Сто лет и ещё один день

Цири смотрит в огонь, меланхолично помешивая угли. Туман ещё висит в воздухе ледяным маревом, промораживая её до костей. Хочется влезть пятками в огонь, чтобы только не чувствовать этого влажного, вездесущего холода. Ведьмачка непроизвольно подвигается ближе, втягивает бледными ноздрями терпкий дым и аромат варящихся в котелке трав. Ей не терпится попробовать остро пахнущий отвар, почувствовать его обжигающую горечь на губах. Бывшая принцесса ёжится, плотнее кутается в плащ и невольно косится на своего спутника. Он совсем близко, по другую сторону уютно потрескивающего костра, помешивает своё варево с неизменной невозмутимостью. Цири хочется ткнуть его палкой или встряхнуть за плечи - только бы согнать с худого загорелого лица это выражение спокойствия. Холодного и колкого, как иней на траве под её плащом. Он никогда не заговаривает с ней первым. Эта тишина сводит с ума, щекочет череп изнутри, заставляет её болтать без умолку о всякой ерунде. Ей и самой уже было тошно от звука собственного голоса. Но нильфгаардец лишь вежливо молчал, изредка кивая и хмыкая, когда не отреагировать было невозможно. Ей хотелось закричать ему в лицо: "Я здесь! Заметь меня! Скажи же уже, что моя трескотня у тебя в печенках сидит!" Но Кагыр безмолвствовал, лишь изредка насвистывая грустную, нездешнюю мелодию. Он никогда не смотрел на Цири. Ледяные омуты синих глаз тревожно следили за окружавшей их чащей, меланхолично устремлялись в небо, задумчиво опускались к гриве украденного у кметов коня. Даже когда ведьмачка сидела прямо напротив него, как сейчас, нильфгаардец неизменно находил более интересный объект для наблюдения. Например - пузыри, медленно выныривающие на поверхность травяного чая. Сначала бывшей принцессе казалось, что Кагыр её презирает. Что гордый южанин не может смириться с тем, что его спасла полудикая северянка. Тогда ей хотелось плюнуть прямо в его наглую перевязанную рожу. Но дни сменялись ночами, и бывший узник Эмгыра ни разу не выказал ей неуважения. Наоборот: его манера обращения живо напоминала Цири приёмные залы дворца её бабки и толпившихся в них рыцарей. Они почтительно опускали глаза, когда Львица в сопровождении своего Львёнка шествовала к трону. Они никогда не заговаривали первыми, ожидая, когда королева соизволит обратить на них свой царственный взор. Они выражались исключительно витиеватыми фразами из старинных романов, так путано, что у Цири звенело в ушах от попыток расшифровать этот поток изысканных любезностей. Кагыр, без сомнения, был рыцарем. Он придерживал её локоть, чтобы ловкая ведьмачка ненароком не споткнулась об опасно выступающие корни древних елей. Он открывал ей дверь и пропускал её вперёд, когда они, пригибаясь, заходили в провонявшую чесноком и дешёвым пойлом корчму. Он даже поцеловал ей руку, едва уловимо касаясь холодных пальцев разбитыми в кровь губами. Тогда он ещё не мог говорить из-за перекошенной челюсти, и решил выразить благодарность единственным доступным ему способом. Цири до сих пор помнила жар, волной подкативший к её щекам, и чувство чудовищной неловкости. Тогда этот простой жест показался ей головокружительно интимным. Теперь же она знала, что все движения нильфгаардца изящны и отточены до автоматизма годами тренировок. И от мысли, что до неё он целовал бессчётное количество нежных девичьих рук, сердце Цири обиженно ёкало. Теперь она твёрдо знала: он не был простым солдатом. И родился он не в деревне. Бывшему пленнику не нужно было говорить о своём происхождении, чтобы Ласточка поняла, кто перед