Добираюсь до бара! Меня хочет выцепить каждая шалава. Повороты влево, повороты вправо Скриптонит «Поворот»
Андрей, садясь в машину, приказал ехать к Москве-Сити, где на последних этажах, в одних из самых дорогих видовых апартаментов, его уже ждала течная омега. Он откинулся на заднем сидении, сжал пальцами переносицу, раздраженно рыча. Самое главное, что Максим, это недоразумение природы, величавшееся бетой, теперь находится дома без угрозы собственному здоровью. Верберы его за эти два дня, пока непутевого муженька откачивали в клинике, извели, всю душу из него вытянули, какая у него еще оставалась, чуть субботние переговоры не сорвали, так о своем любимом сынке пеклись. Как же! Волнуются! Если волнуются, так должны были бы прилететь, чай, не совсем бедные, на частный самолет как-нибудь бы да наскребли. А так получается, что если он не сидит подле него верным псом, то он негодяй, а как они не хотят поднять свои престарелые задницы с шезлонгов у бассейна, так это просто важные дела. Глядя в окно, Андрей силой заставил себя думать о компании, новых контрактах, даже о новеньком руководителе HR-команды по поиску стажеров, сладком омеге с пухлыми губами и огромными глазами, которого планомерно вдалбливал в стол пятничным вечером, об ожидавшей сейчас течной омежке, кудрявой и милой, совершенно забывая о муже, при одном взгляде на которого он испытывал полное разочарование и даже какую-то жалость. Безусловно, жалость он испытывал только к себе. Ведь надо же было так вляпаться, что пришлось терпеть его аж целых четыре года и придется протерпеть еще один. И ладно бы они стали добрыми друзьями или просто хорошими соседями, но нет, не срослось, не подошли, оказавшись совершенно разными — прислуга им даже еду готовила раздельно. Беты, эти ошибки природы, которые все еще появлялись на свет, словно неубиваемые тараканы! И Максим оказался не просто бетой, хоть и тонкокостной, больше издали напоминавшей невзрачную омегу, а самым упрямым, подлым, шлюховатым сукиным сыном, которого Андрей когда-либо трахал. Да, когда-то у них еще и секс был… Он зло цокнул языком. Снова все мысли о муже! Зря его сразу на скорой в клинику отправил, надо было дать подохнуть, потом бы разобрался как-нибудь. Правда доктор клятвенно заверил, что в крови никаких запрещенных веществ обнаружено не было, все показатели в норме, а потеря сознания была вызвана исключительно сильным стрессом. И что же так расстроило драгоценного Максима, с которого все как с гуся вода? Очередной трахаль наебал на деньги? Так Андрей предупреждал, чтобы ебался только со своим кругом, а не искал приключений на задницу по многочисленным полуподвальным пивным барам. Насолить все хотел. Насолил. Правда, как всегда, только себе. От захода на очередной круг ненависти — так Андрей обычно называл про себя все роящиеся в голове мысли, связанные с мужем, — отвлек мобильник, разрывающийся бьющей по барабанным перепонкам, совершенно ужасной мелодией. — Если ты мне сейчас скажешь, что я должен куда-то ехать, я тебя, бля, уебу, — лениво проговорил он, отвечая. — Тебе понравится. Мы нашли Кузнечика. — Понял, — только хмыкнул Андрей и, отбросив смартфон от себя рядом на сидение, громко приказал. — Едем на доки. Водитель отзеркалил оскал босса и свернул влево, совершенно не слыша истерический визг тормозов и протяжные сигналы от какого-то каршериста. Кузнечика он знал еще с детства, но тот, несмотря на уже неюношеские годы, все еще оставался первым франтом в списке такого рода знакомых Андрея: всегда в выглаженном костюме, с отутюженным галстуком, в пальто с непримятым ворсом или плаще без складок, будто бы нигде и не сидел, по воздуху летал, еще любил крепко надушиться духами с собственным феромоном, чтобы от него за три версты несло спелым гранатом. Перстень, запонки, часы играли бриллиантовым и изумрудным