♫ Noize MC - Грабли Anson Seabra - Broken Uma2rmaN - Налей мне ♫
Это не воздух — взрывная смесь! Я не понимаю, зачем я здесь, На этой улице, в этом городе, Под этими небесами?!..
— Как думаешь, матери понравится? — Дима недоверчиво вертит в пальцах ожерелье на протяжении уже десяти минут, на что продавец-консультант ювелирного отдела закатывает глаза и пронзительно глядит на Антона, прося поторопить своего друга с выбором. — Хорошее ожерелье, даже мне бы понравилось. Дим, бери уже, — Шастун усмехается, замечая, что продавец-консультант, расположившийся за спиной Позова, показывает ему два поднятых вверх больших пальца и чуть ли боготворит взглядом. — А, была не была! Давайте, — Позов следует к кассе, дабы расплатиться, а Антон, чуть улыбаясь уголками губ, пытается выловить взором Серёжу и Лёшу, исчезнувших в косметическом отделе напротив. — Всё. Надеюсь, она оценит, — Дима, запыхавшись, подбегает к Шастуну и трясёт перед ним небольшим цветным пакетом. — Оценит, конечно. Где наши-то запропастились? — Шастун хмурится, дёргая Позова за рукав, и входит в "Золотое яблоко", тут же находя Матвиенко, который стремительно летит к нему. — Всё? Выбрал? — Да, взял набор бомбочек для ванны и палетку, Лёха ещё бродит, — с гордостью за самого себя поясняет парень с хвостиком и чуть щурится, выискивая Суркова. — Вон он, у стенда с духами. — Сейчас этот истинный парфюмер миллион лет будет нужный аромат искать, — прыскает Дима и первым начинает двигаться в сторону Лёшки, оборачиваясь через плечо. — Идёте? — Не, я хочу ещё в один сектор заскочить, — Антон пятится, чуть не врезаясь в Серёжу, который на это театрально пыхтит. — Хочу сестре книгу какую-нибудь купить. — Я с тобой! — Матвиенко, явно не желающий больше бродить вдоль полок с косметикой, аж радостно подпрыгивает, чуть ли не выволакивая Тоху из "Золотого яблока". — Наберите кому-нибудь из нас, как освободитесь! — кричит он Позову, который кивает, и усмехается, равняясь с Антоном. — Они тут надолго. — Да, пока Лёшка не найдёт идеальный запах, его оттуда силками не вытащишь, — смеётся Тоха и, словив приступ паранойи, начинает пересчитывать количество подарочных пакетов в руках: — Так, это маме... это отцу... Олегу... — Не дрейфь, ты не мог ничего потерять, — успокаивает его Серёжа, постоянно отвлекаясь на уведомления, сыплющиеся, как из рога изобилия. — Машка пишет, что скучает, — он расплывается в умильной улыбке, тут же расцветая, и Антон невольно улыбается тоже. — Улетела в свой Таиланд - теперь отбоя от неё нет. — Да тебе же нра-а-авится это, — тянет Антон, вышагивая рядом с мальчиком с хвостиком, который быстро печатает сообщения своей девушке. — Нравится, — не переставая лыбиться, признаётся Матвиенко и, отправив очередное красное сердечко, блокирует гаджет. — Потому что я люблю её, а она - меня, — Тоха завистливо вздыхает, сжимая пальцы на ручках пакета. — А у тебя как с Поповым дела продвигаются? — Ну, если учесть, что он поздравил меня с наступающим, прогресс определённо есть, — застенчиво отвечает Антон и старательно игнорирует хитрый Серёжин взгляд. Антону слишком льстит тот факт, что помимо поздравления в общем чате спортсменов Арсений ещё и написал ему лично. Ему приятно до дрожи, до колик, что последнее время Попов проявляет просто колоссальное внимание. Ещё и это сладкое, тягучее "ребёнок", выбивающее воздух из лёгких при каждом перечитывании. Антон - уже не маленький мальчик и в сказки не верит. Но что это, если не сказка?.. — Точно к Позу на дачу не поедешь? — Матвиенко легко переключается, понимая, что Тоха всё сильнее погружается в размышления о своём ненаглядном Попове, на что Антон, вырванный из прострации, отрицательно мотает головой. — Почему? Провели бы день вместе, отметили. Неужели тебе по душе эти семейные посиделки? — Если бы Софа с Олегом не были здесь, я бы точно поехал с вами, — Антон, поправляя развязавшийся шарф, останавливается перед книжным отделом, пропуская Серёжу вперёд себя. — Но я счастлив, что у них получилось выкроить время и прикатить из Питера. А мы с вами всё равно потом ещё собираться будем не один раз. — И то верно, — Матвиенко, у которого разбегаются глаза от огромного количества разнообразных книг, стараясь не отставать, следует за Антоном, выстроившим траекторию и надвигающимся на стенд с психологической литературой. — Только ты такой бухич пропускаешь!.. — Как-нибудь переживу, — Антон хохочет, обхватывая ладонями здоровенный томик белого цвета и бережно перелистывая страницы. — Тем более, Лёха здесь остаётся. Может быть, с ним пересечёмся. Но я планирую поесть оливьешки и завалиться спать. — У-у-у, — Серёжа вытягивает губы в трубочку и берёт в руки первую попавшуюся книжку о работе сознания. — Невероятное веселье. — Ага, — посмеивается Тоха и, наконец обнаружив нужную книгу, о которой Софа ему уже все уши прожужжала, подходит к Серёже, который, переключившись на другое чтиво, уже с неподдельным интересом разглядывает какой-то учебник по архитектурной колористике, аккуратно водя пальцами по листам. — Возьмёшь? — Не, я уже всё бабло на подарки спустил, — с толикой грусти объясняет Серёжа и выворачивает карманы, проверяя их на наличие хотя бы денег на проезд. — Потом вернусь за ней. Книги нынче стоят, как почка. — Не поспоришь, — Антон, переворачивая подарок для Софы, даже не успевает в полной мере поразиться четырёхзначному ценнику, потому что его сносят с дороги какие-то дети, непонятно по каким причинам с библейской скоростью носящиеся вдоль полок. — Ай, блять! — шипит он, накреняясь и чуть не роняя книгу, и смеётся, запрокинув голову, наблюдая за тем, как Серёжа шуточно гонится за одним из шкодливых пацанов лет восьми. — Матвиенко, пойдём уже. Поз звонит!..***
