Лед над водой и глубже

      Мысль о том, что, возможно – скорее всего – Главный зал в ближайшее время окажется полон другими божествами, и не просто божествами, а явившимися для решения всевозможных дел, заставила Ши Уду недоуменно нахмуриться. Случайность? Или Цзюнь У сделал это намеренно, с вполне определенным расчетом? И как бы Ши Уду ни хотелось склониться к первому, глупо, так глупо было обманывать себя, когда глубоко внутри он прекрасно знал, что это второе.       Вот только о причинах оставалось лишь догадываться – ведь было странно и неправильно разделять близость и постельные утехи в Главном зале, в который – почти наверняка, почти без всяких сомнений – придут не только Боги Войны, но и их помощники. Ши Уду криво усмехнулся, думая о том, что после такого у помощников Пэй Мина уж точно появится немало поводов повторить свою шутку. Или придумать новую, столь же откровенную и непристойную, а после делать вид, как они сожалеют об этом. И как ничего подобного даже и не думали, и вообще непонятно, как такое могло получиться.       И все эти лживые, бесполезные сожаления были такой же частью Небесных чертогов, как и пышные празднества, как и россыпи золотых слитков, как и усыпанные светлыми, отзывающимися негромким шорохом камешками улицы, увитые цветами, источающими тонкий, чуть пряный аромат, и украшенные золотистыми лентами.       И, словно в подтверждение этой мысли, заставившей Ши Уду усмехнуться, а после помрачнеть и нахмуриться, до его слуха донесся шорох шагов, и шелест соприкосновения одежд из плотной ткани с доспехом, и переливчатое позвякивание стали оружия.       И это означало лишь то, что кто-то из Богов Войны и в самом деле пришел на встречу – и застал его любовные развлечения с Цзюнь У.       Ши Уду напряженно замер, застыл в руках Цзюнь У, не решаясь ни высвободиться, ни обернуться, ни пролить слова, усыпанные снегом, и льдом, и холодом – и заметил, усмешку Цзюнь У, полную нескрываемого довольства и удовлетворения. Усмешку, не оставляющую никаких сомнений в том, что все это было сделано выверено, намеренно, так, чтобы дать понять – вот только что? Ничего излишне непристойного они и не делали, хотя, пожалуй, было достаточно и того, как откровенно Ши Уду стискивал бедра Цзюнь У ногами, и как охотно подавался под его ласки и прикосновения.       - Поднимись, пожалуйста, - обманчивая мягкость в голосе, обманчивая мягкость в ладонях, что прошлись еще раз по горлу, и – с нескрываемым сожалением – опустились ниже, на изящно изогнутых драконов трона, туда, где и подобало находиться ладоням Императора Небес, обманчивая мягкость во всем, что составляло сущность Цзюнь У. – И подожди меня в комнате – я буду несколько занят в ближайшее время. Помощники тебя проводят.       И по этим лживым словами, по этим снисходительным прикосновениям, получалось, словно это Ши Уду не может обойтись без близости с Цзюнь У. Не может подождать хотя бы немного. Не может не отвлекать его хотя бы в те мгновения, когда знает, что у Цзюнь У есть важные дела, и что ему надлежит выполнять обязанности Императора Небес, а не только развлекаться со своими любовником.       Ярость поднималась глубоко внутри темными волнами, но внешне Ши Уду ничего не выказал, не произнес ни слова, что выдали бы его истинные мысли и злость на то, как его использовал Цзюнь У. Лишь послушно кивнул, соглашаясь, намеренно медленно, ничуть не торопясь, и не позволяя себе подчиняться желаниям Цзюнь У больше, чем он и так делал, застегнул ворот одежд, и поднялся с колен Цзюнь У. Столь же медленно и неспешно поправил измятые одежды, подернул чуть ниже рукава, ощущая прохладные прикосновения шелковых подвесок, и заставил себя обернуться.       