1899 год
Изабелла Целлер не могла не находить горькой иронии в том, насколько внезапно и совершенно неожиданно изменилась её жизнь, причём по вине обстоятельств, находившихся совершенно вне её контроля. Она была терпеливым человеком, склонным тщательно всё обдумывать, прежде чем сделать, и её решения, какими бы трудными они порою ни были, почти никогда не выходили ей боком. И всё же, каким-то совершенно невероятным образом, цепочка случившихся с ней событий заставила Изабеллу пройти путь от единственной наследницы своего рода к тому, чтобы оставить не только свой родной дом, но даже и свою страну, выйдя замуж за британца. Она, впрочем, не жаловалась, ибо сложившаяся у неё в итоге жизнь полностью её устраивала.
Чародейский род Целлеров был известной чистокровной семьёй, однако гордиться им, помимо своего статуса крови, было особо нечем. По сравнению с остальной немецкой волшебной знатью, у них не было ни хоть сколько-нибудь существенного политического влияния, ни, тем более, богатства. К тому же, её родителям, по меркам большей части общества, очень серьёзно не повезло с детьми, ведь единственными, кого они смогли родить, оказались девочки. Само по себе это, конечно, не было проблемой — дочь, при отсутствии у неё братьев, также могла стать наследницей рода, а поскольку Изабелла была старшим ребёнком, эта роль, естественно, выпала на неё.
Она не возражала, но и не испытывала по этому поводу особой радости. Положение будущей леди Целлер означало лишь то, что забота о благополучии её семьи ляжет, в дальнейшем, на её плечи — что, учитывая, прямо скажем, нелестное состояние её рода, не было чем-то, чего Изабелла с нетерпением ждала. Однако она приняла это с присущим ей стоицизмом и достоинством, даже согласившись пожертвовать ради этого собственным детством. Так что, пока её младшие сёстры играли, ходили в гости к друзьям и мечтали о том, кем они станут, когда вырастут, Изабелла усердно училась всему, что необходимо было знать будущей главе рода и не тратила своё время на мечтания — она и так уже знала, кем ей суждено было стать.
Однако, очевидно, даже самые тщательно составленные планы были бессильны перед волей случая.
Её родители были уже немолоды, поэтому неожиданная беременность её матери обрушилась на неё, как снег на голову. Самая младшая из сестёр Изабеллы уже училась в Дурмстранге, поэтому было совершенно естественно, что ни она, ни кто-либо ещё в их семье не ожидал появления нового ребёнка так поздно. Ещё больше всё усложнилось тогда, когда он оказался мальчиком, а значит, в соответствии с кодексом их рода, становился новым наследником Целлеров. Все те годы, что Изабелла потратила на подготовку, все прикладываемые ею усилия — всё это вдруг оказалось ненужным, и единственная польза, которую она и две её сестры могли теперь принести семье, была выгодная помолвка.
Конечно же, времена сейчас были иными — женщин больше не продавали, как скот, тому, кто предложит наивысшую цену. Договорные браки, особенно заключаемые через магически обязывающие контракты, всё ещё были обыденным явлением, однако большинство семей в последнее время позволяли своим детям насладиться юностью и давали им время для того, чтобы найти потенциальных супругов во время посещения школы. Изабелле, к её немалому сожалению, не повезло и здесь — будучи всё своё детство сосредоточенной на учёбе, она, естественно, так и не нашла мужчину, которого можно было бы счесть подходящим. Не было ничего удивительного в том, что её родители решились прибегнуть к брачному контракту.
Что её, однако, удивило, так это то, кого именно они выбрали в качестве её будущего мужа.
Прежде всего, он был иностранцем — об этом она узнала ещё до того, как впервые встретилась с ним. Конечно, для немецкой волшебной знати не было чем-то из ряда вон выходящим искать себе супругов заграницей, но Целлеры, как и многие семьи схожего положения, предпочитали заключать браки в пределах Германии или, в крайнем случае, с кем-то из её соседей. К тому же, её потенциальный суженый оказался англичанином, то есть, по какой-то причине, решил связать свою жизнь с кем-то, кто жил довольно далеко от его родной страны и имел с ней минимальное количество связей. Не то чтобы это было подозрительно само по себе, но всё равно вызывало у Изабеллы некоторые вопросы.
