Из руин

      Луч света казался жестким в полумраке; солнце будто бы вытесало себе путь сквозь темноту. В нем мерцали пылинки: сейчас здесь явно некому драить дочиста каждый угол.       Жарко. Ни зги божьей не видать; благо, нужная вам поверхность — деревянная лавка, которую бы отодрать от пятен крови, и распластанное по ней сплетение мышц и дурного характера — освещена в меру хорошо. Для вашей малоприятной работы.       Можно представить, что вы дома. В своих покоях, за удобным письменным столом у огромного окна. Гладкая поверхность красного дерева пахнет лавандой — у вас никогда не убирали чистой мыльной водой…       Нет, представить нельзя. Ваши ноздри подрагивали от запаха пота и крови; тонкий неприятный аромат — возможно, гной? Слежавшаяся одежда? С улицы тянуло нагретой на солнце мокрой травой — уже ближе к вашей зыбкой фантазии, но недостаточно ярко, чтобы перебить жестокую реальность.       — Быстрее начнем — быстрее закончим, — пробормотали вы скорее для себя. Пальцы потные, слегка липкие, и не с первого раза удалось вдеть нить в иглу. Противно природе умелой швеи. Вы волновались.       Шить по живому телу — страшно и сложно, совсем не похоже на то, к чему вы привыкли. Когда-то Лиэм притащил с охоты нескольких кроликов, из которых наказали сшить тонкие лайковые перчатки для матери; кожевенник жил совсем близко, в деревне, куда вы тем летом ходили почти что каждый день на речку. Мрачный, но вполне дружелюбный дед разрешил вам, хозяйской дочке, чуть-чуть побаловаться. То была мягкая, холодная кожа уже давно почившего животного, безразличного к тому, чьи пальцы его касаются: благородной девицы или старого ремесленника.       Сэр Бенедикт был жив, смотрел на вас волком, диковатый и недоверчивый, тело у него было горячее, даже полыхающее, кожа заметно вспотела. Знать бы из-за чего…       Кровь внезапно ударила в щеки. Нет, нет, нет, о таком думать точно во вред. Тем более, что сегодня на вас не привычно закрытое платье, а легкое, хлопковое, с вырезом поглубже, с полностью открытыми ключицами (так и хочется добавить: чувственно) и обнажающее не только голень — после утренней грозы во дворе грязи было столько, что вы, пожертвовав приличиями, закололи подол чуть повыше. Думать об этом времени не было, когда лекарь практически вволок вас в инквизиторскую келью.       От первого стежка сэр Бенедикт ощутимо напрягся и попытался пошевелиться; вы на автомате вдавили его в лавку, чтобы не дергался, и твердые напряженные мышцы — плотные, двигающиеся под шрамами и свежими рубцами — вдруг вселили в вас какой-то особый ужас, размытый с восторгом. Нет, ваша лапка — чуткая и все еще нежная, несмотря на всю грязную работу, которая свалилась на ее участь — не сможет удержать это чудовище в теле человека, как бы вы не старались.       Вы можете быть неспешны. Или быстры. Можете быть аккуратны или работать спустя рукава. Можете с замиранием сердца делать каждый стежок, а можете запереть и разум, и чувства.       При всей своей физической мощи сэр Бенедикт не размажет вас по стене, если вы сделаете что-то не то. Он сам, выслушав ваши сбивчивые объяснения, закатил глаза и лег к вам спиной. Скажи он «глупая девчонка» хоть тысячу раз, суть от этого не изменится — сегодня вам позволено причинить ему сколько угодно боли.       От этой мысли стало куда спокойнее.       Едва ли борясь со злорадной, но вялой улыбкой (все равно же зашибет, если переусердствуете), вы продолжили. Материал был сложный, как и пациент, который как-то незаметно от стоического молчания перешел к ругательствам, перемежаемым цитатами из священного писания, и цитатам из священного писания, перемежаемых ругательствами.       Музыка для ваших ушей.       Вы уже перешли ко второй половине огромной раны, когда, видимо, сэр Бенедикт выдохся и просто стал тяжко, шумно, ритмично дышать, вцепившись до побелевших костяшек в лавку и напрягая шею и плечи.       