Нормы приличия

      Палитра (от фр. «Palette» — пластинка) — обычно прямоугольная или овальная пластина с дырочкой для держания пальцем, предназначенная для смешивания красок художником. Палитра может быть как богатой так и ограниченной, в зависимости от художественных задач, которые поставил живописец.

***

      — Иринка, держи кисточку легче, ты же не гвоздь ею вбиваешь, — ласковая рука осторожно коснулась детского плеча. Малышка подняла свои огромные глазища на женщину, пытаясь увидеть ее лицо.       — Расслабь ручку, вот та-ак, — пальцы медленно скользят по детской ладони, контролируя её движения. Девочка с улыбкой позволяет управлять своей рукой, дорисовывая мотыльку правое, более красивое крыло. На его фоне левое крылышко, которое рисовала малышка выглядит так, будто его переехала фура.       — Если хочешь порхать в небе как бабочка — не маши крыльями как ворона, поняла? — нежно говорит учитель. Иринка с замиранием смотрит на то, как чужой черный локон упал на собственное плечо.       — Лариса Андреевна-а, а я зако-ончил! — выкрикивает Миша, обращая всё внимание на себя. Женская рука отпускает ладошку на свободу, но Иринка еще несколько секунд ошарашено пялится на мольберт, пытаясь хоть как-то сложить в голове все те ощущения и слова, что посетили её хрупкое тельце в эти пару секунд.       — Очень хорошо, Миша, правильный переход цветов. Так, а кто мне скажет, какие бывают цвета? — обратилась она к детям. Первая подняла руку Ира.       — Холодные и горячие! — искренним писком. Лариса улыбнулась, смотря на эту детскую ретивость.       — Верно, молодец. Какие относят к холодным?       — Синий и зелёный! — сказал Миша, задрав голову повыше, в надежде, что она и на него обратит внимание.       — Правильно, а к горячим?       — Красный, желтый, фиолетовый, — это уже был Петя. Он прекрасно рисовал машинки, а вот с бабочками у него было даже больше проблем, чем у Иры.       — Фиолетовый холодный цвет, — поучительно поправила женщина. — Пусть он и выглядит ярко, но, как и голубой, относится к холодным тонам.       — А розовый? — спросила Маринка. Ее бабочка была именно этого цвета.       — Розовый теплый и нежный. Он смесь красного с белым, а еще это мой любимый цвет.       Все повернули головы в сторону нового, такого же нежного, как у Ларисы Андреевны, голоса. В дверях комнаты стояла худенькая, невысокая девушка, лет шестнадцати.       — О, Ляночка! А ты чего так рано? — ласково улыбнулась женщина.       — Химию отменили, — поведя плечами, — у Виктории Степановны резко давление подскочило, замену найти не смогли.       — Бедная женщина, — Лариса двинулась навстречу дочери, — в ее состоянии и преподавать…       — Ну что поделать — она фанатка своего дела.       — И то верно, — женщина взяла школьницу под руки, выходя в коридор и при этом говоря детям, чтобы заканчивали рисовать. — Ты проголодалась, детка?       — Я на кухне что-нибудь перекушу. Я с Агатой пришла, мы вместе уроки поделаем и гулять пойдем, — она кинула взгляд за спину матери, — а ты?       — У меня эти детки и еще одна группа, так что тоже не скучаю, — с мягкой улыбкой заправляя дочери одну прядь за ухо. Ушки у Ульяны были очень красивыми.       — Ясно, — поддаваясь жесту. — А папа когда будет? Лариса вздохнула, закатив глаза.       — Поздно. Сказал, что дядя Гера подписал выгодный контракт с каким-то художником на выставку его работ, так что к ужину не ждать.       Ляна и себе вздохнула — она хотела, чтобы он помог ей с историей, но, похоже, придётся опять все делать самой. Чмокнув маму и пожелав ей удачи, девушка двинулась в спальню — нужно было снять с себя школьную форму, принять теплый душ и переодеться.       На кухне, едва умещаясь широкой попой на барном стуле, сидела Агата, жуя орехи из пиалы для сухофруктов. Она подпёрла квадратный подбородок рукой и одним пальцем поглаживала прохладный металл огромной, круглой серьги. Глаза, цвета корицы, смотрели на танец света и зеленых листьев яблони за окном, но лицо было пустым и безразличным.       — О чём задумалась? — открыв холодильник и доставая оттуда кастрюлю с пельменями, спросила Ульяна.       — Да так, — томно вздыхая, — просто смотрю в окно…       — Слишком серьезная моська, для таких гляделок. Обычно она попроще, — только при Агате Уля могла позволить себе колкости или даже хамство. В школе статус старосты не позволял, а дома — воспитание.       — Ну если так интересно, — резко разворачиваясь в ее сторону, — то я задумалась над тем, считается ли изнасилованием у деревьев такой момент, когда ветка из одного дерева всунется случайно в дупло другого.       Ульяна застыла с двумя тарелками холодных пельменей в руках. Только при Ляне подруга позволяла себе говорить то, что думает в голос. В школе её за это травили, а дома — всем было плевать.       — Гата, ты иногда такая… — цокнув языком и ставя одну из тарелок в микроволновку на полторы минуты.       — Ебанутая? — игриво ухмыляясь и нарочно дернув себя за круглую серьгу.       — Странная. Я хотела сказать «странная», — мягко улыбаясь, — но ты себя лучше знаешь.       Гата надулась, но через секунду хихикнула. Только рядом друг с дружкой они чувствовали себя в своих тарелках.       Уроки сделались на удивление быстро — рядом с Агатой легко учиться и отдыхать. Им даже хватило времени на поход в кино в компании еще пары одноклассников. Погода прелестная! Конец мая, жарища стоит такая, будто Земля поменялась местами с Венерой и гулять можно едва ли не до девяти часов вечера, поглощая мороженое и дурацкие анекдоты мальчишек с их дешевыми подкатами. Ульяна привыкла к излишнему вниманию, а вот Гате неудобно — она часто нервничает из-за своей угловатой комплекции и Уля её постоянно подбадривает.       Уже дома, переодевшись в домашние шорты и майку на бретельках, девушка позволяет себе расслабиться. Дома легко быть спокойной, ведь на тебя ничто не давит. Мама на кухне готовит ужин; ей так же жарко, как и дочери — полупрозрачное плиссированное платьице тому доказательство. На пару секунд девочка задерживает свой взгляд на утонченной фигуре женщины, её грациозных формах, что, будто цветастой дымкой, обволоклись нежной тканью и длинными, угольными волосами, которые не знают седины. Руки белые, как бумага или тот же холст; они так ласково заплетали ей косы в детстве, а сейчас ошалевши секут овощи в салат. В такие минуты Ляна думала:       «Моя мама… очень красивая. Всегда»       Хоть Ларисе было уже под сорок, но никто даже не думал о такой крамольной цифре, глядя на это изумительное личико с птичьим взглядом черных, будто нефть, глаз. Но не только внешностью эталонной Белоснежки могла похвастаться Лара, а изворотливым умом, лёгким характером и какой-то искоркой в глазах. Уле всегда льстило, когда ей говорили, какая у неё красивая и талантливая мать, ведь рядом с ней любая женщина смотрелась как дешёвая репродукция. Даже девочка завидовала таким зрелым формам — её тело мало чем отличалось от гладильной доски, на длинных ножках, но слова матери про то, что до двадцати лет она выглядела еще хуже, обнадёживали.       Уля как всегда спросила, чем может помочь. Мать как всегда ответила: «Убери в кабинете, пожалуйста» и она покорно шла в комнату, что раньше служила маленькой оранжереей. Лара и дня в своей жизни не работала, тем более по специальности, ведь отец полностью обеспечивал семейство. Но желание самовыражаться через творчество так сильно бурлило в её душе, что он сдался и позволил ей набирать группы учеников, обучая их на дому. Детям и подросткам оставалась куча впечатлений и знаний, а Ульяне — уборка.       