Ши Уду хотелось и одновременно не хотелось выяснить, кто из Богов Войны все же пришел в Главный зал первым, кому его нетерпеливость – или отсутствие иных дел – позволило застать этот непристойный момент между ним и Цзюнь У, и кому не хватило сдержанности и правил приличия подождать возле высоких дверей, а не стоять посреди зала и впиваться в них взглядом. И, пробуя представить, кто это мог быть, Ши Уду невольно усмехнулся и едва заметно вновь поправил застежки ворота – когда дело касалось Богов Войны, никого не получилось бы исключить. Ведь все они не отличались ни излишней обходительностью, ни умением вовремя понять, что их присутствие неуместно, и не лезть туда, куда не следует.       И, оборачиваясь, Ши Уду готов был натолкнуться взглядом на кого угодно – но это оказался Пэй Мин.       Пожалуй, не худший вариант. И не лучший. И Ши Уду намеренно ничем не выказал своего стеснения, никак не позволил заметить неловкость и то, что он никогда не был склонен к таким открытым проявлениям любовных развлечений. И что подобное больше заставляло его ощущать скованность и смущение, нежели желание подчеркнуть то, кто именно оказался его любовником.       И, проходя мимо Пэй Мина, Ши Уду лишь кивнул в знак приветствия, как он это делал всегда. Как он это сделал бы, если бы момент ничем не отличался от того множества моментов, когда им доводилось встретиться где-то случайно или по договоренности. Как если бы Ши Уду столкнулся с Пэй Мином на выполнении обращений в северных землях – и им обоим выпала бы возможность вернуться в Небесные чертоги вместе. Или, когда Ши Уду, задерживаясь посреди бесконечных обращений и бесполезных помощников, все же появлялся бы на горячих источниках – и теплые, накатывающие на окутанные паром камни на берегу, потоки воды призваны были бы обозначить приветствие вместо него, слишком уставшего, чтобы проливать слова.       Темноту, что плескалась во взгляде Пэй Мина, когда он нехотя кивнул в ответ, даже не стараясь сделать вид, что ничего особенного не происходит, невозможно было не заметить, невозможно было спутать с чем-то иным, простым и ничего не значащим. Ши Уду ощущал ее почти осязаемо, почти наяву. Но предпочел вести себя как ни в чем ни бывало, как если бы за мгновение до этого не запрокидывал голову, открывая больше доступа к обнаженной коже горла для Цзюнь У, и не стискивал ногами его бедра так охотно, что одежды помялись и запутались, потеряв всю свою привычную безупречность.       Пусть лучше Пэй Мин думает о нем, как о ком-то развратном и несдержанном, для кого даже чужие дела не имеют значения, если можно вместо этого предаваться постельным утехам, чем начнет задавать еще больше вопросов. Вопросов, на которые Ши Уду все равно не сможет дать ответы. Не сможет дать те ответы, которые Пэй Мин счел бы приемлемыми. В которые он поверил бы без всяких сомнений и, откинув эту столь несвойственную ему серьезность, сказал бы что-то насмешливое и пошлое, что-то такое, что подсказывал бы ему собственный опыт подобных развлечений.       Вот только, возможно, для Пэй Мина и вовсе не существовало таких ответов. * * *       Комната, в которую со всей возможной предусмотрительностью проводили Ши Уду помощники Цзюнь У, вопреки ожиданиям оказалась вовсе не спальней с ее полупрозрачными занавесями и приглашающе мерцающим в свете свечей шелком, а кабинетом. Самым обычным кабинетом, в котором Цзюнь У занимался делами и проводил несравнимо больше времени, чем даже в Главном зале. И подобное место подходило для чего угодно – для серьезных, наполненных давними тайнами разговоров, для изучения ветхих, усыпанных пылью свитков, что таили в себе сложные, а то и запретные заклинания, для набрасывания деталей для выполнения обращений - но уж точно не для того, чтобы уединиться со своим любовником после утомительных обязанностей Императора Небес.       