Ох, вам точно не стоило самодовольно думать о том, что вряд ли другая женщина видела его в таком состоянии, потому что как раз в тот миг, когда эта мысль у вас промелькнула, иглой вы дошли до более чувствительной кожи поясницы, и низкий задавленный стон едва не заставил вас сбиться с ритма — только сейчас до вас дошло, что вы старались делать стежки между выдохами мужчины. Руки, двигавшиеся механически — проткнуть кожу, протянуть иглу, сместить вторую ладонь ниже по спине, проткнуть кожу… — замерли в нерешительности.       Сердце забилось быстро и гулко, а о природе ощущения, которое прокатилось по вашему телу в ответ на звук, на вашу внезапно осознанную власть — иголку с нитью, из-за которых ваш жестокий господин быстро дышит в дерево, мелко вздрагивая, свесив уже до бессмысленного растрепанную косу на грязный пол… Нет, думать нельзя.       Сэр Бенедикт прочел ваше промедление иначе.       — Продолжай, — процедил он сквозь зубы и крепче прежнего вцепился в край лавки. Казалось, дерево должно уже проломиться под его натиском.       Вы, не выпрямляясь, облизали пересохшие губы и вытерли вспотевшие ладони о фартук. Провели рукавом по лбу, по пылающим щекам, по шее — по пути капли пота. Заметили, как от вашего дыхания хозяин странно ерзает, будто стараясь придвинуться к стенке, и едва смогли подавить желание схватить его волосы и… Вы не уверены, что бы вы с ним сделали, но перспективы, на секунду затуманившие взгляд, и смутные видения смуглой кожи, то ли проткнутой иглой бесчисленные разы, то исцарапанной слоящимися ногтями, то израненной ударами кнута, свернувшегося черной змеей где-то в углу комнаты, заставили вас хищно прищуриться и криво улыбнуться. Ох, крепость инквизиции… Что ты только делаешь с невинными благородными девами, мягкими и изнеженными?       Вы продолжили штопать кожу, сетуя на то, что кровь слегка усложняла дело, и…. Объясните, господин лекарь, как можно было вычистить воспаленную рану, успеть ее обработать и при этом не заметить кусок чертовой нити, оставшейся в теле?!       Вы покосились на макушку хозяина. Зная терпеливого лекаря, нужно было очень постараться, чтобы он не только свалил важные процедуры на малоопытного дилетанта, так еще и сделал свою работу так отвратительно.       — Вы удивительно талантливы, сэр, — одними губами произнесли вы, по понятным причинам не высказываясь в голос, усилием воли затушили в себе негодование и принялись прожигать свою проблему взглядом.       С одной стороны, возможно, стоило бы поискать хоть какие-то режущие предметы в келье, но вы как-то уж очень сомневались, что найдете в комнате этого человека миниатюрные ножницы, которые подойдут для такого кропотливого дела. Лезвия покрупнее могут только навредить, причем не понарошку, а серьезно; это уже пахнет серьезными неприятностями. Но что тогда?..       — Ты глухая, что ли? Я же сказал, продолжай! — от резкого голоса сэра Бенедикта вы вздрогнули, слишком погруженная в свои мысли. Но тут же собрались, понимая, что в этой ситуации лучше не молчать.       — Извините, сэр, у вас тут с раной… есть одна проблема.       — Что там?       Вам внезапно расхотелось быть полностью честной, но если по правде… Как-то парализующего страха сегодня вы не чувствовали. Зато летняя духота и быстрое неровное дыхание человека перед вами самую малость лишали трезвости.       Как там… Слабоумие и отвага, да.       Вы задумчиво провели пальцами вверх по позвоночнику. Сначала вели невесомо, постепенно превращая прикосновение во что-то более ощутимое; к тому моменту, как вы дошли до лопаток, вы уже откровенно нарушали границы дозволенного, поэтому, позволив себе едва ли с мгновение насладиться дрожью, сковавшей ошеломленного инквизитора (иначе то, что вы все еще живы, никак не объяснялось), положили ладонь между лопаток, ощущая то, как он весь напрягся, как его кожа покрылась мурашками — ух…       — Пустяки. Постарайтесь не дергаться.       