***
Следующие часы, а может дни захлебнулись в вихрящемся потоке насилия и смертей. В мозг с тех пор прокрались лишь какие-то неказистые, мелкие обрывки, но тем не менее наполненные такими ужасным деяниями, что сердце разрывалось на части. Каждый… Вот я могу наблюдать как моё собственное тело, влекомое инстинктами безудержного монстра, бежит по полю мертвой топи, изрешеченной язвами неглубоких водяных бассейнов, до верху забитых оголенными древними костями, которым удалось сохранится в гуще торфяных болот, и совсем свежими, на половину обглоданными кем-то телами. Вот уже в окропленном тьмой животного безумия поле зрения показывается сначала одно, потом второе, а затем и третье строение. Всего с десяток покосившихся, полусгнивших халуп, наполовину съеденных подступающими из расположенной рядышком рощи вьющимися лозами виноградника и стелящимися по земле ветвями колючего сухостоя. Вот бездумный я, не разбирая пути по почти полностью затопленной и заросшей тропе, ведущей к деревне, врываюсь в пределы поселения. Пустующую главную дорогу, изуродованную обширными лужами, которую проскакиваю практически сразу, по бокам украшает, если можно так выразится, убогий кривой частокол из метрового хвороста, держащийся разве что на рассыпающихся от старости бечевках и глине. Вот в один нечеловеческий прыжок тело перемахивает через неказистую, не способную помешать голодному чудовищу, преграду, и я оказываюсь во внутреннем дворике. Пузатая, но приземистая изба предстала во взгляде, маленькие, обтянутые чьими-то желудками оконные проёмы наспех закрыты тонкими, почерневшими от времени металлическими решетками — единственным, что хоть как-то ограждает обитателей от тварей, рыщущих под покровом ночи. Низкая деревянная дверь окованная все теми же металлическим полосками на округлых клёпках становится первоначальной целью неконтролируемого сознанием тела. Вдруг слух режет долженствующим быть приглушенным, но отчего-то столь хорошо слышимым визгом и причитающими воплями. Из моего горла вырывается низкое довольное рычание и… смех. Ограждающая жильцов дверь скрипит и трещит по швам от натуги, пытаясь выдержать яростные удары появившихся из ниоткуда когтей, стремительно полосующих её поверхность. А чудовищное другое «я» всё скребётся, ныне стараясь выбить преграду массой тела. Не знаю, сколько я бился в эту дверь, ибо следующий всполох сознания проявился уже тогда, когда я был внутри избы. О, боже… Три трупа. Изорванные, обезображенные глубокими порезами от когтей и зубов, их потроха, как и большая часть кожи, накручены на моё тело, подобно какой-то вычурной каннибальской одежде, я жадно пожираю вырванные ломти мяса, сглатываю литрами текущую кровь… Следующая же картина полностью лишила меня каких-либо чувств, ибо то, что я сделал было за гранью всего: Мертвая маленькая девочка, точнее её голова с вбитым вовнутрь глазницы глазом, смотрела на меня. Этот взгляд… Я много раз думал, ещё при той жизни, каков предел человеческому страху. Что ж, хочу сказать, концепция была разгадана, когда чудовище в моём лице торжествующе заглянуло в глубины расширившегося от абсолютного ужаса зрачка. Там был Истинный ужас, какого нельзя было ощутить никогда, но при смерти, когда твоё время приходит слишком рано. Моменте, когда начинается переход из мира живых в царство мёртвых… А «оно» всё пыталось утолить неуёмное желание. Пожирать. Иссушать. Убивать. Разорванная на две неравные половины грудная клетка открывало вид на до сих пор конвульсирующее в попытках перекачивать кровь сердце. Чудовище смотрело на это действо с бравурным наслаждением, а затем во мгновение ока набросилось пастью на орган, разгрызая тот лоскуты и практически давясь от потока свежей жизнетворящей жидкости. В этот момент я полностью отдался своей темной сути. Ещё много десятков, если не сотен лет, я буду вспоминать то, что произошло в этом доме, в этой деревне.***
Сознание возвращалось вяло, неохотно, силясь хоть ещё немного пробыть в благостном забытье. Голова трещала, а в ушах — набатом колокольный звон. Тело подрагивает судорогой, на губах и во рту привкус железа и чего-то ещё отдаленно напоминающее землю. — А живот-то как крутит. Ох-хо! — чувствуя, что вот-вот срыгну, я перевернулся на живот и… ничего. — Вот же срань!.. Гх-ох! Щас сдохну, ей-богу… Кое-как поднялся на подкашивающихся ногах, в голову тут же ударила страшная трупная вонь, отчего та закружилась в вальсе. И я снова потерял равновесие: — Твою мать! — упав на пятую точку и выматерившись на всё сущее, я, наконец, осмотрелся вокруг, обомлев. — Ч… что же это?.. Кто? Нет, не может быть! Но это… моих рук дело?! Вот дерьмо! Взору предстало нелицеприятное зрелище — двери и окна каждой избы были выбиты или разломаны, тянущиеся из халуп кровавые разводы и следы от когтей на сводах говорили сами за себя. Залитая одной сплошной рекой крови главная улица деревни смотрелась на их фоне не лучше. Пропитавшаяся