— Тошик, это ты? — мама выглядывает в коридор, вытирая руки кухонным полотенцем, и слегка улыбается, от чего в уголках её глаз расползаются морщинки. — Кушать хочешь? — Нет, мы в "Шоколаднице" были с пацанами, — честно сознаётся Антон, прекрасно зная, что женщина против сухомятки, но мама, как ни странно, ничего на это не говорит и, пожимая плечами, исчезает. Антон быстро разувается, снимает верхнюю одежду, прячет пакеты с подарками и, проходя в гостиную, со спины обнимает Софу, до блеска натирающую фужеры, которая тут же расплывается в восторженной улыбке, показывая тем самым, насколько сильно она соскучилась по брату. — Давай мне, — Антон перенимает из её рук бокалы, и Софа благодарно кивает и откидывается на спинку дивана. — А где Олег? — Уехал продукты докупать, — Софа лениво потягивается и сонно моргает, изредка поглядывая на брата, хорошо справляющегося с работой, — и за алкоголем, естественно, — она многозначительно играет бровями, на что Антон фыркает, не выдерживая. — Он сейчас во всех магазинах в три раза дороже, — искренне сетует Тоха и чуть не роняет один из фужеров по неосторожности. — Сказали бы мне, я знаю одно местечко, — он понижает голос до заговорщического шёпота, и Софа неосознанно подаётся вперёд, внимая его таинственному рассказу, — совсем недалеко от дома. Там можно алкоголь практически за бесценок взять. — Это откуда такие познания? — лыбится девушка и тут же замолкает, подмигивая брату, когда в комнате появляется мама, покрасневшая после готовки. — А вот всё тебе расскажи, — Тоха высовывает язык, хихикая, и Софа легонько, по-сестрински пихает его в бок. — Ай! — Секретничаете? — мама улыбается, отыскав необходимую вещь, и, жестом зовя Софу, скрывается за углом. — Пойду помогу салаты кромсать, — девушка, уставшая от количества блюд, над которыми они кропотливо трясутся аж с самого утра, выдыхает, привстаёт и уже собирается ретироваться, как вдруг ударяет себя ладонью по лбу и кричит чуть ли не на всю квартиру, вынуждая Антона вздрогнуть: — Кстати!.. Она подрывается с места, уносясь в другую комнату и оставляя пребывающего в шоке парня в полнейшем одиночестве. Возвращается, ставя перед ним свой планшет, и нажимает на экран, на котором появляется заставка канала какого-то неизвестного Шастуну интервьюера. — Та-да-а-ам! — она выставляет руки вперёд, а Антон переводит на сестру ничего не соображающий взор. — Только сегодня ролик вышел. — Что это? — Тоха хмурится, не отрываясь от бокалов, томно следит за тем, как заставка уступает место рекламной интеграции, периодически бросая взгляды на воодушевлённую Софу, и вдруг замирает, когда рыжеволосая девушка-журналистка сменяется Арсением Сергеевичем, сидящим на бархатном фиолетовом диванчике в расслабленной позе и машущим в объектив. — Слюной не изойдись, — игриво советует Софа и ржёт, получая подушкой и удаляясь на кухню. А Антону становятся так неинтересны эти бокалы. Эти приготовления к празднику. Софа. Олег. Мама. Отец. Подкрадывающийся Новый год. Потому что мир меркнет, угасает, затухает, блекнет. И остаются только такие красивые, такие родные, до мурашек знакомые голубые глаза, которые благодаря цветокоррекции видео кажутся ещё более насыщенными и влекущими. Антон далеко не единожды признавался себе в том, что Арсений всегда красивый до безумия, но каждый раз он словно околдовывает парня по-новому. — Здравствуйте, Арсений, — вещает интервьюер, которая до этого момента представляла Попова аудитории, и в кадре вновь оказывается Арсений Сергеевич, заставляющий Антона самозабвенно приоткрыть рот и напрочь потерять связь с реальным миром. — Спасибо вам огромное, что нашли для нас время и приехали на интервью, мы осведомлены, какой плотный у вас график, особенно перед Новым годом. У Антона в голове начинают двигаться шестерёнки. Судя по словам журналистки, выпуск с Арсением Сергеевич был записан относительно недавно, возможно, примерно в тот же период, когда снималось "Доброе утро" на "Первом". — Спасибо, что пригласили, — довольно сдержанно отвечает Арсений, и Антон сглатывает, вслушиваясь в каждую нотку его голоса, и даже бессознательно подбирается ближе к экрану, прибавляя громкость. — На самом деле, сейчас моё расписание довольно свободное. Буквально сегодня с утра отсняли с ребятами традиционный предновогодний сюжет для "Первого канала", теперь можем отдыхать до конца года, — Тоха кивает своим собственным догадкам и глупо улыбается, протирая фужеры на автомате уже второй раз, и следит за каждым движением Попова, за каждым взмахом его ресниц, влюбляясь всё сильнее и глубже. Арсений Сергеевич использует все запрещённые приёмы до единого, заставляя Тоху губы нетерпеливо кусать. — Для начала очень хотелось бы поговорить о ваших планах на следующий год, — журналистка откладывает лист А4 с заранее заготовленными там вопросами, устремляя взор карих глаз в сторону Арсения Сергеевича, и Антон даже испытывает слабую ревность, едва ли не ломая ножку у фужера. — Какие важные шаги вы планируете сделать, какие соревнования вам предстоят, какие цели ставите перед собой? — Главная задача на предстоящий год - это, конечно, работать, работать и ещё раз работать, — Арсений приподнимает уголки губ, при этом сохраняя абсолютно серьёзное и сосредоточенное выражение лица. — У моих ребят на носу Чемпионат России, который состоится уже в середине января, и нашей команде нужно показать лучшие результаты. Но я, честно признаться, в своих спортсменах ни капли не сомневаюсь, — Антон чувствует, как у него теплеет в груди, отдаваясь мягкими, обволакивающими пульсациями и лёгким покалыванием, и продолжает восхищённо слушать Арсения Сергеевича. — Они молодцы. Все без исключения. А ещё я уверен, что те из них, кто раньше не подавал надежд, обязательно себя покажут, — тренер смотрит не в камеру, а на журналистку, и Антону так сильно хочется, чтобы он взглянул в объектив. Потому что последняя фраза Попова впечатывается в душу, оставаясь там, наверное, навсегда. Как клеймо. Как