Самоубийственная немногословность. Впрочем, все, что вы делали сейчас — сплошное самоубийство на самоубийстве и самоубийством погоняет, поэтому, пока не передумали, вы резко нагнулись и вцепились зубами в нить, случайно коснувшись между делом чужой спины губами, сухими, как пустыня. Потянули, выталкивая из носа горячий воздух, будто внутри у вас какая-то печь, и с удовольствием услышали, как рвется нить. Отстранившись, подцепили где ногтями, а где иглой оставшиеся куски старого шва, вытаскивали и с волнением осматривали кожу. Нет, воспаления нет. Видно, поэтому лекарь и недоделал — возможно, неосознанно.       Так же неосознанно, как вы сейчас успокаивающе поглаживали каменную спину громко ругающегося сэра Бенедикта.       Вы — тяжело дышащая, с подгибающимися от собственной дерзости ногами — думали лишь о том, что в любое другое время от вас бы уже остались одни лишь рожки да ножки, но Пятеро, как же было прекрасно смотреть на то, как резкий, грубый, невыносимый сэр Бенедикт отзывается на любое ваше прикосновение. Зная его, то, что вы наблюдали — это результат бесконечных попыток держать себя в руках, обращаясь разом к богам и к своей силе воли. Не железной даже — стальной. Вы ведь помните, как он получил эти раны.       Судя по тому, как унизительно он сейчас вжимает голову в лавку, явно пытаясь скрыть алеющие уши в тени — пожар у него внутри нешуточный. Тем более, что вы вроде как не делаете ничего предосудительного. В общем-то, все, что откровенно возбуждало самого рьяного инквизитора (косвенных признаков вы увидели уже достаточно), в первую очередь было связано с болью, и даже то, как вы аккуратно погладили его по спине — лишь случайность, желание успокоить, утешить, отвлечь. Можно много всего придумать. В конце концов, он же знает, что за пустая трата денег его лечит.       В любом случае, сэр Бенедикт сегодня был куда как спокойнее, чем вы от него ожидали. Магия момента? Усталость от того, что раны плохо заживают и тянут силы? Очень хочется думать, что вы просто сомкнули на нем свои бережные пальчики, и как бы ему не хотелось это признавать, как бы он с собой не боролся, а смена ролей его тоже увлекла. В какой-то степени. Быть может, он даже почувствовал, что это положение вещей даже какое-то более правильное — вы, такая из себя мягкая и нежная, как зефир, миниатюрная, в амплуа властной госпожи, в чьих пальчиках плавится, изнывает, сгорает в личном аду раб, огромный, как скала, и сильный, как лесной хищник.       Нет, такие фантазии уже слишком. Даже для вас. Пафоса от ордена нахватались, тут без сомнений.       И все же, что бы сейчас не происходило в голове сэра Бенедикта, он как будто не возражал стать для вас вещью. Неживой. Куском ткани, который просто нужно зашить.       Вы убрали ладонь… и с волнительной дрожью наблюдали за тем, как спина будто на секунду выгибается, пытаясь удержать прикосновение на себе.       Так, главное — не забывать дышать… Даже если положить ладонь после такого на свою часто вздымающуюся грудь, туда, где быстро колотится под грудиной сердце — достаточно двусмысленно. Ух, сэр Бенедикт, ну что вы творите… Это дрожащее, лихорадочное мгновение пройдет, как рябь на воде — и все, расстановка сил снова станет привычной. Значит, нужно взять себя в руки.       И закончить этот проклятый шов.       Глубоко вздохнув и понимая, что воздуха в этой крохотным подобии комнаты нет совершенно, вы попытались отвлечься от всех этих маленьких приятных реакций и беспристрастно выполнить все, что нужно. Как лекарь. Как обычный лекарь.       