ней. И всё же Кагыр был другим. В нём не было излишней витиеватости и напускной загадочности. Когда ведьмачка спрашивала его о чём-то напрямую, он отвечал коротко, чётко, будто рапортовал старшему по званию. Ни одно из слов, произнесённых с мягким южным акцентом, не было потрачено зря. Его движения, скупые и чёткие, выдавали бывалого воина, привычного к тяготам походной жизни. Он легко колол дрова и варил умопомрачительно вкусную уху. Методично оттачивал меч, добротно латал рваную рубаху и начищал до блеска старые стоптанные сапоги. В такие моменты он казался таким простым, понятным, что Цири хотелось снова вывести его на разговор. Но после нескольких бесплодных попыток она поняла: нильфгаардец не желает впускать её в свой мир. Такой открытый на первый взгляд, он будто носил под кожей непробиваемый доспех Имперы. Ласточке хотелось забраться под него, но она не решалась тормошить бывшего солдата, боясь разворошить что-то болезненное и непоправимое. Ласточка задумчиво шевелит угли длинной палкой и непроизвольно поднимает глаза на Кагыра. Вместо привычной вихрастой макушки она натыкается на пытливый, изучающий взгляд. Взгляд, тут же устремляющийся к носкам изношенных сапог. Цири успевает заметить, как на смуглых щеках выступили тёмные пятна румянца. Она чувствует, как горячая волна пробегает по телу, скручивая внутренности томительно тугими узлами, заставляя бёдра сжаться, а руки - вцепиться в надорванный ещё со времён Стигги край плаща. Кровь душным потоком приливает к щекам, расцвечивая их некрасивыми красными пятнами. Ведьмачке отчаянно хочется рвануть ворот льняной рубахи, остудить пылающую грудь ледяным дыханием утра. - Чё пялишься? - вызывающе бросает она, как только удушливый жар немного отпускает пересохшее горло. Ей муторно и неловко. Ей хочется наказать его за это. - Я... случайно, - выдавливает Кагыр, всё ещё усердно разглядывая травинки, примятые подошвами его сапог. - Отвар будет готов через минуту, - он явно и отчаянно хочет сменить тему. Цири фыркает. Ей хочется, чтобы бывший офицер чёрных перестал так на неё смотреть. И до дрожи в коленях мечтается вновь почувствовать обжигающее прикосновение этого взгляда. Бывшая княжна и не думала, что молчаливый нильфгаардец умеет смотреть так. Это было совсем не похоже ни на похотливые разглядывания Кейлея, ни на нежный взор Мистле, шёлком скользивший по покрытой мурашками коже. Цири мотает головой, отгоняя наваждение, и утыкается носом в сложенные лодочной руки, отогревая ладони прерывистым дыханием. Она не должна думать так о бывшем офицере армии чёрных. Ласточка не знает, кто он на самом деле. Не знает, участвовал ли он в разорении Цинтры. Он мог грабить, убивать, насиловать. Мог вешать обезглавленные трупы рыцарей на стенах её родного замка. Мог отдавать пленников на растерзание собакам. Мог. И не мог. Ведьмачка не представляла себе мягкого, заботливого Кагыра забрызганным кровью, стоящим среди горы трупов. Она знала, что, возможно, обманывает себя. И была рада поддерживать эту сладкую иллюзию. - Держи, - рука нильфгаардца тянется к ней через огонь, держа полную до краёв кружку остро пахнущего отвара. Цири жадно хватает её, на миг накрыв отогретые костром смуглые кисти своими ледяными ладонями. Незримая искорка пробегает по самым кончикам пальцев, заставляя обоих вздрогнуть. Ласточка тянет кружку на себя, разрывая эфемерную нить. - Спасибо, - мямлит она, почти обмакивая посиневший кончик носа в душистый чай. - Не за что, - голубые глаза улыбаются ей через пламя, светятся теплом и лаской. - Я обещал Геральту