Сто лет и ещё один день

Душный, пахнущий вином и пробивающимся сквозь духи потом зал гудит, кружится, бойко бьёт коваными каблуками. Раскрасневшиеся лица мельтешат, поминутно исчезая в неуёмном хороводе. Золотые кубки то и дело взлетают к расписному потолку, славят молодую императрицу. Терпкое туссентское заливает кружевные скатерти, недоеденных молочных поросят, нежные лепестки голубых назаирских роз.   Кагыру жарко, муторно. Ему хочется распахнуть высокие двери на террасу, вдохнуть полной грудью стылую ночную свежесть. Хочется зарыться лицом в мокрую от росы траву, спугнув невидимого сверчка. Но он лишь крепче вжимается спиной в резные завитушки трона. Боль отрезвляет, возвращает в то подобие реальности, которым стала его жизнь.   Виковарец позволяет голове слегка склониться к левому плечу, будто разминая шею. Лишь один мимолётный взгляд на неё. Безмолвную. Белую с головы до пят. Прямую как майский шест. Пепел волос перепутался с золотом венца в замысловатом узоре. Их больше не распутать, не разделить. Цири и Цирилла Фиона Элен Рианнон. Цинтра и Нильфгаард. Его возлюбленная и императрица. Вот она, здесь, совсем рядом. Лишь протяни руку, коснись тончайших эббингских кружев, холодных пальцев, затянутых в скрывающую шрамы перчатку. Но даже в мыслях Кагыр не смеет скользнуть по ней случайным взглядом.   Когда виковарец очнулся в придворном лазарете, он мог думать лишь об одном: она в безопасности. Он исправно ел, пил горькие отвары, разрабатывал негнущуюся ногу. И мечтал о ней. Вспоминал насмешливый излом обветренных губ и лёгкий румянец на высоких скулах. Ему до дрожи хотелось увидеть, как язвительно дёрнется уголок её рта, растягивая неровную бороздку шрама, как она склонится в потешно-изящном реверансе, крутнувшись на стоптанных каблуках. И всё же он не решался спросить... Геральт, забегавший почти каждое утро, дежурно рапортовал об отменном здоровье и волчьем аппетите. Это настораживало, заставляя внутренности сворачиваться тревожными узлами. Но Кагыр стискивал зубы и молчал. Когда надушенный лимонной водой камердинер принёс ему отрезы для свадебного колета, виковарец поперхнулся куриным супом, но смолчал. Он послушно выбрал то, что посоветовала бы его матушка. А потом сделал то же с шёлковой рубахой, парадной перевязью и шпагой. Бывший дезертир и висельник тщательно отбирал меттинские розовые вина и последовательность вальсов на балу. И медленно истлевал изнутри, всё отчётливее понимая, что его ждёт.   Когда они впервые встретились на посольском приёме, Кагыр до крови прикусил щёку изнутри, чтобы не взвыть в голос. Его милого, сумбурного, вспыльчивого жеребёнка больше не было. Он был затянут в жёсткий кожаный корсет, обуздан золотой императорской цепью, заклеймён румянами на изуродованной шрамом щеке. Маленькая, потерянная, одинокая девочка. Нахальная, самоуверенная, безрассудная ведьмачка. Нет. Теперь - лишь императрица великого Нильфгаарда. Виковарец послушно опустился на одно колено, легко касаясь губами атласного подола. Цирилла жестом заставила его подняться, не удостоив даже беглым взглядом.   - Господа, попрошу поприветствовать моего наречённого - Кагыра Маура Дыффина аэп Кеаллаха.   Виковарец учтиво кивает, тонкое бесстрастное лицо совершенно спокойно, косой шрам на высоком лбу предусмотрительно прикрыт тщательно уложенными волосами. Матушка гордилась бы им. Кайдвенский посол бурно восхищается его парадной шпагой и вовлекает его будущее высочество принца-консорта в захватывающую дискуссию о достоинствах техники махакамских оружейников. Кагыр любезно слушает, изредка делясь собственными наблюдениями относительно качества гномьей стали. И до боли вгоняет коротко постриженные ногти в побелевшую кожу ладоней. Боль отрезвляется, напоминает о том, что он ещё жив, что это всё взаправду. Увы...   - ...Мне невероятно жаль, но её высочество по-прежнему крайне занята, - одутловатый камердинер почтительно скалит ровные желтоватые зубы. Кагыр усилием воли разжимает кулак, и думает, что их выбивание никак ему не поможет. Цири лишь пришлёт очередного раболепного шута, который будет приносить ему фрукты на завтрак, выгуливать в саду и разглаживать случайные складки на шитом золотом камзоле. И потому виковарец лишь медленно выдыхает, и со всей возможной ловкостью разворачивается на негнущейся ноге. Краем глаза он ловит призрачный блеск невидимых прутьев на высоких окнах спальни. И может думать только о том, что если маленькая принцесса заточила его в этой обитой шёлком и пахнущей розовой водой темнице, значит, он всё ещё нужен ей...   ...Теперь, сидя во главе нескончаемого свадебного стола, он наконец понимает зачем. Свадебный генерал. Марионетка, безмолвно стоящая за её натужно прямой спиной на приёмах и парадах. Гарант того, что никто не покусится на молодую королеву, не оспорит её шаткого права на двойной престол. Ведь он же клялся защищать её ценой собственной жизни. Она не простила и не простит его за то, что он отнял у неё в пылающей, залитой кровью Цинтре. И сколько бы он не силился искупить то непоправимое, что пролегло между ними в ночь, когда он отмывал её от сажи на пустынном речном берегу, те звёзды, что кружили их в своём бешеном хороводе, потухли навсегда.   Кагыр чувствует, как гудящая от беспрерывного гула голова становится лёгкой. Как терпкое туссентское, которым он заглушал тревогу весь бесконечно долгий вечер, встаёт у него поперёк горла. Он может думать только о том, как мечтал он однажды очутиться на этом самом места, в этом самом камзоле с золотым шитьём. И как ему следовало бы опасаться подобных желаний...