Ши Уду с недоумением разглядывал низкий столик, на котором примостились чернила и кисти для письма – совсем новые, такие, что еще ни разу не погружались в тягучую глубину чернил, и потрепанные, с растрепавшимися кончиками, такие, которые бесчисленное множество раз выводили переплетения иероглифов на рисовой бумаге. С удивлением касался сложенных на столе свитков – в таком идеальном порядке, что, казалось, Лин Вэнь лично принесла их и сложила ровно в той последовательности, которой требовала важность начертанного в них. Задумавшись, проводил ладонями по прохладной поверхности стола – но ничего примечательного не заметил.       И все вместе, сплетенное воедино, заставило его насторожиться – столь вовремя – не вовремя – появившийся Пэй Мин. Кабинет - вместо спальни. Свитки, и чернила, и кисти для письма – вместо терпко пахнущих масел, оставляющих влажные следы на фарфоровых чашах, и шелковых подушек, в беспорядке разбросанных по кровати и по полу, и везде, где Цзюнь У пожелал бы его взять, и струящихся, подобно водным потокам, лент, что Цзюнь У умел использовать вовсе не только для того, чтобы собрать пряди в прическу.       Но у Ши Уду не получалось придумать ни единой причины, зачем это все могло понадобиться Цзюнь У.       И, когда через некоторое время Цзюнь У появился в кабинете – но не один, а в сопровождении Пэй Мина – смутное беспокойство, накрывшее Ши Уду, лишь усилилось. Лишь подсказывало ему еще ярче, еще больше, что ничего хорошего ждать не приходится, и стоит быть предельно осторожным в своих словах и в своем молчании.       - Придется тебе подождать еще немного, - все та же обманчивая мягкость в голосе, все те же слова, пронизанные лживой заботой и – пожалуй, истинной – похотью и темным, непристойным предвкушением. – Мне нужно набросать некоторые вещи для генерала Мин Гуана, - Ши Уду ни разу не доводилось слышать, чтобы титул Пэй Мина полнился таким нескрываемым ядом, такой несдерживаемой сталью остро отточенных мечей. – Ничего важного, но это относится к его обязанностям Бога Войны, и мне придется заняться этим, чтобы после потратить время на несколько иные вещи.       Сказанное прозвучало более чем двусмысленно, с намеком, но Ши Уду вновь предпочел лишь сдержано кивнуть, тем самым подтверждая, что он догадывается, на какие вещи намекает Цзюнь У, и в этих намеках нет ничего особенного. Но вот взгляд Пэй Мина потемнел еще больше, еще глубже – и у Ши Уду не оставалось сомнений в том, что и место, и сделанное выбрано не случайно, что Цзюнь У следует каким-то ему одному понятным желаниям, и что невозможно догадаться, что за этим таится, как ни пытайся.       Подобное всегда вызывало у Ши Уду досаду – он привык за время, проведенное с Цзюнь У, чувствовать все возможные оттенки его настроения, разбираться во всех возможных желаниях, догадываться о том, что скрыто за этой обманчивой мягкостью и этой лживой добродетелью. И вот теперь, настороженно глядя на то, как уверенно скользит кисть в руках Цзюнь У по рисовой бумаге, как иероглифы складываются в слова, а слова в предложения, у Ши Уду не получалось понять задуманное.       И это ему совершенно не нравилось.       А в следующее мгновение кисть в руках Цзюнь У погрузилась в чернила раз, еще – глубже, с большим нажимом – но так и осталась сухой, лишь размазывая по краям тягучие, чуть подсохшие остатки чернил. Цзюнь У, явно подобного не ожидавший, оставил на безупречной рисовой бумаге несколько неаккуратных чернильных брызг, что растекались и портили начертанное, закрывая собой выведенные иероглифы. Заметив это, он досадливо поморщился и обратился к Ши Уду так, что, несмотря на всю настороженность, несмотря на все свои подозрения, Ши Уду и предположить не мог, чем все обернется:       - Принеси мне свежие чернила. Они в чаше на полках, среди свитков. Хотя, полагаю, их сложно не заметить. И неисписанный свиток.       