Волшебство смертей и увечий

Кажется, у него уже началась паранойя. Даже если его хотели подставить спецслужбы или конкуренты, способ они выбрали абсолютно ненадежный — и несоразмерно дорогостоящий. Рефлектор поймал себя на том, что двадцатый клик меняет местами кусочки видео, добиваясь недостижимого идеала, и раздраженно отключил программу монтажа, ничего не сохраняя. Ему, Юникрон побери, двадцать пять ворн. А он до сих пор не расплатился с долгами за апгрейды, еще в спаркстве поставленные. Все потому, что официально проработал в общей сложности жалкие пятьсот пять квартексов, и большая часть денег уходила на жилье и текущий ремонт этих самых апгрейдов. Очень хрупкие штуки оказались. А после нескольких избиений, закончившихся долгими декациклами в медцентрах, замена линз, шлейфов и сенсоров каждый раз обходилась дороже, чем в первый раз, в кредит. Фрагова инфляция. Фрагова тяга открыть меха оптику на то, что большинство из них и так прекрасно знают. В свой ржавый юбилей Рефлектор сидел за старым, кошмарно тормозящим терминалом в съемной кварте — и думал об анонимном оплавке, именно сегодня приславшем двадцать пять тысяч шаниксов. Тот и раньше присылал деньги, Рефлектор уже узнавал его с первого взгляда на сопроводительное письмо, но обычно денег было все-таки поменьше. Пять тысяч, десять… Мог ли тот узнать личные данные Рефлектора? Что это — совпадение? Какой меха в своем уме будет посылать тысячи шаниксов чуваку, рассказывающему о безработных, наркоманах, психах-стритрейсерах и анонимных мошенниках в инфосетях? Какой меха будет под эти рассказы, прости Праймус, самоудовлетворяться? Только благодаря этому извращенцу, так вовремя решившему проспонсировать холо Рефлектора, он мог позволить себе выпить в честь своих двадцати пяти ворн с цикла активации. Он еще даже не решил, тратить ли запасы энергона на короткое забытье. Он уверен был, что больше не провалится в липкое марево хайгрейда и наркотиков. К счастью, ничего серьезного он тогда не пробовал — системы, истощенные долгим восстановлением после аварийного стазиса, начинали глючить и от топлива высокой зарядки. Вспоминать о принудительном лечении не хотелось, тем более сегодня, но Рефлектор уже все вспомнил, и настроение окончательно ушло в минус. «Спасибо, конечно, но прекращай маяться дурью. Я того не стою», — впервые написал он анонимному извращенцу. Самый шлак, что в глубине искры Рефлектор чувствовал остро и больно — в ржавом мире, где все определяют шаниксы, он как раз стоит эти двадцать пять тысяч. Какими бы «социально значимыми» ни были его сюжеты, самые крупные суммы в последний квартекс ему перечислял оплавок, теребящий коннектор под треп о сознательных убийствах на трассе и потрошении заживо приятелей, с которыми делят дозу галлюциногенов. Самую внятную и эмоциональную обратную связь давал тоже он. Разумнее было бы продолжать его игнорировать. Но сообщение уже улетело по анонимным каналам общепланетной инфосети, и Рефлектор не решался его стереть. Что подумает этот меха, увидев безликую надпись «удалено»? Какая разница, что он подумает? Юникроновы покрышки, почему Рефлектор снова развернул на внутреннем экране окно переписки, закрыл и открыл, бездумно пробегая взглядом по глифам собственного сообщения? Он соскреб себя с кресла и побрел к шкафу, поставил на зарядку сразу шесть колб энергона. Один раз можно. Когда меха исполняется двадцать пять ворн… можно же? «И если хочешь отблагодарить меня, лучше пиши, не как ты мечтаешь меня трахнуть, а что тебе больше понравилось в холо. Это помогает мне снимать и монтировать лучше». Фраг, теперь этот извращенец наверняка обидится. Но как объяснить, что Рефлектору давным-давно перестал быть интересен