Тем не менее, она решила дать своему возможному супругу преимущество сомнения. Было, в конце концов, неправильно судить о ком-то, толком ещё даже не зная это человека, и Изабелла, будучи женщиной непредубеждённой, предпочла на какое-то время притвориться, что всё было в порядке. Однако на этом странности не закончились, потому что вскоре пришло время организовывать смотрины, на которых, по обыкновению, как жених с невестой, так и главы их семей знакомились друг с другом. Оказалось, что её будущий муж приедет один — более того, о его родителях не только не упоминалось, но даже казалось, будто вообще никто не хотел о них разговаривать. И вот это уже было поводом для определённого беспокойства.
«Надеюсь, что я не выйду замуж за Синюю Бороду», — нервно думала Изабелла по мере того, как день, когда молодой человек должен был посетить их, стремительно приближался.
Бенджамин Поттер, впрочем, определённо не был тем, кого она могла бы счесть жутким или пугающим — напротив, он выгодно отличался от всех тех молоденьких аристократов, что то и дело приходили свататься к её сёстрам. Это был мужчина года на три старше неё, приятной наружности, с угольно-чёрными, непослушными волосами и глазами насыщенного, красновато-карего цвета. Одет он был в элегантную, терракотово-коричневую мантию последней моды, а в общении показал себя очень вежливым и даже, как будто, слегка застенчивым. Ужасное владение немецким было, пожалуй, его единственным недостатком — что, учитывая полное отсутствие у Изабеллы знания английского, поначалу сделало их общение крайне неловким.
Было бы глупостью предположить, что молодой лорд Поттер покорил её сердце с первого взгляда, но после того, как их знакомство, наконец, состоялось, жизнь с ним больше не казалась ей пожизненной каторгой. Разумеется, ни он, ни она не любили друг друга — ведь они не знали друг о друге практически ничего, кроме самых общих вещей, — но более чем достаточно уважали, а значит могли приложить максимум усилий для того, чтобы их брак сработал. Её родителей, естественно, не волновали все эти неважные с их точки зрения тонкости — они были счастливы уже только тем, что молодой, богатый дворянин из далёкой страны не только обратил внимание на их старшую дочь, но и остался ею доволен.
Новость о том, что у её мужа было родовое поместье в небольшой провинциальной деревеньке, Изабелла восприняла с облегчением — здесь, в Германии, она жила в довольно крупном городе, и с каждым годом он нравился ей всё меньше и меньше. Общество маглов, казалось, менялось прямо на глазах — распространённые среди волшебников газовые рожки сменялись ими на новые, пронзительно яркие лампы; обыденные, запряжённые лошадьми экипажи уступали место самодвижущимся повозкам с огромными, кипящими котлами, движимые силой исторгаемого из них пара; привычные же для неё мануфактуры всё больше увеличивались и обрастали высокими трубами, чадящими в некогда чистое небо зловонным чёрным дымом.
По сравнению со всем этим, английская глубинка, с её зелёными лугами и небольшими рощицами, напоминала ей о бесконечно далёких и куда более беззаботных временах, а живописные деревенские пейзажи казались достойными пасторалей. Она с лёгкостью поймала себя на мысли о том, что совершенно не против остаться здесь на всю жизнь, и даже немногочисленные мелкие странности, то и дело продолжавшие с ней происходить — вроде Бенджамина, почему-то отказавшегося показать ей большую часть семейной усадьбы, а после заключения ритуалов помолвки и магического брака настоявший на проведении свадебных торжеств исключительно в саду на заднем дворе, — не слишком её обеспокоили.
