Заледеневший жемчуг

— Останься… — Как пожелаете, госпожа. Сквозь тишину комнаты прорвалось пару усталых вздохов. Болезненных. И самое главное тяжелых. Тяжелых, словно ледяная глыба или же целая снежная гора, наполненная драгоценными металами и разными радужными камнями, на краях которых танцевали огоньки от яркого света. Света от лампады. Царица была такая же — Ледяная гора с редкими самоцветами. Внешне она словно фарфоровая кукла, холодная и закрытая от всех, красивая демоническая игрушка с такой же душой. Сухим взглядом, который заставляет встать на колени, и склонить голову, с обещанием служить до скончания дней. Лишь небольшой круг прислужников знал правду, или же её небольшую часть. — Синьора… — Да, госпожа? — Поаккуратней с моими локонами. — Как пожелаете. Наверное, с этих слов начался их маленький разговор… Хотя и разговором это сложно будет назвать, ведь единственное, что заглушало ее тихий до невозможного голос, — гудение людей за окном. До невозможности тихий и глухой, казалось стоит лишь ей напрячь свои связки, в попытках говорить громче, и они не выдержат. В её руках — перьевая ручка с позолоченными кончиком, которую она, то и дело крутила из стороны в сторону. В руках Синьоры — мастерски сделанный гребень, с жемчужными вставками. Похожий на Царицу. Она тоже была своего рода жемчужной, которую сложно добыть, и тяжело оставить при неудачных попытках. Нужно спуститься на самое дно. Куда-то во внутрь. В самое сердце, предоставив свое в обмен. Должно быть больно. Настолько, что пальцы на ногах поджимаются от обиды и ненависти ко всему живому. Настолько, что руки трясутся, и неосознанно тянутся к этому завораживающему камню. Но результат превосходит все старания. Синьора аккуратно продевает руки под кружевное жабо и давит на железную застежку от жемчужного ожерелья, в попытках зацепить замочек и снять его. Царица молчит, терпеливо, с неким смятением смотрит в сторону, прямо на огромную, буквально, королевскую кровать. Вскоре и воротник, и бижутерия были сняты, и положены в небольшой ящик белого туалетного столика. Но чуть глубже в него, дальше от всех украшений, и Синьора мысленно, в который раз, выделяет то, насколько оно дорого для девушки. Когда-то, в далеком прошлом, в разговоре проскальзывало это неловкое и скромное: «Подарок от дорогого человека. Ничего важного.» Ничего важного… Кончики гребня исчезают в белоснежных локонах… Таким бы позавидовали, даже те самые, до безумия дорогие стеклянные куклы, стоящие над кроватью Царицы. Целая коллекция в разных нарядах, с различными лицами и необычными пышными прическами, дополняемыми золотыми спицами, шелковыми бантами и лакированными ободками с золотой вышивкой. Никогда не выдавалось времени, что бы рассмотреть их поближе… Но с каждым разом Предвестница все больше и больше понимала, что несмотря на характер и внешний вид, в душе Царица все еще оставалась ребенком. Ранимым, чувствительными ко всему… И добрым. Чертовски добрым, и сама Синьора готова бороться насмерть с несогласным человеком, лишь бы отстоять эти правдивые слова. Волосы девушки пропускали металлические прутики, поддавались им и падали обратно, с нежностью приглаженные мягкой рукой Синьоры. — Ты когда-нибудь боялась чего-то больше, чем смерти? Ни одна мышца тела девушки не дрогнула, словно этот вопрос не был чем-то важным… Словно она не боялась, что когда-нибудь у неё спросят тоже самое. Боялась потерять тебя. Синьора с тихим вздохом склонила голову, но почувствовав движением со стороны своей собеседницы, подняла взгляд на вставшую с табурета девушку. Словно очнувшись с гипнотического сна, женщина натянула на лицо уважительную улыбку, и положив на грудь ладонь, присела в реверансе. — Нарушить обещание, данное вам, ваше высочество. Царица даже не обернулась на слова… Она ожидала услышать их. Именно их. Слово в слово. Как предсказуемо. Дойдя до серебряной клетки, и ключиком, висевшим на