Собраться с испорченным настроением оказалось просто. Дело кончили за несколько минут, хотя те и показались вам вечностью. Вы затянули нить и придирчиво осмотрели работу. Возможно, чуть кривее, чем обычно, но то, как плотно вы зашили разошедшуюся плоть, завораживало. Правда, теперь вся спина сэра Бенедикта была в крови… и чтобы это исправить, медлить нельзя, он вроде как почти что готов перевернуться и что-то явно малоприятное вам сказать, ох… теперь понятно, почему швы разошлись. Непоседа.       — Сэр, я еще не закончила, — тихо, но твердо сказали вы. Инквизитор так цокнул, что даже представлять не пришлось, как он закатил глаза.       — Что б я хоть еще раз позволил…       У вас дернулся уголок рта, пока вы окунали тряпицу в таз с водой. И дальше, что он там бормотал, особенно не слушали.       Вы выжали тряпку и провели ей от затылка и до штанов; уже успевшая запечься кровь гладко сходила с кожи. Откровенно говоря, убирать было немного. Дыхание сэра Бенедикта слегка успокоилось, пока вы планомерно стирали с его спины всю грязь. И все же, как красиво от влаги волосы на его затылке завились; вы вполне могли представить такую шейку на чувственной картине какого-нибудь модного художника, будь она поизящнее и деликатнее. С другой стороны, тот небольшой эпизод с расчесыванием волос в Тарвилле продемонстрировал вам во всей красе то, что черты лица у хозяина не особо и жесткие сами по себе, даже скорее наоборот, и вот если представить это лицо без отпечатка религиозного фанатизма, жизни в крепости, его вечных гримас… вы, пожалуй, могли представить себе такой портрет, хотя и не совсем типичный.       Гладкие, успокаивающие движения мокрой тряпкой обнажили не только густо покрытую шрамами и цитатами из священного писания кожу, но и несовершенство в вашей работе — видно, сэр Бенедикт все же как-то слишком резко дернулся или у вас дрогнула рука. Нитка торчала неаккуратно, дразня вашего внутреннего перфекциониста. Вы задумчиво коснулись шва в месте недочета и провели пальцем, слегка надавливая, по плотному ряду, сверху вниз; забылись, вся в мыслях о том, что вам бы найти где-то время на нормальное человеческое рукоделие, а не на бесконечные косы коням да кухаркам и мелкие кражи да взломы… И вы едва ли не отпрянули в инфантильном желании спрятаться в шкафу, когда сэр Бенедикт испустил стон. Как будто ему весь воздух из легких выбило, содрогнувшись и… И почему, чувствуя и видя, как на еще влажной от воды коже встают волоски и она становится вся гусиная, вы внезапно очень-очень сильно засомневались, что в этом стоне была лишь боль.       Сэр Бенедикт прокашлялся. А потом резко вывернул голову, чтобы посмотреть на вас, и этот взгляд вы уже знали — невыносимо тяжелый, яростный, желающий размазать любое живое существо поблизости по стенке. Но вы так же и поняли, почему его глаза кажутся в такие моменты черными.       Его зрачки были расширены так, что пугающе яркая зелень радужки практически растворялась, и судя по шумному дыханию и совсем не к месту на этом лице выглядящему румянцу…       — Ты что творишь? — прошипел сэр Бенедикт, и от того, как он дернулся вперед, вы испугались — правда, не самого злющего инквизитора, а скорее за ваш кропотливый труд.       — В одном месте не очень аккуратно зашито, — ответили вы так спокойно, что удивили вас обоих. — Я хотела подправить. Извините. Лягте, и я закончу работу.       Интересно, все же… Ему так понравилась боль сама по себе, то, что вы провели по линии шва, по самой коже, до поясницы, или все вместе? Вас очень развеселила эта мысль, особенно, когда после мучительных гляделок сэр Бенедикт послушно (хотя и очевидно неохотно) выровнялся перед вами в напряженную струну. Вы позволили себе несколько мгновений полюбоваться видом этой совершенно невыносимой смертоносной громадины, сейчас практически беззащитной и… И, пожалуй, таким сэр Бенедикт нравился вам куда больше. До неприличного. Аж хочется потрепать по волосам и шепнуть на ухо: «Хороший мальчик».       