Она ожидала, что они останутся жить в Стинчкомбе, где и находилось родовое поместье её нового мужа, однако тот, по какой-то причине, жить в Поттер-мэноре категорически не хотел. Вместо этого Бенджамин увёз её в ещё большую глушь, куда-то в Девоншир, где, по его словам, его далёкий предок оставил ему дом, который, за века неиспользования, превратился в сгнивший, полуразрушенный и заражённый всевозможной нечистью остов. Бенджамин узнал о нём по чистой случайности, когда искал более уединённые места для жизни, а когда смог отыскать — принялся трудиться не покладая рук и, в конце концов, превратил осыпающиеся руины в уютное семейное гнёздышко.
Коттедж, располагавшийся в небольшой деревушке со странным названием Годрикова Впадина, и в самом деле показался ей весьма милым — это был двухэтажный дом с крышей, покрытой тёмно-коричневой черепицей, и бежевыми стенами из обожжённой глины, сменявшиеся брусьями из благородного ореха или кладкой из камней разных форм и размеров. Большие окна с переплётами во французском стиле обрамляли деревянные рамы, а парадную дверь на просторном крыльце украшал дверной молоток в виде латунной львиной головы. Передний двор же, через который проходила небольшая гравиевая дорожка, что вела от дома напрямую к калитке, практически полностью занимал небольшой сад.
Внутри дом был отделан дорого и со вкусом, в духе годвиновской классики — пусть Изабелле, привыкшей к практичности и простоте бидермайера, он и казался порою чересчур душным и слишком тесно заставленным. Тиснёные вьющимся орнаментом обои песочного, лавандового, изумрудного и бордового цветов соседствовали с коричневым и красным паркетом, устланным пёстрыми коврами с цветочной вышивкой. Ни одно свободное место не оставалось пустым, и в каждой комнате было что-нибудь интересное — декорированная мебель из дорогих пород дерева, настенные акварели в украшенных резьбою рамах, гравюры, вазочки с цветами на кружевных салфетках, антикварные статуэтки и ещё множество других украшений.
Жить в такой незнакомой для неё обстановке, да ещё и в чужой стране, было непросто, а временами и откровенно тяжело. Однако Изабелла давно уже приучила себя стоически переносить сваливавшиеся на неё невзгоды, и поэтому просто терпела. Бенджамин был с ней мил — гораздо милее, чем она ожидала от него, — а в браке у неё было больше свободы, чем она осмеливалась надеяться. Она была свободна ходить туда, куда ей угодно, и делать то, что ей хочется — по крайней мере тогда, когда Бенджамин не нуждался в ней, и она прекрасно знала, что было крайне маловероятно, чтобы любой другой мужчина на его месте так добровольно отказался бы от контроля. То, что он не пытался принуждать её в том числе и в постели, заставило её уважать его ещё больше.
Когда они, наконец, занялись любовью, это произошло потому, что она хотела этого так же, как и он. Изабелла не любила Бенджамина — пока ещё нет, — но всё же что-то чувствовала к нему; наверное, лучше всего это можно было описать как «привязанность». Она, конечно же, знала о том, что у него хватало скелетов в шкафу — от неё не укрылось то, каким нелюдимым человеком на самом деле был её муж, какой затворнический образ жизни он вёл или как он, казалось, стремился от чего-то спрятаться в этой захолустной деревеньке. Быстрые взгляды, которые Изабелла то и дело ловила от своих односельчан, или торопливые шепотки, когда они думали, что она их не слышала, тоже намекали о том, что Бенджамина окружала какая-то тайна, что-то, что превратило его в, пусть и негласного, но всё же изгоя.
Новость о том, что она ждёт ребёнка, невероятно осчастливила её мужа, и, если быть честной, её саму тоже, хотя она также испытывала невероятное волнение, а ещё смутную тревогу. Её состояние, по какой-то причине, начало стремительно ухудшаться, несмотря на то, что в юности Изабелла не жаловалась на здоровье. У неё практически постоянно кружилась голова, и временами она даже падала в обморок, а каждая третья попытка съесть хоть что-то сразу же оборачивалась рвотой. Первые несколько месяцев она провела в постели и больше спала, чем бодрствовала, полностью вверив себя заботе своего мужа, и Бенджамин, к его чести, проявил чудеса терпения и исполнял все её просьбы без малейших возражений.
