♫ Abe Parker - Butterflies Tommee Profitt, Fleurie - Hurts Like Hell просто Лера - Любить тебя ♫
Любить тебя Глотками ветра в горле Губить себя Только тобою
— Блять, понятия не имею, как сдавать этот ебучий экзамен, — раздражённо сетует Дима, выдыхая облако седого сигаретного дыма, а Антон, расположившийся на заснеженных качелях рядом с друзьями, громко шмыгает носом. Да, встретиться с ребятами на площадке поздним вечером определённо было плохой идеей. Так и заболеть немудрено, а через неделю уже Чемпионат России, на котором Шастун вынужден выступать. Мог бы - давно бы позорно сбежал вместе со своими манатками. Без всяких объяснений. И не ехал бы никуда. Потому что после того, что произошло в новогоднюю ночь, с Арсением не то что тренироваться - ему в глаза смотреть невыносимо. Тошно. Мучительно. И даже немного больно. Парень, как ни силится, не может не думать о том, что теперь занятия под надзором Попова превратятся в самую настоящую пытку. И плевать Арсению, что он сам - причина Антоновых попоек и дрожи. А сам Шастун ему никогда в жизни в этом не признается. Тоха, растирая порозовевшие от мороза дрожащие пальцы, хватается за телефон, сыплющий уведомлениями, как из рога изобилия, и не особо вслушивается в беседу Позова, Матвиенко и Суркова, которые болтают в основном о бытовухе, девушках и учёбе. Ромка пишет о том, что они с Миланой только что вернулись из парка, и, судя по всему, у Ковалёва - радости полные штаны, потому что обычно сосредоточенный Рома, обычно строчащий длинные цельные сообщения, отправляет чуть ли не по слову и использует миллион восклицательных знаков и капслок. Антон с этого тихо смеётся, поднеся кулак к обветренным губам, и отправляет стикер с надписью "горжусь", уже собираясь убирать гаджет в карман и присоединяться к обсуждению всякой ерунды, как вздрагивает всем телом, замечая ещё одно поступившее уведомление, укромно затаившееся вверху экрана. Вдыхает как можно больше кислорода, едва ли не теряя сознание от обжигающе холодного воздуха, пробравшегося в лёгкие, и всё-таки, приложив неимоверные усилия, открывает встроенное приложение "сообщения", пролистывая всю скудную переписку "от" и "до" и прокусывая и без того саднящие губы до крови.Арсений, 30 декабря, 17:44 С наступающим Новым годом, ребёнок. Я помню, что ты бедовый, поэтому не натвори дел!
Антон, 30 декабря, 17:50 Здравствуйте. Спасибо. Вас тоже! Я постараюсь.Арсений, 1 января, 03:19 Я надеюсь, ты никуда не пошёл после того, как мы расстались? Арсений, 3 января, 16:33 Антон, ты протрезвел? У меня к тебе серьёзный разговор.
Арсений, 4 января, 18:15 Шастун, понятия не имею, что стряслось, но если ты ушёл в запой, пеняй на себя. Арсений, 6 января, 10:07 Ребёнок, не смей игнорировать мои смс. Не выводи меня.
Арсений, 8 января, 21:40 Если у тебя есть хоть капля совести, то приходи на следующую тренировку не в 12, а в 11. Поговорим. Арсений, 8 января, 21:41 Мы должны обсудить все твои приключения. Хочешь ты того или нет.
Антон, как в тумане, ещё раз читает всё с самого начала, пугаясь поставленной в конце точки, абсолютно не предвещающей ничего хорошего, и даже рефлекторно дёргается, когда видит ещё одно сообщение, возникающее внизу экрана.Арсений, 21:55 Ты там жив вообще?
Хочет ответить односложно. Написать короткое "да" без каких-либо приветствий, оправданий и пояснений, хотя внутри чувствует себя так, будто "нет", но айфон, и без того достаточно долго и храбро продержавшийся на таком морозе, нещадно вырубается, и Шастун решает, что это судьба. Ну не ответит он Попову - и что с того? Какой теперь от этого смысл? Какой толк от волнами разливающейся внутри нежности от осознания того, что Арсений, кажется, действительно паникует и переживает, печатая нерадивому фигуристу сообщения чуть ли не каждый Божий день?.. Нет. Антон для себя всё решил. Сердце в мясо разодрал, но решил. Что обязательно уйдёт после Чемпионата России. Уйдёт, хлопнув дверью, и больше никогда не вернётся. Потому что искушение слишком велико. Потому что соблазн огромен. Потому что Арсений окружает его заботой и поддержкой, ими же и удушая. Потому что Антон Арсению не нужен совершенно. Ни при каких обстоятельствах. И даже в параллельной Вселенной. И Антон бы правда не винил мужчину за эту пылкую и горячую любовь к его девушке. Если бы не одно "но": Антон Арсения любит так же пылко. И так же горячо. И с этим можно покончить, только полностью и навсегда абстрагировавшись. Оставленное в одном сообщении строгое и вместе с тем безумно мягкое, буквально обволакивающее своим теплом "ребёнок" безжалостно режет его внутренности похуже любого ножа. Рассекает плоть. Насквозь. Затрагивая все жизненно важные органы и оставляя глубокие сквозные раны, из которых литрами вытекает густая жидкость алого цвета. А Антон терпит, сжимая зубы. Потому что привык терпеть. И потому что плавится от этого идиотского "ребёнка". — Потому что это ёбаный мед. А препод - вообще сука, — вырывает Шастуна из прострации озлобленный Димкин голос, и парень с трудом возвращает расфокусированный взгляд на своих друзей, которые, похоже, тоже ужасно замёрзли. Не май месяц на улице, всё-таки. — Прикиньте, он спит за оценки... — У-у-у, — тянет Лёша, округляя глаза, и делает глоток клюквенного "Гаража", вызывая у Антона неподдельное изумление: Сурков эту бутылку из холодильника схватил. Шастуну от этой мысли даже ещё холоднее становится, и он прячет покрасневший хлюпающий нос в широкий ворот пуховика, бесясь, что забыл надеть шарф. — Поз, ситуация - пиздец, — делает ёмкий вывод Серёжа и, поиграв бровями, переключается на Антона, пялящегося в одну точку. — Жалко, что у вас в Ледовом Дворце так нельзя, да, Тох? — он смеётся, считывая с Антонова лица непонимание, смешанное с недоумением, и легонько ударяет друга по плечу. — Не допёр? — Допёр, — чуть ли не ядом плюясь, выпаливает Шастун и ёрзает на качелях, чувствуя, что пятая точка от мороза едва ли не приросла к сиденью. — Не шути так больше. Мне не смешно. "Мне больно", — признаётся он сам себе и опускает взор в землю, пиная мысом ботинка ком рыхлого снега, который тут же рассыпается от этой манипуляции. — Ладно, всё, — Матвиенко мгновенно сникает, грустно окинув убитого горем Шастуна глазами, и ненадолго затыкается, перебирая пальцами в карманах. — Кстати, Тох, — спешит он успокоить друга и хоть как-то загладить свою вину, — насчёт той ситуации с витриной... — Антон поднимает на него обеспокоенный взгляд, начиная обрывисто дышать, — не дрейфь. Я с батей