коннект? Что его даже дезактивы в кадре не возбуждают — ни в интерфейсном смысле, ни в профессиональном? Что он прожил ржавые две с половиной тысячи квартексов, разочаровался в журналистике и в меха, должен безумные деньги за встроенные апгрейды… и настолько одинок, что с замиранием искры ждет ответа от незнакомого извращенца? «Мне нравятся смерти. Наркоман, который умер прямо у тебя под ногами, так проникновенно смотрел в камеру, что я заново открыл для себя искусство. И подборка столкновений на гонках без правил — просто прекрасна. Ты так расположил кадры, что возникает ощущение, будто зрителя тоже мотает по темному пустырю на большой скорости. Ощущение, что он будет следующим. Хочется пересматривать снова и снова». Брр. Рефлектору стало не по себе. «Я понимаю. Это будоражит нейросеть. Я много говорил об этом со стритрейсерами. Но это абсолютно не мое». «Прости мое любопытство, но мне очень интересно знать, как ты пришел именно к этой теме. Расскажешь?» — аноним ответил спустя полтора клика. «А ты? Откровенность за откровенность», — Рефлектор вынул из зарядного устройства первую колбу и залпом отпил почти половину. «После травмы у меня появилось много свободного времени, а привычка, точнее, тяга к чему-то рисковому осталась. Но увы, теперь я могу позволить себе только просмотр холо, и это уже навсегда». «Сочувствую. У меня тоже есть травмы. Повреждения нейросети около камер. Бешеные деньги трачу на профосмотры и замену проводки вовремя, и ниболта с этим не сделать. Так что твои шаниксы идут на поддержку моих камер в работоспособном состоянии». «Ты не ответил на мой вопрос». «Я еще в молодости влез в расследование интерфейс-рабства. Не в буквальном смысле рабства, конечно, просто меха боялись уходить из заведения. А некоторые не хотели. Меня избили, покалечили, я ушел в запой и загул… Долго рассказывать. В общем, после принудительного лечения меня такое зло взяло, что в нашей жизни столько шлака, о котором все молчат… Может, когда-нибудь расскажу об этом на камеру, если с видеорядом будет сочетаться. Я понимаю, что это многим интересно, меня и в комментариях спрашивали, но мне до сих пор трудно об этом говорить. Извини», — Рефлектор только сейчас заметил, что выхлестал уже три колбы. Нужно притормозить. Нужно закрыть окно переписки, отключить к квинтам комлинк. Рефлектор почти сделал это… но в последний момент передумал. Обалденный будет цикл активации — без объяснений спрятаться от единственного меха, которому Рефлектор хоть как-то интересен, скорчиться в кресле и жалеть себя. Аноним молчал. Ничего удивительного. Рефлектор и сам, столкнувшись с формулировкой «трудно говорить» в связи с какой-то общей темой, где психотравм у собеседника не ожидаешь, на всякий случай прекратил бы диалог. Серьезно, не хватало только тратить время и подстраиваться под случайного меха в инфосети! «Что ты думаешь о формате трансляции? Ты снимал их, когда объяснял, как монтировать. Мне было бы очень интересно послушать тебя. Только я и ты, как репетиция перед выступлением на большую аудиторию. Я оплачу твое время, не волнуйся. Пятьсот тысяч за три груна тебя устроят?» Рефлектор издал невнятный стон, потом зажал себе рот рукой. Пальцы колол остаточный заряд капель энергона, и подслушивать здесь было некому, даже если бы Рефлектор заорал во весь голос… но он просидел так пару кликов, уговаривая себя успокоиться. Взбудораженная хайгрейдом нейросеть на мысленное увещевание не реагировала. Надо отказаться. Но если аноним обидится, может получиться так, что Рефлектору нечем будет платить за кварту. Двадцать три тысячи он сразу перечислил на оплату кредитных процентов, пока не передумал и не потратил на энергон, и рассчитывал хотя бы