Дорога ночи

Дэйдример любит стабильность и уединение. Он никогда не понимал тяги других подобных ему к связи со смертными, не до конца. Конечно, даже у него есть кто-то вроде близких последователей, но это именно то, чем оно и является. В этом нет ни горячей любви, ни безответной тоски, ни холодной ненависти. Дэйдример мог бы сказать, что проявляет теплую участливость. Их смерть, несомненно, пробудит в нем печаль, но чувство это не задержится надолго. Он думает, что отстраненность — лишь следствие невозможности для него в полной мере познать негативные эмоции. Но, глядя на брата — свою противоположность — так легко способного понимать все грани их общего домена, Дэйдример не может поверить в это полностью. Он просто не верит, что кто-то бескорыстно пожелает быть ему спутником, зная о силе, способной подарить любому смертному бесконечное лучшее будущее. Не то чтобы он осуждает людей или монстров в их стремлении к свету, но Дэйдример и не то существо, что положит себя на алтарь. Нет, он тот, кто возьмет с алтаря, ведь у всего есть своя цена. Даже у такой сложной и одновременно простой вещи, как счастье. Все еще, он не может отказаться от предназначенной ему судьбы. Не хочет тоже. Само его рождение обусловлено двойственностью эмоций разумных видов. До монстров и людей существовала более простая сущность, вполне справлявшаяся с тем уровнем развития жизни. Ни Найтмер, ни Дэйдример не помнят времени до того, как произошло разделение. Им пришлось на собственном опыте узнавать на что способны их силы, и как далеко смертные готовы зайти под их влиянием. Уподобиться смертным — не лучшее их решение, но тогда это не казалось таким плохим, глядя на старших. Мир был добр к Дэйдримеру. Куда бы он ни пошел, люди и монстры приветствовали его с распростертыми объятиями, улыбками и подарками. Одного только знания, что воплощение позитива посетило их, было достаточно, чтобы осчастливить их. И их положительный настрой питал беспечность относительно молодого воплощения, не позволяя обернуться и увидеть обратную сторону, пленником коей стал его брат. Найтмер видел худшее, через что проходят смертные, на что они способны. И испытал всю тяжесть этого на себе. Их природа вела старшего туда, где голод съедает желудки, где болезни заставляют гнить заживо, где рабство, пытки и убийства, где люди притесняют монстров, а монстры притесняют людей, где родители бросают детей и дети предают родителей, где друзья становятся врагами, где возлюбленные презирают друг друга, где бедные не знают покоя под гнетом богатых. Встретившись спустя годы, Дэйдример желал поделиться счастьем, подаренным ему миром, но Найтмер первым поделился накопленной ненавистью. Дэйдример слушал и не понимал, как увиденные им смертные могут быть теми же самыми, что видел его брат. Он знал, что в этом нет лжи, но все еще… так ли чувствуется предательство? разочарование? Глядя на лицо Найтмера, искаженное бессильной болью, ему хочется плакать. — Хотел бы я поменяться с тобой местами. Чтобы ты видел только то, что вижу я, — шептал Дэйдример, обнимая измученного брата руками и крыльями, надеясь растопить хотя бы часть холода, опутавшего его существо. — Я бы никогда не согласился, — только и ответил Найтмер. И Дэйдример был благодарен за это. Он был напуган откровением, и если раньше он просто шел вслед за счастьем, теперь он всячески спасался от несчастья. Зная, куда смотреть, он видел темные пятна, тщательно спрятанные от него обществами. Негодование росло в нем вместе с пониманием эгоистичной и жадной природы смертных. Дэйдример был достаточно силен, чтобы все вокруг него были довольны, но все равно люди и монстры оттесняли слабых и безвольных, чтобы получить больше. Он никогда не жалел перьев, но видя, как смертные сходят с ума, пытаясь собрать как можно больше, отбирая у других, Дэйдример сложил крылья. Он больше не предлагал счастья счастливым, и скоро смертные охладели к нему. Им не нужна сущность, что не приносит