цепочке, отворила дверцу, разрешая жившему там ворону сесть себе на предплечье. Чёрный, как смоль, с красными, словно багровый агат глазами, питомец кардинально отличался от своей, мягкой на вид, хозяйки. На его ноге находился небольшой золотистый браслет, с свисающими звеньями цепи. Маленькими… Они не больше, чем цепочка самого Архонта, которая лишь прошлась своим слегка вздернутыми носиком по голове птицы, ответившей взаимностью. Шумное карканье ворона можно было услышать на другом конце дворца. Хотя… Многие прислужники были заняты заменой постельного белья и вечерней уборкой комнат. Видимо, кто-то из предвестников вернулся после выездки в другие регионы… На бледных губах царицы появилась еле заметная тень улыбки. Скорее мрачная, чем счастливая… Но этого хватало, что бы Синьора поняла, что сегодня у госпожи хорошее настроение. — Знаешь, Синьора, прошло очень много лет… Настолько много, что они сначала сложились в десятки, а вскоре и в века… А может быть и в тысячи. — Девушка мелкими шагами подошла к столику и достала оттуда слегка пятнами пожелтевшую бумагу, завернутую в трубочку, с государственной, приглушенно-голубого цвета, печатью. — За всё это время, ваше величество, вы сделали множество хороших дел на благо своего народа, поэтому не стоит жалеть о прожитых годах. В ответ молчание. Казалось, что тишина повисла во всем доме. Не было слышно того самого шелеста одежды снаружи спальной комнаты. Утих смех горничных, которые наблюдали за солдатами дворца, засыпающими на ходу. Потухло всё. Словно вокруг комнаты появился вакуум, отделяющий спальню от остального шумного мира. Сквозь напрягающую тишь, пробралось хриплое: — Знаешь чего я боюсь, Синьора? Синьора вздрогнула, а сам вопрос такой странный… Слишком резкий, буквально впился в разум, заставляя похолодевшее нутро сжаться, а сердце сменить ритм. То мертвенно-медленно, то настолько быстро, насколько это было возможно. Нужно задать вопрос спокойно… Не вызывая негативных эмоций. — Что заставляет вас волноваться, госпожа? — Однажды я гуляла по улицам Снежной. — Девушка подняла пронизывающий взгляд на предвестницу, но лишь на секунду, ведь вскоре девушка подошла к окну и, в последний раз кинув взгляд на прикрепленное к цепочке на лапе ворона письмо, слегка приоткрыла окно, и подкинула руку вверх, отпуская ворона на волю. В темень, в которой сразу же исчезла птица, лишь изредка каркая где-то вдалеке. — И пришлось мне остановится на улице, ибо завлекли мое внимание прекрасные песни певчего. — Царица смотрела на ночное небо и пусть Синьора не видела её взгляда, но точно могла понять… Он мечтательный. Может быть с долей надежды… И счастья. Грустного счастья, которое не похоже ни на что другое… Подобную эмоцию Синьора видела только у Царицы. Это выражение лица могло добровольно преклонить перед собой множество людей. Оно могло как и сломать, и забрать последнюю частичку надежды, так и вернуть его… Залатать раны прошлого. Если девушка и была фарфоровой куклой, то самой лучшей, самой дорогой, и самой качественной. — Строчки из этой песни я написала в письме одному важному человеку, который должен помочь нам. В прошлом письме он спросил, в чем заключается моя главная цель. Девушка ловко закрыла окно и развернулась к своей собеседнице с улыбкой. Болезненной улыбкой. Улыбкой страдалицы, которая отдала свое сердце и душу народу. Страдалицы, которая живёт только ради свершения своей цели. Страдалицы, чью судьбу обязали быть неизвестной, словно в тумане. Страдалицы, которая должна быть страдалицей, для того, что бы остальные не стали такими. Нежный голос, такой мягкий. Не грубый и не сухой, словно оживший после долгой спячки в пучине ненависти и мести. Этот голос пел и тянулся в сладостных нотах, пытаясь рассказать всю историю. Пытаясь показать все эмоции долгое время, спрятанные внутри.

«Я не пойду против людей Не пойду против себя Я пойду против смертей Я пойду против царя».