побазарил, он сказал, что всё разрулит. Даже не ругался. Спросил только, все ли друзья у меня такие ебанутые, — Серёжа хрипло смеётся, и Антон, невольно улыбаясь ему в ответ, благодарно кивает. Что ж, на одну проблему меньше. Жаль, что Серёжин отец не может избавить его от всех скопившихся неприятностей, которые уже через край ломятся. — Ну, по уровню ебанутости я явно на первом месте, — с ухмылкой подтверждает Шастун, и Дима ржёт в голос, вспоминая о том, что Антон - ходячая катастрофа. Да и только. — Спасибо, Серый. Серьёзно. Я у тебя в долгу. — Да забей, — Серёжа машет ладонью, мол, проехали, и присаживается на соседнее место качелей рядом с Антоном. — Мне ж несложно. Антон снова сдержанно улыбается, испытывая лёгкое облегчение, и даже на пару секунд забывает о том, что у него существуют ещё какие-то беды. Однако Дима так некстати давит на больное, расцарапывая ещё не зажившие шрамы: — Жёстко, конечно, что в тот день тебя именно Попов твой нашёл. Тоха бросает на него испепеляющий и вместе с тем потускневший взор, но Дима смотрит не на него, а на заржавевшую горку, давно забытую детьми и стоящую на детской площадке просто для количества. Для полноты картины, отражающей всю глубину российской зимней меланхолии. — С другой стороны, всё могло бы обернуться иначе, — Лёха рассудительно сводит брови к переносице, мысленно перебирая все возможные варианты исхода событий, — и куковал бы ты в участке до самого Рождества. Так что ещё повезло. — Повезло, — эхом вторит Суркову Шастун, а у самого сердце сжимается от тоски и безнадёги, вложенных в это слово из семи букв - "повезло". Такое маленькое, лаконичное. И жгучее до потери пульса. Да уж. Повезло так повезло. Ничего не скажешь. Настолько фортануло, что теперь в Ледовой Арене можно не появляться вовсе - загрызут заживо и даже костей не оставят... — Тебе правда от Попова не влетело в ту ночь? — недоумённо интересуется Дима, очевидно, не веря удаче друга, и Антон в подтверждение удручённо мотает головой из стороны в сторону. — Прям нисколечко? — Нет. Он ничего не сказал, — Антон хрустит костяшками пальцев, обращая грустный взор к Луне, повисшей на необъятном небе, полном далёких, недостижимых звёзд, и выдыхает пар, не переставая пялиться вверх и подрагивать. — Но ещё скажет. Жопой чувствую. Не представляю, как оправдываться перед ним, — он переводит взгляд на друзей, которые, не зная, как Тоху подбодрить, трагично молчат. — Я уже проебался перед ним по всем фронтам. Он никогда меня не простит. — Эй, Шаст... Ты что, придурок, что ли? — Лёха, подбираясь ближе, чисто символически встряхивает Антона за плечи, и заставляет взглянуть на себя, хотя Антона так и тянет отвести глаза, полные невыразимого отчаяния. — Да он тебя не стоит. Не заслуживает тупо. Тем более ты сам говорил, что хочешь уйти. Тох, совсем скоро это всё закончится. Антон согласно кивает, где-то внутри борясь с самыми противоречивыми чувствами. Ему тяжело осознать, что придётся уходить. Расставаться с этим всем, бросать, как смятый лист с убогими стихами бросают в мусорку, и начинать всё сначала. И ещё тяжёлее осознать, что шанс переосмыслить всё и остаться всё-таки есть. Маленький. Крошечный совсем. И такой никчёмный... Но зачем ему эта идиотская жизнь, если на протяжении стольких лет приходится только, пуская слюни, смотреть на объект своего воздыхания без возможности трогать руками, словно Арсений Сергеевич - лишь экспонат в музее? Попов не медаль, не кубок, не трофей. Его нельзя завоевать. Как ни старайся. Как ни пыхти. Сколько ни борись с соперниками. Арсений Сергеевич чужой. Он принадлежит другой. И Антоновым он никогда не будет. — Да, я должен завершить это. Сам. Иначе я умру, — наконец отвлёкшись от своих гнетущих рассуждений, честно сознаётся Тоха, и ребята сочувствующе гудят ему в ответ что-то неразборчивое. — Давайте не будем о плохом, пожалуйста? — он складывает ладони в умоляющем жесте, всеми силами пытаясь переключиться. — Лёх, у тебя завтра экзамен по вождению? — Ага, — Сурков делает ещё один глоток пива, принимая максимально расслабленную позу, и Антон искренне ему завидует: его собственная жизнь настолько сложна, что не заморачиваться просто-напросто не получается. — Надеюсь, всё хорошо пройдёт. — Конечно. Будем держать кулачки, — подключается к разговору Серёжа, и вдруг, когда никто не ожидает продолжения, смущённо выдаёт, почти понижая голос до шёпота: — А я в субботу в Вену лечу. На конференцию по австрийской архитектуре от вуза. — Ну нихуя себе, блять, — довольно импульсивно реагирует на такое заявление Позов, разводя руками в исступлении. — Это за какие-такие заслуги? — Препод по композиции выделил меня и ещё пару человек как одних из лучших. Так что поеду покорять заграничные пространства, — Матвиенко усмехается и с неподдельным стеснением ловит от друзей бесконечные поздравления и изумлённые восклицания, не переставая кивать на каждое. — Бля, пацаны, я так рад за вас, — когда гул стихает, откровенно высказывается Антон, неспособный сдержать широкую улыбку. Он за своих друзей правда счастлив. До мурашек. Они все уже столького добились, проявив свои способности в разных сферах. Настолько самореализовались, что за себя самого становится обидно, и Шастун мигом теряет свой весёлый настрой. Лёха скоро машину начнёт водить, закончит школу и поступит в какой-нибудь топовый университет. Димка станет знаменитым хирургом. Серёга и того, может, за рубеж махнёт, строя карьеру. А Антон... Антон, судя по всему, так и продолжит скрепя сердце наблюдать за Арсением Сергеевичем, с которым у него никогда и ничего не получится. Он, конечно, и раньше понимал, что вся его жизнь идёт наперекосяк, но чтоб настолько... — Я замёрз, — вдруг, не выдержав, говорит Шастун ни с того ни с сего и знает, что если снаружи стужа, то внутри и вовсе - вьюга и минус сорок, виновато глядя на Диму, Серёжу и Лёху. — Пойду домой. Спасибо, что составили компанию, — он как-то резко встаёт, пошатываясь и дрожа вовсе не от того, что он озяб, а от нахлынувших оглушающих эмоций, коротко прощается с удивлёнными таким поведением друзьями, прерванными посреди воодушевлённой беседы, и несётся, как угорелый, в сторону своего подъезда. "Спасибо, что составили компанию, иначе я бы загнулся от одиночества", — набатом грохочет в мозгах, и Антон крепко жмурится, на автомате, на ощупь поднимаясь на свой этаж.***
Арсений, 8 января, 21:40 Если у тебя есть хоть капля совести, то приходи на следующую тренировку не в 12, а в 11. Поговорим.
