Мы сами себя погубили

       Со дня расставания, если так конечно можно назвать то, что произошло с Шерлоком и Уильямом, прошло уже несколько месяцев. Всё как будто вернулось на круги своя. Мориарти строили коварные планы, совершали преступления, посещали балы. Льюис как всегда порывался прибить Бонда и Себастьяна за очередную шалость. Альберт поправился и заметно повеселел. На Бейкер стрит тоже как будто ничего не переменилось. Мисс Хадсон каждый день просила Шерлока прибраться. Джон занимался медицинской практикой. Читателю, вероятно, будет интересна такая подробность, что Ватсон вёл активную переписку с Льюисом, хотя содержание писем хранилось в строжайшем секрете. Майкрофт заходил пару раз, приносил кое-какие новости, шутливо подбадривал брата. Но ни мисс Хадсон, ни Джон, ни тем более Майкрофт не замечали, что у них под носом происходит что-то нездоровое, а, может быть, даже опасное. Шерлок стал молчаливее. Засел за книги, чего прежде с ним никогда не случалось. Расследования его не то, что бы не интересовали, но прежнего возбуждения явно не вызывали. Он часто забывал есть. Подолгу просиживал один в своей спальне. Химия, которую он так любил, теперь стала ему почти омерзительна. Он стал часто гулять под дождём. Почти с нескрываемым равнодушием выслушивал рассказы Лестрейда. Мисс Хадсон и Джон объясняли себе эту апатию душевным переутомлением и старались не лезть не в своё дело. Шерлок Холмс не до конца помнил, как он оказался на Бейкер стрит. Он также не всё помнил, что произошло у реки. Наверное, милосердная память посчитала, что так оно будет лучше для всех. Между тем, детектив всегда вёл с собой разговор. Он не понимал, что произошло, не понимал, что происходит и отчасти страшился того, что могло произойти. Через несколько дней, что он провёл в одиночестве, он почти полностью смог восстановить картину произошедшего. Это пугало. Всё, что случилось было настолько нереально и драматично, что скорее напоминало пьесу чем что-то настоящее. Холмс много думал. Ни одно расследование ещё не давало столько пищи для рассуждений. Зачем Лиам сделал это? Где он теперь? Чего он хочет? Что думает и что планирует? Любит ли он его? Любил ли вообще? И если любил, то почему чуть не отправил на тот свет? Вопросов было в миллионы раз больше, чем ответов. Стоило ли после всего этого искать встречи? Ждать или надеяться? Или надо было выбросить из головы Уильяма Джеймса Мориарти? Что Лиам хотел ему сказать? Ответов не было. Шерлок тосковал. Общество Джона и мисс Хадсон было ему неприятно. Апатия сменялась раздражением, раздражение злостью, а злость снова апатией. Интересных дел не было, вестей тоже. На короткое время удавалось утопить тоску в книгах. Но время всё сокращалось и сокращалось. Порез на груди затягивался. Сердце кровоточило по прежнему. В голову начинали закрадываться мысли о суициде. Шерлок знал, что это нездорóво. Он гнал эти дурные идеи, но они становились всё навязчивей. Но Холмса спасал опыт детектива. Самоубийства, так хорошо им изученные не могли овладеть им до конца. И он продолжал сидеть у себя в комнате, подавляя желание открыть окно и прекратить свои страдания. Не только опыт спасал от рокового шага. Иногда, когда в памяти всплывал тёплый образ Лиама, Шерлок вновь обретал надежду и продолжал жить. Алые глаза грели душу, помогали обрести надежду, несмотря на всё то, что совершил их обладатель. Эти минутные вспышки, так много значившие для детектива, заставляли верить, что Лиам всё-таки любил его. По особенному, не как все. Возвышенно, утончённо. Может быть, такая любовь обязательно должна пройти испытание кровью? Ответов всё также не было. Апатия сменялась раздражением, раздражение злобой, а злоба изредка, несмело и неуверенно — призрачной надеждой.