шрам, с которым не хочется расставаться. Арсений делится ещё какими-то планами, периодически улыбается рыжеволосой девушке, и Антон ощущает, как у него дрожат колени и руки, отодвигая от себя сверкающую чистотой посуду. И ролик уже подходит к концу, остаётся всего каких-то семь минут, как пытливая журналистка вдруг задаёт вопрос, тревожащий всю фанатскую базу Попова: — Арсений, признавайтесь, не лукавя: с кем вы планируете встречать Новый год? — Всё по классике, — Арсений посмеивается и закидывает ногу на ногу, а Антон аж весь сжимается, чувствуя, как кислород предательски заканчивается; ему кажется, что самое время выключить интервью и не раздирать себе внутренности в клочья, но тело наливается свинцом, и пальцы не в состоянии даже дотянуться до экрана. — С друзьями. И со второй половинкой, конечно. С самой красивой девушкой на Земле. Антон знает: Арсений не из тех, кто направо и налево о своей личной жизни треплется. Так, проскальзывает иногда. Но, как говорится, редко, но метко. Потому что сейчас... лучше бы он молчал. У Антона в мыслях кавардак, а внутри - кровавый террор и "S.O.S" крупными символами. А ведь всё так хорошо начиналось... Сначала перчатки, ГУМовский каток, а потом и поздравление. Антон стискивает зубы до скрипа, борясь с желанием убиться об стену и больше никогда ничего не чувствовать. — Дурак, — сбивчиво шепчет он сам себе, сглатывая фантомный ком в горле, и, будто мазохист, неотрывно следит за Арсением Сергеевичем, который, вспоминая Женьку, чуть ли не расцветает, как весенний сад. — Дурак, дурак, дурак!.. — Ох, Боже... поверьте, я больше жизни её люблю, — с любовью произносит Попов, а ком в горле Антона растёт в геометрической прогрессии и не позволяет свободно вдохнуть, душит и камнем тянет на дно, вынуждая захлебнуться и погибнуть. Знал ведь. Знал, что нельзя доверять. Нельзя привыкать. Нельзя строить воздушных замков и мечтать о неосуществимом. Естественно, Арсений любит Женю. И никого другого. Антон - лишь ребёнок, потерявшийся в лабиринте собственных несбыточных желаний. Он сам виноват во всём, что напридумывал себе. Потому что всё, что между ними произошло, - лишь нелепая случайность. И не более. — Знаете, это тот случай, когда человек всё твоё сердце занимает... — продолжает Арсений, активно жестикулируя, и Антон всё же не выдерживает и вырубает ролик, с трудом покидая Арсения Сергеевича и безжалостно обрывая его на полуслове. Сердце. Грёбаное упомянутое Арсением Сергеевичем сердце мечется, стучит, грохочет так, что его, наверное, должно быть слышно даже соседям за стеной, а то и всему микрорайону. От чужих слов становится так больно, будто по коже провели раскалённым ножом, будто кости внутри ломаются, превращаясь в крошево. "Чёрт, а чего ты хотел? — сам у себя интересуется Шастун, убирая планшет с подставки и дёргающимся пальцем закрывая все вкладки, смаргивая скапливающуюся на ресницах непрошенную влагу. — Чтобы он о тебе рассказал? Ты идиот, Шастун. Идиот". Тоха поджимает губы, поднимая взор к потолку, и молчит, переваривая все сказанные Арсением фразы. И всё его внимание, направленное на Шастуна, которое до недавних пор согревало парня сильнее любого камина. Антон любит огонь. Любит тепло. И греться тоже любит до мурашек. Вот только сейчас его будто заживо сожгли. Его же собственным пожаром. Сколько раз себе твердить о том, что нельзя, категорически, блять, нельзя привязываться к людям, которые плевать на тебя хотели? Антон чувствует себя так, словно он драма-квин, но совладать с собой и своими эмоциями не может, как ни старается. Во рту пересыхает, в мыслях поселяется безнадёжная, глухая печаль, и парень, стискивая в ладонях фужеры, пытается отвлечься хотя бы на подготовку к празднованию, вот только никакого рождественского настроения у него и в помине нет. Весь вечер проходит, как в тумане. Вокруг Антона кружатся, летают люди, и никто из них не замечает того, как у Шастуна рвётся душа, распускаясь по нитке. И Шастун вроде бы слышит чужие голоса, чужие крики и чужой смех, но они раздаются так далеко, словно Антон совсем один на всей этой улице. Шастун натягивает улыбку во время боя курантов и залпом осушает фужер, даже не чокаясь. Отклоняется на спинку стула, злясь на каждую песню, играющую на "Голубом огоньке" и предпринимает бесполезную попытку поесть - ему кусок в горло не лезет. — Тош, всё в порядке? — Софа глядит на него несколько обеспокоенно, явно заметив, как крепко брат сжимает вилку в дрожащей руке. Антон на неё разбитый, практически сумасшедший взгляд поднимает только спустя пару секунд, будто не поняв, что речь была обращена к нему. — Да?.. Да-да, всё окей, — убеждает он её, дёргает уголками губ, когда Олег ободряюще треплет его по шевелюре, и чуть не умирает внутренне, когда Олег с нежностью обнимает Софу, которая целует его в щетинистую щёку. — Я это... — Антон неловко зарывается пальцами в волосы, чуть их на себе не рвя, и подавляет в себе острое желание заскулить в голос, как брошенный посреди дороги пёс, — прогуляюсь пойду, — для верности он указывает на свой телефон, — пацаны позвали на салюты смотреть. — Потеплее одевайся, пожалуйста, там минус двадцать два, — настойчиво просит мама, возясь с банкой консервированных ананасов, украдкой поглядывая в сторону телевизора, переключённого на "Иронию судьбы", и косясь в сторону мужа, начинающего пьянеть. Антон бездумно кивает, даже не расслышав её просьбы, подцепляя айфон со стола, и направляется к выходу, напяливая куртку и неслушающимися пальцами завязывая шнурки на ботинках. — Мальчикам привет! — на прощание бросает мама, но Тоха уже не улавливает звуков её голоса, хлопает дверью, медленно спускаясь по ступеням и перебирая в карманах несколько шуршащих купюр. Если бы ему сказали, что Новый год он будет отмечать на улице в полнейшем одиночестве, он бы ни за что не поверил и, возможно, даже покрутил бы у виска. Но у жизни на него явно другие планы.***