позаботиться о тебе. Утренний чай - самое меньшее из того, что я могу для этого сделать. Цири затихает. Она слушает и не может поверить своему счастью: обычно немногословный нильфгаардец поддерживает беседу. Сам. Не предупреждает об опасности, не уточняет дорогу, не благодарит за ужин. Ему хочется с ней говорить. - Ты никогда не рассказывал мне, как вы познакомились с Геральтом, - неожиданно робко замечает ведьмачка. Она боится дохнуть, спугнуть этот нечаянный, сладостный порыв. - Он спас меня, - просто отвечает Кагыр, отхлёбывая отвар. Его пальцы жмутся к кружке, стараясь впитать стремительно ускользающее тепло. - Он отбил меня у нильфгаардцев. Они везли меня в Империю, к Эмгыру. Геральт освободил меня. Без его вмешательства меня бы уже давно казнили. Я хотел отплатить ему. Хотел помочь. - Почему они везли тебя Эмгыру? - не унимается Ласточка. Ей хочется выжать как можно больше из этого момента откровения. - Я - изменник, - бывший офицер говорит так просто, будто рассказывает о том, что съел вчера на ужин. - Я предал Нильфгаард, опозорил свой чин и семью. Меня должны были вздёрнуть. Или что похуже. - И ты, конечно же, ни в чём не виноват, - Цири намеренно подначивает его. - Отчего же, - нильфгаардец неожиданно мягко улыбается. - Я очень даже виноват. Я не выполнил приказ. Не мог его выполнить. Нельзя совершать подлость, преступление, даже если тебе велит император. Ведьмачка коротко кивает и отводит глаза, разглядывая танец гибких языков пламени. Добавить ей нечего. Кагыру, видимо, тоже. Они оба замолкают, погружаясь в собственные невесёлые мысли. - Ты часто думаешь о них? - Цири прерывает затянувшееся молчание. Теперь оно душит её ещё больше, чем двадцать минут назад. - О твоей семье, - уточняет она, поймав непонимающий взгляд бывшего пленника. - Часто, - не стал отпираться тот. - Особенно о матушке. Я очень любил её. Старался не расстраивать. Ей, наверно, сказали, что я погиб в бою. Надеюсь, - добавляет он совсем тихо. - Это она научила меня готовить этот отвар. Когда я был маленьким, я часто простужался. Она сажала меня перед камином, укутывала в плед и поила этим вот чаем с малиновым вареньем. А потом обнимала меня крепко и пела мне. Я засыпал в её руках, а когда просыпался - я был уже здоров. - Спой мне песню твоей мамы, - почти шепчет Цири, пряча пылающие глаза. - Я не умею петь, - Кагыр с сожалением качает головой. - И это было бы не то. Ты бы и не поняла: ведь она пела мне на нашем родном диалекте. Ласточка вздыхает, но не спорит. Она силится и не может вспомнить колыбельные своей собственной матери. Детские воспоминания стёрлись, их закоптило дымом пылающей Цинтры, смыло кровью Калантэ, Эйста, Мистле. Осталось только тепло мягких, пахнущих мятой ладоней на её щеках. Ей хочется почувствовать его снова хотя бы на миг. Но в её распоряжении лишь жар костра. Тяжёлый плащ, подбитый мехом, украденный у проезжего купца, укрывает плечи. Сильные руки ложатся следом, прижимают, убаюкивают. Цири вздрагивает от непрошенной, нежданной, так нужной ей сейчас ласки. Нильфгаардец пахнет сталью, кожей и чем-то острым, пряным, будоражащим. Он тёплый. У него острые ключицы и жёсткие, мозолистые пальцы. Он проводит ими по её пепельным волосам, и ведьмачка расслабляется. - Ты наверно тоже скучаешь по родным, - тихий голос над самым ухом успокаивает. - Я бы хотел помочь с этим, но не могу. Но ты знай - у тебя есть я. Цири хочется всхлипнуть, но она сдерживает себя. Только быстро кивает, щекоча его щёки кончиками взъерошенных волос. Она знает - сейчас он точно говорит правду.