Сто лет и ещё один день

Йеннифэр постукивает ногтем по старой, потрёпанной временем столешнице. Ноготь не совсем регенерировался после пыток в Стигге, и звук получается менее красноречивым, чем хотелось бы чародейке. - И... давно они там? - слова цедятся сквозь плотно сжатые губы редкими каплями. Отравленными, дымящимися ненавистью каплями. - Нуууу... - тянет старый ведьмак. Меньше всего ему хочется влезать в эти неожиданно семейные склоки. Магичка бросает на него всего один взгляд, и Весемир невольно замирает, загипнотизированный глубиной сиреневых омутов. - Да, по чести сказать, с утра я их ещё не видел. - Так, - голос Геральта абсолютно, обманчиво спокоен. - Нильфгаардская честь и верность клятве, значит, мать его суку... - Дело молодое, - старый мастер чуть улыбается, пытаясь смягчить неоправданный накал ситуации. - Мы говорим о моей дочери, - жёлтые глаза с вертикальными зрачками по-змеиному сужаются и сулят только боль. Много боли. - Ну ладно они, но ты-то как это допустил? - А что я должен был сделать? - Весемир твёрдо знает, что ему не за что оправдываться. И всё равно оправдывается. - Мне, может, надо было между ними лечь, чтоб несподручно было? Йеннифэр фыркает. Геральт грязно ругается. Громкий стон эхом разносится под высокими сводами Каэр Морхена. - Так, я иду туда, - ведьмак решительно направляется к лестнице, по дороги вынимая стальной меч. - А ты ещё серебряный вытащи. Для пущей убедительности, - Весемир решительно преграждает путь бывшему ученику. - Ты что, совсем с ума сдурел? Что же там такое делается по-твоему, чтобы вот так вот, с мечом... Как будто ты сам не... Геральт тяжело дышит, сжимая и разжимая кулак свободной руки, но клинок скользит обратно в ножны. - Что-то я кажется... погорячился слегка... - слова цедятся, как через мелкое сито. Тяжёлые, стыдливые. - А по-моему нет, - голос Йеннифэр холоден и спокоен. Глаза тоже. Именно с этим взглядом она заходила в горячую ванну Стигги, в которой должна была остаться навсегда. - Как же вы не понимаете, что это всё - ловушка. Игра. Манипуляция. Их знакомство, всё, что произошло дальше, всё было продумано, выверено до мельчайшей детали. Не думаете же вы, что внучатый племянник Ассирэ вар Анагыд был послан за цинтрийской принцессой по чистой случайности? Громкий, отчаянный всхлип вырывается из груди и отражается от сводов главного зала сотней встревоженных откликов. Цири стоит на ступенях местами обвалившейся лестницы. Рубашка застёгнута лишь наполовину. Пепельная чёлка закрывает враз покрасневшие, переполненные болью глаза. Она тяжело, прерывисто дышит, сжимая перила побелевшими пальцами. - Это правда? - слова колют, ранят рот изнутри зазубренными лезвиями. Их невозможно ни произнести, ни сдержать. Ими хочется подавиться. Йеннифэр опускает глаза, кусает недавно зажившие губы. Можно ли оправдать правдой то, что переживает сейчас её девочка? - Доченька, я не... - Это правда? - Цири клонит голову, скалит зубы. Строптивый, загнанный в угол жеребенок. Чародейке хочется вскочить, прижать, погладить взъерошенные волосы. Хочется объяснить, что это всё для её же блага. Но разве можно услышать доводы разума сквозь удушающую пелену испарившихся надежд? И магичка просто кивает, отрывисто и беспощадно. Цири стонет, впиваясь зубами в костяшку указательного пальца, оседая на пыльные ступени. Геральт уже рядом, уже укрывает грубыми ладонями мокрые от слёз щёки. Ведьмачка мычит, бьётся в его руках, дрожит всем телом. - Ну что ты, Жеребёнок... - бормочет ведьмак, беспомощно гладя пепельные пряди. - Они... они... нас... как скот... случают... ненавижу! - Цири всхлипывает, задыхается на каждом слове. Большой, растянутый безобразными рыданиями рот отрывисто хватает воздух. Тонкие, мозолистые пальцы мелко трясутся, цепляются за перекрещение ремней на груди ведьмака. Ей душно и муторно. Она чувствует себя запятнанной, будто её окунули в чан с чернилами, которыми чародеи пишут трактаты о её магической, редкой, проклятой крови. Ей хочется забыть, вытравить из головы калёным железом напитанные медленным ядом слова чародейки. Тогда, может быть, она смогла бы вновь думать о том, что происходило последние несколько недель, без сжимающего горло отвращения. Дерево мерно стучит по надтреснутому граниту. Гулко падает на обтёсанные временем ступени. Скатывается вниз, ударяя по их зазубренным чёрным клавишам. Кагыр шатается, опираясь на парапет, напряжённо вглядывается в побледневшее лицо ведьмачки. Она прячет враз потускневшую зелень глаз. Она не в силах сказать ему, что звёзды, несущиеся мимо, были не про них. Про них были лишь сухие выкладки магических трактатов и переплетения генеалогических древ. Виковарец же смотрит спокойной. Ни один мускул не дрогнет на молодом загорелом лице. Крепкая рука опирается на парапет; он сосредоточенно скачет к своей принцессе на здоровой ноге, отчаявшись подобрать костыль. Это было бы забавно, если бы не... Прислонившись спиной к перилам, от почти грациозно съезжает по ним, оказываясь с Цири лицом к лицу. Мозолистая, обветренная рука скользит по остро очерченной щеке, нежно заводит прядь за слегка оттопыренное правое ухо. Ведьмачке хочется дёрнуть головой, отстраниться: прикосновения жгут кожу горечью и стыдом. Но вместо этого она тянется за его пальцами, как бездомный котёнок за миской молока. - Они... они... обманули... заставили... свели... - мысли прыгают, разбегаются испуганными мышами. - Тише, тише, - Кагыр тянет Цириллу на себя, прижимает к широкой груди. Она выскальзывает из рук Геральта, льнёт к виковарцу, и ведьмак прикусывает кончик языка, чувствуя, как немая отцовская ревность застит глаза. - Разве это важно? - шепчут между тем сухие горячие губы над самым ухом Цири. - Разве важно, чего они от нас хотели? Важно то, чего хотим мы. Я хочу тебя. Только тебя одну. Маги, императоры, эльфийские короли... Ты больше не их игрушка. Твоя сила, твоя рука, твоя жизнь принадлежат только тебе. И тебе решать, делить их с кем-то или... Бывшая княжна, дрожа как загнанная лошадь, впивается ему в губы, прерывая на полуслове. Кагыр, потеряв равновесие, падает на перила, больно бьётся головой о край балюстрады. Цири лишь ухмыляется, не разрывая поцелуй. Ей больше не страшно, не тревожно. Теперь она знает, что ворочалось в её груди беспокойным, шипастым зверем. Она будто пьёт силу его слов прямо с обветренных губ, точно зная: нильфгаардец прав. И только она знает, где на самом деле её место. - С тобой, - шепчет она в предательски покрасневшее ухо. - Я хочу делить их только с тобой... ...Йеннифэр смотрит на бледного, покалеченного, сильного, любящего мужчину, держащего в руках её дочь так бережно, будто он может разбить её в любой момент. Чародейка чувствует, как злые, непрошенные слёзы подступают к фиалковым глазам. Слёзы стыда за то, что она заставила Цири в нём усомниться. Слёзы радости за дочь, нашедшую самое главное. Слёзы горечи и обиды за то, что не сбылось...