Тоха не понимает, с кем из соседей здоровается и с кем фотографируется по пути. Все лица смешиваются в винегрет, и Антон даже не пытается улыбаться редким фанатам, случайно встретившимся ему на дороге. Ему кажется, что он - всего лишь восковая фигура, к которой подходят с просьбой сделать снимок, хотя и знают, что она не в состоянии никому отказать. В рюкзаке звенят две пустые бутылки из-под дешёвого алкоголя, который хорошенько вдал в голову на пустой желудок, у Шастуна заплетаются ноги, но он продолжает идти и сам не знает, куда. Где-то вдалеке догорает фейерверк, отражающийся в пьяных Антоновых зрачках, и Тоха не испытывает никакой радости, глядя на эти переливающиеся разными оттенками брызги и огоньки, тонущие в черноте ночного беззвёздного неба. На телефоне - всего восемь процентов зарядки, гаджет стремительно разряжается под воздействием ледяных температур, но это не мешает Антону на повторе до щемящей боли, до дыр заслушивать одну и ту же песню, в припеве которой исполнитель вымещает всю свою тоску. — Нале-е-ей мне-е-е! Не видно спектакля за этими спинами! — фальшиво подпевает ему Тоха, не заботясь о том, что на него устремлены несколько пар таких же пьяных глаз, и, пошатываясь, продолжает двигаться вдоль улицы. Айфон без устали оповещает хозяина о том, что он вот-вот отключится, и остатки здравого смысла подсказывают качающемуся из стороны в стороны Антону, что надо срочно звать на помощь. Ему не особо хочется валяться по пьяни в снегу посреди Москвы, и у него имеется лишь один вариант. В трубке раздаются громкие протяжные гудки, и Тоха зевает, отклоняясь к стене какого-то здания с магазином на первом этаже, и моргает, мажа взором по счастливым, таким же, как и он, нетрезвым прохожим. — Алло, Шаст? — Лёха-а-а, мне без тебя так плохо-о-о! — Антон безрадостно смеётся, хрюкая, и слышит, как Сурков напряжённо дышит в динамик. — Лёш, Лёшень... — Шастун икает, — ка... приезжай, по-о-ожалуйста. Мне так хуёво. Блять... — он бессильно сползает спиной прямо в сугроб и закрывает свободной рукой лицо, хлопая по щекам. — А-а-рсений... Арсений любит... любит... Женю, — он судорожно глотает ледяной воздух, закашливаясь, и едва ли не воет, барабаня ступнями по припорошенному снегом асфальту. — Не меня!.. Лёш... Я такой дебил, Лёш, ты знал? На что я надеялся?.. — Шаст, я вылетаю, — Лёха - сообразительный малый - сразу догадывается, что Антон не в состоянии добраться до дома самостоятельно, и начинает греметь и шуршать чем-то, активно собираясь. — Ответь внятно, где ты? — Лё-ё-ё-ё-ёш-ш-ш! — Тоха чуть ли не хнычет, удерживая телефон между ухом и плечом, параллельно дёргает молнию рюкзака, которая тут же нещадно расходится от его неаккуратных действий, и выуживает оттуда пустые бутылки, надеясь найти там хотя бы каплю алкоголя. — Шаст, блять! — шипит Сурков, суматошно носясь по всей квартире подобно раскрученной юле. — Адрес, ёб твою мать! Адрес скажи, сука! — Сурков матерится не переставая, и Антон снова хохочет, подмечая очевидное отсутствие пойла презрительным взглядом, и задирает голову, расфокусированно читая название улицы на здании. И уже открывает рот, чтобы промямлить адрес, как телефон, пару минут назад сообщивший о том, что он полностью разряжен, вырубается, и Тоха с минуту пилит мутными глазами потухший чёрный экран. — Да ну нахуй! — злится он, поднимаясь с земли, и чудом не угождает в кучу снега, оставшуюся после снегоуборочных работ. Берёт бутылки в обе руки, сжимая их до противного скрипящего звука, и двигается прямо в сторону круглосуточного магазинчика, так некстати очутившегося перед ним. — Я. Больше. Нико... — он опять икает и едва не падает назад, спотыкаясь, — гда. Не наступлю. На эти. Грабли, — он игнорирует тот факт, что на его пьяный ор из магазина вылетел низенький мужчина лет пятидесяти, который, по всей видимости, является одним из продавцов. — В моей жизни больше не будет Арсения Сергеевича! — Какого Сергеевича, парень? — мужчина уверенной походкой идёт на Шастуна, явно опасаясь за сохранность магазина и немногочисленных посетителей, но Антон дёргается, отбегая на приличное расстояние. — Вали отсюда, пока я ментов не вызвал... Ты что творишь! — вопит он, когда Антон, размахиваясь, разбивает бутылку об стену, едва не попав в оконное стекло, и округляет глаза до размера пятирублёвых монет, когда Шастун, решив утилизировать и вторую ёмкость (чего добру зря пропадать?), повторно заносит руку, проявляя непозволительную в этой ситуации ловкость. Раздаётся оглушительный треск, и в самом низу витрины, ближе к оконной раме начинает зиять небольшая округлая дыра. — Парень, блять! — разъярённо восклицает мужчина, жестом умоляя одного из выбежавших на шум сотрудников звонить в полицию, и хватает Антона за грудки, хорошенько встряхивая. — У меня окно разбилось! — Ах, у вас окно разбилось! — Антон закипает, и в его глазах вспыхивают страшные пожары, высоко поднимая языки алеющего пламени. — Какая жалость! А у меня, может быть, жизнь на куски крошится! — он отпихивает оторопевшего от такой наглости мужчину от себя и выгребает из рюкзака и карманов всю мелочь, отдавая её мужчине, которого едва не трясёт от этой эмоциональной бури. — Вот. Сколько есть, — Антон пьяно улыбается, уже слыша сзади себя тревожный гвалт сирен, и смеётся в голос, доходя до крайней степени отчаяния, переходящего в ледяное безразличие. Ему так плевать, что его могут загрести в обезьянник до конца рождественских праздников. Ему так плевать, что ему надо полностью оплачивать причинённый ущерб. Ему так плевать, что ему влетит от родителей за подобные выходки. Ему плевать на всё. Кроме своего глупого, никчёмного сердца, рвущегося вон из грудной клетки, израненного, истекающего кровью и мучающегося совершенно бессмысленно. — Молодой человек, пройдёмте с нами, — высокий парень в форме внимательно изучает Антоново лицо, и Шастун даже не сопротивляется, дерзко задирая руки в сдающемся жесте. — Жор, составь протокол!..***
