Сто лет и ещё один день

Внутренний двор ведьмачьей крепости залит солнцем. Серые, поросшие мхом камни кажутся не такими мрачными в золотистых, напитанных весенней радостью лучах. Цири сидит на бревне, щурясь от яркого света. Ей всё равно. Ей нравится ощущать умиротворяющее тепло на коже, быстро покрывающейся россыпью веснушек. Ей хочется слушать трель безымянной птички, деловито примостившейся на полуобвалившемся зубце стены. Она бы даже с радостью сделала пару подходов на мучильне. Она наслаждается. Она дома. Весемир бесшумно опускается рядом с юной ведьмачкой. На его губах уже который день блуждает лёгкая улыбку. Вместе с Цири в Каэр Морхен вернулась жизнь, обычно ускользающая из этих стен в весеннюю пору. Его бывшие ученики вот уже много лет не видели, как зеленели в мае высокогорные луга. Как умытое грозами небо разбивалось на тысячи осколков, оседая в траве васильками. Как горные реки наполнялись кристальной водой с сияющих ледников. Как первые ласточки вили гнёзда на дозорных башнях. Молодых ведьмаков манил и ждал большак, а старому мастеру оставалось лишь латать дыры в потолке главного зала да тихо вздыхать о собственной бурной юности. Маленькая принцесса принесла с собой магию, тревожно пахнущую озоном, заполошную суматоху бегства и раненого нильфгаардского рыцаря. Измотанные, ободранные, бледные как полотно, они вывалились во внутренний двор из ослепительно сияющего портала три недели назад. Весемир успел разглядеть голый, мёртвый лес и иссушенное русло реки с другой стороны, прежде чем магическое окно с треском захлопнулось. Он не задавал вопросов, не до них было. Теперь он мог спокойно думать о произошедшем. Спокойно вспоминать чёрные тени под глазами Цири, её исхудавшее лицо. Мог спокойно размышлять о том, правильно ли он сделал, напоив истекающего кровью юношу Ласточкой. Теперь он просто радовался маленькой принцессе, перевернувшей замок вверх дном в самом приятном из возможных смыслов. - Как он? - Цири не открыла глаз, она знает - старый мастер давно сидит рядом. - Идёт на поправку, - радостно рапортует ведьмак, глядя, как губы Цириллы расплываются в невольной улыбке. - Ещё пара дней, и можно будет вывести его во двор. На весеннем солнышке всё заживает споро. Я слажу ему костыль. - Колено? - белёсые брови вмиг сходятся на переносице, отмеченной болезненной морщинкой. Весемир молчит, и Цири, распахнув свои огромные зелёные глаза, смотрит прямо ему в душу. Старый ведьмак кривится и отрицательно качает головой. Бывшая княжна закусывает губу. - Хочешь я?.. - Нет, не надо. Я сама, - ведьмачка решительно встаёт и скрывается в прохладной тени главного зала... Кагыр смотрит на горные пики, сияющие в свете холодного северного солнца. Он смотрит на них вот уже три недели. Разнообразие в пейзаж вносят лишь изредка пролетающие за окном птицы. И Цири, каждый день заходящая его проведать. Ведьмачка приносит вкусное мясо с чесноком и травами, непрестанно шутит, таскает книги из уцелевшей библиотеки ведьмаков, стараясь выбирать те, что не про монстров и эликсиры. И отчаянно пытается не смотреть на его перевязанную ногу. Виковарец знает: колено больше не согнётся. Бывшая княжна слишком красноречиво молчит о том, что он навсегда останется калекой. Несмазанные петли скрипят, и беловолосая макушка показывается в дверном проёме. Кагыр невольно улыбается: сегодня она рано. - Я принесла мочёных яблок, - Цири бесцеремонно усаживается на кровать, прикасаясь к нему бедром. Виковарец больше не дрожит: он привык к её касаниям. Теперь, когда всё, кроме дружеских объятий стало совершенно невозможным, острота ощущений будто притупилась. Он не хочет себе в этом признаваться, но его тело сдалось, смирилось с поражением. И рана заживает с каждым днём всё хуже. Если бы не ведьмачка... Об этом он старается не думать. - Спасибо, - он улыбается, поднимая на неё глаза. Без страха и без смущения. Они больше не нужны. Кто заподозрит калеку в излишней фамильярности? Цири же опускает взгляд, мнёт край шерстяного одеяла. Дело не в яблоках. - Весемир сказал... - шепчет она наконец и давится горькими словами. - Я знаю, - горячая ладонь Кагыра накрывает её тонкие пальцы, покрытые паутинкой шрамов. - Я знал с самого начала. Тебе... не