Антон перечитывает это сообщение, датируемое четвергом, раз за разом. Снова и снова. И по букве окончательно вбивает его в подкорку. Сверяет время. 10:58. Ещё чуть-чуть - и опоздает. Надо бы поторопиться. Но он даже пошевелиться не в состоянии. Лишь стоит перед Ледовым Дворцом, застыв, благоговея и окидывая его глазами, и почти не дышит. Большой он, Ледовый Дворец. Красивый. Внушительный. Хранящий столько взлётов и падений, побед и ошибок, что душа невольно из грудной клетки рвётся, как выпущенная на волю птица. Шастун даже не может свыкнуться с мыслью о том, что меньше, чем через месяц, ему придётся выкинуть из головы все эти воспоминания раз и навсегда. Антон чувствует себя так, будто проматывает целиком всю свою осознанную жизнь. Она ведь, по сути, именно здесь и прошла. И дружба с Ромкой здесь случилась, и влюблённость в Арсения здесь нагрянула. Да так нагрянула, ударяя по черепной коробке, что до сих пор не отпускает. И Тоха уже готовится сделать этот важный шаг навстречу неизведанному и, может быть, даже чему-то пугающему, как кто-то подбирается к нему сзади и спрашивает ровно: — Ждёшь кого-то? Антон разворачивается, как собака Павлова по сигналу, и так и замирает, видя перед собой суровые иссиня-чёрные океаны, в которых он тонет, опускаясь на дно. — Не подскажешь, почему все мои сообщения остались без ответа, м? — Арсений, скрестив руки на груди, пилит его сосредоточенным, выжидающим объяснений взором, а Антон, не выдерживая такого напряжения, опускает взгляд, бессмысленно уставившись в собственную обувь. — Я телефон в ремонт отдавал, забрал только вчера вечером, — сочиняет на ходу. Боится. И готов колени преклонить, лишь бы его не убили прямо тут - посреди многолюдной улицы и с позором. — И всё равно не ответил, — Арсению Сергеевичу, похоже, только удовольствие доставляет строго буравить фигуриста глазами, и Антон, потупив взор и непроизвольно сжавшись от липкого страха, чувствует его внимание, даже не глядя на мужчину. — Просто пришёл, — Арсений вздыхает, чуть ли не рыча недовольно и разочарованно, а Антон мнётся, неловко переступая с ноги на ногу и мысленно уже отправляя себя на справедливую казнь. — Посмотри на меня. — Я не могу, — сдавленно, через силу почти неслышно отвечает Шастун. И всё-таки смотрит. Робко, снизу вверх, несмотря на совсем незначительную разницу в росте, и чувствуя себя совсем маленьким и беззащитным. Младенцем практически. Ни капли не удивительно, что Арсений видит в нём исключительно несмышлёного ребёнка. Попов только одобрительно кивает. — Я обещал разговор. — А что, если я не хочу разговаривать? — Антон, вспылив, тут же поджимает губы, одёргивая себя за такую наглость, потому что Арсений хмурится и щурит глаза. — Я сказал вам всё, что мог, ещё тогда. В машине, — уже намного мягче поясняет парень и неуютно ведёт плечами. — Я не знаю, что конкретно вы хотите от меня узнать. Я не понимаю, зачем вам это нужно. И я вряд ли смогу всё объяснить, — Попов на такую отчаянную тираду мыслей лишь цокает. — Ты не объяснил самого главного, — давит на Антона Арсений. — Я обещал разговор, значит, у нас будет разговор, — твёрдо произносит он тоном, не терпящим возражений, и Антону кажется, что он, как минимум, школьник, которого сейчас будут без каких-либо поблажек отчитывать за плохое поведение. — Арсений Сергеевич, не надо... — лишь умоляет Тоха с такой печалью, что даже поджилки начинают дрожать, но не успевает сориентироваться, как его грубо хватают за руку и тащат в противоположную от Дворца Спорта сторону. — Куда?.. Арсений Сергеевич, куда вы меня ведёте? — он тщетно пытается вырваться из цепкой хватки, хоть и понимает, что это бесполезно, и совсем скоро смиряется со своим безвыходным положением, покорно равняясь с Поповым, который всё же его отпускает, убедившись, что парень никуда не сбежит. — Почему не в вашем кабинете хотя бы? — Даже там много посторонних глаз и ушей, — вносит ясность старший, следуя к углу здания, расположенного через дорогу от спортивного комплекса, и Антон понимающе кивает, раздосадованный тем, что не догадался об этом сразу, и мысленно величает себя первым из дураков на всей планете. — А ещё я голодный, — Шастун даже невольно вздрагивает и округляет глаза, когда Арсений, до этого сохранявший самый серьёзный настрой, вдруг снимает маску и добродушно улыбается, так, словно ничего необычного не происходит. — Позавтракать не успел, к тебе торопился. — Какая честь, — шёпотом и с нескрываемым сарказмом произносит Антон, и Арсений, разумеется, не слышит его из-за гвалта города, доносящейся откуда-то музыки и гудков машин, подводя парня ко входу какого-то кафе. — Мне неловко. — Почему? — Арсений, буквально заставив Антона зайти в помещение вперёд себя, даже внимания не обращает на отнекивающегося подопечного и на ходу расстёгивает куртку, присаживаясь за один из столиков и подзывая к себе официанта, который жестом показывает, что сейчас разберётся с другими посетителями и подойдёт к ним. — Потому что... неловко и всё, — Тоха, сжавшись, послушно опускается на стул напротив мужчины и закрывает лицо огромным меню, размышляя о том, что он может позволить себе только стакан воды. И то из-под крана. Наличку он с собой не взял, потому что не ожидал такого поворота событий, а на счёт на банковской карте даже глядеть не хочется - высока вероятность инфаркт схватить. Арсений тем временем раздевается, отходит, вешая верхнюю одежду на крючок, и Антон, разрешая себе мельком взглянуть на брюнета, оторвавшись от меню, вдруг замирает, млея. Арсений Сергеевич одет в узкие тёмно-синие джинсы и чёрную вельветовую рубашку, расстёгнутую на пару пуговиц и прячущую под собой белую футболку. С иголочки. Идеально. Как и всегда, впрочем. Антону даже завыть охота от такой несправедливости: он сам напялил то, что нашёл, собираясь в спешке, а его волосы беспорядочно торчат в разные стороны - не посидишь же в шапке в кафе! "Грёбаная великолепность", — рассуждает парень про себя и, заметив боковым зрением, что официант уже двигается к ним с другого конца зала, бурчит, старательно отодвигая от себя меню и сопротивляясь негласному напору тренера: — Арсений Сергеевич, предупреждаю сразу: я ничего не буду. У меня нет денег с собой. А занимать у вас я не собираюсь. — Господи, Шастун, — Арсений закатывает глаза и следит за тем, как подопечный дуется, со сдержанной ухмылкой, — просто представь, что ты на свидании. — Ч-ч-что? — у Антон буквально сердце останавливается, и он давится воздухом, и все окружающие звуки и разговоры превращаются в белый писклявый шум, который давит на мозги с нестерпимой болью. — Я заплачу, вот что. Недогадливый ты мой. Арсений Сергеевич усмехается, кивая официанту, а Антон едва подбирает с пола упавшую челюсть и старается вести себя непринуждённо, но всё равно заливается краской. Арсений издевается над ним. Самым отвратительным образом. И даже не подозревает об этом. — Мне, пожалуйста, карбонару и зелёный чай, — надиктовывает Попов официанту, который быстро что-то строчит в своём блокнотике, и окидывает сосредоточенным взглядом Антона, обхватившего себя руками и вырванного из реальности, никак не реагирующего на какие-либо внешние раздражители, — а молодому человеку - всё то же самое плюс какой-нибудь салат. М-м-м... — Арсений Сергеевич закусывает щёку изнутри, водя пальцем по меню, и выносит вердикт: — Давайте цезарь с креветками. — С какими креветками?! — Антон слишком поздно спохватывается, потому как официант уверенной походкой удаляется в сторону кухни, и все его возмущённые реплики летят в никуда. Арсений только сощуривается, ожидая продолжения истерики. — Вы мне предлагаете на органы себя продать, чтобы расплатиться с вами? — Антон в ярости. Он-то, в отличие от всяких Творских, как такового статуса в спортивном сообществе не имеет. Да и с брендами не работает, а потому