цветом, сияли чистейшим золотом. Шлюхи, которых он крышевал, в основном омеги и беты наподобие Максима, то есть нежные, худые и смахивающие издали на течные дырки, им только и бредили, а самые красивые и перспективные, те, что по итогу повыскакивали за уже трижды разведенных альф, с кем братался и на пару отжимал у государства заводы отец Андрея, были друг с другом на ножах: каждому он клялся, что любит одного лишь его. Принимал он все знаки внимания, как нечто должное, и хоть отощал, как мартовский кот, все равно все свои успехи списывал исключительно на смазливую наружность со статусом альфы. И в конце концов так возгордился, что напоследок решил дерзнуть облагодетельствовать своей любовью новую подстилку отца своего старого товарища. Та омежка была тупа, как пробка, но отцу Андрея она нравилась и продержалась целый год: сосет член, как сладкую конфетку, ресничками премило хлопает, смеется по делу и плачет редко-редко, только когда очередной брюлик просит, — словом, отец искренне расстроился и Кузнечика приказал найти. Казалось бы, столько лет общались по-нормальному, а тут он решил, что ему все можно и ничегошеньки за этого не бывает. — Гена! Зачем же надо было убегать! — прокричал Андрей, кивнув паре особо верных ребят, ему не терпелось, но не оттого, что ждал и мечтал о расправе, а потому, что хотел поскорее пройти через все до конца и вставить течной омеге, доставшей его сообщениями о том, как пусто в ее дырке. Кузнечика били сильно, но без особого фанатизма — наверное, даже не все ребра сломали и не все почки отбили. Подвешенный цепями за руки он едва касался полусогнутыми коленями бетонного пола, хрипел и заплывшим из-за крепкого удара глазом пытался разглядеть Андрея. — Поднимите его, что ли, лица не вижу, — Андрей с удовольствием присел на поданный стул, чиркнул зажигалкой ради забавы пару раз, наблюдая, как гремят цепями, пока Кузнечик морщится от прострелившего плеча. Сломали, видимо. — Ну? — Андрей уперся локтями в колени. — Я тебе тысячу раз говорил: «Гена, не еби все, что движется». Я думал, ты подохнешь, когда тебя за руку буду держать в хосписе для больных СПИДом. Думал, ну, ладно, доживет до пятидесяти, полвека тоже срок. Как вижу, из меня гадалка так себе. Бля, Ген, хули ты решил, что можешь трахать омег моего отца? Ты совсем охуел? Кузнечик нервно дернулся, хотел что-то прохрипеть, но Андрей остановил его невнятные потуги вскинутой ладонью. — Не отвечай, я знаю, что охуел. Скажи мне, Ген, только, пожалуйста, правду: дырка того стоила? — Кузнечик замотал головой, наверное, ему самому казалось, что яростно, но Андрей даже сочувственно хмыкнул, смотря, как старого товарища ведет всего лишь от двух движений. — Если не стоила, хули ты, бля, полез к ней? Изначально. Ты не знал, что он под моим отцом? Знал. Ты не знал, что мой отец расстроится? Знал. Ты не знал, что я тебя грохну за такое? Знал. Ты не знал, что шлюху закопают? Знал. Ну, если, бля, себя, идиота, не жалко, хотя бы его пожалел. Что же ты такой козел? Омега для тебя член сосал, в жопу давал, скакал и прыгал, просил еще, а ты ему смертный приговор подписал, — Андрей шмыгнул носом, он только сейчас осознал, как холодно в доках без пальто. — Ладно, бля, Ген. Раскаяния я на твоем лице не вижу, только страх. Давайте сюда ручку, пусть подпишет. — Ан…др…ей, — изо рта Кузнечика вытекла густая струйка крови, наверняка, выбили пару зубов. — Прости… — Ну, не у меня надо просить прощения, — отмахнулся он. — Так, бля, он что ртом подписывать будет? Освободите одну руку. Так, Ген, не отключайся. Подпиши, пожалуйста, это. Ну, не смотри на меня так, мне становится тебя жаль, хотя ты сам виноват в этой ситуации. Надо было ебать кого-то другого, мой отец конкретно расстроился. Давай, вот, аккуратненько... Где, бля, нотариус? На, засвидетельствуй. Ну, Ген. Было приятно общаться, будет тебя не хватать. — Прости… прости… прости… — зашептал Кузнечик одними окровавленными губами, пытаясь дотянуться до брюк старого товарища, но Андрей только брезгливо дернулся. — Бля, Ген, — он поджал губы и принял от кого-то пистолет. — Сам виноват. Тут-то точно. Если будут ебать, это вместо смазки. Не благодари. Раздался выстрел и оглушительный, пронзительный вскрик вспугнул портовых чаек на пирсе.***