следовало... тебе... нужно было оставить меня там... Щёку обжигает, бывшая княжна бьёт хлёстко, наотмашь. Виковарец замирает, глядя на неё в растерянности. Цири злится, Цири в ярости, Цири смотрит на него так, как будто хочет ударить снова. - Не смей такое говорить. Никогда, слышишь, никогда не смей! - тонкие ноздри раздуваются, в зелёных глазах плещется остервенелое пламя. - Прости, я не хотел тебя обидеть, - Кагыр опускает глаза, чувствуя, что задел что-то непоправимое в её душе. Может, она просто хотела защитить, сберечь, доказать себе, что может? И на его месте ей чудилась худенькая девочка с коротко стриженными волосами? - Я знаю, ты хотела помочь. Спасибо тебе. Я просто... - воздух комом застревает в горле, сводит его судорогой обиды. Надежды нет давно, но гордость ведь осталась. - Я просто не знаю, как теперь быть. Как жить... так. - Гораздо лучше, чем не жить вообще! - Цири плюётся ядом. Ей кажется, что он не знает, не может знать. Он не видел отрубленные головы Крыс, насаженные на кол. Не видел Мистле, машинально собирающую по песку собственные кишки. Ей плевать на то странное, смутное чувство, что шевелится в её груди каждый раз, когда они оказываются наедине. Будто что-то внутри тревожно замирает. Будто ей снова одиннадцать, и страшный рыцарь в крылатом шлеме стаскивает с неё пропахшее гарью и кровью платье. Ей плевать. Ей нужно, жизненно необходимо его спасти. - А жизнь ли это? - горечи в его словах гораздо больше, чем он готов признать. - Без семьи, без родины, без друзей. Я всю жизнь сражался, я умею только быть солдатом. Кому я теперь нужен? - Кагыр кусает губы, но непрошенные слёзы всё равно застывают на кончиках ресниц. - Мне, - губы Цири выдыхают рядом с его щекой. Он не успевает смутиться, почувствовав их чуть шершавое, горячее прикосновение. Ведьмачка промахивается, целуя уголок рта. Ей стыдно, сладко, горько. Ей хочется ещё. Не отрываясь, она скользит дальше, накрывая его губы. Обветренные, истончившиеся, желанные. Кагыр перестаёт дышать. Он спит. Он бредит. Он умер и попал на Остров Яблонь. Он совсем не хочет, чтобы это кончалось. Рука сама собой тянется к пепельным волосам, зарывается в спутанные пряди. Он чуть подталкивает её затылок и одновременно раскрывает губы, проводя языком по тонкой ниточке её рта. Цири неожиданно, утробно стонет, и сама подаётся вперёд, целуя его открыто, страстно. У виковарца кружится голова и звёзды в глазах. От того, что ведьмачка накрыла его своим хрупким телом. От боли в простреленном колене. Цирилла не может больше терпеть. Ей хочется почувствовать нильфгаардца ближе, и она почти ложится на него. Запустив тонкие пальцы в чёрные, непослушные вихры, она держит его голову в своих ладонях, будто боясь отпустить. И целует так, будто хочет что-то объяснить, доказать этому глупому мужчине, собравшемуся умирать. Когда его руки робко ложатся на её спину, она изгибается, вжимаясь в него. Кагыр стонет ей в губы, он ведь дрожит. Она тоже вибрирует от сжигающего изнутри желания, рвущегося наружу. Цири никогда не признала бы это, но она думала о нильфгаардце. С самой первой ночи в лесу, когда она жалась к нему от холода и страха. Представляла себе вот этот самый момент и отчаянно запрещала себе прикасаться к собственному телу так, как ей того хотелось. Виковарец застывает. Он не смеет зайти дальше. Он знает - это нужно остановить. Он даже открывает рот, чтобы сказать ей, как неправильно, глупо то, что они собираются сделать. Цири расценивает это по-своему. Оседлав его бёдра, чуть откинувшись назад, она одним рывком распахивает его рубаху. Пуговицы фейерверком разлетаются по комнате. А бывшая княжна жадно смотрит на худое, мускулистое тело, исполосованное шрамами. Ей хочется обвести каждый из них языком. Ведьмачка снова склоняется над ним, касаясь губами острой ключицы. Кагыр выдыхает, толкается бёдрами, его уши краснеют от животной откровенности этого жеста, от того, что его руки сжимают тонкие бёдра. Цири жарко и душно. Она срывает рубаху, распускает давящий на рёбра корсет. Её грудь быстро вздымается в такт сбившемуся дыханию, и виковарец заворожено смотрит, как твердеют от холода и возбуждения острые розовые соски. Ласточке не хочется прикрыться, спрятаться. Ей