Антон, слегка протрезвев, затаив дыхание, наблюдает за полицейским, играющим в гонки прямо на рабочем месте. — Выпустите меня, пожалуйста, я потом возмещу ущерб, серьёзно, — к Шастуну, околачивающемуся в клетке уже второй час, возвращаются все чувства - от понимания до стыда, и он привстаёт, припадая к прутьям, и жалостливо поджимает губы. — Я фигурист, — он решает перепробовать все возможные способы и даже воспользоваться своим положением, — Антон Шастун. Вбейте в гугл. — Ага, а я Илья Авербух, — откровенно посмеивается над ним полицейский и, тут же меняясь в лице, злобно зыркает на Антона. — Не отвлекай от заезда. — Парень, может, тебе всё-таки позвонить кому-то? — интересуется у Антона бродящий туда-сюда напарник полицейского по фамилии Прытков (если верить нашивке на одежде), и Тоха отрицательно и крайне огорчённо качает головой. — Телефон сел, а наизусть знаю только номера родителей. Сами понимаете, не вариант, — он поднимает на двух мужчин разочарованный взгляд слезливых зелёных глаз и тихо выдыхает, где-то в глубине души веря в спасение. — У вас зарядки нет? Полицейские мотают головами из стороны в сторону, один - участливо, второй - не отрываясь от гонки. — Влад, давай отпустим его, а?.. — Прытков внимательно смотрит на своего коллегу, на что второй только пренебрежительно фыркает, явно не согласный с этим предложением. — Точно не сегодня. Пускай подумает о своём поведении. Больно много развелось их, вандалов этих. — Да ладно тебе, Топалов, ты чего ломаешься! — Прытков удивлённо разводит руками и, кажется, начинает выходить из себя. — Новый год, праздник, у нас люди в камерах сидят! — Мне Лазарев потом премию не даст, если я сейчас этому алкашу малолетнему свободу подарю! — Влад шлёпает рукой по столу, рассвирепев, и Прытков невольно отстраняется. — Мне девятнадцать! — обиженно восклицает Антон, сводя брови к переносице, но Топалов цокает и вздымает брови. — Ври больше. Нет паспорта - нет девятнадцати. Дань, прошу по-хорошему, — обращается он к своему коллеге, скрестившему руки на груди, — иди давай. Я и без тебя отлично справляюсь. Прытков возмущённо закатывает глаза, бурча что-то себе под нос, сострадательно глядит на Антона, пожимая плечами, мол "парень, я сделал всё, что мог", но всё-таки покидает помещение, нарочно громко закрывая за собой дверь. — Заплатил бы штраф - и отстрелялся, — негодует Топалов и скрипит зубами, когда осознаёт, что не прошёл гонку. — Денег нет, — вздыхает Тоха и беспомощно разводит руками, возвращаясь на скамью и бездумно пялясь на прикорнувшего в уголке старичка бомжеватого вида. — А на бухло было? — сурово вопрошает Влад, и Антон, воспользовавшись замешательством мужчины, ему язык показывает. Отклоняется к стене, накидывая на голову капюшон чёрной толстовки, и погружается в лёгкую дремоту, подрагивая то ли от эмоций, то ли от усталости, то ли от сквозящего по полу холода. Ситуация настолько неприятная и мерзкая, что хочется с разбега в решётку влететь и разбиться к чёртовой матери. Тоха тревожно сопит, абсолютно не следя за течением времени, и где-то в глубине души переживает о том, что скажут мама и отец. А они его явно по голове не погладят... За гранями обезьянника какой-то топот слышен, с его жестоким надзирателем тихо, почти неслышно здоровается какой-то человек, дверь в кабинет Прыткова хлопает, и оттуда тут же доносится радостный, приглушённый смех. "Сейчас бы новогоднюю ночь в полицейском участке проводить", — сквозь сон думает Антон и тут же кисло улыбается ироничности собственной мысли. Отодвигается от стены, поднимается, начиная вышагивать взад-вперёд, бороздя метровые просторы клетки, и дёргается, когда Топалов, не выдержав, вновь ударяет ладонью по деревянной поверхности: — Фигурист, посиди смирно, а. Не мельтеши перед глазами. — Ничего, блять, нельзя! — выругивается Антон и, нервно обхватив себя руками, всё-таки усаживается на лавку, раздражённо тряся ногой. — И сколько мне тут сидеть? — Сколько потребуется, — просто отвечает Топалов, утешая себя тем, что он всё же вошёл в тройку лидеров, и показывает Тохе экран своего смартфона, на котором красуется кубок за пройденную миссию. — Видал, какой я крутой? Антон отрешённо кивает, не желая больше бесить полицейского, и пилит взглядом дверь, ведущую в кабинет, откуда всё ещё раздаются какие-то разговоры. Сидит так минут пять, не меньше, видит, как дверь приоткрывается, и уже готовится позорно отвернуться, дабы не встречаться с пришедшим взорами, как замирает всем телом, одними губами шепча: — Да быть не может... Как там говорится? "Случайности не случайны"? "С кем Новый год встретишь, с тем его и проведёшь" и всё в этом духе? У Антона в голове набатом гремит бесконечное, зациклившееся "блять", как бегущая строка, и он растерянно взирает на темноволосого мужчину, пожимающего руку Прыткову. Тоха жмурится и вдыхает настолько глубоко, насколько вообще способен в сложившихся обстоятельствах. Даже лёгкие начинают болеть. Может быть, он спит? Может, всё происходящее мерещится ему под действием алкоголя?.. Потому что таких совпадений просто-напросто не бывает. Причина Антонова ступора тем временем прощается с полицейским и уже собирается выходить, улыбаясь другу на прощание, как взор голубых глаз неожиданно падает на одного из сидящих в клетке, изменяясь до неузнаваемости за тысячную долю секунды. Антон сглатывает, не позволяя себе оторваться от мужчины. Прекрасная встреча. Эпохальная просто. Ну что ж? Его исключат из спортивного общества уже через 3... 2... 