багряным оттенком грязь смотрелась слишком отвратительно, сюрреалистично. Но в это же время она манила меня, хотелось наброситься и… — А ну, прочь из моей головы! — заорал я что было мочи, отгоняя от своего рассудка миазмы тьмы, желавшие снова взять верх. — Я сказал: ПРОЧЬ!.. Громогласный вопль-рев разнесся по безжизненному поселению, отзываясь танцующим в закоулках эхом и почти неслышным шипением холодного ветра, семенящего через топь и колыхающего редкий тростник. Наступила гробовая тишина. Я осмотрелся повнимательней, стараясь различить малейшие угрозы среди многокилометрового болота, окружившего деревню — ничего. — Тишь да гладь: никого не видать, — как бы пропел я, принимая новую, уже более удачную, попытку подняться. — Что же я за тварь такая? Вампир? О, какова ирония, мать её так!.. «Хотеть быть чем-то другим, а не самим собой, значит хотеть стать ничем» — В. О. Ключевский. М-да… Так-с, довольно всяких рефлексий — перво-наперво думать надо! Удивительно. Хоть сам я так не считал, но многие с кем был знаком более, чем несколько месяцев, часто говорили мне одно и тоже: «Холодный разум у тебя, Леха, слишком быстро ты свыкаешься со всем». Ну, похоже, это все-таки правда — зачастую я не позволяю эмоциям взять над собой верх, а последовательность в решениях сопровождает меня всю жизнь. Сплюнул на землю, смачно так: — Куда не глянь — везде одно и тоже, темная, торфяная помойка. Хм… — воззарился я на каскад низко плывущих агатово-черных облаков. — И не единой птицы в небе… А сейчас смотрим внимательно и проговариваем известные факты: во-первых, я явно вампир или, еще какая кровососущая гадость, во-вторых, от запаха, а также вида крови у меня напрочь сносит башню, что очень некстати, ну, и в-третьих — с вероятностью в более чем семьдесят пять процентов это — Сильвания из Warhammer: Fantasy Battles. Почему? А вот нутром чувствую, блять! И опять же, м-да… Приплыл ты, Лешка, приплыл…***
А ведь, если взять да спокойно минуту подумать, мы с парнями, сев в маршрутку с тревожащим номером В666АД, хотели поехать на ролевые игры где-то в глуши на границе Тульской, Калужской и Московской областей. Да, кстати, я ролевик — признаю сам себе. Ничего не предвещало беды, ровно до тех пор, пока мы не встретили этих синюшных раздолбаев-гопников. Да ещё и со старым баяном наперевес. Типичных таких, по которым «Черный Дельфин» волком воет. Norma officialis, если на «мёртвом» языке. Все-таки эти ушлепки, явно жрущие паленый самогон смешанный с «незамерзайкой», не зря казались мне подозрительными. Хотел же предупредить ребят, сказать, мол, ну их нахрен, давайте за три версты обойдем, ан-нет — промолчал. Как выяснилось в дальнейшем — зря. Но, с другой стороны, кто мог предположить, что эти стоящие, с самым настоящим баяном, утырки за пару секунд до отъезда, покачиваясь, гурьбой ринуться в автобус? Да никто не мог. А что было в той маршрутке — лучше будет промолчать; Две неблагоприятные на вид и на запах особы в короткой одежонке, светящей все их «прелести», бабулька с козой в клетке, гот-малолетка да жирный поп, ебать его в… Кхм, м-да… Ушлёпок ортодоксальный! Но о нём потом. Все основное веселье началось, ещё когда напившаяся гопота, которой, видимо, хватило пары «шотов» палёнки, прямо на электроне начали вымогать деньги у пенсионеров. У одного моего товарища, отыгрывающего эльфа, было очень обостренное чувство справедливости. Ну и, как это в России обычно бывает, слово за слово, пошла мазута! Только вот, всё обошлось словесным поносом со стороны гопоты и ответной трехэтажной хулой на Великом Могучем с нашей — разошлись тогда миром, вроде как. Однако пристыженным, хотя, скорее всего, значение этого слова этим идиотам было не ведомо, оказалось мало, мы их гордость и «пацанскую» честь, похоже, задели. И вот когда наша компашка уже залезла в автобус — началось: Как стыдно бы не было это признать: я выхватил первым, тем самым баяном по лицу. Что сказать? В советское время и музыкальный инструмент — оружие Победы. В глазах тогда знатно поплыло. Помню, упал на пол автобуса, отхаркивая кровью, забрызгал случайно попа, а этот идиот, чтоб его в жопу драли, как ебнет мне тростью по голове! А потом ещё! И ещё! Хрен знает, сколько он меня лупил, но отпор я ему всё-таки дал — выдался удачный момент, и я что было сил вцепился этому сукиному сыну в руку, он сразу повалился на меня сверху, проталкивая руку дальше в горло. Я чуть не задохнулся. Благо удалось высвободить руку из-под его туши и садануть ублюдку по виску наотмашь, да так, что его вырубило. Я залез на него и уже было начал охаживать кулаками, но не успел — эта тварь резко оклемалась и, схватив крест с груди на цепочке, приложила его к моему лбу. Это оказалась портативная стилизованная зажигалка… Модник чёртов! Ну, я с него кубарем-то и полетел, адская была боль. А потом… всё, что помню — лопата летящая мне в лицо. Долгая темнота. И вот я здесь.