Разумеется, она обратилась к целителям практически сразу после того, как заподозрила, что страдала от чего-то большего, чем простое недомогание, но те просто развели руками. Кровь ребёнка была просто слишком сильна для неё, и, за исключением тонизирующих, укрепляющих и питательных зелий, существовало не так уж и много способов облегчить её самочувствие.
— Боюсь, что это моя вина, — однажды признался ей Бенджамин, нежно держа в руках волосы своей супруги, когда её в очередной раз рвало, — Моя матушка… Она была новокровкой.
Он не рассказал ей многого, но знал, что Изабелла была умной женщиной и поняла не только то, в чём он сознался, но и то, о чём он умолчал.
Если Поттеры совсем недавно обновляли кровь, то это означало, что Бенджамин, избавившийся от многочисленных накопленных предками болезней и наследуемых проклятий, обладал не просто безупречным здоровьем, но и был очень силён магически. Родить от него детей, магию которых ничто не сдерживало и не ослабляло, могла далеко не любая чистокровная волшебница, и то, что происходило сейчас с Изабеллой, было просто очередным доказательством того, насколько она не подходила ему. Бенджамину было совершенно необходимо очень тщательно подойти к тому, какую женщину сделать матерью своего наследника — но что-то подсказывало ей, что у него попросту не было возможности быть разборчивым.
К счастью, мучительная слабость не продлилась долго. Её живот рос всё больше, малыш начал шевелиться, а большая часть неприятных симптомов постепенно отступала, пока полностью не исчезла. Бенджамин, и раньше бывший довольно заботливым, с каждым днём всё больше становился похожим на няньку, поэтому Изабелла большую часть времени проводила дома. Летняя чайная, примыкавшая к заднему двору, быстро стала её любимым местом — стены этой просторной комнаты, оклеенные бежевыми обоями, гармонировали с выкрашенным в тот же цвет шкафом-стеллажом со стеклянными дверцами, а лёгкие, полупрозрачные шторы нежных пастельных тонов обрамляли высокие, широкие окна, открывавшие прекрасный вид на сад.
Паркет из светлого дерева был покрыт бледно-лиловым ковром, расшитым золотом, на котором стоял небольшой чайный столик из тёмного дерева, а по бокам — два мягких кресла со светлой, с узором из васильков, обивкой и мягкими подушками. Под отделанным лепниной потолком висела хрустальная люстра, а на стенах — газовые бра, мягкий свет которых прекрасно сочетался с сиянием фонарей сада, особенно по вечерам. Днём же солнечные лучи наполняли комнату теплом, и летавшие в них крошечные пылинки искрились, точно блёстки. Чуть поодаль от кресел стояло какое-то комнатное растение в деревянной кадке, на небольшом столике у окна — букет ромашек в изящной вазе.
А стеллажи… Чем только не были уставлены полки! Здесь были стопки книг, многочисленные безделушки и сувениры, баночки с соленьями, компотами и вареньями, букеты с сушёными травами и полевыми цветами, вазочки с чайными листьями… Вот так, расслабившись в мягком кресле, подставив лицо и живот тёплому солнцу, Изабелла могла проводить здесь долгие часы, в компании очередной книги, горячего чая в дорогом сервизе или коробки с какими-то сладостями. Ей нравилось находиться в этой комнате больше, чем в какой-либо другой, а самое главное — это нравилось и малышу, который, по мере того, как месяцы сменяли друг друга, становился всё активнее и сильнее.
Порою, когда Изабелла засыпала в чайной, ей чудились странные и совершенно незнакомые прежде ощущения, о которых, проснувшись, она не могла вспомнить совершенно ничего. В такие моменты ей казалось, будто кровь её ребёнка кого-то звала — и дом словно бы отвечал ему; казалось, будто в глубине земли, прямо под коттеджем, билось огромное, живое сердце — и её магия, насыщавшаяся с каждым ударом, пульсировала в одном такте с ним.