Вы нервно хмыкнули и, аккуратно уложив ладонь на левую лопатку, подцепили ногтем нить и подтянули. Вы услышали, как инквизитор громко цокнул, и решили, что в этот раз, все же, виновна была боль.       Оставалось дело за малым: еще разок пройтись тряпкой, вымыть руки и открыть заживляющую мазь. Как вы уловили из бубнежа раздосадованного лекаря, сэр Бенедикт отказался от эффективных лекарств из-за алхимических ингредиентов, в то время как многие повреждения у него были магической природы. Его категорическое нежелание сидеть смирно привело к тому, что раны не заживали, швы расходились, и инквизитор с каждым днем становился все агрессивнее и агрессивнее. Собственно, сегодня терпение лекаря, ограниченного лишь мазями из снежного лишайника, закончилось, и вас, себе на голову решившуюся иногда помогать, отправили сюда в качестве жертвенного быка.       Ох, нет. Не стоит вспоминать обо всем… обо всем этом.       Вы аккуратно достали из кармана передника и открыли баночку, которая даже сейчас в руке отдавала каким-то совершенно особым холодом. Гель — густой, полупрозрачный, слегка голубоватый и на ощупь… как жидкий лед! Ваш указательный палец тут же онемел.       Мысленно проклиная лекаря, вы как можно деликатнее начали наносить мазь вдоль краев раны. И сэра Бенедикта чуть не подбросило.       — Да что ты делаешь? — рявкнул он таким тоном, что вы почти бы и не заметили, что у него… что у него голос сипловат? Не важно, в любом случае.       — Это новая мазь, сэр. Потерпите немного, прошу.       — Терпеть я буду или нет — это мое решение, а не какой-то там куклы, — прошипел сэр Бенедикт, и когда вы решили, не обратив на это внимания, продолжить обработку, то приметили, как нервно он дергает свисающей с лавки стопой. Это даже бы показалось вам милым, если бы речь не шла о вашем хозяине со всеми его достоинствами.       Например, осознавать то, что за такое обращение с самим собой он, будучи в форме, вероятно уже методически бы вколачивал вас в стенку и… Стоп, почему от этой фразы у вас перед глазами что-то совсем не то? Ну что за дурацкий день.       Ох, слава Пятерым, вы уже закончили. Теперь отсюда можно с чистой совестью…       — Подошла сюда.       Вдох. Выдох.       Ну что же. Пока вы вымывали противный гель и засохшую кровь из-под ногтей, вытирали вспотевший лоб тряпкой и в целом готовились к неудавшемуся бегству, сэр Бенедикт попытался сесть прямо. К тому моменту, как вы снова оказались в его углу — успешно.       — Нагнись, — рявкнул он, глядя куда-то в сторону.       Уже снедаемая плохими предчувствиями, вы попытались наклониться, не нависая над ним.       — Ниже и ближе, — сказал он раздраженнее и громче. Видимо, ваша вторая попытка его не удовлетворила тоже, потому что рука — огромная, шершавая, бесцеремонная — потянулась к вашей шее, и вы вдруг поняли, что он, вероятно, тянется к ошейнику, которого на вас, черт подери, нет!       С чем вы уже ничего поделать не могли, потому что сейчас-то вашими стараниями сэр Бенедикт вам сможет устроить такое… Еще до того, как приняться за уборку, вы восторженно наблюдали за тем, как лекарство стремительно впитывается в кожу и снимает покраснение.       Ну вот, давай, восторгайся, дурачина!       