пользы. Дэйдример смиренно улыбался, они уже поступили так с Найтмером. В том, чтобы быть забытым, есть свои плюсы. Теперь он может спокойно созерцать счастье в действии, а не как безликое чувство, может увидеть, что помимо него способно озарить души. Любовь близких и свобода — это Дэйдример понимает очень хорошо, но с остальным у него проблемы. Деньги, власть, имущество, победы, популярность и даже насилие — все это ему чуждо. Когда они с Найтмером встречаются снова, брат говорит ему, что по-прежнему презирает живых, но теперь он понимает их лучше. Он наблюдал, как пережив страдания, смертные вновь вставали на ноги, чтобы достичь чего-то лучшего, а кто не мог — навсегда исчезали. Он видел, как погоня за счастьем ввергала народы в пучины войн, разлучала семьи и разрушала мир и судьбы. Он узнал, что только познав величайшую боль, ты будешь способен узнать величайшее наслаждение. И что успех без сопротивления не приносит удовлетворения. Чем ближе Найтмер подбирается к разгадке смертных, тем меньше их понимает Дэйдример. Однажды он устает от бесцельных и разочаровывающих путешествий без ответов и оседает где-то, где зимы теплые, лета долгие, а смертные слишком заняты, чтобы заботиться о нем. Ему не нужен дом, у него нет вещей, которые стоило бы сохранить, поэтому он занимает полу-заброшенный храм, в который приходят в неурожайные и военные годы. Дэйдример заменяет витражи обычными окнами и убирает религиозную символику. В вере смертных в высшие силы нет ничего плохого, но они часто заходят слишком далеко в погоне за поддержанием надуманных правил в почитании, которое высшие сущности даже не волнует. Он сам никогда не слышал молитв. — Смертные верят, что в святых местах, таких как храмы, они могут найти наставление и прощение. То ли это место, где ты хочешь остановиться? — спрашивает его Найтмер, помогая делать свечи, чтобы осветить мрачные каменные стены. — Это не то время, когда я могу дать тебе ответ. Но я точно больше не хочу никуда идти, — блаженно улыбается Дэйдример. — Не хочешь ли ты присоединиться ко мне? — Не думаю, что кому-то вроде меня стоит задерживаться на месте, — сурово отвергает брат. — Кроме того, если я останусь здесь, то не смогу увидеть, к чему приведут все эти страдания наш мир. Все же, исход счастливых судеб однообразен. — Действительно. Кажется, я уже видел все, — смиренно отвечает он. Если в храм приходят смертные, Дэйдример говорит с ними, пытается помочь, пытается понять, но их несчастья кажутся ему столь мелкими с высоты прожитых лет. Далеки ему и голод, и холод, и одиночество, и потери, и безответные влюбленности, и предательства, и напрасный труд. Тело его пусть и несовершенно, бывает нуждается в дополнительной заботе, но все же не столь важно. Вернувшись в первозданный стихийный вид после смерти, Дэйдример просто создаст новое. Смерть настигнет его лишь в тот день, когда исчезнут разумные виды. Но смертные, кажется не заботятся, вновь протягивая к нему руки в мольбе, как в первые века жизни, ныне не прося счастья, а желая облегчить несчастья. С годами мимолетных посетителей становится больше, близлежащий город растет, а с ним и расширяется храм. Появляются те, кто остается в здешних стенах навсегда, разделяя прихоть Дэйдримера слушать и разделять. Бывает, приходят матери и оставляют детей, умоляя дать им жизнь, которую не могут они. Бывает, разбитые и отчаявшиеся души находят новую надежду под его крылом, клянясь посвятить себя его делу, отправляясь в бесконечное путешествие или оседая в храме. И чем дольше мир с ними разделяет Дэйдример, тем отчетливее он понимает, что природа его становится все более далекой, а он все больше уподобляется смертным, которых не понимает. Возможно, это для них и задумали первородные сущности. Возможно, это просто стечение обстоятельств. Иногда Дэйдримеру кажется, что позитивная энергия теперь нечто большее, чем он сам. Иногда он делает вдох, и ему мерещится, что кто-то еще дышит вместе с ним.