Роды дались ей невероятно тяжело. Она запомнила лишь выражение ужаса на лице Бенджамина, крепко державшего её за руку и смотревшего на кровь, которая стекала по её ногам — всё остальное просто потонуло во мраке неописуемой боли. Её муж ни на секунду не оставлял её, продолжая находиться рядом с ней, когда Изабелла кричала и тужилась изо всех сил, в муках даруя жизнь их ребёнку. Он же был первым, кто взял его на руки — укутанного в пелёнки, визжащего, розового, сморщенного, с ног до головы залитого кровью своей матери. Это был мальчик, наследник их семьи — и Изабелла, взглянув на него всего один раз, уже могла с уверенностью сказать, что любила его больше жизни.
Бенджамин решил назвать его Генрихом — вариантом имени «Генри», но на немецкий манер. Она не возражала, главным образом потому, что забота о сыне легла почти исключительно на плечи отца. Тяжёлые роды серьёзно подкосили её здоровье — большинство ведьм рожали, по обыкновению, дома, в компании семейного целителя, поэтому необходимость быстро госпитализировать её в больницу Святого Мунго само по себе говорило о многом. В какой-то момент помрачившийся разум Изабеллы был даже не в состоянии продолжать цепляться за реальность, и перед тем, как полностью лишиться чувств, она лишь молилась о том, чтобы не оставить своего малыша без мамы ещё до того, как он научится ходить и не говорить. К счастью, этого не произошло — но свою цену ей всё же пришлось заплатить.
Особенно когда целители со скорбными выражениями на лицах сообщили ей, что она никогда больше не сможет иметь детей.
В тот день, когда она открыла глаза, лёжа в больничной палате, был первым разом за всю её жизнь, когда она увидела Бенджамина плачущим — и причина тому, вопреки её страхам, заключалась вовсе не в её состоянии. На
это известие её муж отреагировал со всем присущим ему спокойствием, более того, прямо заявил, что, как бы ему ни хотелось завести когда-нибудь второго ребёнка, для него было вполне достаточно и того единственного, что у них уже был. Нет, до слёз его довело вовсе не это, а мысль о том, что он и в самом деле потерял её — и Бенджамин был несказанно рад тому, что она всё-таки смогла снова встать на ноги. Он просто не мог перестать держать её за руку, время от времени нежно целуя её пальцы и продолжая говорить, как сильно он её любил.
Всё то, что с ней произошло, казалось, что-то сломало внутри него, разрушило какую-то стену, которую он выстраивал вокруг себя, отгораживаясь и от неё, и от окружающего мира. Он продолжал говорить, и не остановился, пока в конце концов не рассказал ей всё — все свои секреты, всё то, что он скрывал на протяжении, быть может, всей своей жизни. Он рассказал о страшной клевете, что опорочила его доброе имя, и последующем разрыве его помолвки с Имоджен Гринграсс, рассказал о смерти своего отца, погибшего на дуэли с отцом его бывшей невесты, и о том, как быстро угасла от горя мать. Он рассказал ей о Певереллах, о том, что древняя сказка барда по имени Бидль — правда, о двух могущественных предметах, ныне безвозвратно утраченных — и об одном предмете, который принадлежал его — нет,
их семье.
Когда исповедь Бенджамина подошла, наконец, к своему концу, в глазах Изабеллы стояли слёзы. Потому что всё то, что так долго беспокоило её в муже, все те мелкие странности, которые она не могла игнорировать — его нелюдимость, его робость, его граничащий с паранойей страх, — всё это внезапно обрело смысл, и теперь она понимала, что об этом кричала каждая незначительная деталь. Он мог бы решить унести эти секреты с собой могилу, мог продолжать скрывать своё мрачное прошлое ото всех — даже от собственной жены, — если бы по-настоящему захотел этого. Но он доверял ей, потому что считал её частью своей семьи, потому что хотел, чтобы наследие этой семьи тоже было её частью — и только сейчас она поняла, каким подвигом для него было прийти к такому решению.
В тот момент, когда Изабелла, едва дыша, взяла в руки Третий Дар — мантию-невидимку, подаренную когда-то Смертью самому младшему из братьев, — она поняла, что любила Бенджамина больше всего на свете.