Поэтому вы беспомощно смотрели, как его пальцы смыкаются на вашей шее, а потом все получилось как-то странно и спутанно. Вроде как он от неожиданности повернулся к вам лицом, из-за этого, по всей видимости, у него заболела спина; дернувшись, сэр Бенедикт лишил вас равновесия, и чтобы не повалиться на хозяина, как подпиленное дерево, вы выставили вперед руку, опираясь о стену, и… И, в общем-то, оказались до неприличия близко — дыхание шевелило пряди на его лбу — от лица инквизитора, кроме того, еще и стоящей между его расставленных ног, еще и в своем легком хлопковом платье с этим вырезом…       Так и еще ваш быстрый пульс — от испуга, внезапно ясно осознаваемой духоты в комнате и какого-то неуместного ликования от того, что вы смотрите на инквизитора вот так, сверху вниз — застучал ему в пальцы… Еще из прически, буквально с утра приведенной в порядок, выпало несколько прядей, и вид у вас, прямо скажем, недостаточно целомудренный…       Как зачарованная, вы впивались глазами в то, как расширяются зрачки сэра Бенедикта и тяжелеет его взгляд; как розовеют уши, жесткие скулы и шея; как дергается кадык — и вдруг с обескураживающей ясностью представили себе картину, как залезаете на бедра, вполне вероятно, крепко связанного сэра Бенедикта, и начинаете делать с ним абсолютно все, что только заблагорассудится. Как делаете ему больно, как издеваетесь над ним — и словом, и делом — выплескивая все ваше негодование, всю вашу злость, мстя за каждое мгновение бессилия в стенах этой богами покинутой крепости, и тут же — касаясь его нежно, почти что заботливо, даже ласково, только так, как умеют ваши чуткие руки — доводя его до той грани, когда боги уже точно не помогут. Пока он не сломается, и вместо имен из священного писания будет в религиозном экстазе хрипеть ваше — имя своей рабыни. Пока вы его не уничтожите — это ведь буквально в ваших силах.       Видно, сэр Бенедикт думал о чем-то похожем, потому что взгляд его с каждой секундой заметно терял в ясности, становясь все темнее, все безумнее, все обжигающе; он нервно облизнул губы — и вместе с гудящим чувством внизу живота пришло внезапное осознание всех обстоятельств. Что если сейчас сюда кто-то зайдет — вам обоим не поздоровится, а в частности, одной дуре, у которой из силы и власти — лишь иллюзия в столпе света из окна, радуга на блестящих от пота ресницах.       Вы почувствовали вдруг, как ладонь инквизитора скользит вниз; настолько чувственно, что быть готовой к такому было нельзя в любом случае. Вы с силой закусили губу, и сэр Бенедикт, не отрывая от вас своего свинцового взгляда, замер только у линии выреза. И как бы вам не хотелось смотреть в эти глаза, пожалуй, вечность, вы поняли, во-первых, что если сейчас не остановитесь, то не остановитесь вообще, а во-вторых, вероятно, дернув плечом, сэр Бенедикт повредил повязку, и теперь по ней расползалось красное пятно. Да, стоило остановиться. Стоило… Да где только силы найти?       Вы прикрыли глаза, вспоминая… … окровавленную кожаную перчатку, которая вас тащила вперед с такой силой, что, казалось, шея вот-вот надломится. … размазанные по лицу ромашки. … искалеченные тела, которые каждый день тащат мулы вверх по пригорку.       Вам вдруг стало плохо. Дурно до тошноты и печально до отчетливой горечи во рту.       Свободной рукой вы осторожно обхватили запястье хозяина и отстранили его. Помогли с достижением цели, о которой сэр Бенедикт успел, верно, забыть. Тот смотрел на вас почти что недоуменно и слегка нечетко. Точно не стоило думать о том, насколько ему к лицу быть до такой степени несобранным.       Вы прокашлялись.       — Сэр.       Тот что-то промычал. Брови его прыгнули пару раз, одновременно он зажмуривался, поджимал губы; да, точно в себя приходил.       Вы медленно выпрямились. Отошли от него на шаг, невольно дивясь тому, как сырой воздух сразу же стал прохладнее, и сложили руки перед собой в замок.       Вы сказали громче и четче, чем обычно позволяли себе в его присутствии:       — Мне надо сменить вам повязку.       Тот уже становился привычно недовольным и мрачным — как грозовая туча. Ясное дело, вы бы тоже от мысли о том, что почти что не сдержались, разозлились бы… Особенно, если бы верили во что-то всем своим нутром, если бы не имели ничего в своей жизни, кроме веры — и, в общем и целом, большую часть времени только гордились тем, насколько яростно вы лишаете себя маленьких радостей. Что вы в этом хороши, как никто другой.       