всегда покупает только то, в чём в действительности испытывает острую необходимость. У него большая часть сбережений в банке лежит на случай, если высшее образование получать придётся, - коньки его не накормят. А тут, увы, не "Макдональдс", и наесться до отвала за триста рублей вряд ли выйдет. — Что... что вы делаете? — он окончательно стушёвывается, заслоняя лицо руками, потому что любое, даже ненарочное действие Арсения Сергеевича заставляет его страдать, выть, колотить по ночам подушку и сгорать от безысходности. — Зачем это всё? Я же сказал, что я ничего не буду. Зачем? Вы правда не понимаете, что мне становится от этого ещё более стыдно? Я и без того перед вами бесконечно виноват, вы хотите ещё меня добить, да?! — его будто прорывает, и он никак не может остановить этот поток бесчисленных вопросов, на которые Арсений Сергеевич почему-то просто хрипло смеётся, окончательно вводя в ступор. Смеётся, отведя взгляд, и не может перестать даже тогда, когда видит официанта, сквозь хохот благодаря его за такую оперативность и дожидаясь, пока тот отойдёт, пожелав приятного аппетита. — Ребёнок, выдохни. Я сказал, что я заплачу, - я заплачу. Не надо ничего мне возвращать, понятно? Я сам тебя сюда притащил - сам и беру ответственность. Ты меня услышал? — начинает, всё ещё заразительно улыбаясь, а под конец фразы меняет тон на более жёсткий и даже взыскательный в каком-то смысле. — Раздул из мухи слона. В твоём стиле. Антон тяжело вздыхает, осознавая, что отвертеться не получится. Смеряет задумчивым взглядом количество блюд, и не удерживается от очередного вопроса: — Почему мне больше? — Чтобы перед тренировкой набрался сил. Логично? — коротко бросает Арсений Сергеевич, принимаясь за еду, и взглядом намекает на то, чтобы Антон сделал ровным счётом то же самое и не пререкался с ним, ясно давая понять, что хуже будет. Хотя Шастун и не в курсе, куда ещё хуже. — Спасибо, — принудительно выдавливает из себя Тоха, подцепляя на вилку одну из креветок и расплываясь от божественного вкуса, доставляющего истинный гастрономический экстаз. — Это очень вкусно... Но всё равно. Не стоило. — А давай я решу, что стоило, а что - нет? — риторически интересуется у него Арсений, отпивая немного зелёного чая, от которого над столом стоит просто умопомрачительный аромат, и Антон, бездумно пожав плечами, даже немного расслабляется. Откидывается на спинку стула и не сразу вспоминает о том, что всё происходящее - всё-таки не свиданка, а экзекуция. Может, Арсений Сергеевич забудет о том, зачем они сюда пришли? Может, пронесёт?.. Однако надежды рассыпаются в пух и прах, потому что тренер будто мысли его читает. — А теперь рассказывай. — Что рассказывать? — Антон вжимается в стул и нервно убирает руки под стол, лязгнув вилкой о тарелку. Плевать он хотел на еду. На такого красивого и спокойного в этой приятной атмосфере кафе Арсения. И на всё остальное. Делайте, что угодно: орите, оглушая, бейте, отстраняйте от тренировок. Только душу наизнанку не выворачивайте, вороша там то, что ворошить не следует. — Всё "от" и "до", — Арсений сжимает губы в тонкую полоску, показывая, что он недоволен тем, что Антон пытается соскочить с неприятной темы. — Послушай сюда, ребёнок, — говорит чётко, с расстановкой и медленно, но не даёт и фразы вставить, хотя у Тохи и нет такого намерения, — это может быть личным, ты можешь не доверять никому своих тайн, но раз уж так случилось, что тебя нашёл в полиции именно я, то будь добр, объясни, что стряслось. Люди без резона не идут в новогоднюю ночь бухать в одиночестве, — "бухать" режет слух от обычно педантичного Арсения Сергеевича, и Антон даже вздрагивает, понимая, что мужчина откровенно рассержен на него, используя подобные выражения, хотя по его тону ясно, что гнев перекликается с волнением. — Мне не всё равно на то, чем занимаются в свободное ото льда время мои фигуристы, вы всё-таки мои подопечные, и я обязан знать, что у вас происходит, потому что в противном случае это повлияет на тренировочный процесс. Нужно успеть справиться с проблемами до того, как они скажутся на вашем моральном и физическом состоянии и потянут вас вниз, — он обеспокоенно скользит взором по Антонову лицу и вдруг начинает сам строить догадки: — Это из-за спорта? Из-за семьи? — Антон не может отвечать. Только отрицательно мотает головой, показывая, что все варианты Арсения Сергеевича неверны. — Из-за... из-за девушки? — Что? — последнее предположение заставляет Тоху чуть ли не завопить, и он поспешно понижает голос, боясь вызвать подозрения. — Нет, конечно. — "Это всё, блять, из-за вас". — Разве что из-за воображаемой, — он неопределённо хмыкает и, замечая замешательство в глазах тренера, быстро тараторит: — Да не знаю я сам, из-за чего это. Просто настроение паршивое было, проблемы с родителями навалились, пустяковые совсем... — врёт на ходу и даже не краснеет, а Арсений про себя помечает гипотезу "семья" в качестве правильной, — и... — Ребёнок, — Попов обрывает его на полуслове и на автомате отодвигает от себя еду, — ты же прекрасно знаешь, что клуб даёт вам возможность лично встретиться с психологом, поэтому если ты хочешь что-то обсудить... — Слушайте! — Антон тоже не выдерживает и одним своим разъярённо-надломленным видом заставляет Арсения Сергеевича замолчать, потому что не может контролировать свои эмоции. — Мне не нужен никто. И психологи не нужны. Это же абсолютно посторонние люди. Поверьте мне, есть вещи, которые я сам себе никогда не прощу, — он на мгновение теряется, догадавшись, что взболтнул лишнего, — и никакие мозгоправы мне не помогут. Не надо копаться в моей душе. Я справлюсь со всем сам... — Досправлялся уже! — Арсений, тоже не способный сохранять невозмутимость, почти кричит, но шёпотом, чтобы не привлекать к ним обоим ненужного внимания, и Антон дёргается, как ошпаренный. — Аж в полицию загремел! Самостоятельный, мать твою... Антон испытывает бурю чувств, которые беспощадно сжирают его заживо, и чувствует, как у него начинают дрожать губы и колени. Он и сам понимает, как сильно накосячил, вот только такие высказывания от человека, к ногам которого он земной шар готов положить, раздирают его внутренности в клочья. Становится ещё больнее, чем до этого. И эта боль внедряется в его плоть, как концентрированная кислота. Арсений в него не верит. Арсений не считает его самостоятельным. Арсений хочет выведать то, о чём знать ему не дано. И от этих тошнотворных мыслей даже голова начинает кружиться. Антон резко встаёт из-за стола, так и не закончив приём пищи, и шипит сквозь зубы, не от злости - от глухого горя: — Арсений Сергеевич, это уже ни в какие ворота!.. — А ну сидеть! — Арсений пригвождает его к месту одним только бешеным взглядом, но тут же смягчается, видя, что Шастуна потряхивает и мотает из стороны в сторону. — Дорогой мой. Я спокойно мог сделать вид, что не знаю тебя, и пройти мимо, — Антон сокрушённо кивает. — А на сегодняшней тренировке просто выставить тебя за дверь, сказав, чтобы ты больше никогда не появлялся в Ледовом Дворце. Я так не сделал. — Это был ваш сознательный выбор. Разве я в нём виноват? — жалобно спрашивает Тоха, но всё равно захлёбывается собственным негодованием. — Я ни о чём вас не просил. Точно так же, как и сейчас не жду никакого снисхождения. Я осознаю, что, возможно, ужасно испортил вам тот вечер, осознаю, что вы разочаровались во мне, — он тоскливо смотрит в каком-то неизвестном направлении, мимо Арсения, и даже не моргает, — но именно по этой причине судья мне - только я сам. Выгоняйте - не выгоняйте... Я же всё равно сам уйду, — он с трудом завершает свою темпераментную речь, вновь превращается в маленького и беззащитного ребёнка, каким был всего несколько минут назад, у Дворца Спорта, и еле находит в себе смелость всё-таки взглянуть на старшего, который ошарашенно пялится на него в