Их мальчик рос спокойным ребёнком, мечтою любого родителя; конечно, он был любопытен, но это компенсировалось его тихим и неконфликтным характером, что, с одной стороны, было замечательно, но с другой — несколько осложняло общение с ним. У Генриха практически не было друзей, если не считать странной девочки Арианы, жившей неподалёку, но создавалось впечатление, что он в них и не особенно нуждался. Таким образом, детство его пролетело практически незаметно, и, по мере того, как неотвратимо приближался к ним двадцатый век, столь же стремительно приближалась и пора, когда их сын должен был отправиться в Хогвартс.
Она хорошо помнила, когда именно их, казалось бы, устоявшаяся жизнь вновь пошла кувырком. В тот тёплый, летний день она сидела в чайной комнате, пока внезапно в к ней не ворвался Бенджамин, выглядевший напуганным до смерти. Знавшая своего мужа как облупленного Изабелла напряглась моментально — мужчина был бледен, глаза его расширились от потрясения, и выглядел он так, будто, подобно своему предку Певереллу, сподобился лицезреть саму Смерть. Ни разу ещё она не видела его в таком состоянии — у него даже руки тряслись!
— Милый, что произошло? На тебе лица нет… — леди Поттер мигом поняла, что её супруг сейчас напоминал туго сжатую пружину, готовую со страшной силой распрямиться при малейшем неверном движении. Поэтому она избрала максимально мягкий подход, рассчитывая разговорить его достаточно для того, чтобы снять напряжение. Однако договорить она не успела, потому что, едва заметив её, Бенджамин в два шага оказался рядом и стиснул её в таких крепких объятиях, словно боялся по возвращении не застать её живой. Ей была приятна такая забота, но озабоченности её это отнюдь не уменьшило.
— Мерлин, Белла… — прохрипел Бенджамин, — Превеликие Мордред и Моргана, как же я рад, что с тобой всё в порядке!
— Бен, что… — но ей снова не удалось закончить вопрос, потому что мужчина впился ей в губы с такой яростью, каковой она никогда за ним не замечала. Честно говоря, в данный момент она была немного не в настроении, но решила, что поддаться — лучший вариант, поэтому послушно впустила его язык в свой рот, прикрыв глаза от удовольствия. Хоть ситуация и не располагала к этому, но Изабелла должна была признать — такого потрясающего поцелуя она не получала уже очень давно.
— Гарри в порядке? — выдохнул Бенджамин, едва отстранился от неё.
— Да, он… — и снова её перебили.
— Он был на улице? В деревне? — вопросы сыпались в таком темпе, что она даже не успевала отвечать на них. Это её злило, но она заставила себя успокоиться. Изабелла привыкла терпеть — в конце концов, «вода камень точит»; она терпела всю свою жизнь — терпела достаточно, чтобы дать вызреть внутри себя и любви к Бенджамину, и его ребёнку, и теперь ей нужно было просто дождаться, пока мужчина выговорится достаточно, чтобы успокоиться хоть немного.
— Нет, он весь день был дома, — на этих словах плечи лорда Поттера, наконец, опустились, и владевшее им напряжение слегка ослабило свои путы.
— Может скажешь, наконец, что произошло? — тут же двинулась в атаку Изабелла, воспользовавшись тем, что супруг не успел взять себя в руки.
— Извини, милая, я… — он вздохнул, — Я просто потерял голову. Пойдём, присядем, я всё расскажу. Это будет тяжело, и нам, возможно, придётся также поговорить с Гарри.
Это Изабелле уже не понравилось, но она позволила провести себя в гостиную и усадить на диван. Бенджамин, тем временем, вызвал домашнего эльфа и затребовал огневиски — учитывая, что мужчина, не особенно тяготевший к спиртному, вдруг решил приложиться к бутылке, серьёзность ситуации была очевидна любому.
Некоторое время никто ничего не говорил — Бенджамин просто молча сидел, крепко стиснув жену в объятиях, и время от времени делая порядочные глотки из гранёного стакана; в первый раз он поторопился, из-за чего закашлялся и выдохнул изо рта несколько крошечных язычков пламени.