1... — Ба-а, кого я вижу! — Арсений, явно поражённый, не веря собственному зрению, подходит вплотную к обезьяннику, прильнув к прутьям, и загадочно улыбается. — Антон Шастун собственной персоной! — Да ладно, реально Шастун, что ли? — Топалов дёргает Прыткова за одежду, промаргиваясь, но тот никак не реагирует, продолжая с нескрываемым интересом наблюдать за разворачивающейся перед ними сценой. — Ребёнок, ты что здесь забыл? Антон не знает, как ответить. Лишь в который раз за эту ночь разводит руками, угрюмо пялясь прямо тренеру в глаза, и поджимает губы от обиды. То ли на себя, то ли на Арсения Сергеевича, оказавшегося здесь по счастливой случайности, то ли на полицейских, закрывших его в обезьяннике в новогоднюю ночь. — Дань, — Арсений, не прекращая странновато лыбиться, подзывает к себе друга, — выпусти этого оболтуса. Это, оказывается, моё сокровище тут спрятано. Антон хочет порадоваться, но вовремя вспоминает: сейчас ему влетит по самое не балуйся. Сердце стремительно совершает кульбит и ухает в пятки, отдаваясь там частыми вибрациями. Прытков, пожав плечами и всё ещё не особо соображая, что происходит, отпирает клетку, и в следующее мгновение в сторону выхода бежит тот самый старичок бомжеватого вида с беззаботным кличем: "Свобода!" — Да не вы! — Даня отпихивает от себя лезущего к нему мужчину и хватает ошарашенного Шастуна, вставшего, как вкопанный, за запястье, чуть ли не насильно подводя его к скрестившему руки на груди Арсению Сергеевичу. — Забирай своего бунтаря. — На улицу, — чеканит Попов, глядя на Антона исподлобья и буравя вопросительным взглядом, щурится, унюхав запах алкоголя, и закатывает глаза, видя, как подопечный неловко мнётся. — Арсений Сергеевич, я... — Тоха, пытаясь оправдаться, начинает неспешно отступать к двери, и тут же закрывает рот, понимая, что не может вымолвить ни слова, потому что все чувства сплетаются между собой, образуя морской узел. Он бы, наверное, всё на свете сейчас отдал, лишь бы не видеть этого беспросветного разочарования в чужом взгляде. "Заберите всё, только не смотрите так". — На улицу, — ещё более чётко повторяет Арсений, не отводя от нерадивого фигуриста взор. — Живо. Шастун кивает сокрушённо и пристыженно, отворачивается, волоча своё бренное тело к выходу, и толкает дверь. Морозный воздух не заставляет ёжиться, а обжигает до фантомных волдырей, и Шастун морщится, когда снег прилетает в лицо, словно от удара. Арсений выходит следом через пару минут, хватает Антона за плечо, как какую-то тряпичную куклу, и буквально тащит в сторону своего автомобиля, ничего не говоря. Антон неловко перебирает пальцами, уже успевшими озябнуть, и пристёгивается, не имея ни малейшего желания сердить мужчину ещё больше. Арсений заводит машину, включает печку и, следя за движением через зеркала, выезжает с парковки. Несколько минут они едут в абсолютной тишине, не перебиваемой даже сигналами остальных машин. За окном начинается метель, и белый буран, завывая, навевает ещё бóльшую тоску, от которой, увы, никуда не деться. Не спрятаться. Как бы сильно этого ни хотелось. — Отвезу тебя домой, — наконец первым нарушает гнетущее молчание Попов, констатируя факт, и Шастун стискивает на груди ремень безопасности, ощущая себя так, словно он умер. — Нечего тебе по улицам шарахаться. — Хорошо, — бессвязным шёпотом, почти неразличимо соглашается Антон и глотает так, что кадык непроизвольно дёргается. — Арсений Сергеевич… — слезливо тянет он, утыкаясь горячим лбом в ледяное стекло и закрывая глаза, потому что голова начинает трещать по швам от паники, усталости и злости. На самого себя. — М? — тренер бросает на него короткий взгляд, чего Тоха, естественно, не замечает, и выруливает на проспект. — У вас что, дел своих нет? Я вам, конечно, безумно благодарен, но не надо со мной возиться... — А тебе, малолетний преступник, очень хочется там пять суток провести? — Арсений Сергеевич, покрепче сжав пальцы на руле, старается на Антона не смотреть. — Ну давай верну. — Не надо, извините, — Антон, признавая поражение, ненадолго замолкает, наблюдая за хлопьями снега, скользящими по стеклу, и расплывающимися на заднем фоне гирляндами и огоньками, создающими эффект боке. Красиво. Но недостаточно красиво, чтобы перестать думать о том, что Тоха, чёрт возьми, за этот вечер потерял всё. До последней капли. — Просто чувствую себя крайне некомфортно, вот и всё, — он тяжело вздыхает, и отравленный кислород кровожадно сжимает ему глотку до хрипоты. — А можно я... поделюсь кое-чем? — Валяй, — Арсений пожимает плечами, прокручивая руль. В любой другой момент Тоха бы искренне удивился тому, что тренер так спокойно и легко согласился, но сейчас на него давит нестерпимая боль, медленно, но верно убивая ни в чём не повинную, безответно влюблённую душу. Влюблённую так некстати. И не в того человека. Увы. — Знаете, — начинает он тихим, севшим голосом и грустно улыбается, глядя на озаряющиеся салютом небеса, — я никогда не испытывал особой страсти к фигурному катанию, — он, заметно нервничая, сплетает пальцы замочком, что не укрывается от Попова. — Меня вообще родители сюда запихнули. У вас столько достойных ребят. Можно я уйду?.. Совсем?.. Он, тяжело вздыхая, вообще понятия не имеет, почему советуется с Поповым. Ушёл бы сам - и всё тут. Без объяснений. Без напрасных терзаний. И зачем только мучиться и душу наизнанку выворачивать?.. — Нет! — как-то неожиданно резко вдруг отвечает Арсений Сергеевич, чрезмерно быстро крутанув руль, потому как не представляет, что движет фигуристом и откуда вообще эта идея в его мозгах возникла, и Шастун испуганно вздрагивает и кусает до крови обветренные губы, тут же слизывая алую струйку и морщась от отвратительного металлического привкуса во рту. — Антон, что... что у тебя случилось?.. Всё же в порядке было. В тебе такой потенциал. Ты бы видел себя на льду. И ты готов от этого отказаться? Неужели... — старший теряется, останавливаясь на пешеходном переходе, и переводит взгляд синих океанов на жмущегося