ответ, понимая, что Антон чертовски прав. Даже возразить нечего. Попов отводит глаза, о чём-то томно размышляя, и они сидят в полнейшей удушливой тишине несколько бесконечно долгих минут. Вокруг ведутся оживлённые беседы между другими посетителями кафе, но ни тренер, ни его подопечный не различают посторонних звуков. — Прости, — абсолютно искренне извиняется вдруг Арсений, сцепив пальцы в замок, и Антону настолько непривычно слышать от него подобное, что руки судорогой сводит. Вот только даже сам Попов не в состоянии понять, почему рядом с Шастуном его настроение такое контрастное и необычное. Арсений не то что в Антоне - он в самом себе бесповоротно запутался. — Ты всё верно говоришь. Я сам вытащил тебя из полиции. Прости, — снова повторяет мужчина, интуитивно слегка подаваясь вперёд. — Но если тебе нужна помощь... — Нет, не нужна. Даже если со стороны кажется, что это не так... — Антон останавливается только ради того, чтобы выдохнуть до предела. — Вы тоже меня простите, хорошо? Я представляю, как вам надоедает это всё, — парень, лишь бы отвлечься, переключается на пасту, доедая её без какого-либо восторга, хотя на вкус она - как пища богов. — Надоедает, — со рваным вздохом подтверждает Арсений, заставляя младшего уткнуться глазами в тарелку, ковыряясь в её содержимом, — но я не хочу, чтобы ты уходил. Антон ни малейшего понятия не имеет, что отвечать. Такое откровение греет душу, как языки огня, воспламеняя её чуть ли не до взрывного фейерверка. Вот только это вовсе не фейерверк - граната. Которая распространяет смерть на километр. Потому что так нельзя. Антон еле подавляет в себе желание заплакать, даже разрыдаться - позорно и унизительно - и поднимает мокрые блестящие глаза к потолку, якобы рассматривая хрустальную люстру. Невозможно запретить себе влюбляться в Арсения Сергеевича, потому что тот, кажется, делает всё, чтобы этот запрет приходилось постоянно нарушать. Антон нуждается в Арсении. Антон ценит его. Антона радуют его поддержка и его внимание. Антон любит его. Любит и даже не пытается это отрицать, ибо знает, что бесполезно. Всё равно ведь каждым атомом к нему тянется. И не может и дня прожить без мысли о Попове. Это всё так глупо. Так неправильно. Так нездоро́во. Так несвоевременно и так... понапрасну. Он ведь ему не нужен. Ни капельки. — Ты, главное, не закрывайся. Не хочешь рассказывать мне - найди хотя бы кого-нибудь. Или к психологу обратись всё же. Так ведь и с ума можно сойти, — мягко советует Арсений Сергеевич, сглатывая, и Шастун с трудом отрывается от люстры, не видя утешения больше ни в чём. Всё опять рухнуло с грохотом и треском. Всё опять накрылось медным тазом. Арсений опять проявил теплоту - Антон опять побежал за ним, словно увидел факел в конце тоннеля, оказавшийся миражом. И вопрос "да сколько можно уже?" точно останется без объяснения. Антон проигрывает. Снова. А Арсений побеждает, даже усердия не проявляя и не напрягаясь нисколько. И от этого обидно. Трудно. И болезненно. До колик практически. Хоть стену ногтями царапай. — Доедай, и пойдём, — Арсений, уловив совершенно разбитое состояние своего подопечного, чувствует себя не многим лучше и заботливо подаёт ещё горячий чай, к которому Антон льнёт, как к спасительному напитку, дающему силы. — Прости меня ещё раз. Я не хотел лезть в сокровенное. Я хотел помочь, — говорит это сипло, практически неразличимо, хотя Тоха всё равно без усилий разбирает нотки его голоса в этом гуле людей и фоновой музыки, но с такой подкупающей честностью, что Антон ему безоговорочно верит и ничего не может с собой поделать. И на этой помощи отчего-то свет клином сходится. Шастун лишь в очередной раз кивает, до скрежета стиснув зубы, и делает ещё глоток, не чувствуя никакого жара от кипяточного чая. — Ничего, — наконец осушив чашку до дна, сухо бросает он, и смотрит на циферблат наручных часов с таким видом, будто это самая интересная вещь на планете. — Я всё равно перед вами больше виноват. Сам испортил всё. Как вы уже сказали, я бедовый, — заключает со вздохом, и Попов не может не улыбнуться и зачем-то легонько пинает его коленом под столом, запуская табуны мурашек по коже, и у Антона даже почему-то волосы дыбом встают от подобного. А Арсений, видимо, никакого подвоха и двусмысленности в этом своём действии в упор не замечает, а потому, дождавшись, пока Тоха окончательно разделается с пищей, встаёт и расплачивается с официантом, параллельно накидывая на себя пальто и повязывая шарф вокруг шеи. Антону кажется, что вся его чёртова жизнь - полнейший сюрреализм, и старается хотя бы прикинуть, сколько ещё сюрпризов она собирается подкинуть ему, но не успевает даже предположить, потому что Арсений Сергеевич тащит его, абсолютно замечтавшегося, к двери из кафе.***
Антон, как ни старается, не может сосредоточиться ровным счётом ни на чём. Ни на выполнении элементов, ни на требованиях Петра Николаевича, который, досаждая парню со своими советами, уже, наверное, голос сорвал. У Антона в голове набатом одна-единственная мысль, не дающая вдохнуть полной грудью: "Арсений беспокоится. Арсению не всё равно. Арсений не хочет, чтобы я уходил". И Шастун запросто мог бы списать это всё на юношеский максимализм и собственные розовые грёзы, если бы Арсений Сергеевич прямым текстом об этом не заявил. Искренне. По-настоящему. И с неподдельным волнением. И Антону от этого так невыносимо больно, тяжело, что рёбра будто канатами стягивает, пуская импульсы по всему и без того настрадавшемуся телу. Потому что, вроде как, радоваться надо - Арсений Сергеевич ведь в последнее время столько заботы и нежности проявляет. Вот только у Тохи в глазах - абсолютная пустота. Бездна почти. Которая с каждой секундой только ещё сильнее, ещё глубже в свои недры засасывает, не оставляя и шанса выбраться на поверхность. Потому что непозволительно это - разрешить себе вновь так безрассудно и беспомощно дотронуться до тепла и в который раз обжечься, оставив на коже саднящие пузыри и мозоли. Потому что у Антона глобальные проблемы с привязанностью. Потому что любое проявление внимания даёт повод задуматься о том, что он кому-то нужен. Так же сильно, как этот кто-то нужен ему. Антон ощущает, что продаётся. Бежит, виляя хвостом, как преданный пёс на зов хозяина, которому не принадлежит. Зияющая дыра в груди разрастается, как злокачественная опухоль, и Шастун, не в силах больше это терпеть, останавливается у бортика, переводя дух. Всё, как в тумане. Рассекающий ледяную толщу Ромка, смеющиеся в углу катка девочки, с успехом откатавшие свои программы, хореографы, тренеры. Все. Даже Творской, не устающий безжалостно донимать Антона и вечно, как юла, крутящийся под ногами, не коробит ничуть. Стас проезжает мимо Шастуна будто нарочно, то плечом задевая, то заставив споткнуться, с размаха вписавшись в бортик, но даже он не может помешать душевным метаниям, усиливающимся с каждым мгновением. — Чёрт возьми, он словно впервые на коньках стоит, — Пётр Николаевич хмуро оценивает в очередной раз поскользнувшегося Шастуна придирчивым взглядом и дёргает за рукав Арсения Сергеевича, который всеми силами пытается смотреть в другую сторону. — А? — Попов рассеянно промаргивается, аж подскакивая, и переводит взор на Шастуна, который уже чуть ли не сидит на льду, обхватывая себя тонкими руками. Глядит вперёд, щурясь, видит перед собой исключительно расплывчатые блики из-за неспособности сконцентрироваться, и боится сам себе признаться, что думает совсем не о том, о чём должен бы. Он ведь с самого начала тренировки заметил, что что-то не так. Что Антон дёрганный и даже бессильный какой-то. Что всё его катание - совершенно мимо музыки, но, похоже, никакого значения Шастун этому не придаёт. "Может быть, я переборщил?.." — бегущей строкой проносится в сознании, и Арсений слабо трясёт головой в попытке выкинуть оттуда все