на пять тысяч после выхода следующего холо, а найти подработку он уже вряд ли успеет… «Ты ведь не только о моей молодости хочешь послушать? И не только послушать?» «Не только. В твоей кварте есть ростовое зеркало?» — мгновенно пришел ответ. Дожил, фраг, подумал Рефлектор, ставя на зарядку новые колбы энергона. Он не планировал пить все шесть — просто сомневался, что сумеет дойти до шкафа третий раз. Он и до зеркала в сушилке дошел с трудом. Невзрачный, давно не полированный, с ободранной на боках и локтях краской — от привычки перетаскивать прожектора… Он осмотрелся в собственной мойке, словно был здесь впервые, открыл дверь в холл. «Зеркало есть, но я слишком пьян, чтобы нормально установить здесь свет. Место неудобное». Он рассматривает эту идею всерьез? Правда? Он что, хочет, чтобы запись с ним, пьяным, жалующимся, рассказывающим непристойные вещи, залили в инфосеть? «Давай попробуем с обычным светом. Шаниксы я перечислю сразу же, как ты начнешь трансляцию. На замороженный счет. Имел дело с такой системой? Я их тоже снять не смогу, пока не докажу, что ты меня обманул». «А какие у меня гарантии, что ты не выложишь эту запись потом?» «Только мое честное слово. Но уверяю тебя, ты слишком мне нравишься, чтобы с кем-то делиться. Все только между нами». Праймус. Казалось бы, этот меха уже больше квартекса слал ему сообщения, одно непристойнее другого, но лишь сейчас Рефлектор ощутил всей обшивкой, как его корпус истосковался по кому-то еще. По чужому дразнящему эм-полю, по недвусмысленным выражениям симпатии, по резкому взаимному осознанию, что не откажут, не оттолкнут… «Подожди немного. Перетащу сюда зарядку с колбами». Энергон фонил сквозь тонкие пластиковые стенки, и пальцы подрагивали — так схоже было это ощущение с касанием к возбужденному меха. На самом деле у Рефлектора несколько ворн никого не было. А все последние разы, когда он пытался, нейросеть не выдерживала нагрузки. Нет, никаких припадков или резкого перехода в оффлайн — просто деактивировался коннектор. И даже когда Рефлектор был снизу, его случайных партнеров это напрягало. А в последний раз он и завестись не сумел. Сейчас он чувствовал что-то похожее на возбуждение… но иначе, не как нормальные меха. Инт-системы не шевелились. Зато вдоль нейроствола словно пробегали маленькие искорки, и руки чуть подрагивали, а когда Рефлектор решил проверить звук, то заметил, как потрескивает вокодер. Ничего критичного, и анонимный извращенец чего-то подобного и хотел, да ведь? Поджав под себя ноги, Рефлектор уселся на пол напротив зеркала, закрыл двери в коридор и в мойку. Крохотное пространство сушилки с однотонными стенами помогало настроиться на рабочий лад. «Еще одно условие. Ты ни при каких обстоятельствах не будешь напоминать об этом, если мы когда-либо встретимся вживую. Хорошо?» Думать о том, что аноним может оказаться кем-то из его знакомых, кем-то, кто будет смотреть на него, ни о чем не подозревающего, было жутковато. Но отказываться было поздно. Рефлектор уже настроил приватную трансляцию и отправил анониму приглашение. У Рефлектора были конкуренты, были недоброжелатели, но он искренне сомневался, что кто-то из них готов потратить пятьсот тысяч шаниксов ради возможности снять его пьяным в сушилке. — Я чувствую себя очень странно, — честно сказал он, отхлебывая энергон. — Даже затрудняюсь сказать, в чем странность, хорошо мне или плохо. Трезвый, наверное, не согласился бы. Твой голос тут никак не подключить, но ты пиши в чат, у меня он открыт. Чтобы не было ощущения, что я в пустоту говорю. Так вот, — он заметил, что в чате появилась улыбающаяся рожица, и улыбнулся в ответ. — Меня тогда почти поломало чувство беспомощности. Такой, знаешь, абсолютной. Говоришь