Девочка тихо вошла в комнату, включая свет. За стеклянной стеной виднелся засыпающий в вечерних лучах, сад. Тюльпаны и нарциссы начали отцветать, а пионы только-только набирали темп; их розовые бутоны изо дня в день грозились раскрыться миру, чаруя своей девственной красотой. Уля улыбнулась им через стекло; не удивительно, что большинство работ на мольбертах были на тему природы — тут было, на что смотреть и чем вдохновляться.       Ульяна осторожно оглядела незаконченные холсты учеников: последняя группа была из старшеклассников, что готовились к поступлению на художественный факультет. Их работы разительно отличались от детских рисунков предыдущих групп. Где-то была графика, где-то натюрморты, а одна работа была копией знаменитого полотна Натана Альтмана, посвящённого его музе — Анне Ахматовой. Резкие очертания и яркость красок влекли за собой. Девочка потянула руку, в желании даже не коснуться, а почувствовать энергетику цветов, пропитаться их силой и магией…       За спиной скрипнули двери — это был всего лишь сквозняк, но она испугано обернулась, случайно задев рукой мольберт. Палитра, прикрывающая еще не оконченную нижнюю часть картины, неумело качнулась на подставке, падая на землю, попутно мазнув шорты девушки густыми красками.       — Чёрт! — перепугано вскрикнула она, быстро поднимая разукрашенный пластик, что, соблюдая закон бутерброда, упал красками вниз. По левой ягодице и бедру прошелся неприятный холодок.       — Что случилось? — окликнула её мама из кухни.       — Ничего, мамочка! — дрожа, пытаясь быстро все исправить. Ей строго-настрого запрещалось касаться работ учеников, чтобы не попачкать или измазать; просто убрать банки с водой и помыть кисточки. Всё!       — Господи-и… — жалобно простонала она, чувствуя всю глупость ситуации.       — О-о нет!.. — всплеснула руками Лариса. Уля с опаской, медленно повернулась к матери, стараясь выглядеть как можно более жалобно.       — Акрил, — цокнула она языком, — он сохнет почти моментально.       — Прости… — горько шепнув и опустив голову, ставя палитру на место. Мать смотрела на своё дитя, что стыдливо прятало лицо, под такой же, как и у неё, чёлкой, со смесью разочарования и усталости.       — Ничего, хорошо, что хоть не на ковёр, — вздохнув. — Иди в душ, я тут все уберу сама и пойду тебя мыть.       — М-мыть? — на щеках проступил пугливый румянец; в последний раз мама это делала, когда ей было шесть лет.       — Акрил сложно стереть с кожи, — серьёзным тоном, пройдя в другой угол комнаты, за тряпкой. — А ты примудрилась его еще и попой задеть.       Она встала перед ней на колени, усердно вытирая засыхающее разноцветное пятно. Уле было неудобно; она комкала краешек майки, теряясь между смущением и стыдом.       — Иди-иди, — не поднимая головы и заложив длинные волосы за ухо, — и шортики брось отдельно от стирки, я займусь ими позже.       «Она не злилась» — удивленно думала Ульяна, снимая одежду, — «Это так странно. Обычно, даже когда я просто наклонялась к работам, она шикает на меня, а тут такой момент и… ничего».       Майка легла сверху на стиральную машинку, попачканные шорты — в раковину. Уля осторожно оглядела свои ноги, в зеркале:       — Мда-а, красиво, — тяжко буркнув под нос, смотря на смесь синего, жёлтого и зелёного, что почти высохли на коже. Девушка быстро залезла в ванную, попутно взяв губку и настраивая смеситель воды в душе. Сначала она пыталась сама стереть краску, но кроме покраснения и боли ничего не добилась, плюс — к некоторым участкам рука просто не дотягивалась. Через минуту в голубом топике и тканевых шортах вошла мать. Волосы женщина быстро завязала в высокий хвост, а в руках была какая-то баночка с жидкостью.       — Повернись ко мне спиной, — в приказном порядке, после минутной заминки, — и расставь ноги шире.       Ульяна подчинилась, обернувшись в сторону стены уложенной узорчатым кафелем. Она неуверенно оперлась на него руками, стараясь раздвинуть ноги и наклониться в сторону матери. Та помолчала еще немного, а потом с каким-то странным тоном выдала:       — Больно не будет, детка. Обещаю.