эти бредни. Что он ему такого, в конце концов, сказал? Отчитал за дело, попросил обращаться за помощью, если что-то пойдёт не так, накормил даже. Вот только героем в этой ситуации Арсений Сергеевич себя не чувствует. Он будто подопечного не поддержал, а сломал - на того смотреть страшно, и при взгляде на фигуриста сердце сжимается. А вроде как не должно. Неправильно это всё... — Пойду разберусь, — вслух произносит он наконец, дождавшись кивков двух хореографов, которые тоже, мягко говоря, не в восторге от таких прокатов Шастуна, и Петра Николаевича, и, немного поколебавшись, открывает калитку, медленно двигаясь по направлению к Шастуну, прислонившемуся спиной всё к тому же злополучному бортику. — Антон, что стряслось опять? Арсению кажется, что он знает ответ на собственный вопрос, но не задать его он не может. Даже если Шастун начнёт отнекиваться. Даже если ответ Шастуна его не устроит. Сам Антон, будто вырванный из тяжёлого кошмара, дёргается от неожиданности, несколько томительно долгих секунд всматриваясь в подошедшую к нему фигуру, и буквально в каждом его взгляде, в каждом рваном вздохе, в каждом невольном жесте читается простая фраза: "Неужели вы сами не понимаете?" Но Арсений, увы, не понимает. А может, и понимает, только не до конца. Скрещивает руки на груди, руководствуясь своей излюбленной привычкой, сужает глаза, в которых вот-вот забушует шторм, и стопой слегка притопывает по ледяной поверхности. Антон молчит, поджимая губы. Не вверишь же мужчине всю сокровенную, оголённую правду. О влюблённости, о том, что он от этой заботы сгорает дотла, как спичка, о том, что он жить без Арсения Сергеевича не в состоянии, и всё в этом духе. Люди не любят правду, если она касается их самих, и живут в неведении. Они предпочитают сладкую ложь. Им нравится не замечать, что происходит вокруг них, потому что это может травмировать похлеще любого внезапного падения с метровой высоты на тренировке по фигурному катанию. — Антон, ну пожалуйста, ну не молчи, когда я пытаюсь с тобой разговаривать, — Арсений, даже ладони в умоляющем жесте складывая, произносит это настолько мягко и трепетно, что Антон непроизвольно закрывает глаза, надеясь, что это лишь сон. Что он, ущипнув себя, очнётся и этой очевидной любви в каждом слове Попова больше никогда не будет. Потому что она обгладывает его до костей. — Я тебя задел, да? — старший сглатывает, и Тоха рефлекторно сглатывает тоже, ставя конёк на ребро, поскольку от подобных бесед у него ноги подкашиваются, — своим желанием залезть в твою личную жизнь? Я не хотел. Серьёзно. — Нет, всё в порядке, — Антон слабо улыбается, через силу, тщательно маскируя шрамы, и, прекрасно зная, что Арсений Сергеевич ни на грамм ему не поверил, спешит уверить мужчину в правдивости своего ответа: — Арсений Сергеевич. Всё хорошо, — он неосознанно приближается к мужчине, останавливаясь в нескольких сантиметрах от него, и с досадой отмечает свой провал: у Арсения в глазах всё те же бурлящие иссиня-чёрные океаны, полные несокрушимых айсбергов, которые взметают свои пенящиеся волны прямо до гигантских грозовых туч. Вот только на этот раз эти айсберги - признаки не полнейшего равнодушия, а наоборот - непонимания, тревоги и сомнений, которые у тренера не получается спрятать даже за напускной серьёзностью. — Вы всё сделали правильно. Я осознаю, почему вы вызвали меня "на ковёр", и все такое... — он смущённо отводит взор и неловко треплет волосы, убирая со лба чёлку, потому что не знает, куда деть пальцы, на кончиках которых так некстати обострилась нервозность. — Просто не могу вернуться в строй. Он ощущает себя раздетым перед Арсением Сергеевичем. Вот только не в привычном смысле, а в ином - гораздо более интимном. Раздетым прямо до сердца, которое, надрываясь и скуля, продолжает бессмысленно перекачивать кровь, пока Антон чувствует, как умирает. Арсений ведёт плечами, будто сам не может совладать с собственными эмоциями, которые буквально парализуют его. Он подобного, кроме как рядом с Антоном, ещё никогда не испытывал. И это странно и жутко до чёртиков. Откуда берётся это нескончаемое волнение за этого ребёнка?.. — Антон, я... мне кажется... я... — Арсений теряется, активно жестикулируя, не находя корректных и тактичных слов, чтобы не обидеть Антона ещё больше, и Шастуну даже дико становится наблюдать за таким: Арсений Сергеевич перед ним редко такой осторожный и неуверенный. Это вызывает столько подозрений разом, что мозг отключается, и Тоха, как загипнотизированный, просто пилит Попова недоверчивым и ошарашенным взглядом широко распахнутых зелёных глаз, мысленно ударяя себя под дых. Обещал ведь, что забудет о нём. Клялся, что уйдёт, даже глазом не моргнув. Арсений мучает его так, как изнурительные прыжки и тренировки перед контрольными прокатами и соревнованиями не мучают. И главная проблема в одном: Арсений понятия не имеет, как Антону тяжело. Он в этом отношении слишком слеп. Антон уверяет себя в этой прозрачной истине раз за разом, потому что знает, что всё действительно так. Арсению просто-напросто плевать, потому что Шастун для него - такой же фигурист, как и все. Не избранный. Не талантливый. Не выдающийся. Кусок глины, из которой, возможно, когда-нибудь что-нибудь да получится. — В общем, ребёнок, если тебя обижают какие-то мои фразы, сразу говори об этом, — наконец после короткой паузы начинает Арсений Сергеевич твёрдым голосом, не без труда сконцентрировавшись, потому что на самом деле почти себе на горло наступает: он таких вещей никому и никогда не говорит и внимание на чужие проблемы крайне редко обращает. Антон словно меняет его. До неузнаваемости. — Я рад, что ты осознаёшь свои косяки, но не закрывайся, пожалуйста. Я больше не собираюсь копаться в твоих сокровенных тайнах, — у Антона аж дыхание предательски сбивается и мурашки ползут прямо к загривку, — но ты знаешь, где меня найти, ты всегда можешь положиться на меня. И на тренировки не забивай. Чемпионат России на носу, а ты собраться никак не можешь, — Арсений общается с ним так чётко и выверенно, словно эту речь несколько месяцев готовил, однако в его интонации - ни намёка на раздражение, упрёк и обвинение. — Это не только в моих интересах, ты же знаешь. Так что сейчас ты - хотя бы на пару часов - забываешь о всех своих трудностях и фокусируешься на программах. Тоха, с надломом дёргая уголком губ в эфемерной усмешке, уже приоткрывает рот с целью напомнить, что он всё-таки уходить собрался, как-никак, но вовремя отбрасывает эту затею, смыкая губы и до скрежета сжимая зубы. Потому что в речи Арсения Сергеевича столько нескрываемой надежды на то, что Шастун останется в его команде, что в который раз за последнее время становится ужасно больно. Для Антона вся эта боль - уже давно как родная сестра, обвившая его шею своими длинными руками. Эта боль теперь - как часть его самого. И её можно только вырвать с корнем, оставив сквозное отверстие. И Антон на всё это длинное высказывание старшего только мотает головой, будто соглашаясь. И видит, что Арсений явно хочет сказать что-то ещё, но отчего-то не говорит. Только неопределённо машет ладонью и отворачивается мгновенно, следуя обратно, к своему тренерскому месту. Парень смотрит ему вслед, провожая тоскливым взглядом, и сам для себя - вовсе не для злосчастного Арсения Сергеевича - решает, что надо бы всё-таки сосредоточиться на выполнении элементов. Ударить в грязь лицом на предстоящих важных соревнованиях и опозориться на всю страну он точно не мечтает, особенно, если это его последний прокат. Собирает в кулак все оставшиеся немногочисленные силы, сжимает кулаки до хруста, раскатывается и прыгает тулуп, с яростью подмечая, что он получился даже не тройным, хотя изначально планировались целых четыре оборота. Переводит перепуганные и в то же время жалостливые глаза на тренеров и даже с каким-то