к дверям Антона, — неужели ничего не держит? — Ничего, — отвечает Тоха сквозь зубы, сквозь адскую, практически нестерпимую боль и накрывающие его волны отчаяния, и прикусывает язык, чтобы ненароком не сорвался совершенно противоположный ответ: "Держит. Слепая любовь к вам". Антон так правда больше не может. Когда-то в жизни всё-таки приходится сдаваться ради собственного блага, и, видимо, для него этот момент настал. Парень бросает короткий, но красноречивый взор на Арсения Сергеевича, который испытующе и пристально изучает его лицо, и тут же трусливо отводит его. Они оба молчат, проезжая перекрёсток за перекрёстком, светофор за светофором. У Арсения - полная голова жужжащих мыслей, у Антона - скребущаяся под рёбрами апатия, и оба они даже не представляют, как бороться с этими глушащими, сжирающими эмоциями. — Съезди на Россию хотя бы, — просит Арсений и равнодушно смотрит на поток машин, летящих вдаль. — А потом разберёмся с этим, ладно? — чересчур мягко - а потому совсем непривычно - произносит он. — Я думаю, есть другая причина, по которой ты хочешь уйти. Я же слежу за тем, как ты катаешься. Не может так кататься человек, для которого фигурное катание - ничто. Шастун вымученно улыбается, даже не чувствуя в себе сил спорить. — Вы же ничего не потеряете, если я уйду. У вас столько талантливых фигуристов: Стас, Федя, Рома, — парень загибает пальцы, не переставая терзать ободранные губы и лихорадочно дрожать. Арсений, обратив на это внимание, посильнее включает обогрев, по-настоящему беспокоясь за подопечного, из которого с каждой фразой будто жизнь высасывают. — Девочки: Милана, Алина, Леся... Они только чего стоят. А я лишь слабое звено. — Дурак ты, Шастун. Вот честно тебе скажу. Тоха и сам в курсе, что он дурак. Без лишних фраз. Без чужих напоминаний. Вот только сейчас поступает мудро и правильно. Чего бы ему это ни стоило. И насколько ему после этого ни было бы плохо. — Отпустите, если захочу уйти? — едва различимо интересуется он и морщит лоб, переводя глаза на Арсения, который даже не моргает, бессловесно уставившись вперёд и крепко задумавшись о чём-то своём, недоступном никому. — Куда я денусь, — горько усмехаясь, вздыхает Арсений, и Антону даже на мгновение кажется, что тот расстроен его уходом, но парень убеждает себя в том, что это лишь его собственные глупые выдумки. Хватит уже надеяться. И верить в то, чего нет. Пора брать себя в руки. И наконец взрослеть. — Вы какими судьбами в участке оказались? — спрашивает парень, откашливаясь, и ловит на себе отсутствующий взгляд. — Данька - двоюродный брат моей девушки, — поясняет Арсений, мгновенно для себя решив ничего от Антона не скрывать, и ухмыляется, — Женька очень просила отвезти ему немного еды, чтобы не тосковал в новогоднюю ночь. Вот и пришлось сорваться посреди празднования. Иначе она бы голову мне откусила, — он смеётся, заставляя Антона несмело улыбнуться. — Фигурально, конечно. — А-а-а, — Антон понятливо кивает, отвлекаясь на бутики и размышляя о том, что надо бы как-то связаться с продавцом того магазина и оплатить ему ремонт витрины, попросив замять инцидент и не поднимать шумиху. Можно к Серёжиному отцу обратиться с этим вопросом, он, кажется, тоже где-то в полиции работает и далеко не последнюю должность занимает, вроде как... — Ясно. — А ты? — Арсению, конечно, всё от Прыткова в мелочах известно: и о пьянстве, и о разбитом стекле, и о протоколе, но хватит ли храбрости у самого Антона, чтобы ответить на этот элементарный вопрос?.. — Что - я? — изумлённо переспрашивает Тоха, который окончательно потерял нить разговора, колеся по этим американским эмоциональным горкам и отключившись от притесняющей его реальности. Арсений глядит на него, как на натурального придурка. — Арсений Сергеевич? Вы о чём? — Ни о чём, не бери в голову, — Антон, неуютно поведя плечами, теперь не только выглядит натуральным придурком, но и ощущает себя так же, в то время как старший выруливает на другую улицу, осознавая, что до Шастуна сейчас бесполезно допытываться. Он обсудит с ним всё происходящее немного позже. У Антона, похоже, никакого настроя на длительные искренние беседы. Таким разбитым и сломанным Попов Шастуна ещё никогда не видел. — Адрес ведь тот же, что и в документах? Тоха подтверждает его слова очередным кивком головы и вбирает в грудь побольше воздуха, стараясь не придавать никакого значения тому, что Арсений наизусть знает его адрес. Педант ведь, в конце концов. С отличной памятью. Треплет шнурок толстовки, уверяя себя в том, что он знает адреса всех ребят из сборной, и, промаргиваясь, периферийным зрением наблюдает за отстранённым мужчиной, пока сам Арсений делает ровным счётом то же самое по отношению к Антону. И несмотря на то, что где-то в глубине души Попов искренне негодует (это ж надо было учинить такое!), злиться на Шастуна у него не получается. Не выходит. Парень выглядит усталым, голодным, зашуганным и вымотанным. И одному Богу известно, что может вынудить человека пойти пить в одиночестве в новогоднюю ночь. А ещё и устраивать балаган, разбивая стёкла. — Бутерброд с икрой будешь? — заботливо предлагает старший, указывая на контейнер, хотя и старается вести себя непринуждённо, и невольно дёргает уголками губ, когда этот маленький ребёнок робко поднимает на него мокрые глаза, из которых, однако, ни одной слезинки не падает. Держится. Не плачет. Хотя вполне мог бы в сложившихся обстоятельствах. Арсению бы так хотелось знать, чем он способен поддержать и ободрить этого несчастного человечка, но Шастун ему явно не подаст всю правду на блюдечке с голубой каёмочкой. Попов не понимает, что может так сильно терзать юношу, что у него глаза на мокром месте. Помнится, пару лет назад, разодрав колени в кровавое мясо на одной из тренировок, Антон даже не поморщился. Не всхлипнул. Просто отряхнулся - и продолжил отрабатывать