— Я был у соседей, — начал он наконец, — У младшей дочери Смиков лихорадка, и я хотел отнести ей настойку, как мы с ним и договорились… — тут он помолчал, после чего продолжил уже куда тише, — Когда я проходил мимо дома Дамблдоров, я увидел, что у них что-то происходило — что-то, похожее на волшебную дуэль.
— Умоляю, скажи, что ты не влез в это дело, — простонала Изабелла.
— Я не идиот, к твоему сведению, — хмыкнул Бенджамин, после чего продемонстрировал лежащую в сумке с лекарствами серебристую мантию-невидимку, — Никакими заклинаниями не отслеживается. Я и сам стремился к тому, чтобы они меня не заметили — под горячую руку попасться не особо хотелось, знаешь ли.
— Ладно, теперь я чувствую себя чуть-чуть спокойнее, — проворчала Изабелла, — Так что там произошло?.
— Судя по всему, старший сын Дамблдоров, Альбус, поссорился с тем жутким родственником Бэгшот, который приехал к ней два месяца назад, помнишь? Вроде бы его звали Геллерт…
— Гриндевальд, да, — Изабелла поёжилась и крепче прижалась к мужу, который усадил супругу к себе на колени, — Если я ничего не путаю, он её внучатый племянник. Мне от него всегда не по себе было.
— И ты в очередной раз оказалась права, — вздохнул Бенджамин, — Он применил к младшему брату Альбуса Круциатус. И хотел бы я, чтобы это было наихудшим из того, что я видел. Но, увы, нет — то, из-за чего они дрались, вот что страшно. И это напрямую касается нашей семьи.
Лишь присутствие мужа, и так практически обернувшегося вокруг неё, помешало Изабелле сорваться прямо здесь и сейчас. Потому что со всеми откровениями, о которых она узнала за последние девять месяцев, со всеми знаниями, которыми она теперь обладала, она могла назвать лишь одну причину, по которой кто-то мог нацелиться на Поттеров.
— Они ищут мантию, — прошептала она, бледная и дрожащая.
— Не только её, — негромко возразил Бенджамин, — Все Дары. Они Посвящённые — по крайней мере, Геллерт точно. Возможно, Альбус тоже. И из всех Посвящённых, с которыми когда-либо приходилось иметь дело моей семье, эти двое — самые страшные.
— Почему?
— Потому что они безумцы, желающие править волшебным миром. Они хотят отменить Статут о Секретности, и открыть нас магловскому миру как победоносных завоевателей, после чего поработить их и установить вечное господство волшебников.
— Сумасшедшие! — в ужасе прошипела Изабелла, — Чокнутые! Они понятия не имеют, с чем связываются! Мерлин, Бенджамин, они же не…
— Нет, — ответ лорда Поттера был твёрд, — Никто не знает о Третьем Даре, кроме Поттеров. Посвящённые — та причина, по которой наша семья всегда молчала и о Певереллах, и о мантии. Мы скрывали этот секрет на протяжении веков, потому что знали — как только кто-то узнает, кому принадлежит Дар, они набросятся на нас всем скопом и истребят до последнего человека, если это будет означать, что они получат то, чего жаждут.
— Всё равно, — покачала головой леди Поттер, — В этот раз всё по-другому. Слишком близко к дому.
— Есть ещё кое-что, — тон Бенджамина был странно спокойным, — Младшая сестра Альбуса погибла.
— Нет… — Изабелла в ужасе прикрыла рот руками, — Ей же всего четырнадцать, как… Неужели они…
— Да, — кивнул Бенджамин, — Кто-то из них убил её. Я видел зелёную вспышку — Убивающее проклятие.
— Мерлин… О, бедный Гарри! — она не удержалась от всхлипа, и, в конце концов, сдалась, уткнувшись в грудь мужа и тихо заплакав.
Она не могла себе представить, какое горе, должно быть, испытает её сын, узнав о смерти его единственной подруги. Конечно, Ариана всегда вела себя так, будто у неё были не все дома, и Изабелла подозревала, что Дамблдоры, в глубине души, стыдились этого — по крайней мере, это была единственная причина, которую она могла придумать для того, чтобы практически не выпускать девочку из дома, держа её взаперти. Генриха, впрочем, не слишком волновали её странности, и, возможно, как раз по этой причине Ариана так любила проводить с ним время. По крайней мере, Изабелла была рада, что Альбус не слишком препятствовал их общению — он, казалось, был только рад, что нашёлся ещё один человек, который присматривал бы за его сестрой.
