Нормы приличия

      Алла Прима (от итал. «alla prima» — за один раз) — разновидность техники живописи, которая позволяет выполнить картину за один сеанс. Художник, который использует такую технику, заканчивает изображение ещё до высыхания красок, в то время, как традиционный метод предусматривает нанесение красок слой за слоем и ожидание, пока новый слой высохнет.

***

      — Значит, это уже, наверное, насовсем? — взволнованные брови Ляны даже и не думали опуститься.       — Да. Если это будет ошибкой, то я о ней не буду сожалеть, а если это что-то стоящее, то буду дурой если упущу, — Агата удобней перекинула гитару, чтобы ремень не задевал стальные заклёпки на рукавах её тёмной кожанки.       — Мне бы твою храбрость, — с ноткой восхищения, поправляя постоянно спадающие шлейки на алом платье. Агата только хмыкнула в ответ.       — Мне бы твою красоту, — уже без прежнего восхищения в голосе.       Ульяна бережно обняла подругу за шею, прошептав: «Дурашка», после чего почувствовала, как Ага обнимает её в ответ. Прощаться всегда нелегко, тем более с человеком, который тебе уже как родной. Блондинка кусает губу, чтобы не пролить лишних слёз, а то и тушь и душа потекут, а ведь ей ещё выступать через пару минут.       — Ну а ты-то что? — спрашивает она, когда объятья стали немного свободней. — Поступила в «Ё»? Ульяна замешкалась, поджимая губы. Даже в полумраке летнего вечера подруга видит, как в этих огромных глазах тонут корабли грёз.       — Нет, — мотая головой. — Здесь останусь.       — Серьёзно? — с искренним удивлением. — Ты же мечтала… да и родители были не против.       — У меня ещё будет время, — пожимая плечами. — Моя мама начала рисовать под сорок лет, значит и мне некуда спешить.       — Ну ты сравнила, конечно, — скептично цокая языком.       За окнами дорогого ресторана слышаться шум и песни — Выпускной. Всё-таки они его отпраздновали, пусть и через сорок дней после смерти классного руководителя. Девушки стоят на террасе у запасного входа, прощаясь друг с другом, уже, наверное, на всю жизнь.       — Мне сейчас хорошо, — мягко продолжает Ляна. — Я не хочу терять это чувство. Если уеду, будет плохо и мне, и родителям. Поэтому останусь.       — Ляна… — Агата едва гитару из рук не выпустила. — Ты меня пугаешь. Что с тобой?       Она мнётся, нервничает, но в полумраке душной летней ночи это едва заметно.       — Ничего, — совсем тихо. — Я счастлива.       — Уверенна? — у Агаты голос, как у молодого оператора скорой помощи, что ещё искренне переживает за каждый полученный звонок. — Просто, наркоманы тоже счастливы после дозы…       Ляна тихо смеётся и смех этот какой-то неестественный, больной. Он старается похоронить под собой печаль и боль. Агата тоже так когда-то смеялась, когда её спрашивали тошнотворное: «А мальчик у тебя уже есть?».       — Гата, со мной всё будет хорошо, честно, — она нежно переплетает собственные пальцы с её свободной ладонью. Девушка чувствует, как под чужой, тёплой кожей размерено бьётся пульс и это заставляет усомниться в собственных предчувствиях.       — И это я, вообще-то, должна беспокоиться, — продолжает, с ноткой назидательности, — ведь это ты уезжаешь в другой город с Астаховым, штурмовать клубы.       Рокерша стеснительно улыбается — сладкие фантазии и томные воспоминания быстро выгоняют из мозга тревоги.       — Ещё я вместе с ним, там, в училище поступила, но это так, к слову, — гордо. Пальцы Ляны в этот момент сжались крепче.       — Хоть мама твоя знает об этом?       Девушка устало закатывает глаза.       — Папа знает. И о Льве, и о училище, — безразлично, но потом ухмыляться. — Пригрозил его раздавить пузом, если со мной что-то случится, а он сказал, что умирать по-тупому в его планы не входит.       — Астахов… — вздыхает Ляна, закатив глаза. Он неплохой парень и целуется хорошо. Они встречались какой-то период времени, ещё до её дружбы с Агатой, но гиперактивный спортсмен быстро надоел и Ульяна переметнулась к какому-то старшекласснику из параллельного. Но приятельские отношения они сохранили.       — Знаешь, это было так мило, — глупо улыбаясь и краснеет Ага, дёргая себя за серьгу, — когда он на автомате хотел меня за плечи обнять, но одёрнулся под взглядом отца.       — Ну вот, а ты говорила, что не создана для любви, — лукаво. Та фыркнула.       — Да, любовь это не моё. Моё — это счастье.       Обе смеются, но Агата искренне, а Ляна так, за компанию и подруга это чувствует. Внезапно открываются двери и на террасу, из-за них выглядывает треугольная моська Льва, в такой же кожаной одежде, как и у Агаты, с барабанными палочками в руках.       — Тигрица, ты скоро? — басовито, потряхивая каштановой шевелюрой и бросая Ульяне пустое: «Привет», на которое она отвечает кивком.       — Ща, five second! — подмигивая. Тот оглядывается через плечо, кивает и уходит, оставляя двери слегка открытыми.       — «Тигрица»? — лукавство Ульяны настолько густое, что его можно на хлеб намазать, но подруга и не думает смущаться.       — А что, не похожа? — вскинув подбородок вверх. Ляна хихикает.       — Да нет, в точку. Он Лев, ты его «тигрица». Всё сходится.       Внезапная тишина снова старается снять с них маски. Агата видит в мутных глазах подруги глубокую грусть, которую не в силах спрятать ни вечер, ни вечерний макияж. И это даже не из-за их прощания; оно лишь прикрытие для ещё чего-то, едва заметного, спрятанного у самой кромки её угольных зрачков. Чего-то грязного, постыдного, кошмарного даже. Агате горько от того, что подруга вряд ли расскажет правду, даже теперь.       Ульяна же неотрывно смотрит на неё, пытаясь запомнить каждую лямочку на броской, кожаной одежде и цвет каждой прядки на короткой, асимметричной прическе. Даже то как свет от дверей нежно падает ей на плечи, создавая иллюзию крыльев. Она прекрасно понимает, что лишается в своей жизни самого искреннего человека, который того не ведая, очаровывает естественной непосредственностью и красотой мысли. После выпускного жизнь каждой из них изменится до неузнаваемости и дай Боже, чтобы именно Ульяна прочла в интернете статью об Агате, а не наоборот.       — Ляна, я же вижу, что с тобой что-то происходит, — вдруг искренне начинает Агата. Она делает последнюю попытку пробиться через эти стены, крепко сжав тонкие пальцы в пухлой руке. — Притом давно. Скажи честно, может я смогу помочь, пока ещё есть время?       Секундные размышления накрывают Ляну, но бледный овал лица кажется безмятежным. По сути, уже ничего нельзя изменить и даже наивно про это думать.       — У меня всё хорошо, правда, — как робот, — я остаюсь дома, с папой и мамой, которых очень люблю. Я буду учиться заочно и подрабатывать моделью. После маминой выставки меня пригласили в пару журналов…       — Моделью?! — возмущённо взвизгивает Агата. Уля цокает языком, проклиная личную невнимательность. — Ты же презирала их! Говорила, что они только и умеют, что зарабатывать на своей внешности и тем, что между ног, и что ты такой не станешь.       — Времена меняются, — по-философски, отводя глаза и пожимая плечами. — Я стала взрослее и смотрю на вещи уже под другими углами.       — Или предаёшь свои же принципы, — угрюмым басом вторит Ага, недобро сверкнув глазами. Раньше Ляна начала бы уверять подругу в том, что это на самом деле хорошая идея, неплохой шанс, время у нее молодой ещё есть и в таком духе. Но сейчас она просто вздыхает, отпуская её ладонь и пряча руки за спину.       — Я не стану тебя переубеждать, мы ведь здесь не для этого, верно? — Агата недоумевая хлопает ресницами. — Лучше иди в зал и зажги там так, что бы про твоё выступление ещё месяц все официанты шептались.       Девушка замирает; пред ней будто другой человек, которого она ошибочно приняла за лучшую подругу. Внезапное понимание того, что спорить с ней, как и вывести из себя уже невозможно, огромным камнем давит на плечи. Тут и дураку видно — она всё уже решила. Или кто-то решил за неё.       Агата многозначительно хмыкает, перекладывая свою руку на девичье худое плечо.       — Лян, ты просто знай, что…. Ну, звони мне… В любое время, хоть в четыре часа утра! Я всегда…       — Знаю, — перебивая сбивчивый монолог, — спасибо. Теперь беги.       Они ещё смотрят на друг дружку, а потоми девушка идёт к дверям, где её ждут сцена, первые слушатели и лучшее будущее.       — Всё. У меня. Хорошо. — не моргая, как заговор, шепчет Ульяна, медленно подходя к парадным дверям ресторана.       Свет мигает так часто, что даже немного тошнит. Вокруг шум, музыка, звон посуды, разговоры, веселье… Но ей не весело. Она смотрит стеклянными глазами на своего черноволосого идола и ей плохо. Вокруг Ларисы, как обычно, кружат восхищённые взгляды, особенно учитывая тот факт, что на ней легкое, чёрное платье на бретельках в пол, расшитое ближе к подолу яркими стразами. Аккуратная алая шаль укрывает нежные руки, прибавив немного загадочности и без того волшебному виду. Эротичный разрез, что начинался от бедра, открывает безупречные ноги на высоких каблуках. Арнике больно смотреть на неё — такую элегантную, лёгкую, манящую, как ночная прохлада в пустыне. Рядом с Ларой ничто в мире не имело значения, ну разве что кроме одной детали — её дочери.       Ульяна выгодно выделялась на фоне остальных сверстников своей красотой, осанкой и манерами. А ещё платьем, которое было точной копией материнского, только алое, и разрез шел от колен. Они выглядят как две розы — чёрная и красная, и от этого сходства Арнике горько. Она стоит поодаль от них, возле шведского стола в коротком тёмно-синем облегающем платье, стараясь не привлекать лишнего внимания. Фотографы всегда стоят в стороне — профессиональная привычка. А вот художники наоборот, часто являются центром внимания в обществе.       Через пару секунд на небольшой сцене для музыкантов появилась Агата в кожаных шмотках и с вечным шухером на голове. Арника недовольно цокает языком:       «Неужели это так необходимо!» — обидчиво гудят её мысли. — «Вырядиться и спеть перед остальными, вместо того, чтобы надеть какое-то красивое, яркое платье и встретить первый рассвет как и все?»       Агата никогда не шла на поводу у других, но Арника всё равно ею гордилась. У её луковки было то, чем она не обладала — зубы.       Дочь что-то говорит в микрофон, перебирая струны. Через пару секунд к ней присоединяется барабанный ритм одноклассника и она начинает петь. Голос у Агаты немного скрипуч, будто простужен, но всем нравится. Ей даже подпевают, но Арни не обращает внимания — её глаза сосредоточены на другом.       К Ларисе подходит Ляна, что-то улыбчиво рассказывая. Та кивает и они вместе идут к танцполу. Взявшись за руки, они начинают вальсировать, притом так быстро, что подолы платьев смешиваются. Остальные дают им пространство, любуясь изящными движениями и длинными ножками. С каждым куплетом мать и дочь прижимаются ближе, сильнее… Пошлее.       