Илья сидел в «Кофемании» на солнечной Большой Никитской и гипнотизировал входную дверь, совершенно не обратив внимания, как два раза кивнул на робкое официантовское: «Добрый день! Вам, как всегда, на завтрак?» и «Из напитков то же самое, что и всегда?». Ему было все равно, что пьет и жует Максим Алексеевич в шаговой доступности от Кремля, потому что знал — за такие деньги и собачье дерьмо ему покажется вполне сносным на вкус. Главное, не грохнуться в обморок, увидев свое собственное тело, расхаживающее само по себе. И тут, когда Илья вовсю улыбался услужливому официанту, про себя удивляясь, какой же все-таки маленький венский шницель за тысячу рублей, вошел он. То есть не он, а Максим Алексеевич. Вернее, он, но без него самого. Илья дар речи потерял. На его тело была натянута старая черная водолазка, купленное прошлой осенью горчичное пальто, высокие, доставшиеся еще от мамы, широкие джинсы и старый дедовский ремень, но все это вместе смотрелось так гармонично, так с достоинством носилось, что Илья даже, грешным делом, подумал, будто бы его кредитную карту опустошили до копейки и перед встречей закупились в ЦУМе. — Привет, — Максим Алексеевич в его теле снял огромные солнцезащитные очки и кинул на столик, подозвав официанта небрежным взмахом руки. — Мне шведский тост с лососем и капучино. Илья тем самым временем разглядывал собственное лицо с недоумением: он действительно выглядел так привлекательно с опущенной челкой? — Але, Хьюстон, еп, — Максим Алексеевич щелкнул пальцами перед его глазами. — Прием. У нас проблема. Что ты, ради всех святых, на себя напялил? — Эм… — Илья крепче вцепился в вилку. — Что было в шкафу. — Я вижу, — хмуро отозвался Максим Алексеевич. — Мда, вкуса у тебя нет. Что ты наплел этому гандону? — Какому гандону? — Илья не так себе представлял начало их разговора, но сейчас и думать про это забыл, рассматривая каждую веснушку на своем лице, каждую морщинку, думая, как же дико смотреть на себя со стороны и как дико считать себя в кои-то веки настолько привлекательным. — Мужу моему. Твоему теперь, — хмыкнул Максим Алексеевич. — Я его не видел. — Опять трахался где-то, значит, — фыркнул недовольно он, совершенно не так, как фыркал порой Илья. — Простите… Я… В общем, это так дико. Как так получилось? — Так. Сначала представимся. Я же в теле Ильи Стрельникова? — Максим Алексеевич сложил локти на столе, пристально прищурился. — Бета, двадцать пять полных лет, не женат, без детей, без пары. Живет в районе Красногвардейской, десять минут пешком на метро, — он помахал «Тройкой» перед глазами. — Не богат, но и не беден. Милая квартирка в ипотеку. Надеялся сегодня выйти на работу, презентовать проект по улучшению экологической обстановки при добыче алюминия в КНР. — Бокситов, — поправил его чисто на автомате Илья, и Максим Алексеевич, совершенно не смутившись, холодно осек его: — Да мне похуй. Теперь ты. — Я? — Да, бля, ты. Что ты обо мне знаешь? — Вербер Максим Алексеевич, двадцать пять полных лет, замужем за Андреем Олеговичем Скворцовым уже четыре года, — выдал он то, что услышал еще в больнице. — Богат… красив… брак по расчету. — У, Глебушка рассказал? — его собственное лицо неприятно, непривычно оскалилось. — Ему сказал, что с нами произошло? — Нет, я в больнице очнулся. Сказали, что амнезия… — О, а мне пришлось твоих дружков выставлять из квартиры. Сказался, что отравился, но меня и