с одними интерботами — они очень страдают, они очень хотят помощи, но боятся сильнее, поэтому врут, не стесняясь, и нейросеть выматывают. Говоришь с другими — а им все хорошо. Их все устраивает. Они как раз готовы покрасоваться на камеру, потому что они всегда будут в выигрыше, при любом раскладе. Хозяин, сутенер, их даже бить всерьез не станет, они же деньги ему приносят. Эти меха, они всеми пользуются — и рады были попользоваться мной, чтобы в новости попасть и, может, по-настоящему богатого кого-то подцепить! А потом меня подкараулили и избили. Страшно было, — Рефлектор взглянул в собственную оптику, слабо мерцающую от выпитого. — Не передать, как страшно. Я тогда думал, меня до смерти забьют. Он шумно провентилировал системы и отставил колбу. Напиваться до невменяемости сейчас никак нельзя. — Потом, — продолжил он, — я отчего-то решил, что не в тех шлакососах дело, а только в том, что я отстойный журналист. Не так спрашивал, не подъехал сначала к хозяевам, не выпустил материал сразу, как только докопался до реальных доказательств… Я стал бояться браться за любые сюжеты. Не за криминальные. Вообще за любые. Всегда примазывался к чужим проектам — и конечно, мне в них было тесно. С меха я ругаться не люблю, а терпеть, когда мне указывают, что снимать… Тогда ведь я совсем молодой был, договариваться толком не умел, понимать, что мои коллеги хотят, тоже не научился. Повезло, что пить я тогда тоже не умел. Довольно скоро меня арестовали за непристойное поведение, а там уж сразу поняли, что я сильно не в себе и спасать меня надо… Аноним ничего не писал, и пауза затягивалась. Рефлектор по привычке чуть не передернул плечами, как делал, сбиваясь с мысли во время озвучки видео, но вовремя вспомнил, что сейчас идет съемка. — Если честно, я и сейчас плохо понимаю, что ты хочешь услышать. «Твой фейсплейт — его тоже повредили?» — Да, — кивнул Рефлектор. — Пришлось косметическую операцию делать. Повезло, что оптика не пострадала. В рот заталкивали стопу, — пояснил он с каким-то усталым вызовом. — Металл вокруг лопнул, денты изодрали шлюз, там еще внутри, под резиновой прокладкой, смялось что-то. Фраг, не то, что я хотел бы вспоминать, — камера все-таки дрогнула, когда он резко потянулся за энергоном. — Извини, колбы неудобно поставил. Никогда здесь раньше не снимал, все предусмотреть невозможно, ты же понимаешь. А как ты понял? «Очень совершенный фейсплейт. Симметричный». Рефлектор ждал какой-нибудь похабщины, вроде того, что аноним запихнул бы ему в рот кое-что другое. Но тот молчал, и заполнять тишину приходилось самому. — С тех пор я стал трусом. Совсем трусом, хотя и раньше особо храбрым себя не считал. Но я нашел способ себя заставить превозмочь страх. Потому что это важно. Показать нижние уровни, разборки стритрейсеров, объяснить меха, как их могут обмануть в инфосети. А вот насчет состояния корпуса — просто с ума схожу. Проблема еще в том, что заменить камеры целиком нельзя. Только детали, и это каждый раз операция. Каждый раз — двести-триста тысяч. Плюс цикл-два под присмотром — еще десять тысяч. Плюс потом на осмотры приходить чаще, не раз в пять квартексов, тоже деньги платить. И если вовремя не поймать момент, когда там начнут отходить контакты, может и коротнуть, и срастись с моими собственными деталями. Не все это критично, я умом понимаю, что обе камеры сразу не сдохнут и что демонтировать их будут только в крайнем случае, но страх сильнее меня. Мне двадцать пять ворн. Сегодня исполнилось. Апгрейд я поставил до ворна. До сих пор не расплатился. Если меня заставят оплачивать демонтаж, я, наверное, с собой покончу. Колеса мне ведь точно не вернут, и толку с этих колес? «Чего ты больше