непередаваемым облегчением обнаруживает, что Арсений на него не глядит даже, отвлёкшись на кого-то из парников. — Тох, ты сегодня сам не свой, — Ромка, воспользовавшись замешательством Антона, ловко пристраивается к нему, чисто откатав всю произвольную программу и расслабляясь после интенсивной тренировки. — У тебя точно всё окей? — Да, не парься, — Тоха, боковым зрением следя за Ковалёвым, занимающимся незамысловатой зарядкой, виновато улыбается, осознавая, что его подавленное состояние не укрывается ни от кого, заходит на прыжок и всё-таки, приложив грандиозные усилия, идеально выполняет этот несчастный четверной тулуп. — К соревам восстановлюсь... Наверное... — он поднимает глаза вверх, понимая, что нельзя ничего загадывать даже на ближайшее будущее. — Нервы шалят. — Глицинчику попей, — простодушно советует Ромка, разминая лопатки, и так искренне радуется тому, что он полностью свободен на сегодня, так как пришёл гораздо раньше остальных, что аж светится. Антон ему даже завидует по-белому. Как-никак, Ковалёв всегда выкладывается на всю мощность, и у него, в целом, есть все шансы обойти на Чемпионате России даже Стаса, который больше выпендривается, чем катает программы. — Пустырнику. О, а ещё отличное средство - чай с чабрецом! Или с мятой... — Ромка, кажется, по-настоящему загружается этим вопросом, и Антон сдержанно хмыкает. — Мне мама всегда заваривает перед всеми прокатами. И знаешь: реально работает ведь! А я, кстати, раньше не верил в народную медицину... Всё думал, что надо на витамины тратиться и тому подобное... — Ковалёв так отчаянно и увлечённо вещает о собственных предпочтениях, что Тоха не выдерживает и глухо смеётся над ним, поднося кулак ко рту, — нонсенс, в общем. — Нонсенс, — подражает ему Шастун, не переставая хихикать, и с каким-то загадочным наслаждением чувствует, что его слегка отпускает. Ковалёв всегда действует как антидепрессант, как пластырь на самые глубокие незаживающие раны, и Антон бы очень хотел поблагодарить его за это действительно важное и - что главное - нужное влияние на его истерзанное травмами сердце, вот только Ромка, наверное, никогда не осознает своей значимости в полной мере. — Воспользуюсь вашими советами-с, месье, — он усмехается над тем, как Ковалёв совершенно беззлобно закатывает глаза, услышав такое к себе обращение, — литры чая мне правда не помешают. Ладно, иди отдыхай, — заметив, как Рома от приятной усталости жмётся к бортику и зевает даже, Антон отбивает другу кулачок, чуть ли не насильно отправляя того на трибуны: дай Ковалёву волю - он всю жизнь на катке проведёт. — До завтра! — Ромка ослепительно улыбается, согревая всё вокруг, с вселенским трудом передвигая ноги, всё ещё обутые в коньки, и машет Тохе на прощание вплоть до калитки, чуть с невнимательности не въехав в Ярика, снующего туда-сюда и отрабатывающего вращения. Антона пробирает на хохот. — Шаст, ну прекрати немедленно!.. Шастун, всё ещё смеясь, поспешно отворачивается, не желая смущать друга, и, на этот раз не напрягаясь, выполняет каскад. Давящая печаль потихоньку отпускает, сменяясь призрачным безразличием, хоть и ненадолго, и Антон, наконец после стольких дней дыша полной грудью, свободно, легко и размеренно, уверенными движениями едет вперёд, останавливаясь на середине ледового пространства.***
Антон катается вплоть до четырёх вечера, погружённый в раздумья и окрылённый собственным азартом, граничащим с каким-то безумием, и, под конец тренировки уже чувствуя, что конечности нещадно гудят, с улыбкой наблюдает за тем, как другие фигуристы один за другим уходят в раздевалку. Тоже двигается к калитке, ощущая сонливость и ломоту во всём теле, и ошарашенно останавливается, когда Арсений Сергеевич, появившийся из ниоткуда, преграждает ему дорогу. — Не-а, — Арсений издевательски выставляет перед ним ладонь, и Антон округляет глаза, приоткрывая рот. — Ты, ребёнок, остаёшься здесь. — Что? — Тоха дёргается, опешив, и промаргивается. — Почему?.. — На персональную часовую тренировку с лонжей. В любой другой день Антон бы искренне обрадовался - давно ведь хотел этот недостижимый четверной аксель отработать. Но сейчас не верит ни единому слову тренера, беспомощно разводит руками и едва стоит на ногах от изнурения. Его ощутимо ведёт назад от переутомления, но Арсений Сергеевич не выглядит так, будто шутит. — Арсений Сергеевич, не поймите меня неправильно, — практически шёпотом начинает Антон, но громкость его голоса с каждой буквой неумолимо растёт, — но я уже не могу. Я вымотался, у меня на полном серьёзе сейчас ноги отвалятся... — словно в подтверждение своей реплики, он морщится, делая аккуратный шаг вперёд в глупой попытке сбежать. — Давайте не перед соревнованиями хотя бы... За что вы так со мной? — он пытается насквозь пронзить жёсткого тренера грустным взором, но с Поповым, увы, это не прокатывает. Тот остаётся непоколебимым. — Простите меня. Я готов извиниться бесконечное количество раз, но можно я всё-таки пойду домой?.. — Считай, что это твоё наказание. Надеялся, что отвертишься? — Арсений тихо посмеивается над ним, видя, как Шастун нахохливается. — За твои пьянки-гулянки, — Попов начинает загибать пальцы, а Антон тем временем стремительно краснеет, понимая, где собака зарыта. Поверил, что можно отделаться без промывки мозгов? Как бы не так. Вот только такой Арсений Сергеевич больше похож на реального, истинного, что заставляет Тоху даже расслабиться немного, хотя в подобной ситуации это непозволительно. — За то, что шляешься чёрт разбери где по ночам и в полицию попадаешь за хулиганство, — Антон пялится себе в ноги, осознавая, что накосячил он здо́рово. Теперь вынужден расхлебать. Но, собственно, Арсений отчитывает его за дело. — За то, что игнорируешь мои сообщения. Последний пункт - вообще отдельная тема. На будущее: советую отвечать мне, иначе хуже будет. Я ни за что не поверю, что твой телефон был в сервисе. — Потому что он не был, — на выдохе вдруг признаётся Антон, сам себя закапывая. — Мне было стыдно. Вот и всё... — он отводит глаза, блуждая мрачным взором по пустующему помещению, где они остались вдвоём. Атмосфера накалённая до предела. Хоть ножом режь. — Арсений Сергеевич, а попроще наказания не нашлось? — он, не переставая лелеять в глубине надежду на спасение, всё-таки возвращает взгляд на Попова, который самодовольно ухмыляется, явно не планируя отступать от намеченного плана. — А что ты предлагаешь? В угол тебя поставить? — Арсений добродушно дёргает уголками губ в улыбке, и у его глаз проявляются мелкие очаровательные морщинки, на которых Шастун моментально зацикливается, стараясь не пропускать мимо ушей речи Попова, которые только ещё больше в краску вгоняют. — Я не сторонник таких методов, вообще-то. Антон правда жалеет, что вообще заикнулся об этом, потому что щёки стремительно наливаются пунцовым цветом от невыносимого смущения, что не укрывается от Арсения, который явно и добивался такой реакции. — И тем не менее, вы натуральный садист!.. — парень плотно смыкает губы, осознав, что ляпнул лишнего, но реакция Арсения Сергеевича выбивает его из колеи окончательно и бесповоротно: тот недоумённо вздёргивает бровь, откровенно веселясь с речей Шастуна. Антон, давя лыбу, испытывает высшую степень неловкости. А Арсений тем временем и сам понимает, что это, как ни крути, жестоко. Беспощадно даже. Антона его конечности еле-еле держат - того гляди грохнется посреди катка, так и оставшись лежать без движения и не проявляя ни единого признака жизни. Вот только это всё - лишь часть воспитательного процесса. Антон об этом не догадывается даже, но ему подобные физические встряски - только на пользу, особенно, если учесть, что он половину тренировки откровенно ленился и в прострации провёл. Попов знает не понаслышке: его подопечный упёртый - всё знаку зодиака соответствует, а характер у