правда вырвало, — Максим Алексеевич поморщился, а Илья с удивлением наблюдал за новой для себя мимикой. — Итак. Проблема такова, что я застрял в твоем теле, а ты в моем. Решение этой проблемы на мне. На тебе — синхронизация наших жизней. С амнезией ловко придумано. — Стой-стой, — нахмурился Илья, откидываясь на спинку стула, когда официант принес заказ Максима Алексеевича, а перед ним поставил свежесваренный латте. — В смысле: решение проблемы на тебе? Ты знаешь, почему так получилось? — Догадки есть, — уклончиво ответил тот, поддевая вилкой лолло-россо. — В общем. План такой… — Так, стой, я сказал, — Илья отодвинул от себя чашку с латте, вцепился взглядом в Максима Алексеевича, и тот даже на мгновение стушевался. — Объясни. Это не только твоя проблема, но и моя. — Твоя проблема? В отличие от тебя, я сейчас живу не в центре Москвы, а где-то, блядь, почти за МКАДом. Ты охуел? — Это ты охуел. Думаешь, мне прям так понравилось что ли? Забирай свою жизнь, нахуй, верни мою, — зло прошипел Илья — за соседний столик присели две златовласые омеги в безупречно выглаженных костюмах и с явно настоящими брендовыми сумками. — Так, — властно постарался проговорить в очередной раз Максим Алексеевич, вытирая руки салфеткой и принимаясь за хрустящий тост. — Никак, — отрезал Илья. — Пошел нахуй. Объясняй или я ухожу отсюда. — Если так хочешь свою жизнь вернуть, то не уйдешь, — не поддался на провокации тот. — Я свою жизнь верну под видом тотальной амнезии до конца своих дней. А ты свою сможешь? Не ты же заработал себе хату в центре в свои двадцать пять. — Ты мне нравишься, — неожиданно выдал совершенно серьезно Максим Алексеевич. — Что за...? — Нравишься, говорю, — он вытер губы салфеткой, отложил тост. — Я думал, ты тупой бета, насосавший себе должность, потому что твой начальник так в трубку плакался… Я решил, что ты полируешь ему стол в перерывах. — «Полируешь стол»? — недопонял Илья. — Отсасываешь, трахаешься, ебешься, занимаеш… — Я понял, понял, не продолжай, — глубоко вздохнув, Илья отпил латте. — Сильно ревел? — Белугой. Я уж подумал пойти, но не решился, я вообще знаю по экологии только то, что сливать отходы в реки — плохо, — пожал плечами Максим Алексеевич. — В общем, к делу более важному. По поводу этого, — он помахал рукой между ними. — В прошлом году на годовщину свадьбы я съездил на Урал с друзьями к шаману. — Ты сейчас серьезно? — Я, бля, так тоже думал. Ну, думаю, что со мной произойдет? Как в фильме «О чем говорят омеги», буду мысли читать? Ну, курицу на моих глазах зарежет. Ну, оленя. Повеселимся, выпьем шампанское, отпразднуем еще один год до окончания моего брачного контракта. Ну, в общем… Мне друг сказал, что к шаману много кто ездит. А вообще мне про него еще батя Андрея рассказывал, Олег Викторович. Ты с ним еще познакомишься… В общем, я поехал, думаю, ну, если Олег Викторович соизволил почтить его своим присутствием, то кто я такой, чтобы нос воротить. Может, он какой-то крутой психолог. Заодно, думаю, Урал посмотрю. Ну, поехали мы с друзьями. Шаман у меня спрашивает, мол, чего на свете больше всего желаешь? Вот в данный конкретный момент. Я говорю, что свободы. Он такой: любой ценой? Я говорю: любой, без чьих-либо смертей. Я же не гандон так-то, пусть все живут. Я за мир во всем мире. Ну, он такой и говорит: опиши мне свободу. Я говорю: вот, я бета, простой, но успешный, работаю и не сосу, мужа нет — в поисках, родителей тоже нет, ничем не связан, никому не должен, никому не обязан, у меня настоящие друзья без понтов. Да, не смотри на меня так, это жутковато, знаю. Он такой: ок, понял, спасибо, следующий. Ну, думаю, свои пятьдесят тысяч я просрал за десятиминутный сеанс. А он мне такой уже на выходе кричит: да, осторожно, желания имеют свойство сбываться именно так, как ты мечтаешь. Ну, вот, думаю, его рук