Отыскать чашу с чернилами и в самом деле оказалось несложно. Шелестели своими чистыми – и полностью заполненными витиевато выведенными словами – листами свитки, изящная отделка, вобравшая в себя золото и прозрачные, похожие на капли воды, камни, отдаленно напоминала ветви ивы, поддавшиеся наступившей осени и усыпанные каплями начинающегося дождя или осевшего на них тумана. Посреди этого мерцающего золота чаша с чернилами казалась совсем простой и неброской, и Ши Уду в который раз удивился тем противоположностям, что сочетал в себе Цзюнь У, тем противоречиям, что составляли его сущность.       Но вот то, что последовало, ощущалось мутным, зыбким сном, что снится в дождливое, предзимнее время. Или мороком, тягучим и затхлым, что тянет на глубину. Или наваждением, что поднимает самые темные, самые запретные мысли где-то глубоко внутри, и заставляет совершать то, о чем впоследствии точно пожалеешь, точно будешь знать, что совершаешь ошибку – и даже не подумаешь остановиться. Но только не тем, что происходит на самом деле. Только не тем, что случается наяву.       Ши Уду уже собирался опустить чашу с чернилами на низкий столик, когда почувствовал, как его сковывает снег, и лед, и холод – духовные силы Цзюнь У – и не позволяет ни двинуться, ни отшатнуться, ни удержать чашу. Все его тело пронзил ледяной, влажный холод, его ладони дрогнули, разжались помимо воли – и чернила выплеснулись, пролились темными потоками на белоснежные с золотом одежды Цзюнь У, на аккуратно сложенные на низком столике свитки, на новые, нетронутые кисти для письма, превращая их в такие, словно ими пользовались многие годы, и они совсем потеряли свой изначальный вид.       Ши Уду застыл и невольно закусил губу, пытаясь понять, что ему надлежит сделать, что желает от него получить Цзюнь У, и как исправить эту свою – не свою – неловкость.       Принести свои извинения?       Начать оттирать разлившиеся повсюду чернила и приводить все в порядок, не дожидаясь появления помощников?       Дождаться, что заставит его сделать Цзюнь У?       Но Цзюнь У не позволил сделать ничего из этого.       - Временами ты бываешь непозволительно неосторожен, - холодные, жесткие интонации, наполненные все тем же снегом и льдом. Взгляд темных глаз Цзюнь У казался непроницаемым, а в его хищных, неторопливых движениях больше не ощущалось никакой обманчивой мягкости, никакого лживого почтения, когда он нарочито медленно поднялся из-за стола.       Между ними не осталось никакого расстояния, когда Цзюнь У шагнул вплотную к Ши Уду, прижался к нему всем телом – грубо, властно. Совсем не так, как обычно прижимался, когда брал его, наваливаясь хоть и ощутимо, но явно с желанием доставить удовольствие, явно с желанием не только получить наслаждение тела, но и дать его. Нет, в этой их близости не ощущалось ни тени вожделения или похоти. И даже сквозь одежды Ши Уду ощущал, что Цзюнь У и вовсе не возбужден, и вовсе не намерен предаваться непристойным развлечениям при Пэй Мине, и движет им нечто совсем иное.       И, когда ладони Цзюнь У стиснули его горло в наказание – все так же болезненно, грубо, не сдерживаясь – Ши Уду ничуть не удивился. И не стал пытаться ни отстраниться, ни откинуть чужие ладони, оставляющие пронизывающие холодом следы на обнаженной коже. Лишь полностью подчинился этой грубости и этой несдержанности, лишь позволил делать с собой все, что захочет Цзюнь У. Лишь последовал их договоренности и своему давнему проступку.       Ши Уду выдержал бы и большее.       Зашел бы и еще дальше.       Согласился бы на что угодно.       И для Ши Уду это не было чем-то неожиданным или неприемлемым - он знал, знал изначально, на что соглашался.       Вот только для Пэй Мина наверняка было.       Вне всяких сомнений.       И он не из тех, кто станет бездействовать.