Шастуна самый что ни на есть боевой. А потому такая проверка на прочность для Антона - плёвое дело, Арсений в нём уверен на тысячу процентов. Пускай считает это наказанием и выполняет элементы сквозь скрежет зубов, на деле отрабатывая навык. Ему надо научиться усердно трудиться через "не могу". Через "не хочу" и "не буду". И стать наконец тем, кем он заслуживает быть. Арсений пока не знает, кого так рьяно пытается из подопечного слепить, но не сомневается: он этого безмерно талантливого - пусть и крайне неуверенного в себе - ребёнка отпускать не намерен. Отпустит, конечно, если тот захочет уйти, но для начала предпримет всё, лишь бы оставить его в своей команде. — Давай-давай, шагом марш на лёд, — старший, ни слова больше не говоря в оправдание своего грозного поступка, легонько подталкивает парня вперёд за плечо, а Тоху его прикосновение будто током через одежду ударяет, и он щурится так, словно его не толкнули, а ударили. — Через полчаса приду - проверю. Шастун показательно и вполне обоснованно хнычет, запрокидывая голову, но на лёд послушно выезжает, хотя по нему и видно, что желания заниматься сверх положенного времени у него нет. С другой стороны, Антон прекрасно вникает в суть. Он даже рад, что Арсений даёт ему шанс так легко заслужить прощение. Мужчина не злится на него. А это - самое главное. Арсений уходит, даже не оборачиваясь, а Антон смеряет сосредоточенным, хотя и страдальческим взором подъезжающего к нему инструктора и с тяжким вздохом поддаётся манипуляциям мужчины, позволяя присоединить к себе страховочный снаряд. Была не была. Придётся отрабатывать все свои нескончаемые грешки и проколы перед Арсением Сергеевичем. В любом случае, это явно гораздо лучше, чем постоянно натыкаться на свирепый и вместе с тем до дрожи холодный взгляд чужих глаз и сгорать от собственных противоречивых эмоций, бьющих ключом. Антон готов перетерпеть эту пытку. Хотя и не особо понимает, что конкретно им движет. Он без конца мечтает о том, чтобы забыть об Арсении Сергеевиче. И он без конца ищет, желает и требует его одобрения. Избавляется от навязчивых мыслей о нём благодаря друзьям. И тут же находит их вновь, разрывая душу пополам и скуля по ночам в подушку. Пытается делать вид (хотя бы для самого себя), что на Арсения ему глубоко плевать. Вот только Попов настолько большую часть его жизни занимает, что Антон уже не представляет своего существования без его таинственной усмешки, откровенных разговоров, забирающих всю энергию. И без его "ребёнка". Прозвища, которое из его уст звучит так по-отечески заботливо и нежно одновременно, что Шастун каждый грёбаный раз растворяется в бархатистом, слегка рычащем звучании любимого голоса, произносящего такое обыкновенное, такое знакомое каждому слово из семи букв... Какие-то семь букв, дарящие судорожную боль и праздник. Антон и не знал, что такое возможно. И Шастун, утомлённо прикрывая глаза и мысленно готовясь к опасному прыжку, собирается с духом, без остатка отдаваясь спорту, и даже представить себе не может, что Арсений Сергеевич, наблюдая за ним через панорамное окно в своём кабинете, неторопливо пьёт чай, не отводя взора от подопечного, потому что всё никак не может налюбоваться, гордится им так, как никогда не гордился никем, и не может даже сам себе объяснить, почему.***
Антон сталкивается с Арсением у раздевалки. А потом - ещё и на лестнице пересекается. Слабо кивает головой, когда Арсений Сергеевич бросает ему короткое "Пока-пока!" на прощание, стараясь не искать в этом очередного проявления внимания, и завистливо следит за тем, как Попов садится в тёплую, прогретую машину, благодаря которой мужчина совсем скоро окажется дома. Наверняка, упадёт в уютные, родные объятия и будет окружён нежностью и любовью. Настоящими. А не иллюзорными и ненадёжными, как у Антона. Тоха, наблюдая за тем, как автомобиль бесследно исчезает за поворотом, выдыхает изо рта облако пара и ёжится от усиливающегося мороза, рисующего узоры на стёклах. Шарится по карманам, выуживая из левого пачку сигарет, в которой осталась половина, и чиркает зажигалкой, затягиваясь и даже не заботясь о том, что его может увидеть кто-то из работников Дворца Спорта. Ему абсолютно плевать. Он устал не только морально, но и физически, за что, однако, даже мысленно благодарит Арсения Сергеевича: после тренировки с лонжей конечности ломит так, что до внутренней боли, оглушающей и стреляющей в его плоть навылет, нет никакого дела. Даже ни единого размышления в сознании не проносится. А потому и сконцентрироваться на собственной давящей грусти не получается. Оно и к лучшему. Антон выкуривает две сигареты разом, плетясь к метро, и не сразу соображает, что произошло, когда телефон заливается тихой трелью. Пялится на экран с пару секунд, будто разучился читать и распознавать изображения, и наконец принимает вызов, чувствуя, что каждое слово даётся ему тяжело: — Да, Лёш? — О, я уж думал, не возьмёшь, — Лёша, очевидно, улыбается - это по его интонации отлично понятно. — Привет. Шаст, предложение на миллион. Мне ж права выдали... Погнали на тачке кататься? Антон спотыкается об собственные ноги, чуть не растягивается на земле, негромко матерясь в трубку, и выкидывает бесполезный окурок к ближайшую урну. — Я устал уже от этих книжек и пробников. У Позова - завал по учёбе, Серый в Австрии, на тебя одна надежда, — Лёшка буквально слезливо умоляет друга, но Антон испытывает острую нехватку отдыха и искренне беспокоится о том, сможет ли он в принципе функционировать ближайшие пару дней. — Поедешь? — Лёх, прости, ради Бога, но у меня вообще тело не работает после сегодняшней тренировки... Арсений доканал в край. Спать хочу - умираю, до дома бы доползти, — изнурённым голосом произносит Тоха совершенно честно, на одном дыхании, потому что боится, что, если остановится, уже не сможет возобновить свою речь и бездыханно упадёт посреди улицы. Сурков хрипло вздыхает, и в трубке ненадолго повисает молчание. — Обещай, что покатаемся после России твоей? — Антон дёргает вверх уголками губ, видя Лёшку насквозь, и готов голову на отсечение дать, что Сурков дует губы: это их давняя совместная привычка. — Честное пионерское, — вымученно смеётся Шастун, придерживая телефон плечом и параллельно убирая пачку сигарет в один из отсеков спортивной сумки. — Я вернусь, и мы с тобою всю Москву исколесим. — Ловлю на слове, — Лёшка хмыкает в ответ и, кажется, тут же забывает про прежние обиды. — Ты в пятницу уезжаешь, да? — Угу. — У меня региональные этапы олимпиад начинаются, я даже проводить не смогу прийти, — Сурков, кажется, даже виноватым себя ощущает, чем искренне ошарашивает Шастуна. — Прости, мне прям стрёмно. — Да ты чего? — неподдельно удивляется Шастун, перебирая окоченевшими, почти не двигающимися пальцами и спускаясь в подземку, злясь, что связь постепенно перестаёт ловить. — Я же не навсегда уезжаю, — он усмехается, пока Лёша по другую сторону сети напряжённо сопит, — тысячу раз увидимся ещё. — Да-да... что это я... — Лёша будто спохватывается, осознавая, что друг на него не сердится, и тон его голоса заметно теплеет и становится более радостным и непринуждённым. — Удачи тебе, Тох. Порви там всех. Я с тобой. Как и всегда, собственно. — Порвать - вряд ли порву, — Антон сдавленно хихикает, — но сделаю всё возможное, — обещает он и, слыша ужасные помехи, из-за которых того, что говорит Сурков, не разобрать, спешит попрощаться. — Отписывайся насчёт олимпиад обязательно... Что?.. Боже... — он сетует на плохое качество связи и жмёт на красную иконку, сбрасывая звонок. Ещё раз подсознательно подмечает, что его друзья - лучшие люди на планете. Проходит турникеты, дожидается поезда, теряясь в толпе и всё ещё еле стоя на ногах, и засыпает прямо в вагоне, держась за поручень и напрочь забывая об этом бешеном, суматошном и абсолютно непонятном ему дне.