дело. Максим, а такого малолетнего бету, хоть и ровесника, но выложившего пятьдесят тысяч непонятному колдуну на Урале, Илья даже мысленно не мог себя заставить уже называть Максимом Алексеевичем, шмыгнул носом и уперся взглядом в капучино, нервно обводя пальцами фарфоровую ручку чашки. — Ты меня за идиота держишь? — выдавил из себя Илья. — Почему за идиота? — удивился тот. — Ты сейчас в моем теле, я — в твоем. И ты, бля, соответствуешь моей мечте если не на двести, то точно на сто процентов. — А я тут причем? По закону жанра и вообще по логике, ты должен был попасть в параллельную вселенную, или я должен был умереть, а ты занять мое место, что за бред, нахрен меня впутывать? — Ой, — вновь поморщился Максим и как-то небрежно брякнул. — Я же сказал — без смертей. — А он прям точь-в-точь исполнил твое желание? — Ну, бля, точнее не бывает, — Максим вновь шмыгнул носом. — И ты почему так легко оделся? — стал наседать Илья, закипая ото всего сразу разом, но стараясь не повышать голоса — омеги за соседним столиком то и дело странно поглядывали на них, наверное, не совсем понимая, что делают двое бет в разгар рабочего дня в кафе. — Не твое тело, так береги его, как зеницу ока. — О, раз о теле заговорили, девственности мне тебя тоже не лишать? — ехидно поинтересовался Максим полушепотом. — Я, кстати, этому тоже обрадовался: секса хотя бы не хочется и от простой дрочки можно кончить. А тебе надо будет мое тело ублажать. У меня много партнеров было, пролистай контакты, как захочешь, сможешь вызвать живой член. Бля! Срочно проси счет, час почти вышел! — Тебе двенадцать? Что за бред ты несешь? — Илья закрыл глаза, потер переносицу и, глубоко вздохнув, подозвал официанта. — Счет. Общий, — посмотрел на Максима. — Я угощаю. — Ой, спасибо, бля, расщедрился… — Заткнись, пока я добрый, — прошипел Илья. — Итак, когда мы поедем к этому шаману? — Никаких «мы», — отрезал категорично Максим. — Я еду один. Ты даешь мне мою, прошу заметить, кредитную карту, только не «Сбера», а «Райффа», она моя личная, без привязки к родителям или Андрею. Я ищу шамана и обо всем тебе сообщаю. — Ты охуел? — Илья не понимал: то ли он пропустил огромную часть их диалога, то ли Максим совершенно безмозглый разбалованный бета. — Ты куда один собрался? — Это ты не понял, во что вляпался. Честно скажи, только глядя в глаза. Ты мечтал о чем-нибудь? Вот накануне? Я мечтал о том, что я тебе рассказал. Хочешь поржать? Я на колени перед кроватью встал и Богу помолился. Прикол? Илья на мгновение задумался. О чем же накануне он мечтал? Михаил выпил практически все запасы «Вдовы Клико», он сам опустошил последний бокал и поперся спать в собственную спальню с Егором на пару, но о чем же он мечтал, стоя в ванной и намыливая лицо? Точно. — О муже, — совершенно спокойно признал Илья, кто из бет об этом не мечтал — пусть кинет в него камень. — И что о нем мечтал? — недопонял Максим, смотря, как Илья неловко прикладывает его бывший телефон к аппарату и кивает улыбающемуся официанту. — Чтобы был. — Вуаля, он у тебя есть, — победоносно заключил Максим, не спеша вставать из-за столика. — Ведь больше ты ничего о нем не думал? Ничего не просил? Чтобы был. А надо, милый мой, через запятую, через запятую, более конкретно свои желания озвучивать… — Похоже на заученный текст из какого-то инстаграм-блога, — нахмурился Илья. — Чем только не займешься, когда у тебя куча времени, муж-уебок и куча бабла, а в довесок ты хотел бы сбежать из ненавистного брака… — Ты из-за него переживаешь? Что не пустит? — Конечно, сейчас точно не пустит. Если только с тобой вместе полетит. Но ради тебя, а вернее меня, он свой зад вообще никуда не переместит, даже если понадобится улицу перейти. — Странно, — призадумался Илья, ловя на себе недовольный взгляд Максима, скользящий по его одежде. — Мне сказали, что он меня в