Ульяна что-то восхищенно продолжает рассказывать Ларисе, а та лишь улыбается, иногда отвечая. Со стороны это выглядит как танец любящей родительницы и ее отпрыска, но с каждым новым витком, поворотом, кружением Арника сжимает свой бокал с шампанским крепче. Когда песня, наконец, заканчивается, они сильно обнимают друг друга. Лариса целует дочь в лоб, в ту же секунду бросая заточенный, словно пресловутый сюрикен, взгляд в сторону бывшей любовницы, доводя до нервного тика. Слышатся аплодисменты, на мгновение тухнет свет и через секунду обе: мать и дитя, исчезают из виду, оставляя Арнику в смеси ярости и ревности, которую она совсем не может себе объяснить.       На веранде прохладно и тихо. Лариса впивается губами в податливый девичий рот. Ляна закатывает глаза, чувствуя в своих лёгких её дыхание. Обнимает крепче, пальцами нащупывая острые бугорки материнского позвоночника и цепляясь за них, как скалолаз за горную породу.       — Моя девочка, — страстно шепчет Лариса, — какая же ты сегодня красивая!       Ульяна не отвечает, но когда мать просовывает между её ног свою тонкую руку и чувствует горячую влагу на пальцах, девушка начинает тихо стонать.       — Как же я хочу тебя, моя сладкая, — жарко шепчет она ей в ушко. Ляна запускает свою руку поверх материнской, сама отодвигает нижнее бельё и засовывает в себя её пальцы.       — Бери, — хрипло. — Все что хочешь у меня возьми, мамочка. Я люблю тебя.       Лариса не верит в то, что слышит, чувствует, осязает. Ей хочется прямо здесь разодрать тонкую ткань её платья, встать на колени и припасть губами к сладкой промежности, оставляя яркие следы помады и собственной слюны, но нельзя. Сейчас нельзя. Особенно учитывая, что за ними явно подсматривают.       — Потом, — шепчет в губы, отодвигая другой ладонью спутанные пряди на её лице. — Иди, умойся хорошенько, я потом тебя накрашу.       Ульяна послушно следует к чёрному ходу, по дороге, стараясь стереть лишнюю помаду с лица. В этот же момент, из тени небольшой альтанки, перед которой стояли любовницы, будто папарацци, появляется бледная Арника.       «А вот и моё любимое полотно», — ухмыляясь, думает Лариса, поправляя волосы. — «Пора мне нарисовать свой новый шедевр твоими слезами и болью, Арни. Быстро, резко, методом Алла Прима»       — Ты отвратительна, — выплюнула та заявление, поравнявшись с ней. Брюнетка, как ни в чём не бывало, облизала губы, легко прислонившись к слегка шершавой стене ресторана.       — Я могу тоже и тебе сказать, — пренебрежительно, скрестив руки под грудью, — Ты хоть бы причесалась. У твоей дочери сегодня ведь такой вечер…       — Не смей приплетать её сюда! — в ночных сумерках её мятные глаза сверкают неоновой яростью. Завораживающее зрелище.       — Почему? — с ноткой скуки в голосе. — Это же и её Выпускной — первая ступенька во взрослой жизни наших детей. Агата имеет к ней прямое отношение.       — Если ты, не доведи Господь, приставала к моей девочке!.. — начала тыкать пальцем Арника, но женщина лишь глаза закатила.       — Брось! С чего мне так делать?       — Потому что!.. — тут же запнулась. Лариса едва сдержала ядовитую улыбку, — Потому, что я тебя знаю. И знаю что видела.       — М-м-м, и что же ты видела? — усмехаясь, театрально приложив ладонь к щеке.       — Т-ты, ТЫ!.. — слова рыбными косточками застревают в горле. Арника то краснеет, то бледнеет, что лишь раззадоривает бывшую.       — Ну, «я», дальше?       — Ты… совратила Ляну, тварь! — громко, яростно, едва ли не утробно, — Свою собственную дочь!       Ти-ши-на!       Ночь, цикады и машины за метровым забором — всё замерло. Было чувство, что даже музыка за окнами притихла. Арника испугалась, что их вдруг кто-то услышал, но Ларисе, казалось, всё равно.       — Угу, вот как, — скептично оценивая заявление. — И какие же у тебя есть доказательства?       — Т-твоя выставка в «Алла Прима», — уже тише. — И её портрет. Ты же ей там, по сути, в любви призналась. И ещё в-вот… это! То, что только что было!       Лариса усмехнулась — картина уже начала складываться. Слой за слоем, мазок за мазком — она впервые рисует что-то в собственных мыслях.       — Да, я люблю свою дочь, — спокойно вздёрнув круглый подбородок вверх. — Как и ты любишь свою Агату. Как всякая мама любит своего ребёнка. А ты о чём подумала?       Арника в изумлении хлопает ресницами, немного приоткрыв рот. Лариса едва не хихикнула.       — Ты издеваешься? — с обидой.       — Есть чуть-чуть, — лукаво. Женщина хватается за лоб, мучительно застонав. Такая реакция её собеседницу веселит ещё больше.       — Я знаю, что я видела, — грозно, смотря исподлобья. — И я знаю тебя, Лара. Так рисовать ты могла, только когда мы были вместе. Только мне ты говорила, что я твоя вселенная, и только мне ты так закладывала волосы за ухо, двумя пальцами!       — Ты, кажись, зациклилась на себе даже больше чем я, — холодно выдыхая слова в пустоту ночи. — Арника, мир на тебе клином не сошёлся, по крайней мере, мой. Я же говорила тебе, ma chère, что всё могло быть иначе, но ты упустила… Хотя нет, просрала свой шанс. Но сейчас у меня есть моя Ляночка. Моя маленькая муза, которая меня не предаст, не обидит и точно не покинет. Теперь, я могу жить, творить и создавать что-то, что нравится другим, и вызывает восхищение. То, что придаёт моему существованию смысл. Я счастлива. Без тебя. И тебя это бесит.       Последнее она прошептала ей в лицо, немного наклонившись. Горячее дыхание, украшенное лёгким ароматом алкоголя, заставило Арнику отойти на шаг, скрывая внезапно участившейся пульс.       — То, как именно ты стала счастливой ненормально, — медленно выдавливая слова. Лариса закатила взгляд.       — Это лишь твои домыслы, мой цветочек, — выдала она, отмахиваясь. — Доказательств у тебя ведь никаких нет — ни видео, ни фотографий, ни ещё чего ни будь. Ну, разве что кроме фантазий и собственных «умозаключений». И потом, ты бы лучше за своей дочерью следила. Моя-то от меня не сбегает, как твоя сейчас.       — Не переводи стрелки, Лара!       — Я и не перевожу. Ты ведь не слушала её песню, да? Зря, она очень… философская. И явно личная.       — Со своим ребёнком я уж как-нибудь сама разберусь, — огрызаясь. Её отношения с дочерью не идеальны, но на порядок выше, чем у этой… особы.       — Угу, удачи, — приторно улыбаясь, переставая подпирать стену и поправляя алую шаль на руках, — но учти, это будет трудно сделать по телефону.       — В смысле? — озадачено. Лариса ухмыльнулась — осталось пару последних мазков и её шедевр будет готов.       — Она уезжает. Сегодня. Сейчас, — отбивает Лара каждое слово барабанным ритмом, — В Питер, вместе со своим парнем. Поступила там, в какой-то коледж и заодно хочет прославиться как рок-певица.       — Чт-то-что? — у Арники перехватило дыхание. — Какой «Питер», какой «парень», какой, мать его, «коледж»?! Что ты несёшь?!       Женщина нарочито цокает языком, выражая искусственное огорчение.       — Как плохо ты знаешь собственного ребёнка. Мне ведь это Ляна во время танца рассказала. У моей девочки нет от меня никаких секретов, а у тебя с откровенностью всегда были проблемы. Ещё с института.       Последнее она говорит с такой злобой, что Арнике стыдно.       — Лариса… — шепчет с мольбой.       — Не веришь мне, ну тогда просто оглянись, — картинно обводя рукой лишнее пространство и направляясь ко входу в ресторан. — Разве не странно, что её уже нет ни в зале, ни на сцене. Как и её барабанщика. Разве не странно, что она оделась, так, будто собирается куда-то ехать, а не встречать рассвет со всеми? Что её песня была спета именно сейчас, а не раньше или позже?       — Т-ты в-врешь... — Арника чувствует, как холодеют на жаркой летней ночи пальцы, а язык дубеет от каждого звука. Лара, лишь пренебрежительно фыркает.       — Зачем? Я же не ты.       — Да. Я плохая мать. Но ты хуже. Намного хуже!       — Потом мне расскажешь, — перекрывая тираду поднятой вверх, ладонью. Сегодня, она наконец получила то, что хотела: лицо Арники, полное боли, сомнений, страха и сожаления, освещенное одиноким полумесяцем, и переливами стробоскопов из окон, что надолго отпечатается в памяти.       — Тебе лучше домой поспешить. Может, хоть попрощаться успеешь, — говорит, возвращаясь в ресторан, к юношескому празднику жизни, оставляя ошеломлённую Арнику одну.       — Тварь! — шипя сквозь зубы и бросаясь в сторону парковки.       Первое, что удивило — свет на верхнем этаже дома. Арника точно знала, что там никого быть не может — муж ещё вчера уехал в соседнюю область по делам. А ещё была приоткрыта калитка, возле которой стояло два чемодана и гитара. Уже это заставило Арнику вылететь из джипа, попутно проклиная всеми матерными словами Ларису, которая, скорее всего, опять права.       Агата стояла в коридоре, что-то печатая в смартфоне и даже не дёрнулась, когда мать одним чётким движением открыла двери настежь, громко бухая дверной ручкой о стену.       — Лягушонок?! — неверующе. Девушка подняла на неё свой тяжёлый, полный безразличия, взгляд, пряча телефон в карман.       — И почему ты всегда так вовремя, а? — с явной злобой, взяв последнюю сумку на колёсиках за пластиковые ручки.       — Т-ты, что?.. Куда? — женщина перекрыла своим телом выход из дому.       — В безрассудное, но возможно лучшее будущее, мама, — не глядя в глаза и пытаясь прошмыгнуть мимо, — отойди, я чемодан не могу вытащить.       — Не пущу! — крикнула, вцепившись в сумку.       — С хрена ли? — грубо. Арника оторопела — она впервые услышала от неё такие слова.       — Не разговаривай со мной так, как со сверстницей!       — Да ну? А как надо? Как с матерью, что ли?! — эти слова вырываются изо рта так естественно и громко, будто она годами взращивала их в своей душе. — Я десять лет терплю твоё безразличие, так хотя бы сейчас используй его с умом, и не мешай мне!       — Какое безразличие? Что ты несёшь? Я же твоя мать! — женщина всё также не выпускает последний чемодан из рук. Агата всё также желает его вырвать и уйти из этого дома подальше.       — То, что вижу, — смотрит твёрдо, холодно, отчуждённо и глаза у неё, кажется того же глубокого темного цвета, что и у Ларисы. Арнике страшно от этого сходства — будто она опять совершает ту же ошибку.       — Ты даже сегодня не обратила внимания ни на меня, ни на моё выступление. Всё время таращилась на тётю Лару, — женщине больно слышать это сочетание; оказывается, они хорошо друг друга знают.       — Завидуешь ей, да? Ведь у тебя есть лишь фоточки, сериальчики и старый ноут, а у неё счастливая семья, красота и признание!       Слова оглушают Арнику взрывами гранат. Она ослабляет хватку и дочь проталкивает чемодан на улицу, отпихивая мать локтем. Та, не удержавшись на каблуках, падает, приземляясь на клумбу с цветами, названия которых никто не знал. Агата смотрит на неё пол секунды и, уверившись, что все в порядке, быстро шагает к калитке.       — И поэтому ты сбегаешь не понятно с кем и непонятно куда?! — кричит вдогонку Арника, пытаясь встать, попутно отряхивая платье. Девушка останавливается, делая глубокий вдох и расправляя плечи. Только сейчас она видит, что дочь немного потеряла в весе.       — Это для тебя ничего непонятно, — отвечает металлически, — А папа всё знает. И он меня поддержал.       Папа. Тот самый треклятый папа, которого Арника сначала презирала, а потом возненавидела. Тот самый мужчина, что превратил её в трофей, показывая перед своими дружками-барыгами и хвастаясь «женой со связями». Человек, который месяцами пропадал на «работе» пока она воспитывала дочь и лишь в последние годы проявлял к ней хоть какое-то внимание.       — Вот же!.. — она яростно заскрипела зубами, цепляясь пальцами за сухую траву и вставая с колен. — Сволочь, специально настроил тебя против меня, что бы мне досадить! Луковка, это он тебя спутал, да? Ничего, я с ним скоро разведусь и всё у нас будет в порядке!..       Девушка мотает головой, доставая из нагрудного кармана пачку недешёвых сигарет.       — Во-первых, — ткнув ментоловое курево в зубы, — не называй меня ни «луковкой», ни «лягушонком», ни ещё как-нибудь. Меня зовут Агата, сокращённо — Гата. Всё.       Она цокнула зажигалкой и мягкий свет одинокого огонька окрасил лицо и ладони алым заревом. Арника ошеломленно наблюдала за ребенком, отмечая, что тихая, угрюмая девочка, кроме того, что умеет неплохо петь, ещё курит и матерится.       — Во-вторых, — Агата медленно затянулась, тут же выдыхая струю дыма, в небо, — папа в отличие от тебя, меня поддерживал и направлял.       Тут она поворачивает к ней голову, сверкая презрением в глазах ещё более ярким, чем зажжённый кончик сигареты.       — Да, он не идеал, но лучше чем ты. И в-третьих, ничего этот твой развод не решит, потому что, внимание: А — уже поздно, Б — я бы осталась с ним.       Агата сама удивляется тому, что так спокойно говорит эти слова родному человеку, но начинает понимать недавнее отрешённое поведение Ляны. Когда ты всё для себя решил никакие слова, мольбы и доводы уже не имеют значения. Выбор сделан и за него пора отвечать. Прежде всего, перед самим собой.       Послышался скрип рессор какой-то машины. В ту же секунду телефон девушки издал пиликанье смс-ки. Арника догадалась, что это такси.       — И в-четвёртых, так сказать, контрольный в голову, — она снова взяла свою сумку за пластиковые ручки, — ничего в порядке не будет, потому что ничего в порядке никогда и не было.       Мать хочет протестовать. Сказать, что дочь дура и ничего не понимает в жизни; что делает самую ужасную ошибку; заставить извиняться за такое дикое поведение и слова; в комнате закрыть пока её волосы не поседеют. Рвануть вперед, ударить по губам, заставить извиняться за всё то, что она наговорила, но в калитку заходит высокий, чернявый парень, которому Ага едва достает до плеча. Берет чемоданы и молча заволакивает в старенький багажник вишнёвой девятки, с подбитой шашечкой на крыше. Арника узнала его сразу: звезда и красавчик лицея, Лев Астахов — но здесь он выглядел иначе, чем на фотографиях с доски почёта. Он, как и Агата, был спокойным и сосредоточенным. Уверен в том, что делает.       — Если бы ты прикладывала хотя бы десятую долю тех усилий, которые приложила мама Ульяны, — продолжает сухо Агата, делая новую, показательную затяжку, — мы были бы намного счастливей.       Мама Ульяны, тётя Лара, Лариса, Сладкая Чайка — множество ипостасей личного дьявола. Женщина сжимает пальцами переносицу, пытаясь уместить все её слова, чувства и мысли в голове.       — Ляг… Агата, — начинает сбивчиво, — ты не знаешь о чём говоришь… Лариса, она… Она такое!..       — Что, лучше тебя? Красивей, добрей, ласковей? Я знаю, это все знают. Может быть, поэтому Ляна так любит свою маму и счастлива с ней?       А вот это больно. Ужасно больно, как удар заточки под ребро. Невидимая кровь начала хлестать из ран, подтягиваясь вверх и жгучим потоком заливает лёгкие, не позволяя вдохнуть. У женщины перед глазами круги и вспышки, как после удара по голове.       — Агат-та, — шепчет, подходя к дочери и протягивая руку. Девушка делает шаг в сторону калитки.       — Хватит мам, пусти, — обе замирают. — Так будет лучше.       «Так будет лучше» — эти слова говорили ей родители, представив будущего мужа. Эти же слова она сказала своей единственной любви в день, когда они расстались. Колесо этой мучительной сансары продолжает крутиться и дальше, перемалывая высохшую до бела, костлявую душу.       — Дочка, не уходи, — просит Арника. — Я не хочу остаться одна.       — Надо было раньше сказать. Намного раньше, — выдыхая в месте с ответом дым. Слышен гудок клаксона — обе оборачиваются на этот внезапный сигнал, понимая, что это занавес.       Агата бросает окурок на землю, даже не думая загасить, сжимает плотнее сумку и спокойно уходит в ночь. Уже позже, в купе своего поезда, она будет долго рыдать, спрятав голову на коленях Астахова, который будет что-то ей шептать и гладить по голове. Расставаться всегда тяжело, ещё и таким способом, но это было необходимо для Агаты. И для Льва тоже, ведь его деспотичный отец видел в нём только свои нереализованные надежды, не спрашивая, чего же хочет сын на самом деле. Два одиноких волка нашли такую желанную поддержку и необходимое понимание, а это стоит того, чтобы рвануть куда глаза глядят, не оборачиваясь и крепко сжимая ладони друг друга.       Арника же вернётся в пустой, холодный, тёмный дом. Примет горячий душ, завернётся как в кокон, в халат, зайдет в гостиную и встанет напротив своего портрета. Она, в темноте, будет не моргая смотреть на него так долго, что глаза укроются алой сеточкой. А потом в ней что-то громко сломается и выгорит до тла. Она сорвёт картину со стены и станет ломать с таким жутким криком, будто голыми руками разрывает чью-то плоть. Потом соберёт ошмётки и клочки в кучу, бросит в камин, зажжёт пламя и начнёт завороженно наблюдать, как трещит от огня золоченная рама, вдыхая едкий аромат пылающего акрила. Да, это не решит ни одну из её проблем, но хотя бы на пару минут Арнике станет легче дышать.       А вот Лариса спокойно вернется в ресторан, где будет заслужено считаться самой красивой среди родителей выпускников. Она с улыбкой встретит со своей девочкой рассвет, держа её за руку и, также, за руку приведет домой, приняв вместе с ней пенную ванну. Ляна положит ей свою головку на пышную грудь и будет сладко сопеть, а Лариса пальцами расчёсывать её мягкие, влажные волосы. Потом к ним, со своей, уже не такой стеснительной ухмылкой, зайдет Виктор и поможет обеим выйти из ванной. Он будет жадно смотреть, как они вытирают друг друга махровыми полотенцами, а потом — если Лариса разрешит конечно — будет стоять возле приоткрытой двери в спальню, зажав рот рукой и упоённо слушая сладкие поцелуи и стоны. Уставшая от бессонной ночи и горячего утра, Ляна, отключится в жарких ласках матери и потом Лариса долго будет сидеть вместе с мужем на кухне, за бокалом Шардене, рассказывая о вечере, Арнике и Агате, и о том, как она счастлива, что у неё такая семья.       — Да, я тоже счастлив, родная, — лукаво глядя через окно на медленно краснеющие яблоки в саду, — главное, что бы никто о нашем счастье не узнал.       — Не узнают, Витюша, — сладко облизывая губы, — до тех пор, пока каждый из нас будет придерживаться норм приличия.