Сто лет и ещё один день

Кагыр лежит, вытянувшись по струнке, и смотрит на листья молодого дуба, мерно покачивающиеся у него над головой. Острый камень больно упирается в спину между лопатками через тонкое покрывало. Корень под затылком слегка сырой и шершавый, он царапает саднящую кожу. Противно звенит комар у самого уха. Но так даже лучше. Он переводит взгляд на белобрысую макушку, покоящуюся на его груди. Макушка мирно сопит и постанывает во сне. Кагыр не может понять, что могло бы быть причиной этих стонов. За него это делает его воображение. Слишком живое для бывшего солдата. Отдохнувшее и оправившееся от плена и избиений тело мгновенно реагирует. Виковарец чертыхается сквозь зубы и осторожно ёрзает, пытаясь посильнее царапнуть камнем по спине. Помогает не очень. Цири, почувствовав его движение, ворочается во сне, придвигается ближе, хватается за ворот куртки, закидывает бедро ему на ногу. Весенние ночи холодны, и, каждый раз засыпая на соседней подстилке, она инстинктивно перекатывается ближе к нему, прижимаясь всем телом. Кагыр перестает дышать, стараясь унять дрожь в выходящем из-под контроля теле. Он отворачивается, вновь сосредотачиваясь на дубовых ветвях и комарином писке. Плотно сжимает зубы, до крови прикусывая щёку изнутри. Он знает: она это не нарочно. В конце концов, она ещё почти ребёнок. Ребёнок с вытатуированной розой на внутренней стороне бедра... Давнишний сон, мучавший его каждую ночь на пути к Стигге, совершенно не помогал. Тогда, измотанный бесконечными переходами и стычками, он часто проваливался в блаженную пустоту ещё до того, как чёрные вихры касались служившего подушкой заплечного мешка. Он мог мечтать о своей своевольной принцессе. Мечтать без зазрения совести и какой-либо надежды сказать ей хоть слово. Теперь же его видение довольно похрапывало, пуская слюни на сгибе его локтя из умильно приоткрытого рта. Она пахла пылью, лошадью и потом. Её волосы свалялись и потемнели от грязи. Она хохотала и сквернословила как отряд краснолюдов. В ней не было решительно ничего от принцессы или магички... Огромный зелёный глаз приоткрылся и вопросительно глянул вверх. Кагыр замер, чувствуя, как изучающий взгляд скользит по давно не бритому подбородку. Цири сладко зевает, вытягивается в струнку и снова сворачивается клубочком, уютно привалившись к спутнику. - Ты чего не спишь? - меланхолично интересуется она, утыкаясь носом в его подмышку. - Кошмары, - лаконично откликается виковарец. - А ты спи. Я заодно подежурю. Цири жмёт плечами, пристраивается поудобнее и тут же снова сопит. Её вполне удовлетворил его ответ. Её вообще мало интересовало, кем был спасённый ею пленник, о чём он думал, чего хотел и почему так покорно шёл за ней через непроходимую чащобу уже почти неделю. Для неё он был просто Кагыр. Просто солдат. Просто враг её врага. Этого было более чем достаточно, чтобы перевязывать его пробитую голову, есть с ним из одного котелка и болтать обо всём на свете. Виковарец ловит себя на мысли, что до побега из нильфгаардского лагеря она не сказала ему ни слова. Она испуганно молчала в овраге рядом с горящей Цинтрой. Соблазнительно молчала в его снах, раздвигая обнажённые бёдра. Сосредоточенно молчала в Стигге, отражая смертоносные удары Бонарта. Он не знал, какой он - её голос. Высокий, звенящий. Не подозревал он и о том, что Цири любила поболтать. Одичавшая от одиночества в своих бесконечных скитаниях, она, как ребёнок, лопотала обо всём, что встречалось им на пути. Бывшая принцесса могла часами рассуждать о дальнобойности эльфийских луков и тактике охоты на неккеров, о навигации по звёздам и вкусовых качествах молодой морошки. Она молчала только об одном. О себе. Ему же хотелось услышать о том, как она бежала от него по пылающей земле своей захваченной родины. Как плакала от страха и боли в лагере беженцев, свернувшись калачиком под циновкой. Как засыпала мёртвым сном в холодной каморке Каэр-Морхена, подложив под голову покрытую синяками руку. Он хотел бы послушать о её побеге с Теннеда и о прыжках между мирами. Он представлял себе как, говоря об ужасах Стигги, она перестанет изображать стойкость и расплачется, размазывая слёзы по чумазым щекам. Как он прижмёт её к груди, едва касаясь губами серебристой макушки. Как она отогреется в его руках, поднимет на него прояснившиеся глаза и... Кагыр скрипит зубами, понимая, что снова позволяет себе больше разумного. Он не должен думать о ней так. Геральт объяснил ему это довольно наглядно посредствам пары фингалов и выбитого зуба. И он обещал беречь Цири, заботиться о ней, а не... Виковарец и сам знал, что не имеет на неё никаких прав. Всё, что он может - искупить вину за Цинтру. Чувство стыда за то, чем он был для этой маленькой испуганной девочки, жгло его изнутри каждый раз, когда он осмеливался поднять на неё взгляд. И хуже всего то, что она даже не подозревает, с кем делит подстреленного кролика. Кагыр так и не решился признаться ей, что именно его лицо скрывал шлем с крыльями хищной птицы. Сначала он боялся, что она оставит его, избитого и обессиленного, в лесу и сама сгинет без защиты. Потом не смел открыть рта и лишь таращил на Цири свои огромные голубые глаза, пока она сосредоточенно потрошила жирного лесного голубя и сокрушалась, что в лесу не достать сливок для подливы. Теперь же подобные откровения были бы просто лицемерием. Виковарец не мог разочаровать её, не смел оттолкнуть. Не сейчас, когда авангард нильфгаардской армии наступал им на пятки. Кагыр тяжело вздыхает и покрепче прижимает к себе худые плечи цинтрийской принцессы. Такая хрупкая и такая сильная. Такая смелая и уязвимая. Он восхищается ею и боится за неё так, что внутренности сворачиваются узлами. И поэтому он будет молчать. Не так уж тяжело вычеркнуть прошлое, в которое всё равно нет возврата. Семья давно отреклась от него, друзья растворились в безликой машине имперской армии. У него осталась только она - его принцесса, его спасительница, его проклятие. Его предназначение. Цири сладко мурлычет во сне и доверчиво жмётся к нему. И бывший рыцарь Hильфгаарда не может не оправдать доверия своей дамы.