больницу привез. Якобы я не просыпался с утра, он распереживался… — Конечно, — Максим встал, вслед за ним встало непринадлежащее ему более тело. — Он из кожи вон вылезет, если это вопрос твоей ранней кончины. В общем, условимся завтра встретиться тут же, но уже в четыре. Ладно? — Почему не можем посидеть еще? Почему ты просил только час? — Потому что иначе Андрей поставит за тобой слежку и подумает, что мы трахаемся. А так как мы выглядим, как пара друзей, и мы беты, он подумает, что у нас больше, чем просто трах. Он этого не любит, боится, что я не испугаюсь и подам на развод. Поэтому, не стоит… — Максим надел солнцезащитные очки. — Запиши меня своим именем в телефоне. Я напишу тебе, окей? Завтра принеси карточку и придумай достойное обоснование тому, что она у тебя исчезла. — Ладно, понял, — отмахнулся Илья, но тут же перед входом затормозил, за плечо одним рывком разворачивая к себе Максима. — С моими друзьями — по-минимуму. Понял? — Не тупой, — фыркнул тот и широким шагом вышел из кафе, не оборачиваясь, чуть не побежав, ринулся вниз по Большой Никитской, как бы невзначай сильнее кутаясь в воротник пальто. Илья только хмыкнул и перешел на Брюсов переулок, где в машине его уже обождался верный бета, личный человек-оркестр, про которого Максим коротко и ясно написал ему: «Глебу верь, но не рассказывай».***
Андрей разлепил глаза, поморщился с досады, ощутив, как нагрелась промокшая за ночь простыня — полуденное солнце нещадно жарило сквозь толстые, неприкрытые ничем окна, возле которых он вчера нещадно драл течного омегу, будто бы отыгрываясь на нем за глупую смерть Кузнечика, за тупую шлюху отца, за самого отца, за никчемного мужа. Первая мысль с утра — и такая гадкая! Он лениво опустил руку по правую сторону от себя, нашарил ладонью оголенный, плоский живот. Омега застонал, повел бедрами, перекатившись на бок и заставляя голодный взгляд уставиться на все еще текущую дырку. — Сучка ты, Кирилл, — довольно выдохнул Андрей. — Твоя, — игриво ответил тот, чувствуя, как на него наваливается тело. Андрей заулыбался, перехватил кольцом рук омегу за грудь, не забывая задеть чувствительные соски, и плавно под протяжный сладкий стон вошел. Кириллу только оставалось постанывать от бешеного удовольствия, послушно открывать рот, когда Андрею хотелось целоваться, и подаваться навстречу, глубже насаживаясь на крепкий альфий член. Он уже понял собственную вчерашнюю ошибку, осознал, что не стоило кидаться с порога обвинениями и лить слезы понапрасну — Андрей такого не любил, поэтому отодрал грубо, совершенно не заботясь о нем, повязал на добрых полчаса, а после заставил сосать до потери рассудка. Кирилл истратил весь запас ласки и арсенал кокетства на задабривание альфы: позволил и в душе себя взять, и на кухне, и у окна, и даже стойко вытерпел все вязки, лишь бы Андрей не злился и трахал, как всегда. Долго, нежно и, желательно, без узла, а то второй день подряд он его размеров не выдержит. Андрей, кончив внутрь и крепко поцеловав омегу в губы, не давая завязаться узлу, довольно потянулся. Секс с течным омегой, а уже второе дыхание открылось! Столько энергии, столько сил! Ни один вшивый бета, будь он в тысячу раз красивее любого омеги, неспособен на это. — Будешь есть? — спросил, чуть ли не мурлыча, Кирилл и прижался ближе, Андрей снисходительно обнял его одной рукой, пальцами поглаживая плечо. — Нет, нужно мужа проведать. — Зачем? — удивился омега, приподнимаясь на локтях и пытаясь заглянуть в его глаза. — Затем, — отрезал Андрей, тут же начиная собираться. — Течка прошла, но я сегодня вечером еще загляну. Ты пока себе что-нибудь присмотри, сладкий, — он притянул его лицо за подбородок, ворвался в рот языком. — Я оплачу. А у самого в голове — странные глаза Максима, смотревшие на него впервые в жизни с неподдельным обожанием и восхищением.