Однако она даже предположить не могла, что всё закончится вот так…
Некоторое время они сидели в тишине, утешая друг друга. Наконец, когда лорд Поттер почувствовал, что Изабелла немного успокоилась, он сказал:
— Гриндевальд сбежал почти сразу. Но меня волнует не только он, но и Альбус. Я не думаю, что когда-либо смогу забыть выражение его лица, Исад. Это было лицо человека, жаждавшего обладать и столкнувшегося с реальной возможностью того, что желаемое у него может быть отнято. Судя по тому, что я услышал, дело было тут не только в пытках младшего брата Альбуса — они с Геллертом разошлись в методах, даже если цели их были одинаковы.
— Значит, никакой разницы? — горько усмехнулась Изабелла.
— Никакой, — кивнул Бенджамин, — И мы должны сказать Гарри. Мы должны объяснить ему, почему ему нужно остерегаться Посвящённых, и в особенности — Гриндевальда и Дамблдора. Я думаю, что теперь оба они не иначе, как враги нашей семьи — потому что они непременно нанесут по нам удар, если когда-нибудь узнают о Третьем Даре.
Изабелла лишь молча кивнула. Она имела представление, насколько велика была опасность. Подумать только — она рассчитывала в лучшем случае на терпимую жизнь ради того, чтобы семья Целлеров могла выбиться в люди. А закончила тем, что влюбилась в собственного мужа, родила от него ребёнка, и на полном серьёзе готовилась защищать само существование семьи, частью которой она когда-то и не надеялась стать.
Бенджамин сдержал своё обещание, и с тех пор не отходил от жены ни на шаг. И она тоже была рядом с ним — ради него, сына и самой себя, обещая, что сделает всё, что в её силах, чтобы защитить их. Дамблдор, Гриндевальд — неважно; их семья когда-то уже имела дело с другими Посвящёнными и отстояла свой секрет. Чем она была хуже? В конце концов она больше не была Целлер; она была Поттер — а Поттеры всегда выигрывали за счёт того, что были прежде всего себе на уме.
***
ᚩᛚᚩᛋᚩᚸᛁᛏᚩᚱᛖᛈᚩᛈᛁᛚᛁᛟᛈᚱᛟᚹᛟᚳᚩᛏᛈᚱᛟᛉᛖᛚᛚᚩ
***
В другом мире, где Поттеры так никогда и не сходили с тропы, что вела их по пути Света, молодому Бенджамину и в голову не могло прийти попытаться заключить брак со столь изворотливыми, мутными и отказывающимися принимать какую-либо сторону людьми, как Гринграссы. Отсутствие помолвки с Имоджен означало и отсутствие скандала, а потому отец лорда Поттера остался жив, а у самого Бенджамина не было причин когда-либо покидать Стинчкомб. Старый дом Певереллов так и остался разрушенным, и Поттеров не было рядом, чтобы стать свидетелями самого тёмного часа Альбуса Дамблдора — и понять, почему им никогда не следует доверять этому человеку.
Изабелла Целлер так и осталась в Германии, поскольку Бенджамин без каких-либо проблем женился на британской колдунье. В отсутствии столь заманчивого предложения, её, как и ожидалось, выдали за местного аристократа-волшебника. Он не испытывал к ней ненависти, но его равнодушие и порою совершенно открытое пренебрежение ранили её куда больше, чем когда-либо могла открытая неприязнь. Спустя полтора года брака Изабелла родила девочку, но её муж, желавший наследника, не удовлетворился этим, несмотря на то, что вынашивание ребёнка подкосило здоровье Изабеллы. Полгода спустя бывшая Целлер забеременела вновь — и встретила свой конец, рожая мальчиков-близнецов.
В другом мире Иоланта Певерелл послушалась своего отца.
