять, как им дышать. Но это неважно! Это уже совсем не важно... Кто-то снова целует её руки, кому-то опять понадобилось её обнять, чьи-то тёмные глаза прячутся в полумраке и разглядывают её тайком. Кто он?.. — Фаустус! — она тянет к нему руки, но он исчезает, будто его там никогда и не было, — Фаустус! — повторяет она так громко, что не узнаёт своего голоса, — Милый!.. — ей кажется, что её сейчас обязательно ударят о пол. Ноги почему-то босые, их ступни ощущают под собой что-то липкое. Кровь. Это и впрямь кровь. Её низ живота оказывается взятым в капкан адской боли, но она не видит себя, не может осознать, что болит конкретно. Что-то сочится по её внутренней стороне бедра, оно горячее, противное; она спутала это с водой. Не может долго стоять, поэтому падает на колени. Они бьются о плитку, сдирается тоненькая с них кожа. В этой луже она стоит долго, щупает её, опускает в неё ладони, пачкает платье. Кровь. Это кровь. Это кровь!       Диана открывает глаза. Ресницы подрагивают, какие-то из них слиплись из-за слёз. Она не спала, но успела забыть, что такое реальность. Эдвард Спеллман придерживает её за плечи, чтобы не дать ей возможности пошатнуться и упасть. Он не спрашивает её ни о чём, и она тоже молчит, хотя вопросов у неё так много, что ей становится страшно от головной боли. Из ближайшего букета чернокнижник достаёт белую розу и протягивает ей. Девушка приоткрывает рот, чтобы поблагодарить, но оттуда раздаётся сдавленный писк. Четырнадцатая соната погружает её в сладкую истому, и она теряет желание выбраться из неё.       Белая роза... Именно этот прелестный цветок Блэквуд оставляет на могиле супружеской пары и отходит в сторону, где стоят мрачные сёстры Спеллман. Хильда держит на руках свёрток — там лежит ребёнок и громко плачет. Тётка качает его, но эта попытка слабая. Что они скажут сиротке, когда она повзрослеет? Она успокаивает девочку и сама захлёбывается слезами. Зельда молчалива. Ей не хочется ни курить, ни сетовать на жизнь. У неё более нет горячо любимого брата, у неё нет и замечательной невестки. Новый Верховный жрец Церкви Ночи вступает в свои права. Он не думает ни о чём, кроме успеха, который вновь оказался у него в когтистых руках. Он не счастлив, он циничен. И ему это нравится. — Что вершит судьбу тех, кто однажды оступился? Тот самый выступ в обрыве, за который всё-таки удалось уцепиться, — Фаустус берёт маленькую Сабрину на руки. Девочка нервничает, глядит на него большими зелёными глазами. Золото волос колышется от ветра. Он зачем-то целует её в лоб, — Мужайтесь, падать придётся долго.