боишься — боли или беспомощности?» Началось, подумал Рефлектор. Снова отпил хайгрейда, запрокинул голову, утыкаясь затылком в стену. — Они как-то слиты в моей голове, — ответил он наконец. — Боль всегда подразумевает беспомощность. Безденежье, невозможность изменить этот ржавый мир — это вытерпеть проще. Так что больше боюсь боли, наверное. А ты… любишь причинять боль? «Не то чтобы люблю. Но так сложилось, что моя работа научила меня: добрым словом и шоковой дубинкой можно добиться гораздо большего, чем только добрым словом. Теперь мне этого не хватает». Полицейский, скорее всего. Охранники Луны-1 или изоляторов на самом Кибертроне редко уходят в отставку из-за травм, и такие истории непременно мелькают в новостях. Молчание становилось все более напряженным. — Я никогда не делал ничего подобного на камеру, — признался Рефлектор. — Хотя мне и до тебя писали, что не прочь познакомиться ближе. Но я даже фейсплейт нигде не светил, слишком он… как ты сказал? Совершенный. Многие делают ставку на это, а я всегда думал, что милый фейс только отвлекать будет. Тема не та, и вообще… «Когда мы с тобой были молоды, трансляции были развлечением для кучки гиков, и с анонимностью было гораздо сложнее. Прекрати подзаряжать энергон. Он полностью зарядился меньше пяти кликов назад, ты не заметил?» Смешно, когда оператор чувствует себя некомфортно под прицелом собственных камер, не знает, куда деть руки, теребящие рифленую подставку для колб, и не может совладать с нервной, словно приклеенной улыбкой. Он участвовал в чужих проектах, но массовкой, безвестным парнем из толпы, и произносил только заранее написанные для него слова. «Сядь ровно». Обшарпанная стена за спиной, протертая до предыдущих слоев голубая краска, в холодном свете обретшая особенно гадкий оттенок. Отодвинувшись от искрящихся колб, Рефлектор прижался к ней, но перестать думать о заряженном энергоне уже не мог. Психиатры говорили, что «в завязке» меха все равно нужна помощь. Пока он думает о легкой возможности забыться, пока видит спасение на дне колбы — и борется с самим собой, и убеждает себя еще немного потерпеть. Будто бы терпеть не надо. Будто бы всегда можно попросить о помощи. И вокруг толпы желающих ее оказать. Когда-то Рефлектор и правда в это верил, или скорее надеялся, что это так. Беседовал с медиками и соцработниками, признаваясь в собственной никчемности из цикла в цикл, увязая все глубже. Но хотя бы не пил. Потому что сразу бы заметили, и все началось бы заново… — Я зря решил выпить, наверное. Только начал, и сразу как не было ворн без хайгрейда. «Видимо, не стоило присылать тебе непривычно крупную сумму?» — Видимо, — согласился Рефлектор. — Я пойму, если мы сейчас закончим разговор и шаниксы останутся тебе. Ты на меня посмотрел… и, как видишь, ничего особенного. Ничего, на что можно было бы запасть. «Не бойся. Я не хочу заканчивать разговор сейчас, и я не попрошу тебя делать какие-то вещи, к которым ты не готов ни морально, ни технически. Но также я не хочу, чтобы ты ушел в запой и забросил холо, и тем более не хочу быть причастен к этому». — Спасибо, — Рефлектор неуверенно улыбнулся. Ни морально, ни технически… Неужели аноним посчитал его настолько неопытным в плане коннекта? Когда-то — в мареве хайгрейда и дешевых присадок — Рефлектору лить было, с кем он разделяет энергию. Порой он скучал по этим ощущениям: не по самому путанью проводами, а скорее по узнаванию новых меха, по сближению, по головокружительным падениям в чужую оптику, руки, губы, инт-системы. Было дело, он даже консультировал желающих заработать на таких вот трансляциях, объяснял, как хологенично коннектиться в кадре, как выставлять свет, какими частями поворачиваться к камере