прыжки. Что же происходит сейчас? Неужели душевная боль ранит гораздо сильнее физической?.. Но в чём или в ком её главная причина?.. "Была не была", — размышляет Антон и утвердительно качает головой, натянуто улыбаясь. Ему уже нечего терять. Окончательно упал в глазах Арсений Сергеевича - хоть поест нормально. Дома он и куска в себя не впихнул. Арсений аккуратно приоткрывает контейнер и позволяет парню самостоятельно забрать пищу, и Антон тут же набивает полный рот. Лишь бы только молчать. Потому что в нём ещё остался алкоголь, и приходится лишь догадываться, какие слова могут выскользнуть из полупьяного Шастуна. Ему невозможно хочется курить. А ещё больше хочется выпилиться. — Всё-таки натворил дел, — меняя курс, говорит Арсений такой интонацией, будто он ни капли не раздражён, но Тоха нутром чует, что это не так. Вновь кусает бутерброд, чуть не давясь, потому что не знает он, как перед Арсением Сергеевичем оправдываться. Странно, что тот ещё не спустил курок револьвера и не выстрелил в него. Арсений больше ничего не произносит, хотя происходящее напрягает и даже пугает его, и Антон ненадолго успокаивается, пережёвывая бутерброд и абсолютно не чувствуя вкуса. Однако тишина мучает его сильнее, чем пустые разговоры, и вскоре молчание становится вообще невыносимым. — Я не могу ехать в тишине, — не без колебаний чистосердечно признаётся Тоха, решившись, наконец, заявить об этом вслух, и стирает с подбородка масло от икры. — Мне радио включить? — Арсений, восприняв всё чересчур серьёзно, уже тянется к сенсорному магнитофону, встроенному в панель, но Тоха отрицательно мотает головой и дотрагивается до мужчины, останавливая его руку на полпути. — Нет, поговорите со мной. А ещё лучше - объясните, почему не орёте на меня. Я... — он задерживает дыхание, бегая глазами из угла в угол, — я не понимаю. — Да потому что я уже привык к тому, что ты вечно чудишь, — Арсений ухмыляется, и Антон непроизвольно ухмыляется тоже, запрокидывая голову и пялясь в обивку крыши. — А убить за такие выходки - рука не поднимается. Жалко. Плюсом ко всему, у меня отличное праздничное настроение, а ты, выходит, везунчик. Я думаю только о том, чтобы вернуться домой, присоединиться к нашей дружной компании и наесться салатов до отвала. Уловил суть? Тоха несмело кивает и через пару секунд выдыхает с облегчением. Арсений Сергеевич - такой же человек, как и все. Вполне естественно, что ему не хочется свои нервы сейчас на Шастуна тратить. — Но учти: это я только сегодня такой добрый, — голос Арсения звучит более чем зловеще, заставляя Антона в испуге вжаться в кресло. — Ты должен знать, что я действительно недоволен, хотя сегодня ты и вытянул счастливый билет. Однако мы ещё обязательно вернёмся к этому разговору после рождественских выходных, и вот тогда ты огребёшь по полной. — Не надо, — всё так же робко мяукает Антон, мечтая испариться из этой машины раз и навсегда, и чуть не вырывает шнурок от толстовки с корнем от напряжения. Арсений чуть заметно улыбается уголками губ, параллельно контролируя движение, и расправляет затёкшие от относительно долгой езды плечи, похрустывая и явно не наслаждаясь отдающимися в лопатках спазмами. — Если бы вы не вели машину, я бы вам спинку помял, — сдуру ляпает Тоха, видимо, всё ещё находясь под действием алкоголя, и тут же, округлив и без того огромные глаза, позорно затыкается, в панике отводя скачущий взгляд и осознавая, насколько нелепо и одновременно сокровенно прозвучало его предложение. — Что? — Арсений, который не расслышал его слабую тихую речь, отвлёкшись на выезжающий из-за угла гигантский грузовик, аккуратно выезжает на знакомый Тохе проспект и бросает мимолётный взор на подопечного, вопросительно выгибая бровь. — Что? — Тоха, ощущая, что сердце зашлось в ужасающем ритме, прорывая плоть, косит под дурачка. — Я ничего не говорил. Вам показалось. И Арсений, кажется, действительно забивает, хмурясь, и ругается себе под нос, когда его подрезает какой-то лихой водитель. Как можно плавнее ведёт автомобиль и уже собирается заезжать во дворы, как Тоха вынуждает его притормозить, складывая ладошки в умоляющем жесте. — Высадите меня здесь, — он показывает трясущимся пальцем на автобусную остановку и на очевидный вопрос старшего "зачем", объясняет: — Хочу пройтись. Я уже... протрезвел... — стыдливо и смущённо заключает он, устремив глаза куда-то в пол, не в силах поднять взор на Арсения Сергеевича. — Мне срочно надо проветриться. — Как скажешь, — без проблем соглашается Попов, снимая блокировку с дверей. — Ребёнок, — окликает он Шастуна, который, грустно вздыхая, покидает салон, одной ногой уже стоя на земле. Антон бросает на него вялый, пронизывающий насквозь взгляд крупных зелёных глаз, — я не знаю, что у тебя произошло, но… правда, постарайся больше не влипать в истории. Я не всегда могу оказаться рядом и помочь, — вкрадчиво напоминает он, прослеживая за тем, как Тоха выходит из машины и смотрит на Арсения так жалостливо, что душа, покрытая ледяной коркой, в комочек сжимается. — Понимаешь? Антон не находит в себе сил даже ещё раз кивнуть и, ненадолго поднимая глаза к чернильному, безмолвному небу и выдыхая облако пара, лишь произносит напоследок со всей собранной в кулак честностью, и его голос звучит сипло, надрывно и виновато одновременно: — Не могу ничего обещать. Арсений Сергеевич, спасибо. За всё. Простите меня. И с Новым годом вас... Прикрывает дверь, не позволяя Попову поздравить его в ответ, загребая ботинками снег, и неторопливо, как мрачная тень, удаляется в сторону своего дома, убирая замёрзшие содрогающиеся руки в карманы и напрочь забыв о лежащих в полупустом рюкзаке перчатках. Арсений провожает его взором до тех пор, пока Антон не скрывается в темноте собственного двора, шумно выдыхает, ощущая, как внутри что-то болезненно ёкает, ломаясь вдребезги, и жмёт на газ.