хочется, чтобы он смотрел на неё так. Впервые после Мистле ей хочется открыться, показать себя всю. Она встаёт на жалобно скрипнувшей кровати, скидывает сапоги, стаскивает с узких бёдер штаны. Кагыр не может оторвать взгляда от той самой розы, алеющей, зовущей. Он хочет припасть к ней губами, обвести языком каждую линию. Но он может только беспомощно лежать и смотреть, как Цири вновь опускается, касается тяжёлой пряжки с имперским солнцем. Цири не была с мужчиной, но знает, как они устроены. Аваллак'х объяснил ей всё, прежде чем отправить в спальню Ауберона. И всё же она медлит, прежде чем раздеть нильфгаардца окончательно. Чтобы заполнить неловкую паузу, она нежно целует его живот у самой кромки штанов. Кагыр выгибается дугой, стонет от наслаждения и боли, вцепившись в жалобно хрустнувшие простыни. Он снова и снова шепчет её имя, и ведьмачка больше не может этого выносить. Решительно рванув пояс, гулко звякнувший о кладку стены, она убирает последнюю преграду между ними и застывает в нерешительности. Она рассматривает, изучает. Нильфгаардец совсем не похож на короля эльфов, ему не нужно хитростей и уловок. Он горит, плавится, жаждет её. Ей же хочется познать, усвоить, завладеть. Она наклоняется, опаляя нежную кожу прерывистым дыханием. Разглядывает причудливое сплетение вен, наблюдает за пульсацией - эхом возбуждённо бьющегося сердца. Цири не может удержаться и пробудет его на вкус. Кончик языка чертит прямую линию сверху вниз и наоборот. Ей солоно, сладко, жарко. Кагыр больше не стонет. Только наблюдает за ней широко распахнутыми глазами, отражающими небо. Никто за всю его жизнь не касался его так. Дворянки, селянки, медсестричка в полевом госпитале... Все они проносились сейчас перед ним безымянным, безликим калейдоскопом. Смущённые, распутные, отстраненные, дерзкие, они не способны были пробудить в нём и сотой доли тех чувств, что он испытывал сейчас, глядя в ядовитую зелень глаз, хитро смотрящих на него из-под неровно обрезанной чёлки. Цири чувствует своё превосходство, свою власть. Ей хочется растянуть эти минуты на вечность. Ей хочется больше. Она видела, что Искра делала с Гиселером. Она пытается повторить глубокие, плавные движения. Нильфгаардец не стонет. Он кричит, отчаянно хватая ртов воздух. Беспомощно сжимая края одеяла до побелевших костяшек, чтобы не схватить её за волосы, не совершить непоправимого. Ведьмачке хочется улыбнуться, но она не может. Язык её смелеет, выводит витиеватый узор на трепещущей под ним плоти. Кагыр рычит, каждый мускул в его теле звенит напряжением. Цири знает, что сейчас будет. Она ведёт головой так, как делала это Искра: немного отстраняясь. Отчаянный стон отражается от каменных сводов, улетает к пикам Голубых гор. Цири солоно, сладко, жарко. Ей хочется ещё. Ей хочется большего. Кагыр, кажется, забыл, как дышать. Он смотрит на нависающую над ним ведьмачку ошарашенным, пьяным от наслаждения взглядом. Он чувствует: она не остановится, пока не получит всего, чего хочет. Сияющая глубина её глаз завораживает, затягивает, как сердце Коль Серрая. Он тянется к ним, бережно обводя контур острого лица дрожащей рукой. Виковарец тянет Цириллу на себя, она поддаётся, змеёй скользя по разгорячённому телу. Он приподнимает её бёдра, бережно придерживает их, помогая устроиться поудобнее, привыкнуть. Бывшая княжна стонет. Ей больно, жарко, странно. Ей хочется ещё. Её спина инстинктивно выгибается, пепельные волосы рассыпаются по плечам. Ей хочется застыть, замереть, остаться так навеки: заполненной до кроёв, целой. Кагыр ждёт. Даёт ей привыкнуть. Тревожно всматривается в напряжённое, сосредоточенное лицо. Целует каждую веснушку на бледной коже. Цири смотрит ему в глаза, топит в их бездонной глубине, откликаясь на трогательную нежность. Виковарец медлит. Ему жарко, сладко, тесно. Ему хочется застыть так навсегда: в её блаженном плену, целым. И всё же они движутся. Медленно, быстрее, ещё быстрее. Будто боясь не успеть, потерять, растратить всё до срока. Будто время может оборваться в любой момент, отнять, разделить. Будто боятся лишиться друг друга навеки. И когда несущаяся вокруг них вселенная взрывается соцветиями переливающихся звёзд, они уже знают - это и есть предназначение.