и к прожекторам. Сколько тогда разных интерхоло он пересмотрел… — Я сам не хочу сорваться. Если ты не против, я унесу хайгрейд за дверь? — он потянулся к зарядной установке. «Стоп!» Рефлектор только и успел, что выдернуть устройство из сети. «Тебе что, даже в одной комнате с выпивкой сидеть тяжело?» — Я давно в завязке, — растерянно возразил Рефлектор. — У меня нет проблем с этим… таких, что стоило бы обсуждать. Обычно. Просто сейчас и так волнительная ситуация, я никогда не делал подобного на камеру… и хайгрейд отвлекает. Я сам не заметил, как выпил столько, шлак, я даже не уверен, сколько я выпил! Понятно, что меха на свиданиях выпивают, чтоб тормоза отключить, но… это и в жизни неприятно, если перед коннектом наэнергониться в хлам, согласись? Тогда меха хоть что-то может сделать, если дошло до коннекта, а другой уже в шлак, а сейчас… Извини, я чушь несу. Говорю же, ситуация волнительная… «Сядь к стене, где сидел. И смотри в зеркало. Все нормально. Мы только разговариваем». — Да, — Рефлектор кивнул и отполз на прежнее место. — Все нормально. «Мне бы не хотелось, чтобы такой талантливый меха, как ты, тратил мои пожертвования на то, что его разрушает. Мы остановились на том, что ты стал лечиться, а после вернулся к съемкам. И ты выбрал стритрейсеров, верно?» — Да. Их. К ним было проще попасть, о них вроде как везде и все слышали, а тема при этом не заезжена. А еще… еще у них было не принято ничем злоупотреблять. Ни хайгрейдом, ни наркотиками, ни легальными стимуляторами, ни нейроусилками — ничем. «Но ты выбрал именно ту сторону их жизни, где они погибают. Насмерть разбиваются». На этом можно было заработать — ведь меха всегда будоражит чужая смерть, а Рефлектору нужны были шаниксы. Очень много шаниксов. Чужие смерти были для него работой. Еще со времен практики, со времен учебы, когда он подвизался помощником новостных журналистов, падких на сенсации. Но этого меха, обещавшего ему большие деньги, смерть будоражила, как и любителей посмотреть на гонки, готовых рисковать репутацией и даже собственной жизнью; и поэтому Рефлектор улыбнулся на камеру: — Я видел в этом красоту. Что-то… мм, я сказал бы, возвышенное, как бы пафосно это ни звучало. Выходящее за рамки скучной жизни. От некоторых моментов у меня искра замирала, и я мог думать лишь о том, удастся ли мне показать это по-настоящему, с полным эффектом присутствия, чтобы зрители видели и чувствовали ровно то же самое, что чувствовал я. Что чувствовал каждый меха в толпе свидетелей. Многое очень сложно передать, когда у тебя есть только визуальный ряд и звук. Эм-излучения, запахи энергона, полироли… Дождь. Перегретые шины, горелая проводка. Темнота. В этой темноте можно столкнуться с меха в толпе или разминуться с ним в последний момент, потому что все слишком взволнованы и все смотрят не вокруг, а на яркие пятна энергона… — он замолк, подбирая слова. Хоть он и болтал в своих холо за кадром, практически не умолкая, без видеоряда все было не то. Не описать. Не объяснить. «Тебе удавалось передать все, что стоило того. И даже больше. Ты далеко не единственный, кто снимает подобное, но я считаю, ты лучший». — Спасибо, — теперь Рефлектор улыбался от искры. — Мало кто ценит. Я понимаю этих меха, жизнь и так слишком тяжела, чтобы грузиться такими темами, и красоту в них видят, конечно, не все. Но снимать другое… я пытался. Ради шаниксов, по знакомству, ради идеи… все было не то. И я всегда возвращался к грязи с самых нижних уровней города. Это мой город, я вырос здесь, я люблю Каон таким, какой он есть, и пусть большинство меха не видят красоту, а видят ебаный квинтец, это тоже неплохо. Может, хоть что-то изменится. Наивно в это верить, говорят многие… а я верю.