Даже если это всего лишь сладкие дички в забытом грушевом саду.       — Иди уже отсюда, — сказал сэр Бенедикт таким тоном, что становилось ясно: ближайшее время он вас видеть совершенно точно не захочет, но сегодня вы, к сожалению, его самую малость не боитесь.       — Вы можете повредить шов, если будете делать это сами. Загноение и…       — Тебе-то какая разница?       Это был откровенный вызов. И судя по тому, что сэр Бенедикт еще не тащил вас за шкирку к выходу, ему действительно было интересно.       Ответ вы нашли быстро. К сожалению, правдивый от и до.       — В случае вашей смерти я, как ваша другая собственность, перейду во владение ордена. В частности, сэра Гелиарда. Польза от меня сомнительная, соответственно, меня перепродадут любому заинтересованному покупателю. А вы сами знаете, какая репутация у рабынь, которых отдают во вторые руки.       Инквизитор брезгливо поморщился, а вы едва ли сдержали смешок. К вашему удивлению, он выставил перебинтованное плечо и скомандовал:       — Давай.       Вот же. А где шпильки? Даже без ерничаний? У него не нашлось за пазухой даже аргумента, что эта самая репутация нейтрализуется нынешним хозяином? Хм, видно, слышал о недавнем скандале — у уважаемого рыцаря, как выяснилось, водилась троица любовниц — не особо уважаемых по статусу.       Может, сэр Бенедикт просто не в духе.       Вы молча приступили к перевязке. Сейчас уже старались держаться на почтительнейшем расстоянии, но местоположение раны осложняло задачу. Не касаться кожи лишний раз, правда, было легко, но вы все равно чувствовали, как выбившиеся пряди из его косы щекочут вам щеку. Тем более, что закрепить бинт удалось лишь дыша сэру Бенедикту куда-то не то в плечо, не то в шею.       Пожалуй, всей процедуре как нельзя лучше подойдет эпитет интимной. Судя по тому, как напряженно его руки стискивали то колено, то край лавки, он тысячу раз проклял свое решение позволить вам заняться чем-то подобным. Снова.       Вы же не могли не думать отвлеченно о разном. Интересно, что его лишит контроля над собой больше — глубокие, до вкуса крови на языке, укусы или поцелуи, легкие и нежные, как крылья бабочки? Какой у него голос будет в этот момент — дрожащий, хриплый, рычащий, скачущий вверх и вниз? Будет ли он о чем-то говорить? Перевернутся ли ваши роли в какой-то момент?       Как много интересных тем для размышлений, особенно, когда вы чувствуете пристальный взгляд на своей лохматой макушке. М-да.       Подавив желание завязать бинт бантиком, вы закончили возиться с плечом сэра Бенедикта как раз в тот момент, когда какой-то незнакомый рыцарь зашел в келью, и хозяин рявкнул вам что-то с общим смыслом «Выметайся». Вы с радостью подобрали свои пожитки под заинтересованным взглядом второго инквизитора, сама с трудом давя понимающую неловкую улыбку: да, конечно, медпомощью молодые симпатичные рабыни занимаются в сумеречных душных кельях…       Уже в дверях вы обернулись, окинули шею сэра Бенедикта придирчивым взглядом и облизнулись чисто из-за того, что захотели пить — вы правда ни о чем этаком не думали; мужчина же, начавший недовольно огрызаться, запнулся, и вы, едва давя смех и с подгибающимися от страха ногами — этот взгляд не сулил совершенно ничего хорошего — поспешили к колодцу. Умыться и попить. А потом на берег речки, опустить ноги в холодную воду жарким летним вечером, дышать запахом трав и совсем не думать о том, что лекарь из вас, вероятно, так себе. Особенно, в отношении одного конкретного пациента.       … и все же, думали вы, глядя в широкое небо, прописать бы ему десять ударов хлыстом на палящем солнце. А потом начертить бы пальцами и губами по крови какую-нибудь бессмыслицу.       Понарошку осквернить.